Правила и исключения 4

4.
Части шестьдесят седьмой армии, которой был подчинен полк, где служил Клен, выбили врага с укрепленных позиций и к концу августа с боями отбросили его за Тарту.
Воевали самозабвенно и с уверенностью в неизбежном успехе.
Солдаты и офицеры третьей батареи со стороны выглядели единым неутомимым организмом, всегда готовым выполнить все возможное, повторить все опробованное кем-то другим и спокойно, с необъяснимой покладистостью и изобретательностью осуществить невероятное.
Каждая клетка этого живого целого точно понимала и остро чувствовала все остальные клетки, полностью стирая шероховатости внутренних связей или вытесняя их за пределы выполнения череды боевых задач, нескончаемых во время длительных фронтовых операций.
Так жили, так работали на войне сотни батарей – противотанковых, гаубичных, минометных, зенитных; экипажей кораблей, танков, самолетов ...
Значительная часть успеха зависела от настроя офицеров и отношений между ними, выстроенных командиром, от их авторитета среди подчиненных.
Решения, которые принимал командир третьей батареи – заранее или в ходе выполнения боевой задачи, в силу стремительно меняющихся условий – как правило, признавались командованием дивизиона и полка верными. Командиры стрелковых и танковых подразделений, с которыми взаимодействовала батарея в бою, считали артиллеристов батареи надежными бойцами и ее командира толковым начальником, профессионалом.
В ходе наступления на Тарту третья батарея дважды попала под обстрел немецкой артиллерии; ее на марше атаковал бомбардировщик "Штука";  артиллеристам пришлось даже вступить в бой с немецкими танками, внезапно возникшими перед боевыми порядками батареи.
Без потерь батарее обойтись не удалось, иначе на войне не бывает; двое погибли, еще один был тяжело ранен, четверо бойцов получили легкие ранения. Уже на второй день наступления был тяжело ранен замполит батареи, поэтому капитан Клен бывал здесь чаще, чем в других подразделениях дивизиона. Командиру батареи старался не мешать; тем более, в вопросах выбора тактики при решении стоящих перед батареей задач. Если обстановка того не требовала, в батарее не задерживался, да и времени лишнего не было; дивизион – большое хозяйство ...
Палатку санинструктора Степан старался не замечать, но с сержантом Князевой сталкивался едва ли не каждый раз, когда оказывался в расположении третей батареи. Мгновенные встречи эти всегда оказывались неожиданными, ее настораживали, его захлестывали. От неожиданности он даже переставал дышать на секунды; в эти мгновения откуда-то прорывались непрошенные, способные вогнать в краску, мысли, образы недоступной небожительницы ... Он внутренне жестко одергивал себя, возвращая в реальность – так, что уголки губ нервно выгибались вниз, кулаки сжимались, не позволяя ни разыграться воображению, ни отвлекаться от насущных дел, от многочисленных забот.
Больше всего его волновали молодые солдаты и назначенный к Орлову за неделю до наступления командиром второго взвода совсем юный офицер – младший лейтенант Володя Зябликов.
Это был искренний юноша, жаждущий жизни, которую пока мало знал. Осенью сорок первого его вывезли по Дороге Жизни из осажденного Ленинграда; как только появилась возможность, он поступил в артиллерийское училище. И вот теперь, в сорок четвертом попал на фронт.
Как у большинства советских сверстников душа его была переполнена ненавистью к врагу и твердой убежденностью в том, что именно он может и должен наказать захватчиков. В нем зрело понимание ответственности перед людьми, страной и, одновременно, неосознанные опасения не справиться с этой тяжелой ношей. Служебное старание, как и боевая неопытность лейтенанта, были очевидны.
Володя смущался перед фронтовиками, понимая невозможность перенести привычные правила отношений учебного подразделения на быт воюющей батареи. Он не знал точно, как вести себя с младшими по званию, но уже опытными бойцами взвода, а тем более – с независимо державшими себя разведчиками; никак не мог найти нужный тон служебных отношений с санинструктором.
Орлова молодой человек воспринимал как повелителя, главного учителя и божество, и совершенно не боялся комбата: уважение к его заслугам, желание научиться у него многому в профессии и отношении к делу, восхищение его личностью заглушали робость юного офицера перед повидавшим виды начальником. Командир батареи к своему подчиненному, выросшему в Северной столице, на Литейном, относился без лишних симпатий, спокойно и с терпеливой надеждой: сдержанно-одобрительно – к его неплохим теоретическим знаниям, требовательно – к практике командования взводом, снисходительно – к проявлениям неизбежной временной неопытности.
На долю Зябликова во время августовского наступления выпало серьезное и опасное испытание, которое и более опытным артиллеристам этой батареи не часто приходилось переживать. Как будто сама война спешила с его боевым крещением.

Батарея вела огонь по целям, расположенным за линией фронта, до которого было никак не меньше двух километров. Командир батареи лично корректировал огонь взводов по телефону с выносного НП, скрытно расположенного у линии фронта. А капитан Клен оставался на батарее, готовый, если потребует обстановка, помочь офицерам после прекращения огня быстро сменить позицию или организовать выполнение другой задачи.
Обстрел невидимых целей только начался, когда примерно в километре от позиции батареи, в низинке, среди редкого кустарника на опушке леска появились угловатые и тяжелые черепахи, горбившиеся трапециевидными подвижными наростами со смертельными жалами. Этого никто не ожидал; опасность предстала перед людьми, как извержение Везувия перед жителями Помпей и Геркуланума.
Прогремел первый залп батареи, и унесшиеся в сторону неприятеля снаряды, возможно, еще не достигли целей, как свежую пороховую гарь и звон в ушах номеров орудийных расчетов прорвал подкравшийся ужас.
– Танки!!! – чей-то надрывный крик, нелепый пасынок затухающего раската залпа, осой впился в напряженный размеренный ритм привычной боевой работы батареи.
Смысл происходящего был осознан лишь через несколько мгновений. Появление врага здесь, в отдалении от передовой – событие непредвиденное. Кто-то из молодого пополнения, оглушенный залпом и напряженностью ситуации, был готов к любым неприятностям, но не к таким внезапным. Однако бывалые офицеры и солдаты уже через секунду правильно оценили опасность: на опушке леса значительно левее боевых порядков батареи неизвестно откуда появились два немецких танка. Они, вероятно, свернув с петлявшей среди кустов и редких деревьев проселочной дороги, ползли по кратчайшему пути, со стороны второго взвода, нацелившись на левый фланг батареи. Через две-три минуты танки могли почти в упор расстреливать орудия и расчеты, а потом и утюжить позиции батареи.
Клен рванулся к командиру первого взвода, в отсутствие комбата, руководившему действиями батареи на позиции, с предложением разделить задачи расчетов. Себе Степан наметил немедленное скрытное выдвижение с двумя-тремя бойцами навстречу танкам. А взводный уже кричал в трубку полевого телефона комбату о внезапном изменении обстановки.
Стало ясно, что все трое – Степан, комвзвода, и комбат – приняли одинаковое решение: первый взвод продолжает обстрел назначенных целей, а орудия второго разворачивают в сторону танков, на прямую наводку. Первоначальную задачу и отражение танков противника батарея будет выполнять до тех пор, пока это будет возможно...
К опытным офицерам, спотыкаясь, бежал бледный командир второго взвода Зябликов.
– Танки!.. Сюда!.. – одними губами, сдавлено выпалил он, не обращаясь ни к кому конкретно.
– Вижу! – выкрикнул Степан в лицо ошеломленного юноши, крепко поймав его за плечи, – их атаку нужно отбить!
– Аа?! – младший лейтенант, как будто силился понять, кто и о чем с ним разговаривает.
– Орудия развернуть на прямую наводку! – встряхнул младшего лейтенанта, – наводить умеешь?
– Что умею?... – переспросил молодой офицер.
– Надо задержать немцев! Или они все тут разнесут! – продолжал трясти бледного Зябликова капитан, – на тебя подчиненные смотрят, их поддержать надо!
– Умею... – командир второго взвода приходил в себя.
Клен развернул его к орудиям и легонько подтолкнул вперед.
– Давай, быстрее, – и тут же на ходу, громко скомандовал, опережая командира взвода:
– … третье и четвертое орудия! По танкам! Прямой наводкой!
И расчеты, в ту же секунду, как будто только к этому все время готовились, перекрывая все мыслимые нормативы, дружно выполняли новое указание. А командир первого взвода уже отдавал команды своим наводчикам, добиваясь более точной стрельбы по целям за линией фронта.
Клен с двумя разведчиками и двумя бойцами-артиллеристами схватили ручные гранаты, противотанковое ружье, патроны к нему, и рысцой, пригибаясь насколько можно, побежали в сторону приближающихся к батарее танков. Редкий кустарник позволил так пробежать лишь около полутора сотен метров метров, после чего капитан скомандовал лечь и ползком продвигаться навстречу надвигающейся на батарею опасности, закованной в надежную тевтонскую броню, изготовленную на крупповских заводах.
Степан и солдаты его группы не видели, как на опушке показался третий танк и два бронетранспортера, из которых высыпались серые паучки вражеского десанта, спрятавшиеся за черепахами-танками и готовые быстро соткать паутинку-сеть, которая станет цепью стрелков, и должна будет не упустить не одного спрятавшегося бойца с гранатами, ни одного артиллериста, способного оказать сопротивление после обстрела батареи танками.
Люди, ползущие навстречу железной силе, несущей им погибель, не могли видеть, как мертвенно бледный командир второго взвода, не столько командовал, сколько вместе с другими номерами расчетов, разворачивал сначала одно, и сразу же за ним и второе орудие; как наводчик четвертого орудия, опережая не очень уверенные указания взводного, прицеливался по головному танку, как за всем этим в пол-глаза наблюдал командир первого взвода, находившийся на постоянной связи с выносным НП.
Капитан и бойцы были заняты; у них было свое дело – не большое, не маленькое – но закрывшее собой не только все остальные заботы и задачи, но и всю жизнь. Никто из них не думал и о том, что жизни осталось, может быть, несколько минут. Война научила людей жить; это всегда выгоднее и полезнее, чем бояться и переживать...

Жить даже в такие мгновения можно по-разному. Можно изо всех сил спасать свою плоть, подчиняя этой цели все, что оказывается доступно, включая жизни других людей. Объяснить причины такого выбора не сложно, но принять ...  Противопоставление себя остальному миру нередко подводит человека, порой повергает в животный страх, вынуждает действовать в одиночку или осознанно паразитировать на ситуации, терять преимущества человека и поступаться человеческими принципами.
А можно стремиться согласовать свои усилия и интересы с целями и заботами других людей, подчиняя свои силы, умения, опыт преодолению общих проблем, а то и просто броситься спасать другого человека, забывая об опасности.
В первом случае вполне вероятно достижение своей цели, можно сберечь себя и при определенных условиях даже избежать осуждения общества, скрыть преступление, грех от других; можно даже найти в себе силы для покаяния. Но поступок не исчезнет бесследно, не останется без воздаяния (тем более, если это привычка, правило); за него придется отвечать, если не самому согрешившему, то его детям, внукам ...
Главная опасность заключается в том, что поступившийся человеческим предназначением субъект подвергает себя и своих потомков угрозе остаться в одиночестве – вне человеческих связей, даже если формально остается среди людей, не подозревающих о его грехе. Вне общества человеком не станешь; значит, реализованный эгоцентризм – отсроченное самоубийство. Спасение себя любой ценой оказывается для некоторых людей настолько грубо-естественным, затмевающим все обязательства перед миром, что разрушает человеческое, культуру.
Второй вариант опасен для плоти человека и даже для его имени, которое может кануть в безвестность или быть опороченным, но человек тем самым строит себя и общество, создает культуру, созидает. И если, спасая других, решая их проблемы, человек прекращает свое земное существование, растворяясь в природе, органично становясь частью всеобщей гармонии, он усыновляет все живущее человечество ...
Ни о чем подобном не думали пять человек, рассредоточившись на пути танков; верные воинскому и человеческому долгу они просто пытались сделать все, что было в их силах.
Поэтому их ободрил пронесшийся над головами в сторону танков снаряд ...

Четвертое орудие вступило в бой чуть раньше третьего. Первый снаряд не попал в ближайший танк, разорвавшись далеко позади него, осыпав землей один из ползущих позади танков бронетранспортер. Второй выстрел проследить не успели, потому что одновременно полыхнул пламенем ствол ближайшего танка, с бронетранспортеров ударили пулеметы, и через мгновение рядом с орудием ухнуло, окатило осколками орудие. Наводчик, резко и синхронно со всем расчетом пригнувшийся в момент разрыва, вместо того, чтобы затем поднять голову и осмотреться, стал оседать и неловко уткнулся в станину…
По танкам ударило и третье орудие, но и в танках понимали угрозу, исходящую от быстро отреагировавших на нападение советских расчетов. Разрывы вокруг орудий, следовавшие один за другим, мешали сосредоточиться, могли в любой момент прекратить мужественное сопротивление артиллеристов. Продолжали бить пулеметы с бронетранспортеров, которые остановились, прикрываясь танками, не спешили отдаляться от дороги.
Младший лейтенант Володя Зябликов занял место наводчика не раздумывая, механически, когда на землю упали еще не все частички почвы, подброшенные взрывом немецкого снаряда. Он уже прильнул к окуляру панорамы, когда к наводчику кинулись санинструктор один из номеров расчета, потащили его вглубь позиции, чтобы там оказать ему первую помощь.
Володе было трудно сосредоточиться, прицелиться, но он все же выстрелил, и тут же понял что промахнулся.
– Заряжай! – срывающимся голосом, которого сам не узнал, крикнул он не оглядываясь, неотрывно следя за танком, о котором вдруг понял, что если считать его просто целью он не так и опасен. Цель раньше или позже будет поражена.
В этот момент один из немецких танков каким-то чудом загорелся. Наверное, из другого орудия попали, думали в обоих расчетах. И тут же снаряд из танка едва не разнес третье орудие, оглушив расчет и повредив гаубицу, огонь из которой стало вести невозможно.
Танк, в который целился командир второго взвода, тоже остановился, башня его стала поворачиваться в сторону опушки, с которой немцы атаковали батарею. Оттуда, из подлеска, по немецким танкам и бронетранспортерам била советская "тридцатьчетверка".
Обстрел батареи прекратился.
Вражеские бронетранспортеры неуклюже разворачивались, явно намереваясь прорваться обратно на опушку, ближе к дороге, по которой они могли уйти от преследования. Два немецких танка тоже стали отползать, только не прямо к лесу, а правее, подальше от советского танка и от батареи;  но и в этом положении немцы продолжали отстреливаться переключившись на "тридцатьчетверку". Немецкий десант, скрываясь от пулеметного огня из советского танка, удирал к лесу, поспевая за бронетранспортерами.
Ближний к батарее немецкий танк, остановившись, дал залп в сторону по советскому танку. В этот момент Володя и выстрелил по врагу. Снаряд попал в цель, угодив в боковину прямоугольной башни; немец замолчал.
Советский танк не выходил из подлеска на открытую местность, и все же один немецкий снаряд его зацепил, "тридцатьчетверка" остановилась, но продолжала вести огонь по немецким машинам.
Один немецкий бронетранспортер и танк горели, еще один танк, подбитый младшим лейтенантом Зябликовым, стоял неподвижно. Позже выяснилось, что и оставшимся немецким танку, бронетранспортеру и десанту удалось уйти недалеко; техника была подбита вблизи передовой, несколько выживших немецких солдат, не сумевших прорваться к своим, сдались в плен…
Группа Клена взяла в плен двух раненых немецких солдат: танкиста и пехотинца.
Батарея поставленную задачу выполнила; в ходе обстрела ее позиции немецкими танками один артиллерист погиб и были ранены трое, из которых двое вскоре вернулись в строй.