М. Ю. Лермонтов, Глава 38

Алексей Аркадьевич Столыпин (Монго) уехал из Пятигорска, как только окончил лечебный курс. Находился в полку, но вскоре подал в отставку. Во время крымской компании вновь поступил на службу, храбро сражался под Севастополем, участвовал в его обороне, за боевое отличие был награжден чином майора и золотым оружием. В тот же период у него обнаружились признаки чахотки.
Николай I отказал ему в выезде за границу. Согласие было получено позже благодаря лейб-медику Мандту, но было упущено время. В Париже Монго перевел на французский язык «Героя нашего времени». Хотел ли он этим загладить вину перед Лермонтовым или имелась другая побудительная причина, но Монго дал редакции основание написать: «Господин Лермонтов недавно погиб на дуэли». Это было первое печатное сообщение о дуэли Лермонтова.  В России истинная причина смерти поэта не упоминалась, как не упоминалось и о дуэли Пушкина. Умер Монго во Флоренции, в возрасте 44 лет.

Сергей Васильевич Трубецкой был выслан из Пятигорска к месту службы сразу после дуэли, а вскоре  переведен  в  Апшеронский  пехотный  полк. В 1843 году в чине штабс-капитана был «уволен за болезнью, для определения к статским делам». Несколько лет о нем ничего не было слышно, но в 1851 году он увез от нелюбимого мужа Лавинию Жадимирскую, которая в своё время отвергла ухаживания государя. Гнев Николая  был страшен! Он поднял на ноги всю жандармерию, и беглецов схватили под Тифлисом. Несколько месяцев Трубецкой отсидел  в Алексеевском равелине Петропавловской крепости, затем был отдан в солдаты с лишением титула, чинов и состояния. Эта трагическая судьба влюбленных послужила материалом для романа Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов». В 1854 году Трубецкого произвели в прапорщики, что давало возможность просить о помиловании. Сергей Васильевич поселился в своём  имении в Муромском уезде, где под видом  экономки стала жить вместе с ним  горячо им любимая Лавиния Жадимирская. Умер Сергей Трубецкой в 1859 году,  было ему 44 года. 

Михаил Павлович Глебов,  излечившись от ранения, отправился  на  Кавказ адъютантом командира Отдельного Кавказского корпуса. 28 сентября 1843 года в районе Ставрополя был захвачен горцами в плен и томился в плену два месяца. Генерал Нейдгардт подкупил горского князя, и Глебов был освобожден. В 1843-1845 гг. в Тифлисе Глебов встречался с Фридрихом Боденштедтом и Акимом Павловичем Шан-Гиреем, признавшись, что на дуэли Мартынова с Лермонтовым секунданты «отмерили для барьера 5 шагов, потом от барьера по пяти шагов в стороны, вручили пистолеты и дали сигнал сходиться». Глебов передал Боденштедту  17 стихотворений Лермонтова для перевода на немецкий язык, ––они впоследствии были утеряны. Ротмистр лейб-гвардии Конного полка Михаил Павлович Глебов заслужил на Кавказе множество наград, славу отчаянного храбреца и неустрашимого воина. 9 августа 1847 года был убит выстрелом в голову при перестрелке в осаде аула Салты. Было ему, как и Лермонтову, 26 лет. 

Руфин Иванович Дорохов продолжал служить на Кавказе в небольших офицерских чинах и погиб в 1852 году во время одного из сражений, изрубленный незаметно подкравшейся партией горцев. Очевидец рассказывал: «На моих глазах было, когда он погиб. Кстати, как удивлен я был, читая   “Войну и Мир” Толстого лет 30 тому назад! Ведь его Долохов написан с моего старого знакомого Руфина Ивановича Дорохова! Толстой мог знать его в самый последний год его жизни, так как Дорохов был убит  год спустя по прибытии Льва Николаевича на Кавказ. Но, несомненно, что все характеристические черты и особенности Долохова взяты Толстым с Дорохова. Да, это был человек даже на Кавказе среди отчаянно храбрых людей поражавший своей холодной, решительной смелостью».

Александр Иванович Арнольди участвовал в 1842 году в Ичкерийской экспедиции в составе Моздокского казачьего полка. Через год возвратился в Гродненский полк, прослужив в нем свыше двадцати лет. В 1849 году участвовал с полком в Венгерском походе. В 1877-1878 годах во время русско-турецкой войны командовал 4-ой кавалерийской дивизией и стал первым русским губернатором болгарской столицы Софии.

Александр Илларионович Васильчиков долгое время жил в благополучии,  родил троих детей, но когда в печати стали появляться статьи о дуэли Лермонтова с Мартыновым, забеспокоился. В 1867 году вышла книга А. Любавского «Русские уголовные процессы», где автор как опытный юрист добросовестно привел два варианта описания дуэли, воспользовавшись ответами Васильчикова и Мартынова на вопросы следственной комиссии. Васильчиков показывал, что один из секундантов подал знак рукою, и дуэлянты, по сему знаку сойдясь к барьеру, остановились. Мартынов же показывал иное: «он, Мартынов, первый подошел к барьеру, ждал несколько времени выстрела Лермонтова, потом спустил курок».
Публика заговорила об убийстве поэта, тучи над  Мартыновым и Васильчиковым сгущались. В 1872 г. князь поместил в журнале «Русский архив» заметку, в которой признался, не пощадив Мартынова, что Лермонтов не целил в него, и после сигнала Глебова к началу поединка остался стоять на месте.
В 1875 г. Мартынов умер. Васильчикова написал пространную статью, обеляя себя со всех сторон (бояться больше некого –– он один остался в живых). Первому биографу поэта, Висковатову, князь даже намекнул на два преступления, которые секунданты, спасая Мартынова, утаили от суда и потом всеми силами скрывали их: то, что стрелялись с пяти шагов, и что стрелять можно было трижды.

Николай Соломонович Мартынов был помещен на три месяца на гауптвахту в Киеве, после чего Киевская духовная консистория определила ему покаяние сроком в 15 лет. Но уже 11 августа 1842 года Мартынов подал прошение в Святейший Синод, ходатайствуя, «сколько возможно, облегчить участь». Синод отклонил просьбу, указав, что в случае истинного раскаяния Мартынова духовный его отец может и по своему усмотрению сократить время епитимьи.
Действительно, в следующем году срок был сокращен до семи лет. Тогда Мартынов обратился в духовную консисторию с «покорнейшею просьбою о смягчении приговора, о дозволении во время церковного покаяния иметь жительство, где домашние обстоятельства того потребуют». Просьба была удовлетворена.

«Мне случилось в 1843 году встретиться в Киеве с тем, кто имел несчастие убить Лермонтова; он там исполнял возложенную на него епитимию и не мог равнодушно говорить об этом поединке; всякий год в роковой его день служил панихиду по убиенном, и довольно странно случилось, что как бы нарочно прислали ему в тот самый день портрет Лермонтова; это его чрезвычайно взволновало» (А. Н. Муравьев).  Напрасно Муравьев поверил стенаниям Мартынова: Николай Соломонович отмечал роковую дату не панихидой по Лермонтову, а очередным прошением о сокращении срока покаяния.

Андрей Иванович Дельвиг тоже встречал Мартынова в Киеве: «У генерал-губернатора Юго-Западного края Бибикова было несколько балов, на которых танцевал, между прочим, Мартынов, убивший на дуэли поэта Лермонтова и посланный в Киев на церковное покаяние, которое, как видно, не было строго, потому что Мартынов участвовал на всех балах и вечерах и даже через эту несчастную дуэль сделался знаменитостью. Каждый век российской истории рождает своих геростратов. Кто-то из них поджигает, кто-то из-за угла убивает, кто-то разваливает государства».

«Мартынов обыкновенно ходил с какой-то дамой, не очень молодой, небольшого роста и достаточно черноватой; при них было двое детей. Об этом тоже ходили какие-то разговоры… Кстати, передам об одном случае с Мартыновым; о том рассказал мне мой отец, который, кажется, сам даже был свидетелем этого случая. После обедни в церкви Киево-Печерской Лавры митрополит Филарет вышел с крестом, к которому все стали прикладываться. Мартынов, перед тем разговаривавший  с  дамами, подошел за ними к кресту и, наскоро проделав подобие крестного знамения, хотел, в свою очередь, поцеловать крест. «Не так», — громко заметил ему митрополит. Мартынов сконфузился, но очень скоро перекрестился и снова наклонился к кресту. «Не так!» — снова сказал митрополит и прибавил: –– Спаситель заповедал нам креститься таким образом: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». При этом митрополит весьма истово перекрестился. Мартынов в свою очередь так же истово прочел молитву и перекрестился. Тогда святитель глубоко вздохнул и сказал: «Так». –– Дал поцеловать крест и удалился в алтарь. Об  этом  случае долго шумел в то время весь Киев» (А. И. Маркевич).

Было с чего шуметь: человек, который не первый год находился на покаянии, а значит, бывший на всех церковных службах, не знает, как правильно перекреститься и что нужно сказать, прикладываясь к кресту.  Как же смотрели за ним святые отцы?  И как же он «каялся»?  Такой лицедей не мог не убить Лермонтова. 

Лицедейство было, как видно, семейной чертой Мартыновых. То мамашины стоны о «прочитанных» письмах, то «княжна Мэри»; а 1852 году младшая  сестра Мартынова в разговоре с Я. К. Гротом утверждала, что Мартынов вынужден был выйти в отставку из-за дуэли с Лермонтовым.  Не много и лет прошло, чтобы ей  запамятовать.

В 1846 году Мартынов был полностью избавлен от епитимьи. За год до этого он женился на дочери киевского губернского предводителя. После Киева  поселился в Москве в отчем доме. Распинался перед москвичами о своей невиновности:  «Обиднее всего то, что все на свете думают, что дуэль моя с Лермонтовым состоялась из-за какой-то пустячной ссоры на вечере у Верзилиных. Я не сердился на Лермонтова за его шутки... Нет, поводом к раздору послужило то обстоятельство, что Лермонтов распечатал письмо, посланное с ним моей сестрой для передачи мне. Поверьте также, что я не хотел убить великого поэта: ведь я даже не умел стрелять из пистолета, и только несчастной случайности нужно приписать роковой выстрел»  (В передаче Ф. Ф.  Маурера, Петербургская газета. 1916 г.).

При посредничестве Васильчикова Мартынов записался в Английский клуб, где играл в карты и был, вероятно, счастлив встречаться с мужем Вари Лопухиной, который всей душой ненавидел Лермонтова. После выхода в свет романа «Герой нашего времени» Бахметеву казалось, что решительно все подозревают в Вере и ее муже Варвару Александровну и его, Бахметева! Биограф Лермонтова вспоминал, что однажды на вопрос, бывал ли он с женой на Кавказских водах, Бахметев пришел в ярость и закричал: «Никогда я не был на Кавказе с женою! Я был с нею больною на водах за границей, а никогда не был в Пятигорске или там в дурацком Кисловодске!»  Он заставил жену уничтожить подаренный ей экземпляр «Демона» и автопортрет Лермонтова. Варвара Александровна всё передала Верещагиной.

За годы совместной жизни супруги Мартыновы родили пять дочерей и шестерых сыновей. Мартынов несколько раз пытался в печати обелить себя. Злился, что слава Лермонтова растет с каждым днем, выходят книги в России и за границей, стихи его учат во всех гимназиях, готовится к постановке опера «Демон», романсы на стихи Лермонтова исполняют знаменитые певцы  –– русские и зарубежные.
И мертвый поэт торжествовал над ним!

«Мне было пятнадцать лет, и я был страшно поражен, что слышу о Лермонтове, как о лично знакомом говорящему… Я встречал Мартынова в Париже. Мы, тогда молодые люди, окружили его, стали дразнить, обвинять:
–– Вы убили солнце русской поэзии! Вам не совестно?!
–– Господа, сказал он, –– если бы вы знали, что это был за человек! Он был невыносим. Если бы я промахнулся тогда, то я бы убил его потом. Когда он появлялся в обществе, единственной его целью было испортить всем настроение. Все танцевали, веселились, а он садился где-то в уголке и начинал над кем-нибудь смеяться, посылать из своего угла записки с гнусными эпиграммами. Поднимался скандал, кто-то начинал рыдать, у всех портилось настроение. Вот тогда Лермонтов чувствовал себя в порядке…» (А. А. Игнатьев).

Молодой граф Игнатьев поверил, что Мартынов говорит искренне, и до конца своих дней ненавидел Лермонтова. Из уст его родственников, из уст его друзей и покровителей шла молва о несносном характере Михаила Юрьевича.

Владимир  Михайлович Голицын хорошо помнил Мартынова:
«Жил он в Москве уже вдовцом, в своем доме в Леонтьевском переулке, окруженный многочисленным семейством, из коего двое его сыновей были моими университетскими товарищами. Я часто бывал в этом доме и не могу не сказать, что Мартынов-отец как нельзя лучше оправдывал данную ему молодежью кличку «Статуя командора». Каким-то холодом веяло от всей его фигуры: беловолосой, с неподвижным лицом, суровым взглядом. Стоило ему появиться в компании молодежи, часто собиравшейся у его сыновей, как болтовня, веселье, шум и гам разом прекращались и воспроизводилась известная сцена из «Дон-Жуана». Он был мистик, по-видимому, занимался вызыванием духов, стены его кабинета были увешаны картинами самого таинственного содержания, но такое настроение не мешало ему каждый вечер вести в клубе крупную игру в карты, причем его партнеры ощущали тот холод, который, по-видимому, присущ был самой его натуре».

Умер Николай Мартынов в возрасте 60 лет и был похоронен в фамильном склепе возле подмосковного села Иевлево. В 1924 году в этой усадьбе разместилась колония для беспризорников. Прошедшие огонь, воду и медные трубы, колонисты дружно разорили склеп, изъяв то, что нашли для себя ценным, а кости Мартынова вместе с костями всех остальных, кто покоился там, утопили в пруду.