Как же он верил советской власти!

По рассказам моей мамы, Сафоновой Марии Тихоновны (1903-1994), я написала повесть «Ведьма из Карачева» (помещена на Проза. Ру), и это - отрывки из неё. 

В ту пору* Сеньку перевели в воинскую часть под Смоленском, и входить-выходить из неё можно было только по пропускам. И вот раз Сенька прибегаить и говорить:
- Андрей с Динкой на вокзале, надо пропуска брать, за ними ехать.
Побежала я за этими пропусками, а мне их и не дають, знають уже, что Андрей из Сибири удрал.. Почему удрал? Да он тогда первым секретарём в Называевке работал, а там как раз жатва началася и из ЦК Молотов* приехал, собрал срочное совещание и говорить: почему, мол, задания не выполняете что вам назначили?  «Зерно, - отвечають, - мокрое. Дожди.» Один даже это зерно в мешочке принес: поглядите, мол, какое... «Ха-ха-ха!» - Молотов-то, и как начал над ним насмехаться! Через некоторое время смотрють, а того и нету в зале. Стал потом Молотов доклад делать, а после перерыва еще нескольких человек нет! Тогда товарищ Андрея и говорить:
- Андрей, надо удирать. И нас арестуют.
Вот и не выдержали, да подхватилися прямо с совещания этого и - на машину. Всё там Динка бросила, корову, поросеночка, обстановку и теперь вот к нам приехали с дочкой на руках. Ну, приехать-то приехали, а пропуска на них и не дають. Что делать? Я - к начальнику: так, мол, и так, а он:
- Ну не можем мы...
- Да вы что! - кричу. - Да я за мужа сестры, как за ребенка своего ручаюсь! Не дадите пропусков, сейчас же соберемся и уедем.
Но все ж выписал. И вот, как пришел Андрей к нам, как сел, так цельный месяц никуда и не вышел.
А как ты думаешь? Конечно, боялся, что арестують. Да и крепко ж ему обидно было, душа его разрывалася: как же он верил советской власти, что она правильно всё делаить, а тут аресты эти, расстрелы. Но все ж потом поехали они с Динкой на его родину в Давыдовку, что недалеко от Орла, там-то он и отсиделся у своей матери. Картошка у нее была своя, молочко, деньжонки водилися, да и я кое-что посылала. Зиму там просидел, а на весну и присылають из Называевки письмо: приезжай, мол, назад, возвратим тебе партбилет и снова примешь место секретаря. Подхватился он да опять ко мне: что, мол, делать, это ловушка? Рассказала я начальнику Сенькиному, а он:
- Если б хотели арестовать, то и тут бы взяли.
Он и поехал. И встретили его там хорошо, ведь там же работать стало некому, он же тогда прямо забясился этот Молотов! Самая уборка хлеба, самая заготовка кормов, а он взял и посхватал всех секретарей, и некому стало подхлестывать колхозников, вот и остался хлеб на полях, и такой голод начался!
- Как поглядел я на всё это!.. - Андрей потом рассказывал: -  И решил: сами сделали это преступление, сами пусть и расхлебывают.
Да развернулся и назад, в Карачев, а его здесь предриком назначили, квартиру дали. Но после этого с него всё, как рукой сняло! До этого-то что слепой был, без всяких колебаний верил партии. За это и мамка его не любила, бывало, приедуть к нам в гости, а она и начнёть:
- Ох, Манечка, и когда ж они уедуть! Терпеть не могу коммуниста этого.
Да и мне с ним иногда лихо было. Раз посмотрели мы картину про Чапаева, идем домой, а я возьми да скажи:
- Глупо, конечно, темнота всё наша. И чего было Чапаеву* не отступить, коль возможность появилася людей спасти? Надо было и отступить, зачем жизни человеческие губить, головы людские под пули подставлять?
А он как взбеленился:
- Ну что ты понимаешь! Да если б мы не подставляли голов, то и революции б не было!
- Ну, - говорю - все-таки голова человеческая есть голова, не кадушка какая-нибудь, надо было выход искать, что б сохранить.
Вот так с ним немножко и поспорили, а он как надулся! И уезжать. Я - к нему: Андрей, да Андрей... то, другое. У нас-то как было заведено? Мало ли о чём не поспорили, но ты оставайся при своем мнении, я при своем. А по его понятию: чтоб все думали только так, как партия думаить, и дай ты ему сейчас в руки оружию, так и перестрелял бы пол России.
- Не наш дух у тебя! - все так-то и скажить.
Сила была, энергия, а глупости - по завязку. Он с Сенькой потому и дружил, что тот ему ни-и слова не перечил. Бывало, усядутся за столом, выпьют, Сенька сразу на гитаре брынчать, Андрей - на балалайке, потом и наговориться никак не могуть и Сенька ему всё: да-да, да-да. А с женами своими не ладил…
А потому не ладил, что перечили ему. Динка-то, когда в комсомол записалася и встретила его… А в то время в комсомол всё красивых брали, да ещё что б на гармошке играл, вот тогда девки и будуть бегать в комсомол этот. И Андрей такой красивый был! Высокий, стройный, волосы кучерявые, а глаза!.. Тёмные, жгучие. Даже как-то страшно становилося от красоты такой, вот она как увидела его, так сразу и влюбилася. А у него уже жена была и двое детей, и жена то из бывших: красивая, образованная, гимназию закончила, а вот за него, за деревенского и вышла. Ну как же можно было пройти мимо такой красоты? А как вышла, так и начала:
- Тебе, Андрей, подучиться бы надо. Ведь эти продвижения твои все временные, придет пора, когда всюду грамотные потребуются. А ты парень умный, энергичный, если будешь учиться, далеко пойдешь. – Сама-то учительницей была. - Я тебя подготовлю, только берись.
А он же самоуверенный был, думал, что силой только всё и сделаешь, и сначала терпел, терпел ее советы, а потом и взорвался:
- Ах, так значит, ты только учёных любишь!
И пошло у них... и разошлися в разные стороны. А чтоб послушать? Все равно потом пришлося учиться, и даже до секретаря райкома дорос.
Ну, конечно, не только из-за грамоты, а, видно, смог и сталинского духу набраться. Ну а те, кто не набралися, ясное дело, что с ними стало.
Да помню кой-кого. Гаврюшку Бурюкина, Сережку Лысикова, Пашку Подколёсина. Одних порасстреляли, других посослали, а кто живой остался, так ни к чему и не пришел. Во, Сережка Лысиков. Хороший был парень, тихий, умный. Когда коллективизация началася* так всё-ё агитировать его посылали, а тогда уже в глухих деревнях и убивать стали агитаторов этих. Рассказывал как-то: пришли в одну деревню, начали собирать людей, и посошлися одни бабы, а мужиков - никого!
Да потому одни бабы, что мужики уже хитрить стали и не приходить на эти собрания. Ну, начни мужик перечить? Его ж и загрести могли, а бабу... Попробуй-ка её забрать, когда за её подол пятеро сопливых держуцца! Да-а... Так вот начал этот Сережка агитировать за колхозы, а бабы как стали кричать, как пошли на него! Смотрить, а у них цельные фартуки чем-то набиты. И вот ка-ак замахали руками, как стали его песком сечь! Он - шутить с ними, он - что... а они совсем осатанели, засекли прямо! И как он оттудова выбрался, уже и не помнил, только потом рассказывал:
- То-то ж я плакал, то-то ж плакал!
- Чаво ж ты плакал? - спрашиваю.
- От обиды. Мы ж им хорошую жизнь хотели устроить, а они...
Верили тогдашние коммунисты, что добро людям нясуть. Помню, женился потом этот Лысиков на Любе Зюгановой. Смирная баба попалася, ничего от него не требовала, жили бедно, всё-ё по квартиркам перебивалися, хоть и работал уже тогда по общественной линии и в комсомол ударился. Ну, а когда мы уже в Брянске жили, встретился он мне раз через несколько лет, так всё на судьбу обижался: ка-ак, мол, хотели мы справедливость установить, как боролися за неё! А когда повёл свою справедливую политику и при раскулачивании… Что ж это вы делаете, зачем деревню разоряете? То его и упекли на пять лет. Правда, отбыл он срок, вернулся, но уже больной был, тут-то вскорости и помер. Да и вообще, у прежних коммунистов судьба плохая была.
А поточу, что дюже честными были. Они ж в галстуках даже не ходили, а всё как попрошше. Бывало, коммунист с женой под ручку и по улице не пройдёть, чтоб другие не позавидовали. Вот поэтому и авторитетом пользовалися, уважали их сначала люди: «Да как же! - так-то скажуть, - он же коммунист!»
Ну да, тогда всё говорили не партийный, а коммунист, а раз коммунист, то и вести себя должен по-другому, а то упаси Бог скажуть: во, коммунист, а живёть хорошо, хапаить, значить, кулаков кулачить, а себе бярёть. И учреждения, где они сидели, были бедно обставлены, это потом все изменилося, когда другая политика началася. Андрей раз приехал из Москвы со съезда... не то со слёта, и сразу начал у себя в кабинете перетрубацию наводить:
- Товарищ Сталин сказал, что нечего нам прибеднячиваться, надо кабинет коврами устелить. 
Появилися господа новые! А еще, мол, товарищ Сталин сказал, что надо врать, врать для пользы государства полезно.
Ну, можить, и не самым открытым манером это сказал, но смысл такой был, и с тех пор те, кто не принял этого, карьеру закончили. Всё, бывало, про таких-то в газетах турчали: не тем духом дышить, не тем! И ведь не говорить, а только дышить. Ну, а когда террор начался, то тех, кто продолжал гнуть свою справедливую политику, посажали, порасстреляли, а у остальных началися разочарования и весь их огонь прогорел, как солома. Вспыхнула... и ни жару тебе, ни золы не осталося. Но Андрей уцелел.
А потому уцелел, что был сталинской закваски, только дюже честный. Помню, когда переехали они в Жуковку… А уже после войны это было, в сорок шестом, как раз тогда-то и стал он первым секретарем в этой Жуковке. Так вот Динка всё-ё пилила его: ну давай, мол, домик какой-нибудь построим, место тут хорошее, лес кругом, воздух чистый, а он - против: «Что ты! Стану я строиться! Как же на меня вдовы смотреть будут?»
Помню, и уже и занездоровилося ему, а он всё-ё работал, всё ему подлечиться некогда было, а когда, наконец, пошел к врачу и тот ему брякнул, что, мол, чахотка у Вас скоротечная, то Андрей где стоял!.. там и сел. И никак не встанить. Потом повела его Динка домой, а навстречу им - подвода с водой.  Андрей так-то толк Динку в бок: «Во, смотри... - шепчить: - Там, в бочке с водою, лёгкие мои, я их вижу их». Во-о как горячо принял. А потом даже застрелиться хотел. Собрался как-то и ушел из дому. Динка ждать-пождать, а он - в лес. Ходил там, ходил... все искал место подходяшшее, ну а пока ходил, лесной воздух, видать, его и отрезвил. Схватился, да к нам, в Карачев. Приехал и говорить:
- Ой, Мария, как я замерз!
Еще бы, он же ночь цельную в лесу провел! Приготовила я ему поесть… поел, залез на печку, отогрелся и только тогда рассказал всё.
- Что ж ты так? – говорю. – Динка, наверное, дома с ума сходить.
Ну, уехал он домой, а как приехал, так и вовсе слёг. Ездила я потом его проведать, так он всё-ё на Сеньку обижался, что тот тоже не приехал.
- Андрей, - говорю, – Не обижайся на него, он уже через порог ноги еле-еле переставляить. 
Ну, а когда помер, то его партийные товаришшы такие поминки шикарные в райкоме устроили!
Да нет, Динку на них не пригласили. Мы то с детьми… Лора, Ида, да и тебя я привезла, собралися после похорон, а нам и помянуть нечем, только и было, что из Карачева привезла… огурчики там, помидорчики, тем-то и помянули, тем-то и обошлися. А партийные пировали! Как всеодно праздновали, что теперь их власть пришла и такие, как Андрей, мешать им больше не будуть, а через месяц пришли Динку с детьми из хаты выгонять.
Да на улицу. Иди, мол, куда хочешь. Хорошо, что в банке знакомый Динкин работал, так он и дал ей ссуду, на неё и выкупила она хатёнку. Вот такая тебе благодарность Андрею получилася от советской власти, вот так-то и отблагодарила его партия за всю его честную партийную жизнь.

*1938-й год.
*Иосиф Сталин (1878-1953) - С конца 1920-х - начала 1930-х годов до своей смерти был лидером Советского государства.   
*Вячеслав Молотов (1890 -1986) - Член ЦК партии в 1921-1957 годах. Входил в ближайшее политическое окружение И. В. Сталина.
*Коллективизация — политика объединения единоличных крестьянских хозяйств в коллективные (колхозы и совхозы), проводившаяся в СССР в период с 1928 по 1937годы.
*Василий Чапав (1887-1919) - участник Первой мировой и Гражданской войн, начдив Красной армии.