***

                СТАЯ
      
                - 1 -
 Щенок был неуклюжим, лобастым и, как все дети, любопытным. На коротких, толстеньких, лапки – подушечки, ножках он совал свой блестящий носик везде, где только можно. То, торчащий прутиком, хвостик мелькал в курятнике, где старая курица возмущаясь его наглости, норовила клюнуть, то лез к котятам, по возрасту, наверно, таким же как он, но тут уж получал по полной программе от мамы - кошки. Молча, переживая неудачу (он никогда не жаловался), устраивался на своё место и засыпал. Потом, по какому – то только ему известному колокольчику, вскакивал и начинал кружиться возле пустой миски; получив вожделенную еду, ворчал, рычал – не подходи, и набив пузцо отваливался, удивлённо посматривая на пустую посудину, неужели всё съел я? Щенок  - дворняга из дворняг, но всё же в его облике проглядывалось такое, что можно отнести к чертам собачьей аристократии. Было что – то от овчарки, что- то от охотничьего сословия, что – то ещё, кто знает от кого, в  общем, бабушка или прабабушка любила, видать, повеселиться. Что же касается охотничьих наклонностей, то они проявлялись в щенячьем возрасте ярче всего - не пропускал ни один закоулок, куст, а на лугу носился за каждой птахой, бабочкой; однажды, наткнувшись на гнездо с птенчиками, застыл в недоумении, издав какое – то призывное тявканье, мол, иди- ка сюда, что я нашёл!
    Назвали щенка просто и душевно – Кузя. Рос он как – то незаметно и  к году вымахал в здоровенного, добродушного с виду пса с удивительно умными глазами, с шелковистой коричневой с чёрными подпалинами шерстью, которая становилась особенно хороша зимой. Густой подшёрсток делал Кузю просто огромным, этаким собачьим барином в роскошной шубе.      Голос он  зря не подавал, но если уж рявкнет, то замолкало всё подворье, хотя, появляющиеся время от время котята, лазали по нему, не обращая внимания на предупреждающие порыкивания, Кузя терпел. Единственное, что он не выносил , так то, если кто - то ему мешал есть. Об этом все знали и обходили Кузю на длину цепи, с которой на ночь его спускали и тогда задний дворик становился его вотчиной.
 А пристал он ко двору так –  утром, открывая ворота, услыхал я из – под старого соседского гаража не то поскуливание, не то всхлипывания, как будто хнычет ребёнок, стало даже как – то не по себе. Заглянул, долго присматривался, слава богу, щенок - забился вглубь, не достать. Что делать, ладно,  думаю голод не тётка, налил в мисочку молока, поставил ближе к краю – почует, полакает. Вечером, с работы, прямо под гараж, как там постоялец? Миска пуста, а барбосик спит, пузыри пускает, налил ещё молока и до утра, там видно будет. Утром же не успел открыть, а он во двор закатывается, дрожит весь, покружил, покружил, да и юрк в старую конуру. Вот так и появился хозяин, а было это в июне месяце.
   К третьему году Кузя заматерел, осанился, стал, как кряж, на широких, похожих на снегоступы лапах, лобастая голова, вислые уши и, уж точно, не собачий взгляд, не дать не взять – всё знает, да не говорит. Но тут в жизнь Кузи вмешалась природа, она стала настаивать на своём; в мартовском воздухе носились собачьи и кошачьи флюиды, коты задавали свои истошные серенады, собаки кучковались, носясь ночами за предметом своей страсти. Кузя мрачнел, из добродушного, даже сисходительного к человеческим слабостям пса, он превращался в кобеля со всеми вытекающими последствиями.
   Сосед смотрел на накаченного нерастраченной любовью, мускулистого, пуда на три, Кузю и качал головой, - Да, Кузя, или искать тебе подружку, или отпускать на вольные хлеба. Ну, насчёт подружки ты, брат, губы не раскатывай, рылом ты хоть и вышел, а породы – то никакой, так что только – вольные хлеба. А ,может быть ,и не отпускать – перебесишься на привязи.
Я и сам понимал, что надо что – то предпринимать; отпускать боялся – он, ведь, не знает, что такое улица, задавят ещё, но более всего боялся, как бы из – за своей шкуры не пошёл Кузя на шапки.
  - Ладно, сосед, так и быть завтра отпущу, а там будь, что будет, а то, не дай бог, озвереет – беды не оберёшься.
Но, завтра Кузя ждать не стал, порвал, правду сказать, не больно надёжный ошейник, не знаю уж как перемахнул через довольно высокий забор и был таков. Что делать, где искать, жалко пса.      Сосед  успокаивал, мол, накобелиться, придёт, что он дурак, что ли. И точно , через неделю – полторы выхожу во двор и вот она картина – эта худющая до безобразия, изодранная в клочья, но чрезвычайно довольная образина, бросается мне на грудь, стараясь облизать всё лицо. Ну, не поганец ли! Давай отъедайся, отсыпайся, а то как – с войны прибыл!
    - Не знаю, как он себя теперь поведёт, - опять же сосед, - кровей в нём много намешано, может уйти и навсегда. А то как, хлебнул волюшки, какой ген в нём взыграет, не угадать.
 Как в воду глядел, в июне, ровно в три года, он ушёл; не удержала ни полная миска, ни добротный ошейник. Увы, ушёл и больше не объявлялся.
               
                - 2-
     Пропажа, да, нет, не пропажа, а уход Кузи долго ныл занозой, было всё- таки обидно, как так не дрались, не ругались и на тебе! Однако, всё проходит, прошло и это. Опять же по законам жанра, сказать -  не поверят, приблудился невзрачный, чернявый огрызок; взял из жалости – больно уж был доходягой. Опять  Кузя. И прожил этот доходяга ровно четырнадцать лет, верой и правдой неся свою собачью службу.
    И, всё же, чтобы продолжить повествование надо вернуться назад десятка на полтора, а то и более…
    Бежалось легко, дышалось свободно, раннее утро золотило верхушки соснового  бора, из которого за ночь не выветрился тугой смолистый запах. Недаром на этом месте, в своё время, располагался пионерский лагерь, съезжались ребятишки, особенно из северных областей, отогревались, нагуливали силёнки на долгую зиму. Бор сосновый на взгорье, спускаясь с которого тонешь в луговом разнотравье и удивительной смеси всевозможных запахов. Под ногами клеверок, спорыш плотным ковром укрывают землю, долой обувь и босиком. С обочин  бьёт по ногам полынь, окрашивая их в жёлто-стальной цвет. Нет ничего более трепетного, чем запах полыни, разомнёшь в ладонях этот пушистый комочек с сизым листочком и, сердце замрёт, будто от чего- то самого запретного и таинственного. Всё в этом запахе – и большая родина, и то, многим вовсе неизвестное место, где появился на свет.
    Пробегаю мимо небольшого озерца на луговине, до речки, может каких – то метров триста – четыреста и боковым зрением вижу, как параллельно мне на приличном расстоянии трусит свора собак. Останавливаюсь, их семеро, друг за дружкой, даже издалека – довольно крупные, особенно бегущая впереди. Собаки круто взяли влево и пропали за высокой стеной камыша. Надо сказать, что в те годы, я бегал на речку каждый день, независимо от погоды, моржевал, о чём у меня есть свидетель, мой друг, которого, правда, я в прорубь затащить не смог, но зато он документировал на плёнке мои выкрутасы! Ну, это так, вроде похвастал…
   Следующую неделю или две собаки не попадались, ну, думаю, ушли куда – то в другое место. Так же бегу, как и всегда, по своей тропе, вдруг со стороны бывшего лагеря лай, да такой, каким облаивают какую- либо дичь. Выбегаю на луг, вижу – чётким полукружьем, впереди две, видимо, молодые,  гонят зайца; бедный косой заверещал истошно, по – бабьи и полетела его серая шкурка во все стороны…Нет, это не свора, это стая, нацеленная на кровь. Было видно, как натаскивается молодь, как им даётся урок поймать жертву. Собаки, играя заячьей тушкой, подкидывая и ловя её на лету опять скрылась за стеной камыша. Я стоял и долго не мог прийти в себя от увиденного.  Вечером про этот случай рассказал соседу.
  - Вы будьте осторожны, что – то мне не нравится эта банда. Слыхали, туда дальше, в камышах подсвинка изглоданного нашли, кто как не они, а ? Волков здесь нет, а одичавшая собака куда опасней серого! Посоветуюсь – ка с охотниками, завтра схожу ним в общество.
    На этом разговор закончился, ходил или не ходил он в охотобщество, не знаю. Я же продолжал бегать и стая, нет – нет, да попадалась мне на глаза, не обращая на меня, слава богу, никакого внимания. Чаще всего они лежали в тени одинокой старой ивы, провожали меня , поворачивая головы, идущего (бежать нельзя, сказал сосед) по отдалённой тропинке. Бывало, что одна – две собаки вставали, не на много приближались, но услышав рычание вожака, возвращались на место. Днём стая куда – то скрывалась, сколько раз пытался увидеть в это время, безуспешно. Безусловно, я рисковал, но день ото дня растущее чувство чего – то необычного, что должно случиться, не давало мне покоя. Из всей стаи я больше всего высматривал вожака, что- то трудно вспоминаемое  было в его облике, но странное дело, он как- то, каким – то образом не попадался мне на глаза, хотя его присутствие чувствовалось всегда.
 Неужели? Нет,нет, этого не может быть, ведь прошло столько лет от того злосчастного июня! И, всё- таки, что должно было произойти, произошло.
   Всё было, как обычно,- уже прохладное августовское утро, луг покрыт одеялом низкого сероватого тумана, из которого торчат унылые, избитые ветром колючки чертополоха. После сосновой сухости спускаешься, будто в погреб, разгорячённое тело покрывается моросью, бежишь, сбивая зернистую росу, капельки которой мелкими искорками обжигают тело. Зато после такого душа вода в сонной речке ласковая, умиротворяющая, хорошо! Плаваю, километр каждый день, вынь да положи, дистанция выверена, измерена от и до. Один, никто не мешает. Подплываю к берегу, Господи сохрани и помилуй, рядом с моими пожитками лежит вожак. Что делать? Из воды не выхожу, боязно, а всё же мелкими шажками подбираюсь. Собака, положив лобастую голову на передние лапы, внимательно смотрит на мои действия. Я ловлю её умный взгляд и, сам того не понимая, шепчу, - Кузя, Кузя…Вожак поднимает голову, несколько мгновений как – будто, что вспоминает, не двигается, потом медленно подходит к воде. Кузя, конечно, Кузя! Я пытаюсь его погладить, но он толи чувствуя свою значимость, толи не считая себя виноватым, лизнув мою руку, отступает. Так мы постояли, глядя друг на лруга, затем Кузя, отдав какую- то собачью команду, стал уходить. Лежавшие в ближних кустах собаки, которых я не заметил, цепочкой потрусили за своим вожаком.
    После этой встречи ни я, никто, кого я спрашивал, не видели ту стаю. Вот так и закончилась собачья история.