Часть 3. Глава 3. Любовью спасается человек

          ЧАСТЬ 3. В МОНАСТЫРЕ         
          Глава 3
          Любовью спасается человек


     Игривый ранний луч солнца проник в келью через тонкую занавеску и слегка задрожал на стене. Он робко перемещался к кровати, долго не решаясь заглянуть в лицо незнакомому спящему человеку. Молящийся келейник каждое утро встречал солнце на коленях – чужак крепко спал. Наконец, утренний луч, набравшись смелости, несколько раз сверкнул в глаза чужаку. Незнакомец вздрогнул. На мгновение приоткрыл заспанные глаза, зажмурился и повернулся на другой бок. Солнечный луч немного отодвинулся в сторону, словно удивился безразличию чужака. Затем, рассердившись, уселся ему на затылок. Кусты сирени под окном покачивали зелёными ветвями, порицая нерасторопность паломника.   
     На тумбе проснулся мобильный телефон и беспокойно заёрзал, предупреждая хозяина о назначенном времени. Спящий человек не сразу отреагировал на вибрирующий звонок будильника. Вначале лежал не двигаясь, затем неохотно повернулся на кровати, дотянулся до телефона и отключил функцию будильника, чтобы не мешать молиться насельнику за стеной. Но теперь назойливый луч солнца светил в глаза, не давая снова уснуть.
     Человек сел на кровати. Досадно вздохнул: «Ещё бы часа полтора покемарить. Так сладко спалось». Он вчера лёг спать в одиннадцать часов, в указанное время отбоя в монастыре, когда солнце почти смежило свой глаз. Коротка ночь в июле! Солнце спешит выполнить свою работу: одарить всё живое истинным теплом. Июльское солнце рано встаёт: у него много дел. У монахов и трудников – тоже.
     Паломник, одеваясь, вдруг вспомнил об утренней гигиене: «Где братия умывается? Не спросил вчера. Неумытому в храм идти?»
     Подойдя к келейному иконостасу, зажёг наполовину сгоревшую толстую восковую свечу. Ещё стоя на вечернем правиле, он обратил внимание, что на свече не было подтёков: воск плавился, но не стекал вниз. Свеча стояла чистая, горела ровно, без треска. 
     Паломник встал на молитву. Маленькое пламя, как устремлённый ввысь дух, тут же потянулось вверх.
     По келье распространилось ароматное дыхание свечи, и человеческая душа растворилась в нём. Слова молитвы обволакивали сердце негой, и слёзы умиления катились по щекам. Чудилось человеку, что земля и небо встретились в келье. 
     Как гром, раздался стук в дверь, прервав молитву.
     - Господи Иисусе Христе, Сыне Божий… – послышался за дверью незнакомый голос.
     Паломник вскочил на ноги:
     - Аминь.
     В дверях показался приземистый мужчина, в подряснике, без скуфьи.
     - Отец Иоанн, на службу во Введенский храм пойдёте? – быстро проговорил он и скрылся за дверью, тяжело ступая по коридору.
     «Трудник», – определил иерей. Бросился к мобильному, чтобы узнать время. Часы на дисплее показывали 05:24.
     - Что ж я?.. Долго потягивался в постели. Не успел утреннее правило вычитать.
Священник прочитал окончание молитв и выскочил из кельи.
     «Только бы успеть. Стыдно священнику опаздывать. Сам учу прихожан на службу вовремя приходить. Да и бежать в храм не к лицу. Лень моя боком вышла. Надо раньше пяти вставать», – крутились мысли, когда отец Иоанн спешил к Введенскому собору через пустынный монастырь. Оглядываясь по сторонам, священнослужитель не увидел ни одного трудника на территории монастыря, не говоря уже о праздно ходящих людях, с любопытством наблюдающих за другими. Спешка не позволила увидеть паломнику, приехавшему в святую обитель за Божией благодатью, скопившихся над храмом белых лёгких облаков, радушных кивков розовых космей, растущих около храма.
     Торопливо поднявшись по ступенькам Введенского собора, священник толкнул дверь внутрь. Тугая дверь впустила со скрипом, выдав появление опоздавшего паломника. «Как будто специально не смазывают петли», – с досадой подумал отец Иоанн. Остановился у входа. Массивные канделябры свисали с высокого потолка, но не сверкали десятками маленьких лампочек. В большие окна пробивались ранние солнечные лучи, освещавшие храм.
     Полунощница уже началась. Молодые монахи, старшим из которых на вид не было и тридцати лет, вытянулись в ряд вдоль иконостаса. Один из них густым басом читал:
     - Пресвятая Троице, помилуй нас. Господи, очисти грехи наша…
     Хор братии слаженно подпевал:
     - Господи, помилуй.   
     Большой храм был пуст. «Только трое на службу пришли, кроме меня?» – смутился отец Иоанн. В правой части храма, напротив иконостаса, кто-то распорядился поставить четыре длинные скамьи: по две справа и слева с небольшим промежутком для прохода к иконостасу.
     Евтеев, стараясь ступать тихо, прошёл к крайней от входа скамье и присел слева, за трудником с непокрытой головой. Иерей присмотрелся к нему: мужчина лет сорока, высокий, широкоплечий, с тонкой талией. Он скрестил длинные ноги в кирзовых сапогах под скамьёй и, согнувшись, положил на колени натруженные большие кисти рук. С блаженной улыбкой на губах монастырский работник внимал богослужению.
     На скамьях, расположенных справа, в апостольниках* сидели две монахини. Они, опустив глаза в пол, сосредоточенно слушали и степенно перебирали чётки бледными тонкими пальцами. 
     Иерей тоже опустил глаза и стал про себя читать молитвы. 
     Затем началось пение псалмов – назидание в вере.
     - Блажени непорочни в путь, ходящии в законе Господни. Блажени испытающие свидения Его, всем сердцем взыщут Его…
     Отец Иоанн закрыл глаза, чтобы насладиться чистым и проникновенным монастырским роспевом. Вскоре все сомнения и угрызения совести будто растаяли в лёгких звуках знаменного роспева с исоном*, «яко тает воск от лица огня». 
Священник почувствовал необыкновенный душевный покой, которого не ощущал более десяти лет, с тех пор, как обратился к вере. Наступила долгожданная тишина в сердце, словно время на мгновение приостановило ход и поглотило все тягостные переживания. Душа иерея, временно освободившаяся от бремени совести, с лёгкостью воспарила и слилась с благоуханием храма. Спина приходского священника невольно согнулась, седеющая голова с клинообразной бородкой опустилась на грудь.
     Монахини с уважением посмотрели на паломника.


     Служитель молитвенного дома возвращался в братский корпус. Он прислушивался к тому, что происходило в душе. Ему хотелось любить весь мир. Во всём, что окружало священника, он чувствовал любовь. Покачивания цветов от ветерка представлялись кивком доброго приветствия, солнечные тёплые лучи казались проявлением Божественной любви Небесного Отца. И только колкие прикосновения тёмно-зелёных елей, возвышающихся между дорожками, являлись напоминанием о духовном несовершенстве. Перед мысленным взором отца Иоанна возникла глубина собственной души, будто заглянул он в открытое окно жилища: страсть* сребролюбия вросла в тело души, вцепилась намертво, отравляя душу греховными ядами. «Какая польза человеку, если он приобретёт весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?» – вспомнил иерей слова из Евангелия от Матфея. 
 

     Минут через двадцать в келью зашёл Димитрий, как всегда, улыбаясь, словно не работал он, не уставал, а находился в доме отдыха. Евтеев сидел на кровати и возносил хвалу Богу за чудесное преображение души. Удивился: «Где же мой благодетель послушание несёт, если так быстро появляется? Наверно, где-то недалеко».
     - Отче, я сегодня только после вечерней трапезы зайду к вам, – сказал трудник, пройдя на середину кельи. – Теперь с братией буду нести послушание на огороде, иногда на полевом стане. Днём не смогу к вам приходить. – Подошёл к тумбе, открыл ящик, достал оттуда чистые портянки и свернул их трубочкой. – Про своё послушание вы помните?
     - Конечно.
     - Сходите на позднюю литургию в Казанский храм. После службы останетесь на спевку с братским хором. Наш роспев отличается от приходского, так что придётся вам, отче, подстроиться. Многие службы в монастыре отправляются отдельно. В приходах  не так. Мирская жизнь не позволяет совершать всех богослужений, поэтому службы и переносятся в ваших храмах на утренние и вечерние часы.
     - Я услышал сегодня отличия. Во Введенском соборе.
     - Как вам служба?
     - Это что-то необыкновенное, – вспыхнул румянец на щеках отца Иоанна. – Я не мог понять, где нахожусь: то ли на земле, то ли на небесах. Пение братии восхитительно! Да, кроме того, я вышел из храма обновлённым. У меня в душе что-то происходит, – положил Евтеев руку на грудь и тут же вспомнил, как Димитрий вчера так же прикасался к своей груди, когда говорил о храме. – Будто светильник зажёгся.
     - Благодать Божия сошла на вас, отче, – неподдельная радость засветилась на лице трудника, – вот душа ваша и расцвела ярким цветком. Открыл Господь вам истину, дал почувствовать, что спасается человек только любовью и милосердием к ближнему. 
     - Да. – Душа иерея трепетала.
     - Много народу было на полунощнице? 
     - Четыре человека. Я, трудник и две монахини.
     - Ну, так у нас и ходят обычно летом.
     - Почему так мало?
     - Все на послушаниях, кто где. Ведь мы сами себя обеспечиваем. Ничего не покупаем. Только излишки картофеля продаём, остального еле хватает. Но покупать – ни-ни.
     - Зато тихо, можно было сосредоточиться на молитве.
     - Так ведь жизнь в монастыре – это приобщение к молитвенной сосредоточенности, – со смирением сказал Димитрий. – А сейчас тем более. Пост Петровский идёт. – И неожиданно разговорился, словно прорвалось из груди то, что не давало ему покоя: – Господь говорит: «Кто хочет идти за мной, отвергнись себя». Человек не может молиться, если злопамятен и непослушен. А в миру невозможно молиться, когда вокруг тебя злоба, ложь, предательство. Нельзя быть монахом в миру. Не получится. Даже в монастыре с грехом трудно бороться. Есть притча. Жил в монастыре монах. Он исправно вычитывал молитвенное правило, не пропускал ни одной службы, соблюдал все посты. Но был у него грех. Хмурился монах, когда ему делали замечание. Однажды старец решил поучить монаха. Он спросил инока: «Послушай, когда ты молишься, ты какого Бога призываешь – Христа или Зевса? Как ты можешь целый день произносить имя Христа и при этом сердиться?» Монах устыдился своего поведения и не стал больше сердиться. Эта притча напоминает, насколько важна любовь к брату. Если любим брата, то любим и Бога. Благодать передаётся через смирение одного перед другим. Не могут люди называть себя православными, если нет у них любви друг к другу. Я только здесь стал исцеляться от ран, что нанесли мне в миру. – Димитрий замолчал, а затем задумчиво произнёс: – Мой духовный отец говорит: «Есть один большой грех у каждого человека, который приоткрывает его душу и впускает беса».
     Священник с замиранием сердца подумал: «У меня большой грех – материальное благо. Трудно пересилить себя и отказаться от него. А всё-таки нужно, нужно это сделать».
     - Разговорился я снова, м-м, – заволновался Димитрий. – Дали полчаса отдыха. Сейчас поедем на огород.
     - На каком-то транспорте?
     Димитрий кашлянул:
     - На повозке.
     - На повозке?
     - А что вы удивляетесь, отче? У нас, как в миру, автомашин нет. Кроме тракторов. Но они насельников не перевозят, а в поле работают.
     - Значит, у вас и лошади есть?
     - Есть. И конюшня есть. Без лошадей в монастыре не выживешь.
     - Большое у вас, видно, хозяйство. Монахи тоже работают или только молятся?
     - Кто схиму принял – только молится. Послушаний уже нет. А остальные трудятся. Монах без телесного труда, что птица с одним крылом. – Димитрий спохватился: – Сейчас ухожу, отче. Может, что нужно?
     - Хотел узнать…
     - Что? – встрепенулся насельник, готовый оказать помощь.
     - Где братия умывается? – смущённо проговорил отец Иоанн.
     Димитрий прыснул со смеху:
     - Батюшка не благословил часто мыться. Раз в неделю по талонам в баню ходим. Могу и вам взять талон на пятницу.
     - Спаси, Господи, – поклонился священник, – буду благодарен. – Сам же не понял, чем рассмешил хозяина кельи.
     - Но вам если нужно, – тихо сказал монастырский работник, – можете сходить в душевую. Ни у кого ничего не спрашивайте: меньше знают, меньше разговоров.
     - А ты сам – где?
     - Летом зачерпну пригоршню воды из пруда – умоюсь. Такая благодать! – трудник, казалось, светился изнутри. – А зимой потру лицо снегом – щёки загорятся. Бодрости прибавляется.
     - Так мы в детстве делали.
     - А Господь сказал: «Будьте, как дети». Дети и малым довольствуются.
     Иерей кивнул в знак согласия.
     - Отче, учтите, что в душевой очередь бывает, – перешёл трудник на прежний разговор.
     - Учту.
     - Очередь из женщин, – засмеялся Димитрий. – Утром не позже полпятого забегайте, потом женщины не дадут. У нас один брат как-то задержался, теперь стыдится ходить туда.
     - Откуда же у вас женщины?
     - Трудницы из Шамордино. В пятнадцати километрах женский монастырь. Да и в Оптиной тоже подвизались трудницы. Не хотят в Шамордино, – покачал головой, – им у нас хорошо. Отец наместник предложил им перебраться в Шамординскую обитель, так они его на коленях умоляли оставить их в Оптиной. Он побыстрее выпроводил трудниц, чтобы не искушаться.
     - Почему не хотят? Им же проще будет в женском монастыре.
     Димитрий тихо проговорил:
     - Идёт слух, что матушка игуменья очень строга с насельницами. – И чуть громче продолжил: – Есть мужские монастыри, где очень строгий устав, поэтому женщины не допускаются ни до каких работ, чтобы братья всё сами делали. А мы помогаем друг другу. Так ещё при батюшке Амвросии повелось. Мы шамординским сёстрам тяжёлую работу помогаем выполнять, они наш, братский, быт скрашивают. Наш духовник говорит, что только любовью спасается человек. Так батюшка Амвросий учил.
     - Да, тяжеловато будет, – испугался иерей необычных условий монастырской жизни. – Мы, мирские люди, привыкли мыться, когда захотим.
     - Смиряйтесь, отче, – кротко отозвался насельник. – У нас важно следить за душой, а не за телом.
     - Смирение на пользу.
     - Хорошо, хорошо, что вы это понимаете, – ласково проурчал трудник. – Сегодня у вас послушание, отче, поэтому можете кушать в трапезной. Но у нас все вместе не трапезничают. Сначала идёт монашествующая братия, затем мы, трудники, а после нас – паломники. Вы идёте с монахами. Не забудьте, с монахами. А там увидите, что и как. Простите меня, отче, – быстро поклонился он, – пойду на своё послушание. Пора. Без меня уедут, потом пешком придётся добираться десяток километров.
     - Извини, Димитрий, что задержал тебя.
     - Пойду, отче, – снова быстро поклонился трудник и поспешил к двери. – Сто ангелов вам в помощь. – Схватил кирзовые сапоги и шмыгнул в дверь.
     - Спаси тебя Бог, – вдогонку поблагодарил отец Иоанн.
     «Непосредственный, очень радушный человек. Широкая душа у Димитрия. Добрый монах выйдет из него. Тепло с таким рядом. Любого утешит, обогреет. Столько народу сейчас посещает святые обители, и такие, как он, своим примером смогут научить мирских людей жить чище, нравственнее», – подумал иерей.
     Непосредственность взрослых людей в миру – явление настолько необычное, что приравнивается к глупости. Быть самолюбивым до эгоизма, грубым до хамства, жёстким до жестокости стало обыденным делом и, самое страшное, – нормой поведения. А безразличие к вечным ценностям: любви, дружбе, верности – разве не чудовищно? Людям нужен ориентир – сияющий маяк в греховном мире, чтобы не пропасть в мрачном океане пороков. И этот маяк – Православие. Оно поможет одержать победу над хаосом в умах и вернуть русскому народу прежние основы – правду, любовь и верность.


     Отец Иоанн остался доволен литургией в Казанском храме и удачной «спевкой» с братским хором. Тишина царила в душе приходского священника. Вместе с приветливой братией он пришёл на обед в монастырскую трапезную. Длинной буквой «п» вытянулись застеленные скатертями  столы. Вместо стульев – деревянные лавки. На стене в массивной раме висела картина, изображавшая евангельский сюжет. Над полотном большими буквами на церковно-славянском языке было написано: «Насыщение пяти тысяч пятью хлебами и двумя рыбами».
     - Подойдите к трапезнику, – подсказали монахи, – он укажет ваше место в трапезной.
     - Где мне сесть? – смущаясь, спросил отец Иоанн. Он привык быть «головой» на  приходе в Фансово, привык к тому, что сам указывал «место» церковнослужителям. В монастыре всё изменилось.
     Трапезник*, молодой монах в опрятной рясе, предложил отцу Иоанну обедать с другими приходскими священниками за отдельным столом. Монахи, в рясах и мантиях, быстро и молча расселись за столами. «Значит, каждый из них знает «своё» место за определённым столом», – догадался паломник. 
     Не было отца наместника, и пищу благословил седмичный иеромонах, моложавый, среднего роста, в чёрной мантии и клобуке. Вместе со всеми отец Иоанн прочитал перед едой «Отче наш» и «Богородице дево, радуйся». В Петровский пост посередине всех столов над глубокими железными тарелками возвышались четырёх-пятилитровые, алюминиевые и старые эмалированные кастрюли с первым и вторым блюдами. В кастрюлях со вторым блюдом торчали алюминиевые ложки, маленькие ковши плавали в кастрюлях с первым блюдом и компотом. Красно-зелёный салат в двухлитровых кастрюльках украшал стол. Каждый мог налить себе в тарелку щей из свежей капусты, положить гречневой каши и салата из помидоров и огурцов, заправленных растительным маслом.
     Монахи не отказывались от пищи и питья. По учению святых отцов, чернецы не должны быть «телоубийцами», а исключительно «страстоубийцами»: истребителями страстей в себе. Поэтому иноки никогда не едят мяса, возбуждающего телесные страсти, во время разрешённых в миру периодов «мясоядения» употребляют молочную пищу и куриные яйца, в «дозволенные» дни – рыбу. Пост для монаха, как и молитва, – сильное орудие, укрощающее тело, дающее человеческому духу свободу, силу и чистоту.
     Отца Иоанна манила ёмкость с компотом. Но священник знал, что нельзя наслаждаться питьём прежде, чем не попробуешь щей и каши. Нельзя в пост искушаться и других искушать!
     Пока все ели, один из монахов – трапезник – выполнял послушание: громко читал житие святого. В монастыре даже за трапезой не забывают о молитвенном подвиге святых старцев, которые стяжали благодать Божью. Стремление к святости – цель жизни монаха.
     Евтеев, думая, что строгие к себе иноки и к нему будут требовательны, медленно черпал ложкой жидкие щи. Украдкой посматривал на монахов, сидящих за другими столами. Худые задумчивые монахи мало ели, движения их были осторожными: они слушали трапезника. Никто из них не смотрел в сторону приходских священников, которые проворно поглощали пищу.
     - Ешьте побыстрее, отче, – шепнул на ухо отцу Иоанну сидящий по левую руку батюшка плотного телосложения. – Монахи много не едят. На то они и монахи, – и налил себе компота в железную кружку. Сделав несколько глотков, снова шепнул: – Здесь человек следит за тем, как едят. Уже все поели. Щас благодарственные молитвы будут читать, а вы ещё кашу не ели. 
     Отец Иоанн протянул руку к кастрюльке с компотом. Зачерпнул ковшом ароматное  питьё и наполнил кружку. Отхлебнул тёплый напиток. Какая-то давно забытая детская радость выскользнула из сокровенных закромов души и озарила нутро. Священник не удержался и залпом выпил компот. Ложкой достал ягоды и фрукты, с удовольствием съел. Вкусно!
     Не успел отец Иоанн перевести дух, как все встали и повернулись к иконе Спасителя. Зазвучала благодарственная молитва, а затем величание Амвросию Оптинскому.
     День был в самом разгаре. Солнце трудилось, и монахи заторопились по делам. До вечернего богослужения в Казанском храме оставалось около четырёх часов, и отец Иоанн отправился в келью трудника.


     * Апостольник (церк.) – головной платок православной монахини с вырезом для лица. Платок ниспадает на плечи и покрывает равномерно грудь и спину. 
     * Исон (церк.) – выдержанный голос, который исполняется одной частью хора, в то время как другая группа певцов или солист поёт мелодию роспева.
     * Страсть (церк.) – сильное желание чего-либо, запрещённого религией.
     * Трапезник – монах, наблюдающий за трапезой.


      
     Светлана Грачёва
     Воскресенск
     2016 год