Форсирование реки Дрисса

               

               
На очередном привале всех офицеров собрал командир полка майор Лекарев и зачитал приказ командующего 1-м Прибалтийским фронтом генерала армии Багромяна, в котором говорилось, что наша 378-я Новгородская Краснознамённая стрелковая дивизия генерал-майора Белова, в составе 14-го стрелкового корпуса генерал-майора Артюшенко, присоединяется к 4-й ударной армии под командованием генерал-лейтенанта Малышева. Согласно этому приказу, конкретно нашей дивизии была поставлена задача на границе Латвийской земли и Белоруссии, форсировать реку Дрисса, овладеть опорным пунктом, закрепиться и ждать подхода основных сил.
    
Наш полк остановился в пяти километрах от этой реки, в гористой местности с перелесками. Чтобы выбрать направление, наиболее удобного места форсирования реки Дрисса, командир 1-го батальона капитан Сухачёв собрал всех офицеров и приказал выдвигаться в сторону реки Дрисса, для проведения рекогносцировки на местности.
Накануне, 2-й батальон нашего 1258-го стрелкового полка форсировав реку, выбил немцев из опорного пункта, но понёс большие потери и отошёл обратно, на левый берег. Немцы к реке возвращаться не стали, так как примерно в 300-х метрах за рекой, у деревни Луговцы, на высотке имели хорошо оборудованный, очень укреплённый оборонительный рубеж.
    
Ширина реки Дрисса составляла не более 50 метров, а глубина не более 3-х, но с очень быстрым течением. На берегу стоял плот из четырёх брёвен, а через реку была протянута телеграфная проволока. Командир батальона, обратившись к нам, спросил: «Кто первым желает переправиться через реку, понаблюдать за противником?» Сначала все молчали, потом желание изъявил командир 1-й стрелковой роты, ну и я с ним за компанию тоже.

Когда встали на плот, я взялся за трос, а командир 1-й стрелковой роты за шест, и мы поплыли. Добравшись до середины реки, я сказал моему попутчику: «Держи крепче плот, его течением уносит», - затем повис на проволоке и кое-как оставался на плоту, но всё же, не смог удержаться и упал в реку. В тот момент я подумал: «Что мне делать, если брошу трос то могу утонуть?»
Утром, когда шли к реке, было холодно и я надел  шинель, а в воде она намокла и стала тянуть ко дну. Собрав все силы, я начал перебирать руками трос, и медленно продвигаться вперёд, волоча за собой эту броню, но приблизившись к обрывистому берегу, трос натянулся, и меня поволокло обратно. Очень хотелось жить, поэтому проскальзывающими руками я ещё раз сделал невероятное усилие и удержался. А когда парторг батальона, подойдя очень близко к обрыву, взялся одной рукой за ветку, другой кое-как дотянулся до меня, я понял что ещё поживу.
После этого командир батальона капитан Сухачёв сказал: «Старший лейтенант Лысенко, тебя мама в рубашке родила, таким людям  не суждено погибнуть на войне».               
Мы осмотрели местность, комбат наметил каждой роте свой участок дислокации для форсирования реки, и в это время прилетели два немецких «Юнкерса», покружились над нами, не сделав ни единого выстрела, улетели обратно.
Вернувшись в расположение батальона, мы услышали команду: «Приготовить все средства для переправы через реку». Для переправы станковых пулемётов в нашей роте имелись три большие лодки. Когда мы подходили к реке, немецкая артиллерия открыла массированный огонь. Видимо самолёты-разведчики разгадали наш замысел? За этот путь до реки, из личного состава пулемётной роты я потерял убитыми и ранеными девять человек. Уже вечерело, мы начали форсировать реку, и фрицы ударили по переправе шквальным артиллерийско-миномётным огнём. К счастью, на лодках моей пулемётной роте удалось переправиться без жертв. Стрелковые же роты понесли значительные потери. Были случаи, солдаты погибали от прямого попадания снаряда уже на берегу.
    
После того, как стемнело, и обстрел прекратился, личный состав батальона полностью переправился через реку, мы заняли немецкие окопы, поужинали, выставили часовых, а солдатам дали команду отбой. В ту ночь я уснул мгновенно и спал как убитый, даже не запомнил своих снов, а утром пошёл к заместителю командира батальона капитану Василькову, поговорить о предстоящем наступлении. Командирам трёх пулемётных взводов моей роты было приказано перебазироваться в приданные им стрелковые роты, а со мной остались только связные. Когда мы с капитаном Васильковым вышли из землянки, откуда-то прилетел шальной снаряд и недалеко взорвался, всех разбросало взрывной волной. В результате взрыва ранило одного связного, а заместителю командира 1-го батальона капитану Василькову оторвало ступню правой ноги.
Прибежали медики и быстро эвакуировали капитана в санитарную роту, но его организм не выдержал. Через три часа после ранения -  9 июля 1944 года капитан Васильков Николай Кузьмич скончался.               
   
Прибыв к командиру батальона капитану Сухачёву, я доложил о случившемся. Он очень расстроился, затем сказал: «Товарищ старший лейтенант, командуя пулемётной ротой, вам придётся быть моим заместителем. Через несколько минут прозвучит сигнал начала атаки, наш батальон пойдёт углом назад, то есть 1-я и 3-я стрелковые роты пойдут одновременно, а 2-я немного отстанет, поэтому командиру 2-й стрелковой роты старшему лейтенанту Говрилину потребуется серьёзная поддержка». Я ответил: «Вас понял, товарищ капитан». Комбат сказал: «Ну что же старший лейтенант, желаю вам удачи и бессмертия».               
    
С командиром 1-го стрелкового батальона капитаном Сухачёвым у нас давно сложились доверительные отношения, раньше мы вместе воевали в 196-й Гатчинской Краснознамённой стрелковой дивизии, он занимал должность командира батальона в 893-м стрелковом полку, а я в 863-м командовал пулемётной ротой. В январе 1944 года мы вместе освобождали от немецких захватчиков Ропшу-южную и Скворицы, разрывая фашистское кольцо вокруг осаждённого Ленинграда.               
Забегая вперёд, скажу, что комбат Сухачёв Николай Степанович погиб 16 июля 1944 года в Витебской области.               
    
Наша артиллерия начала массированную артподготовку, выйдя от комбата, я сразу же заскочил в окоп к командиру 2-й стрелковой роты, вместе с которым предстояло идти в бой. Мы поздоровались, и я спросил как его самочувствие? Он ответил, что всё в порядке. Знаю наверняка, тот, кто прошёл войну, навсегда запомнит невероятное волнение перед боем, к которому невозможно привыкнуть, как невозможно привыкнуть к гибели своих товарищей.

Артиллерия в течение 40 минут обрабатывала немецкую оборону, затем был дан сигнал три красные ракеты, после чего 1-я и 3-я стрелковые роты поднялись в атаку, а через десять минут я сказал командиру 2-й стрелковой роты: «Пора».
Вскинув правую руку с пистолетом вверх, он крикнул: «Рота вперёд, в атаку».
Но в это время немцы дали такой заградительный огонь из миномётов, что впереди от разрыва мин и пыли стало темно. Я увидел, что командир 2-й стрелковой роты ранен в правое плечо и весь окровавленный ползёт обратно, а большинство солдат опять запрыгнули в окопы. Таким образом, атака захлебнулась, и медлить было нельзя. Достав из-за ремня пистолет, я выскочил из окопа и крикнул: «Солдаты, за мной в атаку», - и бросился в это пекло.    
               
Пробежав несколько метров, впереди открылось чистое пространство, я оглянулся и увидел, что командир 2-й стрелковой роты с бойцами бегут следом за мной, стреляя по фашистам. Как только мы приблизились к немецкой обороне, фрицы открыли огонь из пулемётов. Я крикнул старшему лейтенанту: «Ложись». При падении пуля шаркнула и пробуравила мне каску, а командиру 2-й роты ударила в горло и пошла вовнутрь, у него изо рта потекла кровь.
Поднявшись, я увидел, что командир 2-й роты старший лейтенант Говрилин тоже встал, и, покачиваясь, побежал вперёд. А в окопах засели немцы. Я направился к ним, кое-кто стал убегать, кто-то поднимал руки, а один яростный немец выпустил по мне очередь из автомата. Возможно, у него дрожали руки и пули прошли мимо. Наверное, не суждено мне было умереть в этот день? Я метнул в фашиста гранату, и пока перезаряжал пистолет, увидел, что фриц бросает её обратно, но к счастью граната взорвалась в воздухе. С молниеносной быстротой я достал из-за пояса другую гранату, вырвал чеку и бросил вперёд. Фашист пытался поднять автомат, но у его ног взорвалась граната. Со злостью посмотрев на меня, он что-то крикнул, но я не задумываясь, выстрелил в него.
Очень часто после войны снилась мне дырочка от пули на щеке фрица.               
    
В какой-то момент ко мне подбежал командир пулемётного взвода лейтенант Пономарёв и сообщил: «Немцы убегают». Я ответил: «Накрой их пулемётным огнём». А он сказал, что пулемёты забились песком и не работают, а из автоматов по убегающим фрицам уже не достать.               
Мне доложили, что командир 2-й стрелковой роты в тяжёлом состоянии и когда я зашёл его навестить, он был уже безнадёжен. Выйдя из землянки, я дал команду занять оборону, прочистить оружие и только потом почувствовал, что к моему животу прилипла рубашка и вся в крови. Во время боя, пуля вскользь ударила по животу, но в горячке я этого не заметил.

Осведомившись о состоянии дел на передовой, я узнал, что только 2-я стрелковая рота под командованием старшего лейтенанта Говрилина и 1-й пулемётный взвод моей роты выполнили задачу батальона, заняв опорный пункт. А 1-я и 3-я стрелковые роты окопались на новом месте, не добравшись до немецких позиций. Проверив, как бойцы заняли оборону, установили пулемёты на флангах, я ещё раз зашёл в землянку к раненному командиру 2-й стрелковой роты, но он был уже мёртв. Мы вырыли яму, тело старшего лейтенанта завернули в плащ-палатку и похоронили мужественного командира по всем правилам военного времени.
Посмертно, командир 2-й стрелковой роты старший лейтенант Говрилин Григорий Петрович был награждён орденом “Отечественной войны I-степени”.               
    
В землянке находился ещё один тяжелораненый боец и со слезами на глазах умолял отправить его в тыл. Я попросил потерпеть пока придёт подкрепление, но солдат так жалобно плакал и просил о помощи, что я не выдержал и назначил двух солдат, которые из плащ-палатки сделали носилки, вытащили раненого бойца из окопа, ползком протащили несколько метров, и сразу оказались под массированным пулемётным огнём. Раненому солдату пуля попала в грудь, и он скончался на месте, а двое бойцов вернулись обратно, один из которых тоже получил лёгкое ранение.
    
Со стороны  высотки, заросшей лесом, немцы решили окружить нас до подхода основных сил, и на спуске сосредоточили все силы. В сторону высотки я выпустил три красные ракеты, затем взял немецкий пулемёт МГ-34, оставленный фрицами в окопах, и скомандовал: «Огонь». Три красные ракеты означали: «Дайте огня». В тот же миг наша артиллерия открыла беглый огонь по высотке и стрельбой из пулемётов нас поддержала 3-я стрелковая рота, поэтому немецкая атака сразу захлебнулась. К исходу дня на всём протяжении нашего участка, цепью сконцентрировалась немецкая пехота. Мы открыли огонь из всего имеющегося оружия, а через некоторое время к нам с боем пробился 2-й стрелковый батальон, подразделения которого выбили немцев и закрепились на высотке.
Затем подошли отставшие стрелковые роты нашего батальона во главе с комбатом Сухачёвым. Комбат поблагодарил всех за взятие и удержание плацдарма, так необходимого для развития дальнейшего наступления и сказал, что за выполнение поставленной задачи многие будут представлены к правительственным наградам. Меня представили к ордену “Красной Звезды”.               
    
Утром наш 1-й батальон был в полном составе, с очень поредевшей пулемётной ротой, в которой из трёх командиров взводов в строю остался  только лейтенант Пономарёв Александр Лаврентьевич. Младший лейтенант Гоголев Николай Лукич был тяжело ранен и отправлен в тыл, а младший лейтенант Сергеев Юрий Яковлевич пропал без вести. В роте, из девяти числившихся по штату пулемётов, в исправном состоянии осталось только четыре.
   
 Из прибывшего пополнения мы полностью укомплектовали пулемётную роту и утром 10 июля 1944 года готовились к дальнейшему продвижению на запад. Я приказал солдатам подготовить временный командный пункт, а сам прилёг на горке и закурил. Вблизи пулемётчики набивали ленты патронами, я им крикнул: «Сейчас же спуститесь вниз, может прилететь шальной снаряд».
Когда солдаты спустились, подошёл связной и доложил, что наблюдательный пункт готов, через секунду со стороны немецкой обороны послышался хлопок, я сгруппировался, и мина взорвалась в нескольких метрах от меня. Осколки попали в руки и ноги, которыми я закрывал грудь и живот. Я не почувствовал боли, казалось как будто обожгло кипятком.
Солдаты затащили меня в окоп и начали стягивать сапоги и одежду. Возникло ощущение, как будто одежда приросла к телу, и с меня сдирают кожу.
Это событие произошло 10 июля 1944 года, в день, когда моему единственному сыну Анатолию исполнилось 7лет. Возможно, поэтому я остался жить?               
    
В нашем 1-ом батальоне у меня был хороший товарищ, командир миномётной роты по национальности казах, и мы друг друга называли земляками. Познакомились с ним, когда стояли в обороне. Однажды идём с ним, и я спрашиваю: «Иван», - так мы все его называли: «Чем ты набил свою сумку?» Он открыл и показал, что вся она забита индивидуальными пакетами. Я спросил: «А зачем тебе столько?»               
Когда он узнал, что я ранен, сразу же прибежал, принёс свою сумку с индивидуальными пакетами и помогал санитарам бинтовать мои девять ран, а враг в это время продолжал массированный обстрел по нашим позициям.
После окончания артобстрела меня на носилках понесли к реке. К этому времени через  реку  уже был наведён понтонный мост, по которому переправлялись танки и артиллерия.
Когда меня провожали, многие солдаты плакали.               
    
Забегая вперёд, скажу, что наша 378-я Новгородская Краснознамённая стрелковая дивизия, уничтожая немецкую группировку в Курляндии, практически вся погибла, в строю осталось менее двух тысяч военнослужащих, из четырнадцати с половиной тысяч, положенных по штату в военное время.
Поэтому 13 марта 1945 года, решением командования фронтом, дивизия была расформирована, а остатки личного состава и военного имущества переданы в 90-ю гвардейскую стрелковую дивизию.               
    
Положили меня в кузов машины и в сопровождении санитара доставили в 466 ОМСБ (отдельный медицинский санитарный батальон). Когда обработали раны, я потерял сознание и в таком состоянии находился пять суток. На шестые сутки, утром я открыл глаза и медсестра, сидевшая рядом, сразу побежала за доктором. Он посмотрел на меня и сказал: «Ну, Лысенко, теперь жить будешь!», - затем дал распоряжение медсестре принести сухарик и стакан кипятка. Я ответил: «Не хочу». «Если хочешь жить, нужно обязательно поесть», - сказал доктор.               
    
Вечером, на санитарной машине меня отправили в госпиталь под город Ржев, там сделали санитарную обработку ран, а на следующий вечер всех тяжелораненых бойцов повезли дальше. Прибыв, в город Осташков нас погрузили на катер и отправили по озеру Селигер на остров, в передвижной эвакогоспиталь. В госпитале мне сделали операцию ноги и руки, наложили гипс и через сутки вместе с группой тяжело раненных бойцов обратно перевезли в город Осташков. Ночью на санитарном поезде мы отправились в путь. Меня до потери сознания беспокоили раны, и когда на станции в поезд вошла санитарно-врачебная комиссия, врач, увидевший мои мучения, прорезал в гипсе дырочку и обработал раны, тогда мне стало легче, и я уснул на целые сутки.

Поезд прибыл в Удмуртскую АССР, в город Сарапул, расположенный на реке Каме. Время, пока находились в пути, пролетело мгновенно.               
Выгрузившись из санитарного поезда, мы на подводах уезжали в город. Кто-то, глядя на меня, сказал: «Такой молоденький, а уже офицер».
На моей гимнастёрке красовался орден «Отечественной войны II-степени». Остальные три ордена вручили позже.               
    
Положили меня в госпиталь на стационарное лечение, ещё несколько раз оперировали ногу и руку, затем постепенно раны стали затягиваться, а боль утихать.                В первых числах ноября, когда я ходил уже без костылей, меня вызвали на медицинскую комиссию и сделали заключение: «Не годен к строевой службе, с исключением с учёта по статье 49-71».  Мне назначили II-группу инвалидности, а материалы отправили в Уральский военный округ, на утверждение.               

Я думал, что пока идёт война, меня по состоянию здоровья отправят служить в тыловую часть, но через двадцать дней вызвали в канцелярию госпиталя и объявили что выписывают. На вопрос: «Куда?», - комиссар ответил: «Домой, на три месяца». Я схватил обходной лист и с палочкой, хромая побежал по кабинетам.               

Этого дня я ждал шесть лет и три месяца, с тех пор как уехал на срочную службу.
Включая меня, из госпиталя выписывались восемь офицеров, шестеро уходили на фронт, а двое в отпуск домой, один на месяц, а я на три. Врачи госпиталя устроили прощальный вечер, наш лечащий хирург Галина Иосифовна попрощалась со всеми и пожелала счастливого пути.
Утром мне выдали белый полушубок, белую шапку и белые валенки. Я стал похож на партизана.               
Тридцатого ноября 1944 года хорошенькая медсестричка проводила меня до вокзала, я крепко поцеловал её, сел в поезд и поехал домой в казахстанское село Ждановка, к своим родным и близким.
               
Так для меня закончилась война…

05.04.1986 г.


Если понравилась глава, можно прочитать всё произведение по адресу: "Воспоминания о войне" Лысенко Михаил Яковлевич http://www.proza.ru/2018/05/31/1649               

Фотография взята из интернета...