Заслон

 Немецкие осветительные ракеты, сгоравшие в ночном небе перед позициями гитлеровцев, обозначали линию обороны дивизии, похожую на гигантскую, около семи километров в поперечнике "подкову", упирающуюся своими концами в западный берег Соли. Эта "подкова" в любой момент могла превратиться в окружность и стать, для советской 152-й стрелковой дивизии, кольцом вражеского окружения.    Полковник Чернышов, силами своей дивизии, так и не смог перерезать пути снабжения Холм-Жирковской группировки противника, но то, что его дивизия удерживала "подкову", позволило вырваться из кольца вражеского окружения и благополучно двигаться к Днепру танкистам 126-й отдельной танковой бригады, многим подразделениям и группам бойцов из 132-й, 162-й, 166-й, 241-й, 244-й, 251-й стрелковых дивизий, артиллерийским полкам и батареям, а также частям и службам тыла, идущим лесами от реки Вопь, на восток, к городу Вязьме.   
Такое количество войск Красной Армии, ускользающих от окружения и окончательного уничтожения, было слишком лакомым куском для немецкого командования, которое решило нанести удар вдоль западного берега Соли, в направлении деревни Федино и окружить 152-ю стрелковую дивизию, получившую приказ на отход за Днепр, и другие воинские части, двигающиеся по территории, контролируемой дивизией.   
Чернышов не расчитывал на чудо. Он надеялся только на две сотни своих бойцов и командиров, оставленных в качестве заслона, возле небольшой смоленской деревушки "души положить за други своя", чтобы прикрыть собой отходящие части Красной армии.   
Те, кто оставался, были для комдива и уходящих, обескровленных боями дивизий, последним шансом избежать окружения.      

Как отметило немецкое командование: "С большим воодушевлением предпринята атака передовым 109 пехотным полком".   

В атаку шёл пусть и немного поредевший в боях, но закалённый, тот самый немецкий полк, который три дня назад остановил движение 126-й танковой бригады, а потом загнал её в леса и болота, южнее станции Игоревской, откуда бригада смогла вырваться благодаря фронтовой удаче, сложившейся из боевого опыта, находчивости и мужества.   
Командование немецкого полка, ободрённое недавними успехами, надеялось на щедрое внимание фюрера. Офицеры - на Железные Кресты и отпуска в любимую Германию. Солдаты были уверены, что за их храбрость, на них посыплется град медалей и внеочередных жетонов на посещение борделя. Через неделю-другую, Москва должна пасть к ногам немецкого воинства, а там и конец войны не за горами.   
Полк, обративший вспять русскую танковую дивизию, наступал на одну из десятка деревень, что пока что были заняты горсткой русских пехотинцев из изрядно потрепанной дивизии. Сколько в той деревне может быть большевистских солдат? Сотня-две? Да пусть даже полтысячи! Что могут сделать они против полутора сотен пулемётов, четырёх десятков миномётов, десяти артиллерийских орудий, и тысяч единиц стрелкового оружия в умелых руках смелых и опытных немецких солдат? - Ни-че-го! Поэтому, в души немецких гренадеров просилась не лирическая "Эрика", а бравурное: "Вен ди зольдатен дурш ди штадт марширен..."   
По мере приближения к русским позициям, уверенность, усиленная манеркой шнапса, улетучивалась. На смену ей приходили фронтовая осторожность и тревога: вдруг что какой-то фанатик-азиат выстрелит из своей ржавой винтовки, и не пройдёт никогда солдат, так как поётся в песне - в строю сослуживцев, ни по улицам родного немецкого городка, ни по поверженной Москве.   
Красноармейцам и командирам, окопавшимся на краю деревни Федино, никто ничего не обещал. Им просто сказали: "Надо. Ни шагу назад. Ценой жизней нужно прикрыть отход своей дивизии, получившей приказ штаба Западного фронта на отвод войск и на занятие новой линии обороны - по восточному берегу Днепра. Необходимо дать время на эвакуацию раненных, на спасение артиллерии, на вывоз боеприпасов, имущества и топлива, необходимого для танков и автомобилей. Отход группы прикрытия разрешается только после наступления темноты. Если продержитесь до ночи..."   
Остатки сводного батальона - полторы сотни бойцов, оставленных для прикрытия отхода войск, тревожно смотрели, как из соседних деревень Климово и Козилово, занятых вчера фашистами, выходили немецкие колонны, как на их глазах развёртывались они в атакующие цепи.   
Около тысячи немецких пехотинцев заполнили собой сжатое ржаное поле, чтобы вот так, устрашающим неспешным походным шагом пройти метров пятьсот-семьсот, а потом перейти на бег и, преодолев оставшееся расстояние, ворваться на русские позиции. Возможно, если большевики сами не отступят при виде такой силы, если окажутся слишком упрямыми и не ценящими свои жизни, гренадёрам придётся раз-другой залечь. Оглядеться, ползком или перебежками, прикрывая друг друга огнём, прижимая обороняющихся пулемётным огнём, приблизиться к линии обороны до полусотни метров (ЗАПРЕЩЕНО атаковать бегом с дистанции дальше ста метров во всех армиях мира и во всей истории человечества, поскольку после такого бега, от воинов толку будет очень мало. Были случаи, но либо глупость, либо крайняя необходимость), а потом в едином порыве подняться для решающего броска и уничтожить большевиков.   
Если русские не окажут сопротивления и благоразумно поднимут руки, нужно будет собрать этих недочеловеков в стадо и погнать в плен, а потом гордо отрапортовать командованию дивизии о кучах взятых трофеев и о толпе пленённых азиатов.   
Обидно будет, если, уклонившись от боя, русские солдаты сразу разбегутся по кустам и оврагам, в стороны от направления движения немецкого полка, унося свои винтовки и пулемёты. Тогда их пленением и сбором трофейного оружия будут заниматься тыловые части, не достойные права называться настоящими немецкими героями.   
Саня Додокин, по команде нового взводного - сержанта Белоусова, вставил детонаторы в две имеющиеся гранаты, которые укутал заботливо в портянку и убрал в земляную нишу бутылку с зажигательной смесью - от греха подальше - от случайной пули, от осколка или неосторожного удара собственным прикладом. Опустился на дно траншеи, присел на корточки и обнял цевьё винтовки, в ожидании команды "огонь!" А чего зря и без нужды подставлять голову? Вместо прострелянной башки вторая, небось, не отрастёт.   
По причине того, что между деревнями Пустошка и Федино рос густой кустарник, ни Саня Додокин, ни его тёзка - двадцатипятилетний уралец сержант Белоусов, ни Яков Андреевич - новый комбат с говорящей фамилией "Русских", попавший в командиры сводного батальона пехоты по причине полной гибели своей батареи, не видели там, за тем кустарником, где, окопавшись на пойменном лугу, занимала позиции поредевшая рота грузин-весельчака, сатанеющего во время боя, Леона Ткебучевы, так же как и к Федино - густо и уверенно надвигается другой немецкий батальон.   
Ещё тысяча немецких пехотинцев находилась в Козилове, в резерве, на исходных позициях. Охраняла тылы атакующих и была готова оказать своим камрадам любую необходимую, посильную, а значит - весьма существенную помощь в ожидающемся бою.   
По лугу и по окраине деревни лениво и размеренно заработала немецкая артиллерия. Снаряды ложились довольно точно, но без особого вреда. Только комья земли падали на стальные каски и на плечи укрывшихся красноармейцев. От прямых попаданий бог пока миловал. Ветер, гоняющий в небе то снеговые, то дождевые тучи, уносил в сторону приторный дым сгорающей взрывчатки. Стенки траншеи, вырытой в знаменитой "Игоревской" глине, не осыпались даже при близких разрывах осколочных снарядов, а осколки рассекали воздух, не находя себе жертв.    Комбат Яков Андреевич Русских время от времени приподнимался на уровень бруствера, замаскированного кусками дёрна, веточками сухой полыни и первым мокрым снегом. Через ложбинку в земляном гребне оглядывал поле и немцев, приближающихся к деревне.   
Едва перестали взрываться снаряды, в воздухе заныли мины, взлетающие откуда то из-за дальнего кустарника. По крутой дуге они достигали расчётной высоты и устремлялись к земле, набирая скорость и неся смерть тому, в чей окоп падала хвостатая, начинённая взрывчаткой капля, весящая больше трёх килограммов и несущая в своём клювике детонатор, мгновенно срабатывающий при ударе о грунт.   
Вот тут-то и пришло настоящее лихо. То здесь, то там взрывы раскидывали по траншее ошмётки обмундирования, человеческих тел, крови и содержимого кишечников. Истошно кричали раненые. Кто-то надрывно звал санитара. Русских уже не опускался в окоп. Он чувствовал: обстрел заканчивается и немецкие цепи, ощетинясь штыками, вот-вот перейдут на быстрый бег. Нельзя пропустить этот момент. Нужно как можно раньше и как можно дальше прижать противника к земле.   
- Батаре-е-я!.. - , по привычке, раскатисто и привычно начал Русских, поперхнулся, сплюнул и продолжил, - Батальо-он! К бою! Пулемёты - на бруствер! - и полетела от центра к флангам команда, передаваемая бойцами по цепочке.    Поднялись из окопов пулемётчики, одни, крякнув, вытянули на полочку окопа тяжёлый станок единственного "Максима", другие вбили понадёжнее в глину сошки ручных пулемётов, обняли, прильнув щеками, приклады, а глаза уже искали через прицел вражеских пулемётчиков, офицеров и фельдфебелей.   
Метрах в двадцати от комбата, возился со станковым "Максимом" и чертыхался, судя по движениям его рук, башкир Абхадеев. Глянув в сторону ругающегося Фуата и его помощника - узбека Ризаева Пазылджана, лейтенант тоже выругался от злости. Рубчатый жестяной кожух охлаждения был пробит осколком и на его зелёном корпусе зияла дыра. Плохо! Таким пулемётом долго не навоюешь. После первой ленты, расстрелянной за полторы минуты хорошего боя, ствол раскалится, а что произойдёт на третьей минуте - неизвестно. Или перегретый и деформированный ствол начнёт "плеваться" пулями не туда, куда нужно, или патроны начнут взрываться в патроннике, или заклинит механизм и раскалённые детали просто "спекутся" между собой, как свариваются куски железа, извлечённые из горящего кузнечного горна, играющие малиново-белыми отсветами и попавшие под удар кувалды в руках умелого кузнеца.   
Большие надежды возлагал лейтенант на этот пулемёт. Надеялся, а после общения с Абхадеевым и Ризаевым, уверовал, что не подведут они в трудную минуту. Правильно говорят на Руси: "Хочешь насмешить людей или бога - расскажи им о своих планах". Похоже нет уже больше у комбата Русских мощного скорострельного пулемёта, или, почти уже нет. А немцы - вот они - прут, заполнив всё поле своими телами в зеленовато-серых шинелях, словно шагающие кусты можжевельника, обсыпанные поздними сизыми осенними ягодами.   
Рванула чуток левее последняя мина. Инстинктивно и запоздало Русских пригнул голову, и тут же на поле послышались немецкие команды и сигналы командирских свистков.   
Скомандовал и лейтенант:   
- Батальон! Беглым, огонь!   
Резко, оглушая собственных хозяев, короткими экономными очередями - в три-пять патронов, застучали ручные "Дегтяри". И словно споткнулись о что-то первые немецкие храбрые солдаты, энергичные фельдфебели и отважные офицеры. Начали падать - кто, опускаясь на ставших вдруг непослушными ногах, кто, живой и здоровый, успевший вовремя уйти от пули, поющей свою страшную ликующую песню летящей смерти - маленькой, свинцовой, в нарядной блестящей рубашке в узорах, оставленных нарезами ствола.   
Время словно замедлило свой ход. Лейтенант Русских смотрел, как медленно, очень медленно поднимались из укрытий красноармейцы, как неспешно они целятся в серо-зелёные фигуры, как долго, сделав выстрел, двигабт рукояти винтовочных затворов, выбрасывая стреляные гильзы и загоняя в казённики новые патроны. Но это только казалось лейтенанту. Под его командой оказались бойцы 152-й стрелковой, многие из которых успели уже повоевать и выжили на узких старинных улицах Смоленска. Даже бойцы, пришедшие в составе пополнения и уцелевшие в своём пока единственном вчерашнем бою, перестали быть необстрелянными новобранцами и чувствовали себя уверенно среди более опытных сослуживцев. Практически сразу после команды комбата, бойцы сделали пусть не очень слаженный, но полноценный полутора-сотенный винтовочный залп и этот залп, вкупе с пулеметным огнём почти уполовинил первую шеренгу немцев. Да и задним досталось.   
Атака не захлебнулась, она только запнулась немного. Но это была краткая, практически не заметная заминка. Подвластная командам и поставленной задаче, масса цвета "фельдграу" перепрыгнула через упавшие тела сослуживцев и устремилась к русской деревне. Отрывистые команды на чужом языке заставляли серо-зелёную массу работать как слаженный механизм.   
В немецкой армии никогда не экономили ни времени, ни патронов для тактической и стрелковой подготовки личного состава. Залегла вражеская пехота, открыла прицельный огонь из положения лёжа, ловя в прорези прицелов лица и каски красноармейцев. Чуть ли не одновременно с первыми выстрелами маузеровских карабинов, заработали скорострельные машиненгеверы - ручные пулемёты МГ-34.    В начале боя, лейтенант Русских ещё пытался держать взглядом поле боя, ещё оглядывался по сторонам, успевал увидеть, как один или другой немецкие солдаты роняли из рук свои карабины и утыкались лицом в хлебную стерню, как падали от вражеских пуль его - теперь уже навсегда его, бойцы. Которым не повезло, потому что, с негромким щелчком и ненавистной лёгкостью, немецкая пуля пробивала стальной шлем, и, казалось бы, так надёжно скрытые за сталью лоб и мозг человека. Руки убитого разжимались, выпуская мокрый от дождя приклад винтовки и скользили вслед за падающим телом на дно траншеи, в последний раз гладя натруженными ладонями землю, сложенную в гребень защитного бруствера, так и не спасшего защитника родной земли. Это была быстрая, красивая своей скоротечностью смерть, приходящая со скоростью летящей пули. А ещё пули дробили зубы и челюсти. Дырявили глазницы, переносицы, гортани, шейные позвонки, грудные клетки, руки и плечи. И человек умирал медленно и страшно - страшно и для себя, и для своих товарищей. Поэтому, даже самым смелым стало не по себе, когда бруствер и обратные скаты окопов словно зашевелились и застонали от вражеского свинца. Пригнулись, присели красноармейцы и тут им стало ещё страшнее, потому что на войне самое ужасное, когда не видишь противника, не знаешь, что он делает, не можешь предугадать опасности и не сражаешься с врагом, а умираешь от страха в ожидании смерти.    Есть такая мудрость: "Двум смертям не бывать, а одной не миновать!" Подняли мужики свои головы, как только немного ослабела немецкая пальба, и поняли, что правильно сделали, прячась от пуль, ибо по дурному помереть - дело не хитрое, а выглянули они из укрытия вовремя - в самый нужный момент.   
Немцы к тому времени решили, что пора кончать с деморализованными уцелевшими большевиками и начали движение вперёд. Произведя выстрел из карабина, вражеские пехотинцы вскакивали, делали короткую перебежку, падали и откатывались или отползали немного в сторону от места падения. Вражеские пулемёты хоть и не прекратили стрельбу, но пореже стали стрекотать, чтобы своих вскакивающих Фрицев и Гансов не скосить случайно.   
Татарин Исмаил Габайдулин усмехнулся вполголоса: "Незваный гость - хуже татарина. А татарин их сюда не звал и сейчас убивать будет."    Вбивая в приёмник очередную обойму, сержант Белоусов услышал соседа, глянул искоса на Исмаила и понял, что слова у Габайдулина, с делом уж точно не расходятся. Грязный как шайтан, перемазанный глиной, в каске, обвязанной портянкой, испачканной в глине, чтобы фашист не углядел, Исмаил, беспрестанно сновал вправо-влево по траншее, выглядывал из неё на две-три секунды, прицеливался, нажимал на спусковой крючок трехлинейки и тут же прятал голову за бруствер.    Чуть дальше, невдалеке от Габайдулина вёл бой такой-же измазанный красноармеец, в котором сержант не сразу узнал Додокина.   
- Бойцы, намазать глиной рожи и шлемы, - запоздало скомандовал Белоусов понимая, что вся околица деревни, включая белёсую стерню, перепаханную взрывами, тающий снег и даже бруствер, замаскированный увядшей дерниной, приобрели красноватый цвет глины и только каски, отмытые дождевой моросью, блестят зелёным крашеным металлом и выдают фашистам своих владельцев.    Комбат Русских глянул в сторону бывшей позиции станкового пулемёта и обругал себя, что за три десятка прожитых лет так и не научился разбираться в людях. Вчера он поверил в Абхадеева и в Ризаева, запомнил имена и фамилии, надеялся на них до начала боя, но не увидел у бруствера траншеи ни пулемётчиков, ни их повреждённого "Максима", который мог бы, прежде чем заклинит механизм от перегрева, выпустить в наползающего врага три, а то и все пять сотен пуль, в зависимости от скорости стрельбы и длинны пулемётных очередей. Трусы! Или прячутся на дне траншеи, или вообще сбежали.   
Лейтенант не видел, что пулемётчики действительно опустились на колени, в самом начале боя, но не от страха и не для молитвы о своём спасении. Пазылджан, для краткости и простоты представлявшийся как Паша, с жалостью смотрел на лучшую подругу каждого пехотинца - на свою малую пехотную лопатку, отнятую у него Фуатом, а Фуат яростно рубил по её деревянному черенку острозаточенным ребром своей лопатки, стараясь отсечь двадцатисантиметровый обрубок древесины. Когда это удалось, Фаат, а среди товарищей - просто Федя, схватил поданный ему нож и принялся строгать деревяшку с такой злостью, словно резал стружку с самого Гитлера.   
Не видел комбат Русских и того, как в ложбинке ручья немецкий радист протянул своему гауптману наушники. Вечно недовольный господин оберст-лейтенант, сидящий далеко от места боя, сварливо распекал подчиненного и его трескучий занудливый голос, воспроизводимый вибрирующими мембранами, требовал немедленного возобновления атаки. Господин полковник как всегда был прав, и капитан сам прекрасно понимал, что нельзя лежать под огнём русских, что надо самым решительным образом, но без неоправданных потерь, уничтожить противника и занять эту проклятую русскую деревню. Две минуты было потеряно на выслушивание упрёков командира полка. Целых две минуты драгоценного времени и почти отделение храбрых немецких солдат, погибших за это время от русских пуль!    По команде своего командира, передовая рота гитлеровцев поднялась в новую атаку, пошла быстрым тренированным шагом, чтоб вскоре уйти в бросок и добежать до дистанции броска немецкой ручной гранаты. В этом тоже был точный немецкий расчёт. За счёт более длинной рукояти, гранату, которой вооружила Германия своих воинов, можно раскрутить и бросить немного дальше, чем пролетает русская граната, а это значит, что большевики, забрасываемые немецкой "ручной артиллерией" не смогут дошвырнуть свои гранаты в ряды гренадёров.   
Двух минут, потерянных на выслушивание ругани командира полка, хватило для того, чтобы башкир "Федя" и узбек "Паша" забили чопик в пробоину пулемётного кожуха и залили в кожух три котелка воды для охлаждения ствола. Когда поредевшая немецкая рота встала и единым серым, перепачканным в грязи, существом ринулась в атаку, Фаат и Пазылджан рывком подняли свой пулемёт "Максим" на полочку ячейки, после чего, красноармеец Абхадеев одной короткой, пристрелочной очередью, а затем и двумя длинными, опустошил пулемётную ленту и на расстоянии, смешном для пулемёта, всего чуть более сотни метров, за считанные секунды, да при огневой поддержке боевых товарищей, почти полностью уничтожил атакующую группу противника. Не подвёл ни "Максим", ни трофейная стальная лента с патронами, вставленными в неё "наоборот", так что ленту и подавать не нужно было. В ленте оставалось всего три патрона, когда две немецкие пули ударили в спружинившую верхнюю часть пулемётного щитка и ушли куда-то вправо и вверх, а третья - прилетела на ладонь ниже, пробила щиток и вошла пулемётчику прямо в сонную артерию. Кровь ударила страшным, неостановимым фонтаном наружу, хлынула внутрь, в гортань. Фуат выпустил пулемёт, успел обхватить ладонями шею и тяжело упал, вминая каской глину под головой. На бросившегося к другу Пазылджана смотрели уже застывшие глаза Фуата, быстро теряющие свою зелень башкирских лесов.   
Видя скоротечную и неоправданную гибель своих солдат, командир немецкого батальона решил найти повод для оправдания и переложить часть вины на командира полка. Потребовал рацию и доложил: "Господин оберст-лейтенант, согласно вашему приказанию, передовая рота предприняла атаку, но поскольку к противнику скрытно подошло значительное, численностью до батальона, подкрепление, рота была встречена сильным пулемётным огнём и понесла большие, очень большие потери. Дальнейшее продвижение батальона невозможно без нанесения бомбового удара. Прошу содействия авиации. Также, во избежание потерь, предлагаю провести интенсивный миномётный обстрел русских позиций, в течение пятнадцати минут, необходимых для отхода батальона из зоны действия авиации"".   
За время пехотной атаки, миномётчики первого батальона, 109-го пехотного полка, скрытно и без особого риска, пронесли по кустарнику свои миномёты и укладки с минами. Расположились на небольшой полянке, в четверти километра от русской позиции. Два наблюдателя - корректировщика огня расположились на краю кустарника, всего в ста пятидесяти метрах от большевистской траншеи и, с помощью бинокля, внимательно и детально изучили место боя, стараясь не смотреть на тела убитых и на страдающие лица раненых, умирающих без помощи, немецких солдат.   
Упрямых русских солдат они не видели, но умудрённые боевым опытом представили, как неуютно противнику в траншеях, дно которых превратилось из-за дождя в вязкую холодную грязь. Как от грязи промокли сапоги и портянки, как замерзают, и ноют ноги большевиков от этой леденящей жижи. Наверняка, русские раненые лежат не в грязи, а на настилах из трупов своих товарищей. Возможно, кто-то из большевиков стоит на телах своих погибших друзей и это та последняя помощь, которую убитые могут оказать живым, продолжающим сражаться, фанатикам, которые при всей безнадёжности положения не хотят поднять на штыке белую тряпку и сдаться в плен.   
Когда связисты подключили полевой телефонный провод к аппарату корректировщиков и проверили качество связи, немецкий наблюдатель заботливо убрал бинокль в чехол. Для корректировки огня по цели, находящейся в полутора сотнях метров, оптика не нужна. После этого, миномётчикам батальона были переданы первые вводные данные для пристрелочного залпа, который должен быть произведён с небольшим перелётом, чтобы не задеть живых немецких солдат, лежащих там, где они прекратили свою атаку.   
Фойяр!   
Шесть восьмидесятимиллиметровых мин просвистели над головами корректировщиков. Чёрные дымки взрывов всколыхнулись на крестьянских картофельных огородах, а через минуту от прямого попадания загорелся сарай с сеном. Белёсый густой дым от моментально-вспыхивающего, но медленно-горящего сена послужит надёжным ориентиром. Корректировщик передал миномётчикам: "Ближе, тридцать метров. Сообщите командованию для авиации. Их цель - русская позиция в тридцати метрах севернее от горящего сарая, на северо-восточной окраине деревни Федино".    Второй и последующие залпы немецких мин беспощадно накрыли русскую линию обороны, за это время немецкие солдаты, неся или поддерживая своих раненых, отступили к кустарнику. Через тридцать минут, две левятки немецких самолётов из приданной дивизии авиации, работая на малой высоте, не опасаясь противовоздушного огня, неспешно, точно и беспощадно перепахали бомбами и прочесали очередями русские траншеи у деревни Федино и на лугу у реки Соли.    Второй батальон 108-го пехотного полка пошёл во вторую атаку на двадцать минут раньше первого батальона. В решительной атаке были уничтожены последние выжившие красноармейцы, оборонявшиеся на прибрежном лугу под командованием оглохшего и израненного грузинского богатыря - старшего лейтенанта Леона Ткебучавы. После этого, второй пехотный батальон, почти не видимый за густым белёсым дымом, стелющимся над землёй, вошёл в Федино с восточной стороны и, уже одновременно с первым батальоном, обрушился на окружённых бойцов сержанта Александра Белоусова, принявшего на себя командование после гибели лейтенанта Русских.   
Александр Додокин не видел окончания боя. Он, контуженый и оглушённый взрывом, очнулся, когда кто-то из двух вражеских солдат больно пнул по голове сапогом и немцы начали вытаскивать его из-под тела Артения Самарина.   
Стоя на краю полузасыпанной траншеи, Александр понял, что его товарищи дрались до конца.    Исмаил Габайдулин лежал, сжимая винтовку с открытым затвором, так и не успев вогнать в казённик следующий патрон или оставшись, в разгар боя без патронов...   
Саша Белоусов, обладатель трёх почётных грамот за отличное владение приёмами штыкового боя, убит далеко, метрах в пятнадцати от бруствера. Видимо, рванулся из траншеи навстречу врагам и даже успел заколоть троих немцев...   
Яша Надеин... Надеялся выжить на войне. Боялся осиротить своих детей. Не оправдались Яшины надежды... Вся спина в крови. Шинель в лохмотья иссечена осколками. Граната взорвалась за спиной Якова...   
Паша... Пазылджан Ризаев... Рукав до локтя в крови.. В чужой... Паша дрался своим старинны ножом - пчаком... Семейной реликвией, изготовленной знаменитым бухарским мастером, которая сопровождала в битвах и походах несколько поколений воинов его рода... Рукоять обшита гладкой кожей, потемневшей от времени... Упор для руки украшен камешками бирюзы, а на узорчатом, остром как бритва, клинке из дамасской стали, выкованном знаменитым старинным мастером, блестит клеймо с витиеватой арабской надписью, инкрустированная золотом...    Александр не видит этого. Он знает, а сейчас нож похож на бурое, измазанное свернувшейся кровью, продолжение руки Пазылджана...   
Кузнецов Василий Иванович... Хозяйственный мужик, волжанин, многодетный отец... Лежит невдалеке от Белоусова... Привычен был Василий Иванович не к войне, а к косьбе и молотьбе. Да и в кузнице не раз, будучи пацаном, помогал деду, махая кувалдой. Поэтому не штыком колол Василий гадов, а крушил их винтовочным прикладом, словно дубиной... Лежит красноармеец Кузнецов застыв, скорчившись от боли в простреленном животе, а ствол винтовки покоится в его крестьянской ладони... 
Сибиряк Аркадий Порушкевич - внук ссыльного поляка-бунтаря ещё жив был, только ранен в грудь. Его немцы штыком добили, когда пленных собирали... А сколько всего товарищей закололи или застрелили - неизвестно. Не видел этого Додокин по причине бессознательного состояния, наступившего после того, как невдалеке от него бомба взорвалась...   
Одно радует, что снуют до сих пор туда-сюда по полю скорбные фашисты. Своих покойников складывают в длинные ряды.   
Не зря погибли боевые товарищи-красноармейцы. Немало гитлеровцев укокошили. А самое главное, что времени, пока немцы не могли пройти Федино и пока будут своих мёртвых хоронить, должно хватить родной дивизии, чтобы переправиться через Днепр и занять укрепления, построенные для обороны по высокому восточному Днепровскому берегу...   
Собрали гитлеровцы всех взятых пленных в количестве трёх человек: оглушённого взрывом калужского колхозника - Александра Додокина, полузасыпанного землёй кокандского еврея - Иосифа Абрамова да раненого в руку хакаса - сержанта Евгения Алёхина. Построили пленных на дороге и погнали в штаб полка, в деревню Козилово, под охраной аж трёх конвоиров.   
Двигались медленно. Красноармейцы не могли идти быстро, а фашисты радовались отсутствию своих командиров и старались хоть немного насладиться свободой от начальства и от нахождения в боевых порядках германского воинства.   
На половине пути, конвойных остановил офицер медицинской службы, возглавлявший колонну из четырёх грузовых автомобилей, следовавших в Федино за раненными немцами. Обер-артц что-то спросил у конвойных, брезгливо посмотрел на грязных русских пленных и безошибочно, взглядом знатока человеческих тел, разглядел в Иосифе Химовиче носителя иудейской крови.   
Это еврей. Расстрелять! - приказал офицер, садясь в кабину автомобиля.    Машины тронулись. Конвоиры оттолкали прикладами Иосифа на обочину, один вскинул карабин и выстрелил, после чего шагнул к упавшему телу, чтобы удостовериться в смерти жидобольшевика, потыкал штыком для проверки. Воспользовавшись тем, что немцы на мгновение упустили из виду остальных своих подконвойных, Алёхин и Додокин ломанулись в близко-растущие кусты. Сзади загремели частые выстрелы. Одна из пуль ударила сержанта Алёхина в левую лопатку и прошла сквозь сердце. Секунду-другую Евгений ещё жил и прекрасно понимал всё происходящее. Он попытался ухватиться за тоненькую олешинку, оказавшуюся рядом, но боль в правой раненной руке не дала полностью разогнуть руку и удержаться за молоденькое деревце. Сержант Алёхин посмотрел на удаляющегося Додокина и упал, сунувшись лицом в мокрую осеннюю листву.   
   
Красноармеец Александр Додокин, на рассвете 7 октября 1941-го года, вышел в месторасположение 101-й мотострелковой дивизии, ведущей бои за днепровскую переправу у деревни Тиханово. Впереди у него будут тяжёлые бои и трудные фронтовые дороги, которые приведут Александра под Ржев, к деревне Космариха, превращённой фашистами в мощный оборонительный узел.      

Летом 1942-го года Александр перебежит ручеёк с ласковым названием "Добрый", вода которого была в тот момент алой от людской крови. Сможет Додокин взбежать вверх по пологому простреливаемому берегу, преодолеет три ряда заграждений из колючей проволоки и, прошитый очередью из немецкого автомата, упадёт на бруствер первой линии траншей вражеской обороны.      

Тело красноармейца Додокина останется на поле боя, в связи с близостью к позициям противника, а сам Александр, долго - целых семьдесят лет, пока не найдут его останки, винтовку и смертный медальон, будет числиться одним из миллионов бойцов и командиров, пропавших без вести.      

О бое за деревню Федино не сохранилось никакой информации кроме короткой записи в журнале боевых действий немецкой дивизии:    "С большим воодушевлением предпринята атака передовым 109 пехотным полком. После ожесточенного ближнего боя атака привела к взятию Федино. Русские оборонялись чудовищно упорно. Бой проходил с большим ожесточением. Стрелков противника необходимо было убивать на их позициях, иначе они не прекращали сопротивление. Было взято очень мало пленных".