Тьма внутри. Глава 1. Монстр

   «– И вы вообразили, будто меня можно выследить, убить? — сказала голова. Несколько мгновений лес и все другие смутно угадываемые места в ответ сотрясались от мерзкого хохота. — Но ты же знал, правда? Что я — часть тебя самого? Неотделимая часть! Что это из-за меня ничего у вас не вышло? Что все получилось из-за меня?»
— Уильям Голдинг, «Повелитель мух».





      — Шестьсот восемьдесят пять!

      Голос проносится под армированными сводами, чтобы взмыть в главном зале под потолок и рассыпаться мелкими частицами-осколками. Эд застывает на ступеньках у двери. Лицо у него перекошено какой-то судорогой, будто один из этих осколков попал ему в глаз. Саша поднимает глаза, которые в ярком электрическом свете ламп кажутся совсем водянистыми, бледными, будто цвет у них размазан по радужке.

      — Шестьсот восемьдесят пять чёртовых дней мы здесь, а вы так и не научились закрывать двери!

      Уиллис тянет руку, разминая шею. Лениво перелистывает засаленную обложку журнала, прежде чем ответить хрипло, будто его вырвали из его воображаемого эдемского сада, где танцовщицы в прозрачных кисеях двигали бёдрами перед маленьким сплющенным лицом.

      — Да завали ты уже, Эдди.

      — Даже не подумаю! Я просил вас соблюдать герметичность!

      — Нужна циркуляция воздуха, — флегматично отзывается Энн и пропускает седьмой мячик для пинг-понга от «Бонни» — автоматической модели БН-7И. — Решётки системы подачи воздуха давно засорились. Не знаю, как вы, ребята, но я в медотсеке задыхаюсь.

      — Ну так почистите, чёрт вас подери!

      Голос у Эда срывается на придушенный хрип, как бывает всегда, когда кислород перекрывается эмоциями — гневом, страхом, радостью. Последнее, впрочем, на международном аванпосте стало редкостью ещё около четырёхсот дней назад. «Около», потому что никто точно не знает, сколько времени прошло. Минуты на часах в общей комнате, заведённых сразу по прибытию, складываются в часы, недели, года, но время ненавязчиво и относительно. Каждый носит своё с собой: Уиллис встаёт на смену, когда Маккензи отправляется спать, Энн проводит положенный «ежедневный» осмотр, когда Саша уже заканчивает работу сканера недр, а Эд садится за тестовый аппарат, когда Лин сменяет Уиллиса.

      — Ты сам сказал, мы тут уже почти два года — считай, семья. Можешь смело онанировать с открытыми дверями, никто и слова не скажет.

      Уиллис усмехается нахальной улыбкой. В его голове эта шутка звучит искромётно, и воображение меняет кадр с садом на кадр с покатывающийся со смеха аудиторией. Он обводит маленькими впалыми глазками людей в комнате. Саша не реагирует, поглощённая книгой. Энн меряет его взглядом, в котором градус презрения повышается на несколько делений. Её ровно очерченные губы изгибаются так, будто она увидела насекомое. Уиллис пятернёй проводит по рыжим, будто выжженным солнцем волосам. Вот только Солнце в миллионах световых лет от них. Тьма окружает станцию, тьма поглотила её целиком. Тьма внутри, независимо от того, сколько ламп горит в коридорах-переходах и в комнатах-отсеках.

      — Пошёл ты, Уиллис, — огрызается Эд. Ногти у него впиваются в ладони с такой силой, что остаются долгосрочные луны. — Пошли вы все! Сборище грёбанных эгоистов!

      Энн провожает его взглядом, пока дверь герметично не закрывает проход, как и хотел Эд. Потом смотрит на Сашу. Та глядит поверх книги, моргает как лупоглазая крольчиха. Спрашивает приглушённо, будто ответ таит в себе какую-то тайну:

      — Чего это он такой дёрганный?

      Энн молчит и смотрит на девушку с едва заметным снисходительным сочувствием. Саше едва стукнуло двадцать четыре перед началом экспедиции. И сейчас ни строчка «лучшая студентка академии» в её резюме, ни имя одного из спонсоров в графе «отец», ни показания блестяще пройденных тестов не могли объяснить ей, почему всё чаще на станции вспыхивают конфликты, почему сама Энн вынуждена вкалывать им действенные седативные, служащие для успокоения разного рода возбуждений, или почему алкоголь в баре успевает заканчиваться раньше, чем его доставляют. Бедная девочка с волосами цвета вишнёвого дерева обмоталась электронными строчками из своих книг, как шарфами и сидит в этом коконе.

      — Не знаю. Спроси его.

      Дверь снова открывается.

      — Доброе утро, — произносит переступивший порог мужчина.

      Лин единственный, кто неизменно продолжает очерчивать границы. Он говорит «Доброе утро/день/вечер», он извиняется за опоздание, он сверяет действия по часам. В самом начале Эд предположил, глядя, как Лин, прибавляя громкость на телевизоре, всегда выставляет ровные значения — пятнадцать, двадцать, тридцать пять, что у него что-то вроде обсессивно-компульсивного расстройства. Но Энн заверила его, что Лин просто любит порядок. Может, это и было критерием для выбора главного? Кто знает. Все они тут — сплошной хаос. Кто-то, правда, прячет его, задвигая, как мусор ногой под ковёр, но только не Лин.

      — И всё, Кэп? А как же «развели свинарник» или «мы отстаём по всем показателям»?

      Уиллис снова натягивает улыбку, обнажая ряд ровных мелких зубов и демонстрируя всем не только паршивое чувство юмора, но и застрявший после завтрака между зубов латук.

      — Ничего смешного, — сохраняя лицо, отзывается Лин. — Где Маккензи?

      — Очевидно, отсыпается, — Энн убирает светлую прядь за ухо. Десятый пропущенный мячик окончательно выводит её из равновесия, и она почти рявкает Бонни, что матч окончен.

      — Вы не должны были сегодня быть в смене вместе, Уиллис?

      — Он предпочёл мне старину Джека*. Я почти оскорблён.

      Если бы у слов «Как я устал от этого дерьма» было визуальное выражение, лицо Лина подошло бы идеально. Он закатывает глаза, сам, видимо, не отдавая себе отчёта в том, что делает это. Футболка у него вся в пятнах пота вокруг горловины и подмышками из-за утренней пробежки. Он снимает с плеча полотенце и промокает лицо, прежде чем заговорить. Всё его выражение недовольства впитывается в махровую ткань вместе с потом, и Лин снова становится невозмутим.

      — Слушайте, мы за эту неделю добыли ресурсов столько, что мне стыдно смотреть в глаза диспетчерам. Что мы отдадим им, когда они пришлют дронов? Триста ящиков руды и сто пятьдесят баррелей нефти? Это же курам на смех.

      — Мы отработали все месторождения, что были поблизости, — отзывается Энн, поставив ракетку вертикально и непроизвольно крутя её так, что та поворачивалась, как один из их буров.

      — Как раз об этом, — Саша привстаёт, впервые за время в общей комнате, отложив книгу в сторону. — Во время прошлого сканирования, обнаружились ещё несколько богатых залежей.

      — Отлично!

      — Но они лежат под слоями какой-то породы. И сканер не может определить, что это такое.

      — Если нам нужно бурить глубже, чтобы добыть больше — значит, мы будем бурить глубже.

      Это сказано без нажима, но отчего-то в голосе слышится смутно уловимая сила и даже угроза. Она — только отголосок, как зависшая где-то далеко на горизонте туча, а потому никто не обращает на это внимания. Лин почти сразу раскрывает рот, чтобы произнести ещё что-то: инструкции или наставления. Его сбивает писк передатчика. Присутствующие переглядываются прежде, чем Лин нажимает кнопку.

      — База. Слушаю тебя, Мак.

      Он единственный, кто может быть снаружи, хотя его смена кончилась ещё час назад. Лин невольно порицает не пунктуальность коллеги. Их работа важна, но если они не будут отдыхать — всё пойдёт прахом. И что заставило Маккензи задержаться внизу на целый час?

      — Лин? Я в шахте номер семь.

      На секунду у Энн в груди что-то дёргается, будто какая-то струна лопается. Она представляет себе — представляет так отчётливо, что почти слышит этот голос — как Мак говорит: «Тут обвал. Я не могу выбраться».

      — Я тут нашёл кое-что. Думаю, вам стоит взглянуть.

***



      Через десять минут сорок три секунды — Лин считает — Мак уже стоит над столом в Центре управления, разложив крупноформатные снимки. По обе стороны от него возвышаются остальные.

      — Что это такое? — Уиллис успевает первым задать вопрос, который зудит на языках у всех.

      Он коротким пальцем проводит по ребристым граням ячеек в породе, похожих на соты, только со скруглёнными углами.

      — Не знаю, но ими утыкан весь пол в шахте, — Мак только пожимает плечами.

      Энн склоняется ближе, чтобы рассмотреть тёмные провалы вглубь ячеек. На одной из фотографий они налеплены прямо вплотную друг к другу, и отчего-то вид скопления этих тёмных отверстий вызывает у неё мерзкое чувство. Оно зудит под кожей, хочется расчесать ногтями места, где оно появилось, содрать шкуру, лишь бы только избавиться от этого. Но Энн просто передёргивает плечами и спрашивает:

      — Это что, тоннели?

      Эд кивает. Он уже с минуту разглядывает самое крупное фото, словно мальчишка, которого провели простым фокусом с монеткой, вынутой из-за уха.

      — Похоже на то. Вроде, к у муравьёв.

      — Хочешь сказать, их кто-то прорыл? — Лин глядит на него с опаской.

      Саша, что до этого напряжённо обкусывала контур губ, замирает.

      — Это невозможно. Мы много раз сканировали планету на предмет форм жизни. Тут ничего нет. Может быть, когда-то было, но сейчас нет. Возможно, это просто пустоты из-за выкаченной нефти.

      Никто не говорит этого вслух, но каждому хочется на миг, чтобы именно так оно и было. Даже несмотря на то, что шахта номер семь — была их самой первой неудачной попыткой добычи в самом начале миссии, когда они промахнулись с расположением залежей. Несмотря на то, что это глупейшая ложь. Единственное, что кажется нам более правильным, чем ложь ради блага других — это ложь для успокоения самого себя.

      — В той шахте нет нефти, — Мак придвигает кресло и опускается в него, стремясь расслабится, но вся его фигура — от скрещенных на груди рук до проступивших и заметных даже под бородой желваков — выдаёт напряжение. — По крайней мере, не на этом уровне.

      — Тогда зачем ты туда спускался?

      — Показания приборов показывали движение. Я подумал, это Уиллис полез меня сменить, но оказалось, просто сбой в показаниях. Надо было давно заменить датчики.

      Мак замечает, как смотрит на него в тот момент Энн. В её обязанности входит следить не только за физическим состоянием команды, но и за психическим. И только она одна может безошибочно определить ложь, неискренность, смятение, сомнения или тревогу. Маккензи кажется, она собирается обличить что-то из этого, но раньше, чем это происходит, раздаётся звук вызова. Лин торопливо извиняется, исчезает за дверью, откуда ещё какое-то время доносятся обрывки разговора с диспетчерами.

      «Да, я знаю, что мистер Мейер ждёт», — со скрытой досадой.

      «Мы тут столкнулись с небольшими трудностями», — с неуверенностью.

      «Хорошо, мне ясно. Всё будет готово», — наконец, с глухой покорностью.

      Когда Лин возвращается, Эд сразу заявляет:

      — Нужно взять образцы.

      — Спустишься сам и возьмёшь всё, что нужно. Завтра к вечеру жду отчёта. Саша, мне нужна подробная карта найденных месторождений к началу смены. Уиллис, сегодня работаем вместе.

      — Погоди, Лин, — Энн касается его плеча, пытаясь не дать рвануть с места в карьер. — Ты же не собираешься копать глубже?

      Лицо у Лина мрачнеет. Тёмные глаза будто выкатываются из глазниц. Энн видит, каким трудом ему даётся самообладание. Он обводит глазами всех присутствующих, глядящих на него, как рыбки через стекло аквариума.

      — Хватит строить из себя глухих. Вы и без меня прекрасно понимаете, что происходит. Мы здесь не на курорте. Мы здесь, чтобы обеспечивать людей на Земле. Это понятно?

      Все молчат. Энн отступает, убирает руки. Никто не рад. Никто не перечит. Монстр с Земли требует больше. Ещё больше, чтобы поглотить это так же, как когда-то поглотил всё, что было на самой Земле. У монстра очень складное имя. Подходящее.

      — А у тебя, Энн, как раз есть работа.

      Лин кивает в сторону Мака, а Энн только сейчас замечает, что у того разбиты костяшки.

      Монстра с Земли зовут «Человечество».