Неперспективный

НЕПЕРСПЕКТИВНЫЙ

                I

Вечерами во дворе нашего дома, похожего на гигантскую подкову с четырьмя углами, вкусно пахло жареной картошкой, дымом от сжигаемой на костре старой мебели и листьев. До темноты, по пять – семь часов мы гоняли мяч, или чеканили, или спорили. С площадки в центре двора поднималась теплая седая пыль, из всех шести арок доносилось беспорядочное шарканье ног по асфальту, крики «Пеналь! Пас! Телок!»
На доске объявлений, где раньше клеймили злостных неплательщиков за квартиру и публиковали свои мемуары пенсионеры, теперь висела таблица футбольного чемпионата СССР. У нее собирались мужики и парни постарше, спорили о футболе еще яростней нас: «Слабо твоим мясникам! Конюшню разгонять давно пора! С «Крылышками» в полуфинале он на трибуну засадил! Выиграют, как же, следи за рукой!»
Мой отец у таблицы не спорил, но на футбол тоже ходил. Помню, как впервые он взял меня с собой. Мы медленно двигались по заплеванной, усыпанной окурками дорожке от касс к Большой спортивной арене, по бокам звякали удилами милицейские лошади; мы тыкались в спины и ноги, сзади напирали, и в конце концов втолкнули нас в бескрайнюю гулкую чашу, до краев наполненную словно какой-то волшебной фосфоресцирующей жидкостью, светом миллиона прожекторов; в ней плавал, медленно покачиваясь, изумрудно-зеленый ковер с белыми полосами... Выбежали судьи в черных майках и длинных трусах, за ними футболисты. Свист, аплодисменты, топот... Самый высокий, в белой форме с буквой «Т» на груди, с приспущенными на бутсы гетрами, не суетился после свистка, не прыгал. На трибунах кричали (не зло, его любили), чтобы он проснулся, а то замерзнет, что давно пора «на мыло», но он спокойно ждал в центральном круге. И минуты за три до конца тайма ему попадает мяч – остановить Стрельца невозможно; он делает рывок, обманывает одного, уходит влево, обыгрывает второго, обводит в штрафной третьего, размахивается и – вместо пушечного удара, которого ждал, замерев, стадион, на глазах у лежащего вратаря, защитников и ста пяти тысяч зрителей тихонько закатывает мяч в сетку пяточкой. Стадион чуть не треснул, как грецкий орех, чуть не разнесло его на мелкие кусочки от восторженного взрыва! Гол потом признали лучшим в сезоне, а Эдуард Стрельцов – кумир, бог, я ходил его походкой и жалел, что у меня нет лысины.
У всех были любимые команды и кумиры, всегда та или иная команда выигрывала, да и после ничьих во дворе у нас шумел, звенел разбитыми стеклами футбольный праздник. Сережа Гусаров, отрабатывая «сухой лист» Лобановского, крученый угловой, вдребезги расколотил окно у самого главного общественника – Ганушкина. Ганушкин и привел в домоуправление Дуганова, игрока дублирующего состава команды мастеров, чтобы он навел порядок во дворе и вывел нас на первое место в районе по «кожаному мячу».
Совсем небольшого роста (как Галимзян Хусаинов из «Спартака», думали мы), рыжий, засунув руки в карманы клешей, прислонившись спиной к дереву, он стоял и смотрел, как мы играем. И весь следующий день, воскресенье, мы играли, а он смотрел на нас, мечтающих попасть в сборную двора. Из сорока человек Дуганов отобрал лишь двенадцать.
Дуганов говорил негромким сиплым голосом, подвывая гласными на концах слов. Он говорил о футболе. По домам мы расходились в темноте, еле волоча гудящие ноги, счастливые, в пыльном поту; мы чувствовали себя посвященными и причащенными к большому футболу.

                II

Остальным в футбол на площадке играть запретили. Нужно было идти на школьный двор или на пустырь, засыпанный колотым кирпичом, битыми бутылками, поросший ржавыми лопухами и полынью.
Дуганов составил расписание тренировок и прикрепил его на доску объявлений: с четырех до семи, а затем произвольно – пять раз в неделю. С мячом мы не работали долго. Расставив мощные кривые ноги, Дуганов стоял в центре площадки и свистком давал команды. Мы бегали и прыгали по кругу, приседали на обеих ногах и на одной, бегали наперегонки с партнером на спине, отжимались, поднимали звенья тракторных гусениц, которые притащили со стройки; на нас смотрел весь остальной двор.
Через две недели на площадке застучали ниппельные мячи, которые нам купило домоуправление (раньше мы играли детскими резиновыми или со шнуровкой за четыре десять). Футболки, трусы, гетры тоже были куплены и лежали на складе; к бутсам, настоящим футбольным бутсам, о которых никто из нас и не мечтал, оставалось привинтить шипы. Мы упорно выгоняли, как говорил Дуганов, из себя дворовый футбол: развивали чувство мяча, отрабатывали финты мастеров.
После тренировок выставлялись оценки по пятибалльной системе, как в школе. Но скоро уже мы готовы были променять четверку с минусом Дуганова на вместе взятые пятерки по алгебре, физике, химии.
Как-то вечером во время разбора к площадке подошел незнакомый мужичок. Ростом с пятиклассника, сухой, кадыкастый, совершенно пьяный. Он встал у сетки и начал крутить головой, поднял ногу, чтобы шагнуть вперед, но быстро побежал назад и с треском рухнул в кусты. Поднялся, матерясь густым басом, снова подошел к площадке и уставился на Дуганова.
– Я тебе двадцать копеек должен, мужик? – тихо спросил тренер, приподняв рыжую бровь.
– Н-н-на... – зарычал мужичок, судорожно передергиваясь всем телом.
– Что? – неслышно переспросил Дуганов.
– Н-н-на-а!!!
Переваливаясь с ноги на ногу, тренер медленно подошел к мужичку. Тот качался, как маятник, но не падал.
– Ну-ка дергай отсюда, – сказал Дуганов; во рту у него еще тянулась сиплая «а», когда он без размаха, коротко и очень сильно ударил мужичка ногой в пах.
Мужичок издал какой-то собачий звук и глухо повалился лицом вниз на асфальт.

                III

Он был всего года на три-четыре старше, но мы ловили каждое его слово, каждый жест. Крепкая, обкатанная на футбольных полях фигура, массивный, под скобку стриженный затылок, взгляд прозрачных глаз действовали гипнотически. Между всем прочим, показывая грамотный удар «шведкой» или прессинг по полю, Дуганов зло высмеивал наших кумиров, кроме Пеле, которого он считал «умным игроком». И мы смеялись над «кулачным боем» одного, «балетом» другого, «тараканьими бегами» третьего. Отец Сережи Гусарова был офицером и с трех лет водил сына на все матчи ЦСКА. Когда Дуганов назвал армейского защитника старым мерином, Гусар отвернулся и обиженно что-то пробормотал. Дуганов взял его за подбородок.
– Ты не согласен?
Сережа молчал, глядя в сторону.
– Ты не согласе-ен? – бледнея, повторил Дуганов.

– Согласен, – буркнул Сережа.
– А то пиши рапорт, – сплюнув сквозь гнилые осколки передних зубов, усмехнулся тренер и провел по нам липким, как железо на морозе, взглядом. – Мерин, он и есть мерин. А что думают остальные?
– Мерин, мерин! – загалдели мы и подняли руки; Дуганов учил, что наряду со стальной дисциплиной в команде должна быть демократия, и некоторые вопросы решались голосованием.
– А теперь встань и объясни товарищам, почему ты считаешь защитника ЦСКА старым мерином, – Дуганов посмотрел Сереже в глаза, тот встал и начал объяснять.
Я слышал, как пожилая полная женщина, которая прокалывала покрышки у машин, стоящих ближе положенного Моссоветом расстояния к окнам, нахваливала тренера: «Такой серьезный, вежливый молодой человек, такой знающий. Раньше что во дворе творилось, помните? А теперь порядок, ребята по-настоящему увлечены спортом, аккуратненькие такие бегают...» (Дуганов велел подстричься всем одинаково – под скобку.) В воскресенье, перед тем как выдать нам форму, домоуправ с общественником Ганушкиным собрали нас в красном уголке. Говорили, что бесконечно рады... что благодаря опыту и трудолюбию Дуганова... что крепко надеются на команду...
Футболки были какого-то странного канареечного цвета, а трусы – салатовые. Форма очень понравилась. Не всем она подходила по размеру, ее перешивали, подгоняли; если дома не было швейной машинки, бабушки, мамы, старшие сестры шли к соседкам, обсуждали проблемы по телефону до позднего вечера.
Команде нужны были эмблема и название. Названия никто придумать не сумел – Дуганов все отверг. Эмблему предложил Иван Шаров, вечный защитник, на площадке он не был заметен, зато в сетке уносил и приносил мячи и бегал после тренировок за квасом Дуганову; тренеру его идея понравилась. Позже кто-то из нас понял, что означают красиво соединенные под наклоном в ромбе прописные буквы «А» и «Д» – Анатолий Дуганов. Мы с гордостью выводили их на канареечных футболках по трафарету, вырезанному Иваном из картона.
                IV

Дуганов стал приходить во двор и в те дни, когда по расписанию тренировок не было, – провести кросс или занятия по тактике. Иван Шаров по телефону или бегом собирал нас; после школы мы не имели права отлучаться из дома больше чем на десять минут, не предупредив диспетчера. Должность эта изменила Ивана. Он говорил точь-в-точь дугановским голосом, так же смотрел в сторону, разговаривая с тобой, и тянул гласные.
Мы все изменились. Я уже давно не наклеивал в альбом фотографии, таблицы, вырезки о футболе из газет и журналов и не обводил их цветными карандашами. Не выписывал в тетрадь, с каким счетом «Зенит» сыграл с «Динамо» в 1949 году, имя и отчество отца или мамы полузащитника киевского «Динамо» Сабо, рост и вес Лобановского, время стометровки В. Иванова. И, конечно, не стоял часами у выхода со стадиона «Торпедо» в надежде хоть раз увидеть живого Стрельцова, которого Дуганов недолюбливал.
И двор наш изменился, потемнел, помрачнел. Обезлюдел. Мужики не спорили у таблицы чемпионата, Ганушкин сорвал ее с доски и повесил расписание наших игр на «кожаный мяч». Все время шел дождь. Мокрые кленовые листья залепляли черный асфальт, изрисованный эмблемами «АД», но мы, игроки команды, и остальные ребята, особенно помладше, рисовали их снова и снова – на асфальте, на стенах, кто-то нацарапал гвоздем на капоте «Запорожца».
В магазин на Ленинском проспекте завезли шерстяные оранжево-салатовые шапочки. Иван Шаров передал приказ тренера всем купить их. Через час шапочек в магазине не было, последнюю купил семилетний брат нашего вратаря Юры Дубкова. Мы ходили в этих шапочках и в школу и на тренировки, хотя было тепло.
Дуганова мы встречали на площадке по команде «смирно», которую давал диспетчер: «Физкультпривет! Физкультпривет! Физкультпривет!» Шаров предложил троекратно скандировать и фамилию тренера, но Дуганов идею не одобрил.
Сашу Попова из команды отчислили «за пререкания». С пятнадцати метров он попадал в «девятку», быстрей всех бегал стометровку, легко обводил двух-трех, но не улыбнулся нескольким шуткам Дуганова, на пять минут опоздал на тренировку.
– Товарищей своих надо уважать. Футбол – не крокет. Он требует стальной дисциплины. Форму сдать завхозу.
Завхозом был полузащитник-таран Володя Кривенков, громадный белобрысый парень с могучими руками и ляжками. Приказы Дуганова он выполнял молча.
То, что мы говорили между собой во дворе и в школе, сразу становилось известно тренеру.
Начались матчи. Мы играли хорошо. Защитник Коля Федотов однажды увлекся, сам пошел вперед, обыграл одного, второго, ворвался в штрафную – мяч у него отобрали, быстро передали вперед и вколотили нам под перекладину. Мы выиграли, но диспетчер от имени тренера велел провести разъяснительную работу. Дуганов говорил, что такая работа проводится в командах мастеров с теми, кто подводит товарищей: в раздевалке игроки проходят мимо провинившегося и бьют его по морде. После этой работы, без коренного зуба, Коля Федотов уже не отходил от нападающего, к которому был прикреплен для персональной опеки.

                V

Шел холодный колючий дождь. До конца оставалось полчаса, и мы проигрывали два – шесть. Все голы в наши ворота забил левый крайний, маленький кудрявый паренек. Он успевал всюду; подхватив мяч в своей штрафной площадке, отдавал одному из полузащитников, в центральном круге получал пас, обыграв одного, двух, уходил на край, вел мяч по боковой линии, делал резкий рывок в центр, играл с кем-нибудь «в стеночку» и с одиннадцатиметровой отметки расстреливал наши ворота; измазанный в мокрой грязи Юра Дубков вытаскивал мяч из сетки и бросал его в центр поля.
Дуганова таким мы никогда не видели. Глубоко закусив губы, бледный, не укрываясь от дождя, он сидел на скамье и смотрел на кудрявого нападающего. В перерыве тренер поставил задачу во что бы то ни стало нейтрализовать его, пусть хоть на носилках уносят; но сделать этого нам никак не удавалось, – кажется, столкновение неизбежно, он летит прямо на тебя, но в самый последний момент вдруг выпархивает из-под удара, нацеленного, как учил Дуганов, в коленную чашечку или в пах, и ты барахтаешься в леденистой жиже.
С каждой минутой мы все больше ненавидели кудрявого. Вот он снова ушел от «коробочки», перекинул мяч через Сережу Гусарова, удар – штанга. Подхватил мяч, финтом обыграл меня, еще кого-то, еще – гол. К центральному кругу он возвращался не спеша, дружески нам улыбаясь, а мы с бессильной тупой ненавистью отворачивались. Налетали пронизывающие, тяжелые порывы ветра; футболки липли к телу, бутсы разбухли от воды, отяжелели с застрявшей между шипами глиной.
Дуганов встал и прошелся вдоль поля. За это время мы пропустили еще гол, переругались. Судья удалил с поля Володю Кривенкова за то, что он без мяча толкнул, а потом ударил их полузащитника. Володя выматерился, плюнул судье в лицо и убежал. Кудрявый нападающий спокойно и точно пробил штрафной в правый верхний угол. Дуганов сел на скамью. Засунул руки в карманы куртки. Мы боялись на него смотреть.
За минуту до свистка они подали угловой. Кудрявый высоко подпрыгнул над Колей Федотовым и головой послал мяч в сетку, а Юра Дубков в это время столкнулся с кем-то из защитников и упал навзничь, ударился затылком. Мы унесли Юру на руках, хотя он мог идти сам. Дуганов сидел, вцепившись глазами в кудрявого, тот вертелся вокруг нас, стараясь чем-нибудь помочь.
Когда все оделись, в раздевалку ворвался диспетчер.
– Тренер велел поучить как следует!
– Как это? – не поняли мы.
– Вежливости поучить. Вратаря, падлы, чуть не изувечили. Кудрявого поучить. Тренер особенно на него зол. Говорит, видал он таких. Ясно? Да, чуть не забыл: кто «за»?
Одна за другой поднимались измазанные в глине руки. Я поднял последним, все на меня смотрели. Не поднял, а так, вроде вытер большим пальцем висок.
– Единогласно. Тренер будет поблизости, но, если что, он ничего не знает, ничего не видел.
Молча мы выходили на дождь, глядя под ноги. Сумерки опустились, как грязные мокрые шторы. Торчали голые деревья, топорщились, поблескивая в тревожном свете фонаря, листья. Толкаясь, путаясь в усталых растертых ногах, мы зашли за сарай. Капли мелкой дробью стучали по ржавой крыше, по старому скату от самосвала. Пахло бензином и гнилью. Мы простояли минут десять, – наверное, у них был разбор игры. Очень хотелось домой, в тепло, хотелось есть. А думать ни о чем не хотелось. Главное, делать то, что другие, так, как другие. Мы чувствовали, что Дуганов на нас откуда-то смотрит.
Убежать? – выплыла и снова погрузилась в кисею дождя вялая мысль. Дуганов не простит, – все это знали и молча ждали. Кудрявый вышел с высоким тощим парнем. Их тренер что-то еще сказал, пожал руки, и они зашагали к троллейбусной остановке через пустырь. Крикнуть, чтобы бежали? – сердце екнуло и сжалось, когда я вдруг увидел за кустами у забора белое, окаменевшее от ненависти лицо Дуганова.
Мы окружили их в небольшой темной рощице в овраге. Они испуганно смотрели на наши одинаковые шапочки, прижавшись друг к другу. И мы стояли растерянные, не зная, что делать.
– Ребята... – начал кудрявый. – Р-ребята... за что?
– Что за что? – радостно всхлипнул диспетчер из-за чьей-то спины. – Знает, значит, падла... Давай, Кривой! – подтолкнул он вперед Володю Кривенкова.
Володя угрюмо и лениво поднес свой кулак к лицу кудрявого.
– Давай, давай! – взвизгнул Иван Шаров.
Прошла минута, две, а мы все стояли так под дождем, круглый, чуть меньше мяча кулак Володи бессмысленно торчал. И пошли бы, кажется, уже домой, забыв приказ Дуганова, если бы кудрявый не рванулся в сторону. Диспетчер поставил ему подножку, он перекувырнулся в листьях, Володя изо всех сил хлопнул ладонью его по голове, и все бросились на кудрявого.
Кто-то крикнул «атас!» – мы замерли, увидев милицейских овчарок. Кудрявый лежал на земле. Широким черным ручьем из-за уха у него лилась кровь.
В конце декабря Дуганова и Володю Кривенкова судили.
– ...Если бы мы знали, – твердили на суде Ганушкин и домоуправ, – если бы мы знали, что его отчислили из команды мастеров как неперспективного...