Миры однопомётные. Его Величество Случай

Девятая, достаточно скоропостижная часть радиоспектакля на коротких волнах, написанная в присутствии расширенного состава авторов и наглядно демонстрирующая читателю возможные взаимосвязи прошлого с будущим, а, возможно, и с настоящим.

Начало:
"Один-ноль" - http://www.proza.ru/2018/06/14/376
"Всё ещё будет" - http://www.proza.ru/2018/06/17/311
"Данностью свыше" - http://www.proza.ru/2018/05/24/1289
"Впереди бесконечность" - http://www.proza.ru/2018/05/31/1632
"Авось на небось" - http://www.proza.ru/2018/06/15/799
"Лучшее, конечно, впереди" - http://www.proza.ru/2018/06/22/1681
"Зеркало Жюстины" - http://www.proza.ru/2018/07/01/984
"Счастье любит тишину" - http://www.proza.ru/2018/07/13/538

 "Если от вас ушло детство - в первую очередь задумайтесь, почему вы не дали ему того, что оно выпрашивало у вас, перед тем, как в первый раз изменило", - старательно выводил в косой линейки ученической тетради с зелёной обложкой Автор-жгун. "Утро, инфант террибль!", - лениво потягиваясь, поприветствовала Жгуна неохотно проснувшаяся после очередной влитой им в себя кружки растворимого кофе Совесть. - "Чего не спится, труженик пера?" "А кто меня в коридор затмений запустил не знаешь? Всю ночь скелеты в шкафу разгребал. Поспишь тут, как же, держи карман шире...", - попытался отмахнуться от неё Автор. "У меня нет карманов", - резонно заметила  Совесть. - "Я вообще-то голышом предпочитаю, а-ля натюрель, так сказать... Полюбоваться, кстати, не желаешь?" "Или уже досыпай, нудистка-нимфоманка! Я ещё от минувшей ночи не отошёл, а ты снова тут как тут!" "Ну, как знаешь... Хозяин, как говорится, барин...", - наигранно надула губки Совесть, но всё-таки повернулась к Жгуну своей точёной пятой точкой. - "Не будите до весны!" "Спи уже!", - напутствовал её не выспавшийся работничек культурки и продолжил: "И, когда детство в старости вновь вернётся к вам, постарайтесь не наступать на одни и те же грабли дважды. Пестуйте детство внутри себя. Ведь пока оно в вас, сам чёрт вам не брат и, уж тем более, не сват и не хват".
 
Детская поликлиника для "разведенок" и матерей-одиночек место примерно равноценное кладбищу для второстепенной героини одного из незабвенных советских фильмов. В плане охоты на самца человека, не подумайте чего иного. Начальство заткнуло Мефом дыру на проекте по информатизации детской районной поликлиники, потому он имел все шансы прочувствовать это на собственной шкуре.
Первый звоночек прозвенел, когда, пытаясь разойтись на лестничном пролёте с одной такой "просто одинокой волчицей", отягощенной, судя по выражению её лица, двухлетним сыночком, он изо всех сил сдерживал себя, повторяя как мантру: "Если долго мучиться, то что-нибудь получится". Получалось с трудом. Но у каждого начала свой логичный конец, и, видимо в ответ на всю проявленную им галантность, Меф под конец был вознагражден по особому загадочной, игривой улыбкой, приправленной настолько тихим, чтобы услышал только он, комментарием, намеренно обращенным родительницей к собственному чаду: «Смотри, Ванечка! Какой увлекательный папочка!»
Изначально Меф пропустил сказанное мимо ушей. Смысл фразы настиг его только вечером, когда, плотно помотавшись весь день по типовому зданию храма здоровья в составлении топологии локальной сети, он не оказался у пеленальных столиков в предбаннике детского бассейна, аккурат по соседству с молодой мамашей без матримониальных опознавательных знаков, пытавшейся одеть свое чадо, уже успевшее вкусить водных процедур. Ребятёнок изо всех сил сопротивлялся и криком выказывал своё несогласие с требованием момента, мамочка же стреляла глазками в сторону Мефа и в деле костюмировки сынишки поспешала исключительно потихоньку. В конце концов не выдержала дежурная медсестра, настоятельно заметившая неторопливой родительнице: "Как же он у Вас не любит одеваться!" "Я тоже...", - в ответ настолько громко, чтобы услышал только Меф ответствовала она и одарила Фодю все той же фирменной, чуть смущенной, игривой улыбкой. Меф улыбнулся в ответ и промолчал, ведь вовремя прикусить язык это почти, как дать страждущему необходимый ему совет, только всегда и во всех смыслах лучше.
"О, женщины! И имя вам - семья...", - крутилось в голове Мефодия по дороге домой. - "Все мы торгуем собой, причём всерьёз. Одни продают своё тело, другие - душу, третьи - время, четвёртые, на подобие меня, свой труд. В какую позу не ставила бы нас жизнь, каждый старается стоять красиво, и не понятно, какая из форм, называя вещи своими именами,  проституции хуже - открытая площадная или латентная бытовая, потому как нет лучшего способа отпугнуть от себя человека, кроме как рассказать ему о себе всю правду, тем самым закрыв перед собственным носом все приоткрываемые им для тебя двери".
 
"Ежедневно мы открываем десятки дверей", - приветственно разнёсся по комнате Голос с потолка. - "Открываем и никогда не знаем, что за ними будет, но попробуйте спроецировать их на нашу жизнь. Наше зачатие - дверь утром в ванную комнату. Никогда не знаешь какой таракан там, упорно двигая лапками и взбираясь по стояку канализации, достанется именно тебе. Но не можешь же ты отрицать, что как бы не был ты чистоплотен, иногда и в твоей ванной комнате тараканы нет-нет, да и появляются. То ли от соседей приходят, то ли собственные визуализируются. Ведь именно в начале существования нам достаются исключительно наши "родные" тараканы. Мы одновременно и любим их, и боимся раздавить. Хотя нет, не боимся, нам противен уже сам процесс раздавливания. Потому что, раздавливая их, мы раздавливаем своё Альтер Эго. Мы же хорошие. Не похожие на этих существ, переживших и динозавров, и процесс нашей эволюции. Человечество не смогло убить тараканов. Они были, есть и есть будут. И живут они в головах людей, ибо рождение - это тоже дверь, твоя дверь в этот мир".
 
Вечером Аглая была приглашена на местечковый корпоратив в честь возвращения из командировки начальника её отдела Сергея Александровича. Он провёл два месяца в Голландии "по обмену опытом", хотя каким опытом и с кем он обменивался ясно до конца никому не было. По крайней мере, фотоотчёты, которые он публиковал в социальных сетях, говорили посетителям его страничек гораздо больше, чем было позволено негласным корпоративным этикетом.
Работа встала ещё за два часа до её планового завершения. Приглашенные на вечеринку дамы все, как одна, наводили марафет и хвастались друг перед другом своими псевдовечерними туалетами, в кои переодевались, не особо ища укромных уголков и наплевав на видеокамеры, растыканные в офисе повсюду. Особо приближенные к шефу накрывали праздничный стол в его кабинете. К чести Серсаныча, мужиком он слыл не жадным, а потому привез из командировки количество гостинцев, достаточное для того, чтобы застолье закончилось глубоко за полночь.
Уже в полшестого в его просторный кабинет начали подтягиваться "первые ласточки", а к шести основной состав празднующих уже более-менее сформировался. Серсаныч, перекинувшись парой шуток с присутствующими, открыл шампанское и сразу же выгнал всех в приёмную, "дабы успеть сделать пока ещё трезвое коллективное фото на память". Последним подтянулся он сам, и Аглая, исполнявшая на подобных мероприятиях роль бесплатного корпоративного фотографа, отсняла страждущий развлечений коллектив во всех возможных и приличествующих данному моменту ракурсах.
Уже после первого бокала Глашка почувствовала приятное свербление внизу живота, её щек коснулся глубокий румянец. После второго, дыхание участилось, став поверхностным и прерывистым, подсохшие губы приоткрылись, и она невольно начала их покусывать и облизывать. После третьего бюстгальтер стал явно мешаться, создавая дискомфорт определённым участкам тела, коим был призван придавать форму и скрывать от посторонних глаз. Да и зрачки остальных присутствовавших за столом дам были явно расширены, свеженамакияженные лица сплошь и рядом покрывала лёгкая испарина. Как-то сами собой поначалу громкие разговоры стихли, женщины потихоньку цедили игристое, лишь тихо и односложно отвечая на редкие обращения друг к другу. Аглая не понимала, что с ней происходит и после некоторых раздумий всё-таки решила выйти освежиться.
Зайдя в уборную, она включила холодную воду и чисто машинально ополоснула горевшее лицо. Стало чуть легче, но вечерний макияж, над которым она усиленно колдовала, чтобы не выглядеть "белой вороной", был безнадёжно испорчен. В таком виде возвращаться за стол было категорически нельзя и Аглая потянулась к диспенсеру. На ладонь прыснула белёсая полупрозрачная струйка. На автомате размазав мыльную субстанцию по щекам, Глашка поймала себя на мысли, что и внешний вид, и кожное осязание от только что размазанной по щекам густой влаги ей явно напомнили что-то такое, от чего внизу её живота вдруг встрепенулось её персональное бабочковое облако.
Изо всех сил постаравшись смыть эти мысли проточной водой, она вернулась в приёмную и села на диванчик в зоне ресепшн. Чтобы хоть как-то отвлечься от подспудно будораживших её мыслей, Аглая уткнула взгляд в дисплей телефона и бесцельно переключалась между экранами недавно запущенных приложений. Очередной свитч выкинул страницу недавно добавленных контактов. "Корней", - всё еще пересохшими губами прочитала она. В памяти мгновенно возникли картинки давешней ночной прогулки по Зазвени-посаду, на смену которым пришла по-бумажному скомканная сцена ночного расставания в фойе гостиницы на Стольноградной, 13-бис. "Эх, была-не была", - после недолгих раздумий решила для себя Аглая. - "В конце концов, чем мне это может грозить? Он в Москве, я - на Кубани. Так, перекинемся парой ничем никого не обязывающих слов…" В намерении ему позвонить она занесла уже было палец над телефонным номером "Корнея", как из-за чуть приоткрытой двери кабинета начальника раздался истошный крик Лёлечки, шефовой секретарши: "Скорую! Кто-нибудь срочно вызовите "Скорую"! Главбухше Любови Васильевне с сердцем плохо, на ней совсем лица нет!"...
 
"Когда все вокруг наперебой говорят, что на вас нет лица, в первую очередь убедитесь в том, что вы не находитесь с окружающими в позиции "шестьдесят девять", - Голос с потолка продолжал вещать громко, властно и эмоционально. Казалось, он уже не вмещался в скромную "двушку" Автора-жгуна. - "Когда все вокруг наперебой говорят, что вы "под мухой", а по жизни вы "ни в одном глазу", значит в глазах окружающих вы просто навоз. Когда все плюют Вам в спину, не стоит утешать себя, что Вы идёте впереди, а плюющие следуют за Вами. В подавляющем большинстве случаев Вас тупо положили мордой в пол. Так что начинайте уже сегодня добро Всем налево и направо причинять, пользу наносить и ласкам подвергать. Потому что так заведено: стремясь жить, как человек, пашешь, как лошадь, устаешь, как собака, и, если вовремя не остановиться, в итоге превращаешься в свинью. И сам начинаешь класть мордой в пол и идти по головам".
 
Приехавшая через пятнадцать минут вызванная Аглаей "Скорая" констатировала у никогда до той поры не жаловавшейся на здоровье Любови Васильевны все признаки предынфарктного состояния, и, не смотря на вялые протесты, вскоре с мигалками и сиреной увезла её на срочную госпитализацию в ближайшую горбольницу. Притихший и вмиг протрезвевший коллектив шушукался по углам, обсуждая возможные причины недавнего инцидента. Внезапно из кабинета вывалился в хламину пьяный Серсаныч. "Бабоньки, моя вина! Ой, моя! Хотите - казните! Погубил я Любушку, ой, погубил!", - из его глаз потоком  хлынули пьяные слёзы, дальнейших откровений начотдела сквозь клокот и всхлипы разобрать уже не представлялось возможным. "Лёля, налей Сергею Александровичу стакан водки, пускай успокоится и пояснит, что он имел в виду", - полуприказным тоном потребовала от шефовой секретарши Аглая. Девушка метнулась в кабинет и вернулась с до краёв наполненным гранёнником сорокаградусной. "Пейте!", - гаркнула на рыдающего шефа Аглая. Начотдела послушно взял из рук секретарши стакан и в три глотка влил его содержимое в себя. Через пару минут, когда огненная вода достигла всех участков работавшего в истерическом режиме сознания Серсаныча, он наконец успокоился и смог более-менее внятно строить ход своей мысли. "Это я виноват. В Роттердаме в секс-шопе ради интереса купил шпанскую мушку. А сегодня чёрт попутал, подлил в шампанское, думал весело получится, но, видать, переборщил с дозировкой... И вон оно как вышло.... Прости меня, Любонька Васильевна-а-а-а.…", - сквозь остаточные всхлипы покаянно вещал собравшимся в приёмной женщинам начотдела. - "Хотите - казните! Ик! Заслужил!" "Ну и придурок ты, Сергей Александрович! Обычно женщин придурки завораживают. Они для них так прекрасны, что аж потрогать хочется. Отсюда и женские неприятности. Но ты - не просто придурок, ты - придурок особенный. Тебя не то что трогать, об тебя даже ноги вытирать желания не возникает", - голос Аглаи гневно дрожал. - "После всего произошедшего, я здесь работать больше не смогу. Я - увольняюсь!" "Вот так вот? Коллектив бросаешь? От нас улицу нас уходишь? В омут головой?", - попытался пьяно возмутиться вдрабадан нетрезвый начальник отдела. "А что я после того, что вы смогли себе позволить, здесь для себя забыла?", - бросила на прощание ему в лицо Глашка и хлопнула дверью.
 
"В жизни самое главное - двигаться вперед. И если завтра мне нужно будет сделать шаг, и я буду знать наверняка, что это шаг в пропасть, или совершенно не буду знать о последствиях, я всё равно его сделаю", - тон Актрисы был скоропостижен и изо всех сил веял свойственной исключительно женщинам самоуверенностью в исключительности собственной правоты. - "Я буду шагать семимильными шагами, буду лететь в пропасть, буду расправлять помятые крылья и взлетать, чего бы мне этого не стоило. Я вспомню, обязательно вспомню, как это – летать, и прекрасней не будет летуньи! И, налетавшись всласть, подарю крылья человеку с грустной улыбкой. Ему очень хочется летать, но он приземлился и забыл, как это делается... А вы давно летали?"
 
Не даром говорят, что детские инфекции, переносимые в зрелом возрасте суть самые страшные, и Мефодий не упустил возможности в лишний раз подтвердить собой непреложность этой истины, подхватив что-то по-детски острое респираторно-вирусное во время работ по протяжке сети. Первые пару дней он ещё сопротивлялся одолевавшей его хвори, как штык выходя на работу, но на третий день сломался и всё-таки оформил больничный. Провалявшись в постели две недели без признаков видимых улучшений, Меф, мучимый резкими перепадами давления и приступами одышки и тахикардии, всё-таки нашёл в себе силы добраться до районного участкового врача. Получив в регистратуре талон, он занял очередь к дежурному терапевту, чей кабинет находился на третьем этаже аккурат между приёмными уролога и кардиолога. Мобильный интернет в здании не ловил, и время тянулось, как вонь по штанам. Единственным доступным Мефу развлечением было тупое созерцание окружавшей его действительности.
В очереди на приём урологу стояли сплошь семейные пары среднего и зрелого возраста. В кабинет они заходили попарно, что сначала веселило, а потом и удивляло Мефа. Всё встало на свои места, когда он краем уха невольно подслушал, что по средам врач обучает супружниц техникам массажа простаты в соответствии со сделанными назначениями. С приёма парочки выходили чуть раскрасневшимися и неуловимо загадочными. Меф был вынужден признаться себе, более влюблённых и перетекающих друг в друга океанов глаз, кроме как на выходе из кабинета уролога, он в своей жизни пока ещё не встречал. Хотя может быть не присматривался?
Очередь к кардиологу была не столь многочисленной. Особое внимание в ней привлекал почтенных лет дедушка, которому было явно "как-то не по себе". Всё вокруг было достаточно статично, пока в поликлиническом коридоре не появилась ОНА. Ростом под метр восемьдесят, блондинка с волосами по пояс, казалось светившимися в пронизывавшем пространство свете ламп дневного света. Венчал всё это медицинское великолепие чуть припахнутый белоснежный халатик. Она летящей походкой несла себя по коридору, будто бы всего пять минут как вышла из рая. Взгляды всех дожидавшихся приёма в душном коридоре мужиков моментально приковались к ней, и было видно, что ей это нравится.
В тот миг, когда она поравнялась с дедушкой, взявшийся из ниоткуда порыв ветра моментально подхватил полы её халатика и на пару мгновений обнажил всё, что под ним было скрыто, а скрывать медсестрёнке под халатиком было нечего. От слова совсем. Озарённый таким откровением дедок, схватился за сердце и стал хватать ртом воздух. Вокруг сразу засуетились невесть откуда взявшиеся врачи. Реанимобиль успел вовремя. Пациента экстренно госпитализировали. Чуть позже подоспели немногочисленные родственники старичка, чтобы оформить свое согласие на его госпитализацию. Они очень благодарили бледного, как простыня, молодого врача-кардиолога за уговор дедушки лечь в больницу, так как, не смотря на своё стабильно плохое самочувствие, к аналогичным просьбам родни он долгое время оставался глух, нем и слеп.
Тут подошла и очередь Мефа идти на приём к терапевту. Дежурный врач среднеазиатской национальности измерил ему температуру, проверил давление, пульс, прослушал легкие и заявил, что никаких признаков болезни он у него в данный момент не наблюдает. Однако больничный закрыл только с предстоящего понедельника, посоветовав пропить курс витаминов. "Как будто нахрен послал. Хорошо, что хоть с отсрочкой исполнения", - подумал про себя Меф выходя из кабинета и, прокручивая в голове увиденные за день картинки, не спеша направился восвояси.
 
"Мужская свобода это, когда тебя посылают нахрен, и ты, только чтобы помириться, идёшь куда угодно", - внезапно не очень "в кассу" встрепенулся до сих пор ещё до конца не отошедший от гостевания на Кубани Гусляр-самодур. - "за цветами, колечком или просто погулять. И если после того, как тебя послали, ты остаёшься сидеть на своём месте - ты уже не мужик. Женская свобода - когда тебя посылают куда угодно, и ты идёшь на хрен. И если этого с тобой не случается - ты ещё не женщина". "Но замечали ли вы, что после того, как человек говорит: "Да пошел ты...!", он обычно куда-то стремительно уходит сам?", - попытался уравновесить порыв Гусляра Голос с потолка, по зову дружбы изо всех сил опекавший болезного. - "Любить нельзя использовать" - каждый выбирает для себя, где ему поставить запятую. Ведь правильного выбора в реальности не существует — есть только выбор уже сделанный и его последствия... Главное, постараться не путать страсть с похотью, желание с утренней эрекцией, отношения с острым флиртом, а любовь с душевной близостью и позволять себе один раз в неделю быть самим собой, чтобы в оставшиеся шесть дней усиленно восстанавливать подорванную этим одним днём собственную репутацию. Ведь главное умение в жизни - вовремя остановиться при этом не останавливаться ни при каких условиях и никогда".
 
По пути с врачебного приёма ноги как-то сами собой завели Мефодия в супермаркет косметики. Обходивший обычно подобные магазины стороной, так как от адского коктейля запахов витавшего в них, у него  начиналась мигрень, он недоуменно ходил между товарных рядов, изредка пробуя "на нюх" ароматы из причудливых пузырьков, за которые цеплялся его рассеянный взгляд. Меф вновь и вновь прокручивал в голове недавно подсмотренные сценки и от того на душе у него становилось хуже, чем самочувствовало его тело. Внезапно глаз "цепанулся" за богато украшенную коробочку с изображением из двух баночек с какими-то косметическими средствами, и Меф решил полюбопытствовать, что же так вероломно привлекло к его себе. Он подошёл к витрине и взял в руки аннотацию. "Набор состоит из двух средств: освежающего крема для сосков и бальзама для губ, в дословном переводе называющегося «пухлый увеличитель», - чёрным по русскому прочитал он мелкий типографский шрифт. - "Соски после применения бальзама становятся упругими и напряженными, вызывающе заявляя о возбужденном состоянии женщины и приковывая внимание мужчин. Цвет губ становится ярким, но выглядит натурально, будто вы только что страстно целовались и готовы к поцелуям вновь". Если можно было верить аннотации, то вкупе всё это было призвано "завораживать, помогать вскружить голову и разбудить чувства", а также "обострять чувствительность сосков и губ к прикосновениям". "С бальзамами для губ и сосков", - обещала бумажка, -"вам при всем желании не удастся скрыть в себе Истинную Женщину, способную в считанные минуты разбудить в любом мужчине зверя". "Вот уж, во истину, маркетология - наука о том, как дурить голову дурам, берущим в голову", -  с лёгким привкусом горечи подумал про себя Фодя. - "Как теперь жить, когда кругом один "бальзам"?" Он поставил на место коробочку с чудодейственными кремиками и, подгоняемый предчувствием приступа головной боли, решительно направился в сторону выхода из так беспорядочно пахнущего магазина. "Бежать, бежать...", - только и подстёгивал Мефа предчувствием панической атаки внутренний голос...
 
"А мне мой говорит: "Чё ты такая худая? Иди торт съешь. Чего глазки такие грустные? Возьми шоколадный шоколад в шоколаде. Чего это с тобой, депрессия? Сходи в салон красоты. Хочешь будь блондинкой, хочешь брюнеткой, хочешь рыжей, хочешь фиолетовой. Чего стоишь  в раздумьях возле гардероба? Иди на шоппинг, бери, что хочешь и ни в чем себе не отказывай. Чего косметичку рассматриваешь? Купи себе новую тушь, помаду, духи. И пофиг, что дорого. Чего на телефон пялишься? Звони подругам, пускай приезжают, хоть все и сразу. Чего на кухне лоб чешешь? Фиг с ней, с грязной посудой. Одноразовая удобнее. Чего квартиру грустным взором окидываешь? На столе убери и хватит. Чего на окна зенки вылупила? Это не грязные они, это осень такая темная. Чего на белье таращишься? Это новая мода такая. Жатка называется. Чего ты вообще паришься? Живи, наслаждайся жизнью". "А это ваш, простите кто говорит, Мадам Бес?" - поинтересовался у бывшей бандерши, а ныне хозяйки вполне себе респектабельного заведения, просочившейся в квартиру без особого на то приглашения, Автор-жгун. "Ну, это... Как и у Мефодия вашего... Этот... Внутренний голос!.."
 
Не успел Меф войти в квартиру, как в кармане джинсов настойчиво затильбонькал "дежурный" телефон, номер которого знало лишь высшее руководство да пара тройка людей из круга родных и близких. Как и смог предположить, заслышав только первую трель звонка Меф, беспокоило руководство. За время его болезни проект в поликлинике встал намертво, сроки начинали поджимать, на горизонте маячили штрафы, а потому начальство в добровольно-принудительном порядке просило "по возможности" закончить работы "хотя бы в режиме удалённого доступа". Измученному долгой болезнью Фоде ничего не оставалось, кроме как согласиться.
Чертыхаясь в душе, он налил себе кружку кофе по собственной, проверенной годами формуле - три чайных ложки порошка на две ложки сахара, половина на половину кружки кипяток и фильтрованная вода и включил компьютер. Работа предстояла плёвая. Необходимо было установить необходимые программы, настроить и проверить их взаимодействие с центральным сервером, но, с учетом самонечувствия Мефодия, задача ему предстояла не из лёгких.
На часах шёл первый час ночи. Фодя бился над установкой уже несколько часов к ряду, но ничего не получалось, к тому же периодически рвалась связь и дело вставало на десятки минут до восстановления канала. Мефодий злился. На компьютер, на программу, на связь, но в первую очередь на себя. За то, что не смог отстоять перед руководством столь необходимый ему покой и теперь был по рукам и ногам связан обязательствами, которые он, по независящим от него причинам, не мог выполнить в означенный срок. В какой-то момент компьютер на той стороне канала связи моргнул экраном и отключился. Выходить на связь он попросту перестал. Меф ещё с полчаса безуспешно пытался восстановить канал, до тех пор, пока его не накрыла волна жёсткой панической атаки. "Бежать, бежать...", - набатом в висках гудел внутренний голос. Меф собрал остатки воли в кулак и нашёл в аптечке антипсихотическое из "списка "Б". Разом выпив три розовых таблеточки, он собрал рабочий рюкзак и, как только его начало отпускать, вызвал такси.
Как он уговорил заспанного охранника открыть ему дверь и пропустить в кабинет к оборудованию Меф в деталях не помнил. Помнил только, что, войдя в кабинет, он обнаружил компьютер обесточенным. Изучив подключения, Меф, к собственному изумлению обнаружил, что у системного блока взорвался сетевой шнур питания. Такого за всю его долгую карьеру в сфере информационных технологий с ним не случалось ни разу. "То, что злость может быть материальна, я догадывался, иначе как она бумерангом возвращается к человеку, послужившему её первоисточником. Но то, что она может передаваться через глобальные информационные сети - сталкиваюсь в первый раз", - едва разборчиво пробормотал Фодя. Недавно принятые в ударной дозировке нейролептики давали о себе знать, однако разум успокоился и в голове царил полнейший штиль. Он заменил испорченный кабель после чего за полчаса сделал всю необходимую работу. Когда поставленная начальством задача была полностью решена, Меф позволил себе расслабиться и откинулся на спинку казённого кресла. Сколько он так просидел, он не знал. Из оцепенения его вывел вновь загудевший в голове набат внутреннего голоса: "Бежать... Бежать..." Волшебные пилюльки прекращали своё действие, подкатывала очередная волна панической атаки. Фодя на автомате достал из кармана телефон и начал бесцельно переключаться между экранами запущенных приложений. Внезапно на дисплей вывалился список недавно добавленных контактов. "Агния", - одними губами прочитал Меф и, не раздумывая, нажал на кнопку вызова.
 
"Вот подходишь ты к самому краю. Ты думал, что это обрыв, но, заглянув за предел, понимаешь, что это бездонная пропасть. Тебе виделся обрыв над морем. Казалось, расправь крылья и пари над ним... Но по факту это бездонная и пугающая темная пропасть", - бросил недавнему монологу Актрисы воображаемую перчатку Голос с потолка. - "В твоих сандалиях скрипит песок. И в голове только одна мысль - если есть песок, значит где-то должно быть море. Должно... Но не здесь и не сейчас. Так где же оно - море? Ты вглядываешься в пустоту пропасти и ищешь глазами. Но его там нет. Хотя на твоих губах его солоноватый и оттого невероятно приятный вкус. Вкус моря! Что может быть прекрасней! Ты протираешь глаза и на руках остаются мокрые следы. Это слезы. Так вот откуда этот вкус на губах! Но откуда тогда слышится крик чаек, поющих свою утреннюю песню? Это кричит твоя душа. Она вопит: "Перелети пропасть! Промчись по горам! Море за ними!" А ты стоишь и боишься сделать первый шаг. Стервятники летают над тобой и ждут, когда ты уже разобьешься и превратишься в их добычу. Нарушь их планы на обед - сделай первый шаг. Расправь крылья. Промчись по горам. Лети к своему морю. И никогда, слышишь, никогда не вытряхивай песок из своих сандалий на краю пропасти, не лишай себя своего моря! Иначе зачем тогда вертится Земля..."
 
Он говорил в трубку отрывисто и не выбирая выражений… «Всё, устал, не могу больше… «...Суицидальные мысли не покидают башку, где же спасительный выстрел?..» Он не слушал, что говорила ему Она. Громко, навзрыд вздыхал и опять говорил, говорил, говорил… Когда Он выдохся и замолчал, Она тихо ему сказала: «Приезжай» и положила трубку. Он приехал… Смурной, с измученным выражением лица, с синими кругами под глазами, вывалился из вагона на перрон и стоял, громко вдыхая свежий морозный воздух. Над перроном тихо кружились первые в эту осень снежинки.
Она стояла напротив, тихо смотрела на него и чуть улыбалась. Его Она сразу же узнала. Да, такой же, как и в Зазвени-посаде – стремительный, нервный, измученный и вымотанный, худой, в джинсах и свитере, с небольшим рюкзаком за спиной.
Он стоял и оглядывался, пытаясь найти её взглядом, но не мог никак опознать в толпе. В голове крутились чёрные мысли: «Сорвался, приперся к черту на кулички… Зачем? Чем она может помочь, если я и сам помочь себе не могу? Позвала, не встретила… Она обманула… Что же дальше делать?» Его мысли становились все мрачнее и тяжелее.
И вдруг он увидел её. Даже не увидел, а почувствовал, повернулся в сторону и увидел её глаза. То ли зеленые, то ли серые… Пристальный взгляд, небольшой рост, стрижка, джинсы, водолазка и утепленная жилетка.  Они минуты две стояли, глядя друг другу в глаза… Мир словно остановился…
Оцепенение нарушила толпа пассажиров, хлынувшая по перрону на очередной поезд, посадку на который только что озвучил машинный голос репродуктора. Он стремительно шагнул в толпу, протиснулся и вдруг оказался прямо перед ней. "Пошли", - тихо сказала Она, взяла его за руку и куда-то повела. Они молча шли по каким-то улицам, переходам, переулкам. Вошли в гостиницу, поднялись в номер. Он впервые повиновался. Безропотно, не спрашивая, не сопротивляясь, как под гипнозом. Очнулся, когда Она тихо спросила: "Замерз?" "Нет… " "Тогда я закажу ужин…"
Она позвонила по телефону, что-то сказала и положила трубку. Он подошел со спины, взял её за плечи и развернул к себе, вздохнул, чтобы столько сказать, спросить, рассказать, просто заглянуть в её лицо, но… Увидев глаза, осекся, слова застряли в горле… "Молчи..." - её ладонь легла на его губы. - "Сядь и закрой глаза".
Он не мог сопротивляться… «Почему? Точно - ведьма... Но хуже уже не будет – хуже некуда…» Стянул куртку, откинул в угол рюкзак, сел в кресло и сомкнул ресницы. Её пальцы тихо по спирали бродили по его голове, иногда надавливали на какие-то точки, после чего сильнейшая боль насквозь пронизывала всё его тело и тут же расплывалась по нему теплом. В такие моменты он невольно вскрикивал и глубже оседал в кресле. После каждого такого всплеска боли он все глубже и глубже погружался в небытие, как в туман…
 
Внезапно Он оказался у бьющего из отвеса придорожного пригорка источника. Рядом с ним стояла Она и протягивала эмалированную кружку с родниковой водой. "На, выпей, станет легче...", - то ли предлагала, то ли настаивала Она. Справа угадывались очертания лестницы в Городище, за спиной оставался Зазвени-посад. Где-то впереди был Монастырь Святого Саввы. "Как я здесь?", - промелькнул вопрос в его голове, однако с каждым глотком студёной воды из источника это занимало его всё меньше и меньше и под донышко кружки вообще растворилось в небытие. "Тебе получше?", - спросила его Она и указала в сторону "лестницы в небо". - "Тогда пойдём, нас, наверное, уже заждались".  Восхождение, никак не дававшееся по началу, к своему завершению стало сродни игре в пятнашки. Они, прыгая через две ступеньки, обгоняли друг друга на лестничных маршах и ожидали на площадках. Окончательно поднявшись, они совсем не чувствовали усталости, будто и не было этого долгого подъема по с годами обветшавшей лестнице, ограниченной железными перилами. Полюбовавшись несколько минут онечнона живописные окрестности, Он и Она направились прогулочным шагом в сторону белокаменного Собора Успения Пресвятой Богородицы, к которому вела единственная улица Городища. "Молодые люди, уж не в Храм ли вы часом собрались?" - внезапно послышался у них за спинами знакомый потрескивающий старческий голос. - "Вы идите, идите. За вами сейчас придут". Он оглянулся, чтобы уточнить у обладателя старческого голоса, кто придёт и зачем, но улица за спиной была пустынна. Молодые люди недоумевающего переглянулись и, взявшись за руки, продолжили свой путь. Подойдя к дверям Собора, Она дёрнула за массивную бронзовую ручку. "Закрыто... Снова зазря...", -  Она развернулась и медленно пошла по направлению к деревенским домам, Он след в след последовал за ней. "Подождите минутку! Я сейчас!", - вдруг донеслось до их слуха. Со стороны пролеска к закрытым дверям быстрым шагом направлялся облачённый в рясу Батюшка. "Вы в Храм, молодые люди!", - скорее утвердительно, чем вопросительно вместо приветствия обратился к ним священнослужитель. - "Я сейчас вам открою"... Старинный замок скрипнул каким-то торжественным пружинным звуком, и священно распахнул перед ними двери Храма. "Проходите, не стесняйтесь. Вам пары часов хватит? Я тогда  сейчас закрою, по своим делам отлучусь. Так и вам, и мне спокойнее будет. Как вернусь - отопру и буду ждать, когда выйдете".
Что было в эти два часа и Он, и Она помнили смутно. В память врезалось лишь, что разговаривали они каждый о своём, но друг с другом и почти без слов, думали одну мысль на двоих, но, подходя к ней с разных сторон, встречались ровно посередине. К окончанию отведенного времени их уже не покидало ощущение, что на двоих они знают гораздо больше, чем возможно придумать слов и одновременно не знают почти ничего, чувствуют гораздо глубже, чем можно занырнуть в омут и плещутся на поверхности, будто сплавные брёвна. Внезапно раздался пружинный скрип отпираемого замка. "Молодые люди! Я вернулся", - известил голос Батюшки. "Да, да... Мы уже... Идём...", - в направлении дверей произнесла Она. Через несколько минут они вышли из Храма и внезапно ослепли от яркого солнечного света, несмотря на послеполуденное время бившего им из зенита прямо в глаза...
 
Он очнулся в кресле, укутанный тёплым одеялом. В комнате пахло чаем с лимоном и свежим хлебом. Рядом с треском горел камин. На нём тихо тикали массивные часы… «Когда мы пришли в гостиницу было одиннадцать утра, а сейчас часы показывают девять вечера? И за окном совсем стемнело… Как?» Мысли путались… «Ты чуть не замер под этим осенним дождем», - раздался  уже знакомый тихий голос. «Ничего не понимаю… Откуда камин, бревенчатые стены… Ведь мы приходили в обыкновенную типовую гостиницу… И почему осенний дождь? Когда я приехал, начал идти снег…» Он помнил всё, но никак не мог воспроизвести в сознании, как попал сюда… Рядом в кресле сидела Она. "Тебе надо подкрепиться. Впереди ещё много работы…" - Она улыбнулась и  протянула чашку душистого травяного чая, ставя ближе небольшой журнальный столик со свежим хлебом и тарелками с какими-то блюдами.
Он взял горячую чашку и сделал несколько глотков. Чай был чуть терпкий и сладковатый на вкус. После каждого глотка тепло новой волной разливалось по телу и несколько глотков спустя Он снова провалился в небытие…
Перед глазами мелькали картинки из жизни – события, как в калейдоскопе выхватывались из памяти и выстраивались в пока ещё не осознанную картину. Некоторые вызывали радость, и нежная улыбка появлялась на его измученном лице. Некоторые - жгучую боль и его тело снова сжималось до точки. Потом пришло осознание, что события, вызывающие страдание, повторяются вновь и вновь, пока боль не растворялась в окружающей его пустоте… Он проваливался в эту пустоту и парил, пока не пролетал через огонь. Этот огонь не обжигал… От него становилось светло и тепло…
Ему показалось, что эта круговерть длилась вечно… Он устал, вымотался, обессилел, но в тоже время было какое-то нарастающее ощущение тихого спокойствия в душе, уверенности, что скоро все встанет на свои места...
 
Они молча сидели у памятника отцам-основателям Зазвени-посада на тех самых скамейках, где не так давно пили водку с Андрюхой и Петром. "Послушай, а ты крещёный?", - озабоченно донеслись до его сознания её слова. "Да, крещен, в Храме Святителя Николая Мирликийского в Дербеневе. Но, так как произошло это уже в сознательном возрасте, моя вера сформировалась не для каждого православного приемлемой. Подчас мне кажется, что, на какую-то часть, я - самый что ни на есть традиционный христианин, но на оставшиеся доли - прошедший определённый путь к просветлению буддист. Причём приправлено это всё соусом закоренелого ницшеанства...", - тихо ответил ей Он. - "А почему ты спрашиваешь?" "На тебе крестика нет, вот и заинтересовалась..." Он машинально проверил цепочку. На шее её не было. Он точно помнил, что, когда брился перед выездом, крестик в отражении в зеркале был на полагающемся ему месте, но сейчас... Он выглядел растерянным: "Да... Ушёл крестик. Плохая примета. Это к чему-то..." "Пойдём?" "Куда?" "Пойдём, сам увидишь!" - Она схватила его за руку и повлекла в сторону располагавшейся ровно через дорогу церквушки. Войдя в лавку Александро-Невского Храма, Она подвела его к витрине с нательными крестами. "Выбирай. Я пока цепочку тебе посмотрю", - шепнула на ухо  и отошла в торговый зал по соседству. Он ранее никогда не углублялся в изучение ассортимента православной ювелирки, но, тем не менее, был поражен различием форм и видов нательных крестов, представших перед его взором. Равносторонние кресты, кресты со скруглёнными чуть расширенными оконечникамии, "дутые" кресты с полудрагоценными камнями в сердцевине... Он с уверенностью мог сказать, двух третей из представленного на эталаже он ранее нигде не встречал. "Ты уже выбрал?" - раздавшийся за правым плечом её приглушённый голос вывел его из состояния оцепенения. "Признаться, нет... Глаза разбежались. Не могу понять, к чему душа лежит", - чуть виновато признался ей Он. "Тогда позволь, я сделаю это за тебя. Подожди, пожалуйста, на улице". Он вышел на крыльцо, Она подошла к продавщице, что-то чуть слышно сказала, ткнула пару раз пальцем в витрину, расплатилась и через несколько минут присоединилась к нему. "Пойдём назад на площадь?", - от её вопроса неуловимо веяло приказом. "Да, конечно..." Они вернулись к скамейкам, которые покинули с полчаса как. Она достала из кармана пакетик с церковным серебром. "Наклонись, я так не достану". Он, как завороженный, покорно склонил голову, уперевшись взглядом в её коленки. Она достала толстую панцирного плетения цепь с науженными на неё крестиком и ещё одной подвеской и застегнула у него на шее . "А это что?" - спросил Он, разглядывая подарок и указывая на второй кулон. "Это - твой ангел-хранитель. Возможно, тебя он ни от чего не спасёт, но сможет  отвратить, в те минуты, когда у меня на это не будет не хватать сил..." Он убрал крестик под рубашку, на месте его соприкосновения с кожей появилось нарастающее жжение...
 
Когда Он вновь очнулся, Он был в той же комнате с камином. Рядом никого не было. Так же потрескивал камин и тикали часы. «Часы! Я столько проспал, а на часах всё так же девять вечера… Чушь какая-то…» Мысли снова метались в голове, как раненный зверь в клетке. Что-то перекусив из тарелок на журнальном столике, Он сделал несколько глотков чая, так удивившего своим вкусом и вновь провалился в небытие. Он витал в каком-то безграничном теплом пространстве. Цвета сменялись от нежно-голубого до темно-синего, от нежно-розового до темно-бордового – смешивались, переливались. Тихо играла очень знакомая мелодия. Он парил в оцепенении и с восхищением разглядывал эту красоту. Вдруг всё потемнело и стихло. Он внезапно подскочил и сел. Стандартная комната типовой гостиницы, пустые тарелки на столе, что-то булькающий телевизор в углу. Один в номере. Он встал и еще раз огляделся. На столе среди тарелок лежала записка. «Извини, срочно пришлось уйти. Отдыхай до вечера. Я позвонила тебе работу и передала, что ты недоступен. Отдыхай. В половину седьмого я подъеду, поговорим»
Мысли снова спутались… Сколько он спал? Приехал девятнадцатого сентября в одиннадцать утра субботы – при чем тут работа? Достал из рюкзака планшет, включил… Экран упорно показывал дату «двадцать первое сентября, понедельник, шестнадцать двадцать семь». «Я вырубился на трое суток? Как такое возможно…». Смотреть новости и читать накопившиеся сообщения не хотелось. Он выключил планшет и снова закутался в одеяло, пытаясь как можно дольше сохранить это ощущение безмятежности и покоя… "Ну вот и все. Теперь я спокойна за тебя…" - услышал Он удаляющийся голос, который медленно растворялся в тиканье часов и треске дров догорающего камина.
Проснулся от стука в дверь. На пороге стояла горничная: "Вас просили разбудить в восемнадцать тридцать. Вот ваш билет до Москвы на девятнадцать двадцать. Вам надо поторопиться, чтобы не опоздать". Он вздохнул, скоро собрался, сдал номер. Пошагал пешком на вокзал на обратный поезд. Мыслей не было… Он решил обдумать после, что ему приснилось, а что было на самом деле… Не сейчас, потом… Внутри было спокойно и умиротворенно. Всё потом…
Устроившись в вагоне, он снова задремал… И увидел её… "Не уходи…" "Я пришла проститься… Я не смогу жить в твоем мире. Но я могу жить в твоем сердце… Но, чтобы ты помнил, я оставлю тебе небольшой подарок…", - Она протянула свою горячую ладонь, коснулась его груди и тепло её руки начало заполнять его сердце. Затем сняла небольшой кулон со своей шеи и надела не него. Он посмотрел на него. Небольшая металлическая подвеска с витиеватым рисунком, переливающимся нежно голубыми и серо-синими оттенками. "Красивый…" "Это мой талисман. Он будет тебя охранять, когда у меня не хватит на это сил…"
Всё стихло. Он открыл глаза. Она исчезла… Стук колес, храп из соседнего купе и недопитый стакан чая на столе. «Опять все приснилось… Завтра разберемся… Завтра, всё завтра…» Дремота снова овладела им. Сновидений больше не было. Утро началось, как обычно это бывает в вагонах… Проводница с кем-то ругалась, где-то хныкал ребёнок, народ суетился, собирая свои вещи. "До Москвы тридцать минут", - прогремело из динамиков громкой связи. Он пошел умыться. Когда вытирал лицо, полотенце за что-то зацепилось… Это был кулон, тот самый… с серо-голубыми разводами и таким странным рисунком… «Значит это был не сон! Не сон…»
Приближалась Москва. Он выходил на перрон внешне таким же, как и раньше, но внутренне что-то в нём стало другим. Прямая спина, пружинящая походка. Необъяснимое спокойствие. Ещё была уверенность. Уверенность, что всё и со всеми наладиться… И не покидала надежда, пусть и во сне, но вновь увидеть её…
 
"Приходит время, и ты всё чаще начинаешь задавать себе вопрос: "Почему мы достаемся друг другу такими до заношенности потасканными и до невозможности уставшими?", - вступила, пристально смотря в глаза Космосу, как и положено девушке, успевшая лишь к середине действа Андромеда. - "Почему все самые теплые и нежные слова уже давно сказаны и сказаны не нам? Почему фейерверком чувств любовался не ты? Почему всегда кажется, что тебя, если и любят, то не так глубоко, как любили когда-то и прежде? Почему... Не потому ли, что к нам уже приходит осень. По утрам становится довольно-таки прохладно и уже начинаются ночные битвы за одеяло. Иногда проиграешь одну такую самому себе и думаешь: "Да, уж лучше бы было лето! И ничего, что оно невыносимо жарко". "А летом ты постоянно мечтал о прохладе, - подхватила её мысль пришедшая вслед за ней Вселенная. - "И битвы за сантиметры пути по глубоким лужам не пугали. И случайно подхваченная простуда... И шапку готов был любить. И тут тебе приходит мысль о том, что человек – суть существо вредное и капризное. Мы по жизни то запаренные, то примороженные, недостаточно ещё тупые, чтобы ощущать себя счастливыми. Но вот приходит время и даёт тебе шапку, чтобы тебе не дай Бог не надуло голову, и ты не оглох от отита, а, может быть, и не впал в слабоумие от серозного менингита. Начинать в её носке, как и во всяком деле надо с Главного. Остальные сами разойдутся. Затем всё пойдёт хорошо, только мимо. Главное сделать нецензурное выражение лица. Улыбку, например. А улыбка - понятие растяжимое. И любить, любить свою принесённую тебе твоей осенью шапку".
 
"А если взять и посмотреть мировоззря, то очень много, что вообще, никак, зазря", - молчаливо наблюдавший до сей поры за четной компанией Космос сделал последнюю затяжку контрабандной голландской "козьей ножкой" и раздавил окурок в и без того переполненной пепельнице. "Ты тут давеча меня попрекал, что я тебя в коридор затмений запустила скелеты в шкафу разгребать, - заикнулась Автору Совесть. - "А задавался ли ты вопросом: что, если эти самые скелеты пытаются от тебя в твоём же шкафу спрятаться? Да, соглашусь, не самое разумное место, но зная твою любовь к порядку - достаточно логичное. Твоя маргинальная мизантропия, возведённая тобой же в куб сарказма, уже давно превратилась в возвратно-поступательная любовь к людям в степени, далеко и глубоко превосходящей рамки разумного. Ты же прекрасно знаешь, что любое "нет" всегда можно доходчиво сказать с помощью одного единственно верного "да". "Нередко Прошлое наскачется по жизни" - поддержала её Актриса, - "настрадается и приползает назад, делая ставки на Воспоминания. И, что греха таить, иногда это прокатывает. Не со всеми, но срабатывает. Главное при этом не начать говорить то, что думаешь. Ведь если ты будешь говорить то, что думаешь, потом неминуемо станет очень тихо". "Ты говоришь, что я мизантроп?" - апеллировал к Совести труженик пера. - "Но все мои ежедневные поводы жить произрастают исключительно из того, что я думаю о людях заведомо плохо. Обо всех. Без исключений. В том числе и о себе. Мои ежедневные разочарование в этой навязчивой убежденности и есть моё топливо жизни. Можно сказать, что этими регулярными разочарованиями я и живу". "Не хочется признавать, но всё Прошлое, весь багаж знаний в один прекрасный день сводится для каждого из нас к науке о "правильной" стороне бутерброда", - заметил Гусляр-самодур. - "Все наперебой пытаются постичь, как сделать так, чтобы, упав он всегда оказывался непременно "маслом вверх". Лично я в ответе на вопрос "Как это всё так?" предлагаю скромное предположение, что наша Вселенная просто одна из тех вещей, которые случаются время от времени. Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе – это из области риторических рассуждений, но зато там есть толстый-толстый слой шоколада или чего-то внешне на него очень сильно похожего". "Любое развитие, основанное не на эволюционном принципе, в конечном итоге, приводит к деградации. Равно как и то, что любое развитие, не основанное на принципе уместности, в конечном итоге - путь в забвение", - попытался обобщить дискуссию Голос с потолка. - "Не старайтесь обмануть случай, тем более не пытайтесь покорить его себе. Попробуйте понять его, подружиться, на край - заключить с ним пакт о ненападении, хотя последнее мало у кого получалось. Ведь отнюдь не солнце русской поэзии Александр Сергеевич Пушкин, а Его Величество Случай и есть наше всё". "Всё?", - переспросил Космос великого мотиватора. - "Всё!", - подтвердил за него Автор-жгун. "...Всё!.. Всё... Всё?..", - с готовностью проинтонировало и разнесло по закоулочкам уже заждавшееся к тому моменту своей "минуты славы" Эхо.
 
На старых массивных каминных часах было глубоко за полночь, когда уставший, но довольный собой довольный собой Автор перелистнул последнюю страницу рукописи в ученической косой линейки тетради с зелёной обложкой и собрался было отходить ко сну. Гости уже несколько часов как разошлись, город за окнами его малогабаритной двушки мирно посапывал и лишь жужжание нарезавших круги вокруг дома Жгуна уборочных машин периодически нарушало эту сонную идиллию. "А ты хотя бы сам читал то, на что обрекаешь своих потенциальных фолловеров?" - вместо пожелания "спокойной ночи" внезапно спросила его Совесть. - "Пожалел бы ещё ничего не подозревающую публику. У самого крыша рядом с головой, так ты и остальным её подвинуть вознамерился?" "Послушай, я тебе говорил уже много раз и в очередной повторю, я - не читатель, я - писатель! Моё дело - писать, читателя - читать, и никак не наоборот". "Ну да, ну да... Как там у тебя когда-то было? «На его книжной полке стояли всего три книги, но и этого ему было вполне достаточно. Первая - Библия - учила, что нужно возлюбить ближнего своего. Вторая - Камасутра - поясняла как и куда. Третьим в ряду шел толстый органайзер, который отвечал на все оставшиеся вопросы: кого, где и когда...» Мне кажется или я не ошиблась с цитатой?", - ехидно хохотнула Совесть. Автор ненароком глянул на книжную полку над компьютерным столом, так оно и было. "Слушай, Совесть, если следовать тексту первой по твоему списку книги, то тебя вообще нет. Ни в Библии, ни в Евангелии ты ни разу не упоминаешься. "Страх Господень" - есть, а вот о "Совести" - ни слова, ни полслова". "Но, тем не менее, я есть! Иначе с кем ты сейчас разговоры разговариваешь? Или ты шизофреник?" "Мда...", - задумчиво протянул Автор. -" Вот так вот... Совесть есть, а слова нет. Ладно, детское время уже давно закончилось. Пора и честь знать. Ты как хочешь, а я спать. "Завтра будет новый день, новый крест и новый мир. Завтра будет новый праздник для того, кто будет жив", - процитировал он припев из песни одного своего уже покойного друга молодости. "Ну ты это, иди с Богом, а я ещё посижу, пожалуй. Рукопись оставь только, вдруг почитать совсем уже нечего будет", - напутствовала его Совесть. - "И ручку..." "Это ещё зачем?", - насторожился Автор. "Сканворды, блин, гадать буду!", - на максимальном серьезе заявила ему Совесть. "Ладно, не засиживайся только. Хочешь сидеть - сиди, а я - на боковую", - зевнул Автор и направился в сторону спальни. "Ну спи, спи, гений недопризнанный", - отнапутствовала Совесть  его спину. - "А я уж тут как-нибудь по наитию, сама..." Убедившись, что Автор скрылся в недрах опочивальни, она открыла свежезаконченную рукопись, приготовила золотое перо и начала с первой строки: «Люби свои параллельные миры! Если встать и стоять неподвижно, то позади останется твоё прошлое, а впереди — будущее, и только в одной точке они пересекутся. Эта точка — Ты...»
© 17.08.2018
------------------
Идея, части текста - Лёля Панарина  - http://www.proza.ru/avtor/po211275
Части текста, вдохновение - Марина Александрова - http://www.proza.ru/avtor/marinaalex1
Части текста, идея, мысли, драматургия, продюсинг, симбиотика, мастеринг - Александр Чащин