вырванная страничка из дневника 3

— итак?..

на столе передо мной расцветают изящные, тонкие и длинные пальчики в бархатных тёмно-синих перчатках до локтя. с неизмеримой грацией пальчики ставят на стол бледную чашечку из редчашйего в здешних краях тонколепесткового фарфора. в чашечку неподобающим образом вместо чая льётся какая-то пахнущая древесным спиртом медово-янтарная жидкость...

ирландский виски.

ну что за беспардонье! кто пьёт этот варварский напиток из миниатюрной — буквально напёрсточной — чашки для чая?

— кхм... для виски вроде как существуют отдельные бокалы... — мягко пытаюсь намекнуть ей, отодвигая от себя чашку, — или ты хочешь сделать вид, будто бы мы тут чаи распиваем, чтобы создать иллюзию интриги?..

ультрамарино-сапфировые глаза сверкают коварным прищуром и хитро хихикают.

— да ты, я смотрю, в алкоголе побольше моего разбираешься, дорогуша, — улыбается бледная темно-синевласая леди напротив меня, безо всякого стеснения поправляя глубокое декольте в своём облегающем платье из шёлка в цвет своих глаз, и, сделав щедрый глоток из горла тёмно-зелёной бутылки, с шумом занюхивает бутоньеркой из диких жёлтых роз.

поразительно. как такая аристократическая внешность может контрастировать с манерами сапожника, едва только вышедшего в вечер пятницы из таверны?..

пригладив хитровыдуманную причёску, леди поправляет заколку в виде переливающегося бензиновой радугой павлина и отводит тёмно-дымчатую вуаль в сторону, обмахивая свободной рукой подрумянившиеся от алкоголя щёки и с вызовом кивая в мою чашку:

— пей.

вздохнув, подношу чашку к губам и делаю совсем капельный, микроскопический глоток, но этого достаточно, чтобы по моему пищеводу прокатилась волна электрического шока, вызывающего рефлекторное откашливание.

— фирменная гадость!.. — задыхаясь от разбушевавшегося внутри пойла, с гневом смотрю на леди. на глаза наворачиваются слёзы — от кашля и от грусти. — и как вообще можно такое пить?..

леди лишь улыбается, подливая мне ещё виски, хотя чашка и так уже переполнена алкоголем.

— скоро узнаешь.

закусываю губы, но через себя делаю ещё глоток. понимаю, что не выход — напиваться в первый же выходной, но сейчас как никогда раньше хочется избавиться от давящей на душу боли, слёз и непонимания. кто знает, может, у меня случится интоксикация алкоголем, и сразу получится избавиться от всех проблем?..

— нет, не понимаю... — вздыхаю и чувствую, как голова начинает покруживаться, — решительно ничего не понимаю... как вы с сергеем можете столько пить и не пьянеть?..

леди раскатывается хохотом, явно оспаривающим моё и без того шаткое предположение об её трезвости, и, склонясь ко мне, весело улыбается.

— девочка моя, ты серьёзно? чтобы я, и не пьянеть? — мурлычет она довольным голосом, и не с первого раза её указательный палец встречается с кончиком моего носа. — я не настолько обделена радостью синего хмеля, как серый. да чтоб ты знала, муза никогда не откажет себе в удовольствии быть пьяной! — на слове "никогда" она героически вскидывает кулак и с размаху бросает его на стол. — не то что твой хвалёный ангел-хранитель... запомни это... девочка моя, — хихикает она грудным голосом и, опрокинувшись на спинку кресла, бесстыдно кладёт ноги в прозрачных чёрных колготках на стол, едва не снося своими каблучками, такими же изящными, тонкими и длинными, как и её пальцы, мою чашку с недопитым виски. достав из чешуйчатого голубого клатча складную длинную трубку, она засыпает туда табак и с наслаждением закуривает.

— ну и манеры, конечно же, у тебя... — усмехаюсь я, чувствуя, что не в состоянии встать из-за стола, и одним глотком допиваю оставшийся виски. отчего-то мне становится весело с этой леди. она хохочет в ответ, выпуская смеющиеся столбы дыма из ноздрей, и качает указательным пальцем, которым недавно касалась моего носа и которым же по-хозяйственному утрамбовывала табак в своей трубке.

— не-не-не, милочка, нельзя хвалить или осуждать то, чего нет! — говорит нараспев она и вновь взрывается хохотом, заражая меня своим настроением...

***

удары его голосовых связок я узнаю из триллионов миллиардов других. его по-североземному твердоязычный акцент, немногословный баритон, отдающий опасным эхом в заснеженных каменогорьях, и тон, набатный, воинственно-стремительный, но покойно-величественный, словно песнь песней царя соломона.

его руки знакомы мне больше, чем чьи-либо ещё. огромные, медвежие, неровные, подобно острым скандинавским утёсам, безмолвно глядящим в открытое море, но могущие обнять весь мир заботливым небесным куполом и сдвинуть дату нашей встречи со смертью мира как минимум на ещё несколько сотен тысяч инкарнаций богов.

и запах. запах, который присущ только ему одному. и хотя довольно часто от него пахнет застарелым деревянным баром, пропитанным древними парами, и грубовато-безобидными смешками и хлопками по плечу, какие можно подарить лишь самым преданным друзьям, но улавливается ещё что-то, однако, неуловимое вовсе... свежевыкованный меч, едва вышедший из горнила и тут же вложенный в стальные перчатки ежесекундно готового к битве воина. легенды, ночами распеваемые странствующими скальдами. и вечная зима. совсем как и его брат. но если брат — зима застывшая, ледяная, неживая, то он — суровый мороз, вьюга, буря, укрывающая под собой едва заметный тёплый огонёк лесной хижины...

— думаю, на сегодня достаточно, — произносит он, садясь у изголовья моей кровати, будто отец, собирающийся рассказывать старинные сказки былых времён для своей дочери. я смотрю пьяным расплывчатым взглядом в его лицо. как и всегда, оно не выражает ничего, разве что сведённые густые брови слегка придают ему ту самую вьюжную суровость...

— прос... прости меня... я не думала, что...

— хватит. не извиняйся.

огромная медвежья рука ложится на мою голову. холодная... становится немного проще и легче жить...

— спи. завтра поговорим.

— но... — закрываю глаза, ибо нет больше сил сопротивляться алкогольному угару, — я поняла... что не хочу больше... это так противно, и ужасно, и грустно... как ты раньше жил, когда мог пьянеть?.. и как счастливо живёшь сейчас...

из-под закрытых век вырываются слёзы. он вздыхает, но совсем не устало, как его брат. я не вижу его лица, но чувствую его облегчение, я знаю, что он улыбается.

— рад, что вовремя это поняла. а теперь спи давай.

пока медвежья рука ещё на месте, спешу ухватиться за неё — будто собираюсь утонуть в собственных слезах и спиртовых парах — и впопыхах сказать ещё несколько, как мне сейчас кажется, важных слов:

— и ещё... я больше не буду себя резать... обещаю...

вконец разрыдавшись, подношу его ладонь к губам и, неоднократно промахиваясь, всё же целую её, как девочка из андерсеновской сказки про красные башмачки целовала руку своего палача...

поцелуй растворяется в темноте, словно прекрасное сновидение.