Я читал Манифесткашина

               
     Теория стакана воды Кримхильды Мицубишивны Коллонтай, верно понятая недостоверными адептами леонтьевской школы параметрических сомнений масштабируемых предметов видимого мира толстой материи и лишь частично переработанная за бессонные долгие койкочасы и, местами, вынужденные осадки предвзято пришпоренных теорем и мифологем неофитами - иешиботниками Училища МВД славного города Толедо Севильского, входящего тактически в подчинение невероятно напомнившему циничным и продажным подпевалам с независимых и неподвластных здравому смыслу информационных ресурсов заокеанской дислокации и радиолокативно входящих в конгломерат злоумышляющих супротив наскоро привитых подвоев тех каштанистых дубов, что накануне своей безвременной кончины высаживал в вечную мерзлоту самый непонятный и невозможный Государь Петра Лексеич Стрешнев, Мурзе Заде джанеру, этому всемерному этанолу истинных чужих дудок - фаготов, надуваемых многоообразными в проявлениях узниками совести, самым цикличным и неприподъемным для дальнейших исследований из которых является именно тот самый вскользь, но в бровный глаз упомянутый Михаил Борисович Ходорковский, самим именем Щаранского или Буковского оборачивающий корваланистый димедрол мнимого успокоения в напухающий последствиями намек на неисповедимость путей Господа, также по новозаветным традициям входящего в реестр пострадавших за правду - матицу строителей морального коммунизма, выведенного эмпирически еще пророками древности из общей ситуации неподчиненности эмоций и, как часть оных, совести воле разума или спускаемым по бюрократической лествичной системе передачи волеизъявлений самомерных и занимающих определенную часть пространства лиц, то ли судьбой, то ли гитлеровским Провидением, то ли математически - пифагорейски или эклектично - самобытно возвышающихся над прочими, титулуясь президентами или кайзерами, кесарями, василевсами, этцетера и упакованная либо визуально, либо вербально в рамки радиопередачи или письменной статьи, публикуемых на тех же ресурсах, о коих ссылкой ( курсив мой ) и зачинался абзац, по моем кратком ознакомлении принимало облик некоего маловразумительного и, откровенно, скучного послания без адреса, не кому Бог подаст, а подобно артиллерийской стрельбе по площадям, что при избытке снарядов хотя бы предполагает возможность косвенного задела на будущее, когда по прошествии времени, после откушивания гороху или чаю с ромом, ознакомившийся с мудростью косноязычных отцов индивидуум неизбежно и безвозвратно заинтересуется слышанным или виденным со сдвоенной согласной текстом, вспомнит или освежит в памяти новым прочтением чье - то мнение и коварно воспользуется преимуществом прямоходящего двуногого, эволюционно наделенного потенцией мыслить и анализировать, возможно, и сам Жаботинский придет на разум и решительно хрустнет фалангой безымянного пальца, что всегда служило несомненным знаком начинающейся мыслительной деятельности, вполне предсказуемо могущей завести в такие дебри, что и не в пример нам бывалошные люди века девятнадцатого затруднились бы четко сформулировать суть и смысл этого абзаца, будто в пику матерому Пионтковскому блистающему показной еретической замысловатостью и витийством Артемия Троицкого в бытность того на картонной эстраде, изнуренно стоящей посреди декабря на Болотной площади, помнящий муки святого Емелюшки, донского казачка и бродяги, отчего - то по прутковски сумевшего и без Чаадаева Радищева рассмотреть нечеловеческую сущность рабства и спартаковски обрушить гнев свой в явно бесплодной попытке переформатировать сущее, расползшееся напалмом золотовековое правление матушки Екатерины, столь восхищавшее ухойдаканного сионистами аккордеонистого Талькова, что пара строчек бездарного послания к истомившимся по живому слову и фонограммному звуку пиплам, хавающим и Титомира, и Лемоха под соусом де Грие, так и отложилась в моей подкорке, не желая взаимозамениться хоть Гумилевым, хоть Волошиным, куда более образно и талантливо описавших то самое драгметалльное столетие, о коем и пойдет речь прямо сейчас.
     - Кудой тебе море - ту ? - настырно пеняла долговязому подростку - переростку пухлощекая Софья, расчесывая Ланским свои непослушные косы в светлице Полоцкого, настороженно укоренившегося рясой в уголке, между польским глобусом и венгерской подставкой для вывешивания на ночь портянок, заскорузлых от дум и сомнений старшей сестрицы нашего героя, задумчиво ковырявшего в носу гусиным пером, наспех очиненным обломком косаря, которым глухонемой калмык раскалывал смолистые плашки, живописной грудой сваленные у камина, краснокирпичным итальянским зевом щерящегося на любого входящего в светлицу. - Отродясь на Москве морей не бывало. Это все одно, что фрегаты строить на Берегу Слоновой Кости, - подмигнула она встрепенувшемуся Симеону, зафиксировавшему знакомое словосочетание географичности теплым причмокиванием ярких губ, чуть обведенных по морозу собачьим жиром, выдавленным тем же калмыком из дальневосточных борзых и сторожевиков приамурского ареала, породившего куда - то исчезнувшего козла Тимура, - или авиационную промышленность возрождать, хотя можно же пить вино, ездить на рыбалку, торговать пеньку и газ безбожной Ганзе, благо традиционное отставание и вывихи развития позволяют существовать самостийно еще лет пятьсот, так как эти никем немерянные расстояния и пространства обдуваемых с Арктики равнин и буераков на х...й никому не нужны. Сюды и беженцы сирийские не едут, - засмеялась она в нос, надевая ночной колпак и швыряя Ланского в поставец из рыбьего зуба, фигурно украшенный резьбой местных мастеров, будто поставивших перед собой задачу если и не превзойти предшественников, то не опозорить свое родовое имя неумением или торопливым копированием немецких костознатцев, начавших украшать сундучки и поставцы лет на семьсот Хиджры ранее.
     - А скушно мне с вами, дураками, - пожал широченным плечами Петр, вприщур озирая рано увядшую шею сестрицы, будто решая для себя : перехватить ли ее за неимением свинореза косарем или намылить  " Земляничным " мылом, ловко сменянным Ординым - Нащокиным на пару сотняжек возов с никчемушным вольфрамом, рыбный обоз соболей Ломоносова и - ручной кладью - эксклюзивной тулкой Демидова, славно валившей вальдшнепов по вялотекущей и злокачественной вспухшими темными тучами осени, пришедшей на смену жаркому лету сто лет назад да так и задержавшейся навсегда над Русью, об чем тщетно бился теоретически верстующий Часослов с епитимьецими малыми Полоцкий, уже принявшийся несколько засыхать на службе романовской династии Фатимидов, что и доложено было со всем тщанием и нелицеприятно Преосвященному накануне. - Море же - вещь. Выйдешь туда на кораблике и не видишь рож ваших, оскоминных, как глюконат кальция, скушных, подобно омлету, и вечных в своей приземленности и харизматичности, а ведь без мечты Циолковского и Илон Маск подобен кимвалу бряцующему перед гробом повапленным, где мы все и лежим стосорокамильонным телом бездумного Голема рэбе Льва ...
     - В моем доме попрошу не выражаться, - настойчиво вклинился в родственную дискуссию Симеон, с усилием отрываясь из горшка с дресвой и печными угольками, куда его благоустроила Софья, заметив возраст братца. Шишнацать годков Петруше, пора б и обжениться или в поход какой ринуться, сиденьем в Кременце Подкатинском прославиться или медведя рогатиной добыть, в общем и целом : войти в положение наследных цесаревичей и преемников, пока злоехидная пресса вечно путающегося под копытами розовой лошадки Диты фон Тиз меркантильного и озабоченного чистоганом и демократией Запада чего не удумала.
     - Антисемитствуешь, - погрозила пальцем Полоцкому Софья, самоукладываясь под дювэ, где уже ( точнее, под которым ) кто - то был, тяжко вздыхал и сопел, обозначая свои контуры от и до. - Ладно, атаманы - молодцы, чешите отселева, а мне спать пора.
     - П...дец, - сказал Петр, выкатываясь из светлицы следом за Полоцким.
     - Хоть юнгой, - рванул за ворот ферязи Симеон, - хоть склянкой бортовой или линьком каким, но валить отсюда.
     - Зачем ? - удивился Петр, хлопая Полоцкого жесткой ладонью по плечу, завибрировавшему вслух и громко. - Не отсюда, а сюда. Просто  " сюда " надо чутка видоизменить, а лучше : напрочь и во всем.
     Они спускались по витой лестнице и обсуждали первый абзац, выродившийся отнюдь не в пику ничтожному и вздорному Пионтковскому, а мимикрируя под те самые три туза, что в одной из сказочек некий Бока показал Жеке, закусывая вяленой корюшкой достойное баварское пиво, так и не налитое куринноголосому Андрею Малахову, ибо ( шикарное словечко ! ) таковские пиво не пьют. Некалорийно.