Правила и исключения 7

7.
Назавтра, уже в конце дня, после доклада в штаб о состоянии дел на батарее, Орлов столкнулся у своего КП с Осокиным.
– Товарищ командир, разрешите обратиться? – старшина старался быть подчеркнуто, почти гротескно, строгим.
– Ты, Василий, не нагоняй страх, – слегка снизил командир субординационный барьер, – опять задумал какую-нибудь диверсию против дисциплины?
– Да разве я на такое способен? Наоборот, я ее только укрепляю, – улыбался старшина.
– Как на этот раз?
– Мы тут в ходе наступления кое-чего подкопили, подсобрали ... В общем, предлагаем узким кругом отметить после ужина тактический успех. Можно расширенным составом, ... молодого комвзвода, наконец, посвятить ...
– Я вот тебе посвящу и расширю! Так расширю! Сам знаешь что...
– Да ладно, я и не настаиваю, – готов был замкнуться старшина, понимая, что теперь уж точно, нельзя будет устроить коротенькую скромную вечеринку.
– Знаю, не настаиваешь ... на спирту, а разбавляешь его, ... только когда очень грустно. А когда весело и так потребляешь.
Он уже собирался отправить старшину в расположение взвода, но тут вдруг что-то вспомнил.
– Ну-ка постой... А что вы там накопили? Давай-ка поглядим.
Запас у разведчиков оказался разношерстный, но для фронта вполне привлекательный, особенно, если учесть, что он был дополнением к рациону обычного пайка.
Помимо свежей зелени, пяти-шести яиц и картошки "в мундирах", а также "родной" американской тушенки, меню разведчики разнообразили "традиционными" для них немецкими рыбными и мясными консервами, жесткой немецкой колбасой и немецким же сыром. Разумеется, был и спирт, и даже бутылка какого-то, явно не немецкого, вина.
– И все? – комбат, остановившийся у входа, выглядел задумчивым и немного разочарованным.
– Чем богаты, – слегка обескураженно, понимая, что все это великолепие, по меньшей мере, может остаться ненужным, ответил Осокин.
Комбат, ничего не говоря развернулся, собираясь покинуть блиндаж, когда за его спиной раздался голос Егора Малинкина.
– Может быть, это ... может, подсластить надо? – сказал он, скорее, Осокину или про себя, но, возможно, надеясь, что и комбат успеет услышать. И Орлов, действительно, отреагировал: остановился, плавно повернулся в сторону стола.
В блиндаже все замерло. Комбат, постояв мгновение, решительно без приглашения присел за импровизированный стол и, жестким взглядом пронзив присутствующих, не успевающих уловить изменение настроения или, хотя бы, намерений командира, наконец, кивнул, предлагая присесть и хозяевам. Когда те торопливо-осторожно заняли места у закуски, Орлов нарушил неловкую тишину голосом, скорее настораживающим, чем примирительным:
– По пятьдесят грамм... За вас... За батарею... За нашу удачу! – отрывисто вытолкнул он обоснование происходящего, напоминающее тост. И более мягко, но очень всерьез, назидательно добавил:
– И потом хорошенечко всем этим закусили.
Малинкин поспешно, но ловко разлил спирт по кружкам, которые, приняв содержимое фляги, немедленно дружно столкнулись и мгновение поерзали друг о друга над фронтовыми яствами, а затем мигнули друг другу вытертыми донышками и вернулись, опустевшие, на свои места.
Орлов подхватил рыбешку из вскрытой немецкой консервной банки, удобно поместившейся на русском солдатском хлебе рядом с кудряшками эстонской петрушки, аппетитно откусил, наставляя:
– На меня не смотрим, налегаем на картошку, на яйца ... Конечно, было бы лучше, чтобы вы добыли яйца Щернера;  а еще лучше – Гитлера, но для восстановления сил и эти, куриные, вполне пригодны, – и ловко добавил на надкусанный хлеб два пластика сыра, заменивших исчезнувшую консервированную рыбку и петрушку.
Солдаты-соучастники внеслужебного ужина дружно и согласованно заскользили руками над столом, с благодарностью восприняли своеобразное благословение командира, который, между тем, продолжал:
– Ничего-о ... Не за горами время, когда соберем так всю батарею, – и, прожевав, добавил тихо, – не за горами, но за немецкой границей.
Он отправил, в рот остатки бутерброда, внимательно рассмотрев оставшиеся неровно валяющиеся колесики трофейной колбасы.
– Так что там ты, Егор, – небрежно бросил комбат Малинкину, – про сладкое заикнулся?
Малинкин, рот которого был занят одновременно картошкой, хлебом и немецкой колбасой, трудно перерабатываемой даже молодыми энергичными челюстями, постарался проглотить, все это, мешавшее с должным почтением и без неприличного перерыва отозваться на реплику командира. И от этого сержант чуть не подавился.
За подчиненного ответил Осокин.
– Уже чаю, товарищ командир?
– Пожалуй, без чая пока обойдусь, а вы меня чаем, что ли, удивить хотели? Или шоколадом немецким?
Малинкин использовал паузу с пользой, потренировав челюсти и до слез старательно проталкивая колбасу с хлебом в обработанный спиртом пищевод, промаргиваясь, наконец, ответил:
– Есть и получше кое-что, – и в ответ на поворот головы старшего лейтенанта в свою сторону, Малинкин вскочил, нагнувшись, шагнул в глубь блиндажа и вернулся через секунду с небольшой коробкой. На крышке были изброжены две толстые очень близко стоящие друг к другу башни в островерхих конусообразных колпаках-крышах, соединенные между собой коротким участком стены с проемом ворот.
Внутри оказались не то разноцветные большие конфеты, не то странные яркие маленькие фрукты, которых было не очень много.
– И что это? – грустнея поинтересовался старший лейтенант.
– Ну-у, ... надо попробовать! Так не объяснишь... – настороженно и загадочно заметил Малинкин.
– А вы пробовали... – безразлично отозвался командир, то ли спрашивая, то ли утверждая.
– Ну, ... я одну пробовал, – немного по-детски, предвидя нежелательный исход, большой сержант готов был принять на себя все невзгоды, которые сулило знакомство с немецкими лакомствами.
– По одной попробовали, – начиная понимать интерес командира, поправил старшина, – коробка сразу была раскрыта и неполная... Мы это еще перед последним наступлением нашли в блиндаже с фотоаппаратами.
Но командир батареи, похоже, уже не слушал, поднявшись из-за стола и направляясь к выходу.
– Минут десять вам на закрытие ресторана, – сухо сказал Орлов и добавил чуть теплее, – не давитесь, конечно, но и не засиживайтесь ... С огневыми, что ли, поделитесь... – и, перестав замечать все происходящее, бросил: – старшина Осокин! На минуту, – и вышел, оставив разведчиков без аппетита.
Комбат со старшиной отошли к лесной опушке и там, в относительной удаленности от батарейных забот и маршрутов недолго говорили. Орлов смотрел в сторону клонившегося к горизонту солнца, Осокин утвердительно кивнул пару раз, потом жестом руки выразил недостачу чего-то. Комбат подозвал ближайшего бойца и отдал очень короткое распоряжение, после чего тот побежал в сторону офицерского блиндажа.
Всего через две минуты, солдат подбежал обратно, доложил, прикладывая правую ладонь к пилотке, и сразу был отпущен. А к командиру батареи спешил, одергивая гимнастерку под ремнем и придерживая тяжелую кобуру на боку, младший лейтенант Зябликов.
Теперь они стояли втроем у начинающего желтеть высокого куста, обласканные вместе с ним еще достаточно добрым для конца августа солнцем и выглядели очень мирно. И вопрос, который они обсуждали, не касался тактики и борьбы с врагом, но, как и любой вопрос на войне, был ею обусловлен и таил в себе много неизвестности.
Впрочем, юный командир взвода задержался около комбата и разведчика ненадолго. Военная стройность его фигуры надломилась нерешительностью, а потом и вовсе приобрела детскую покорность. Он неловко что-то сделал у себя на поясе, как будто подтянул ремень и отошел не по-военному нерешительно. Похожие манипуляции у себя на поясе проделал и командир батареи, после чего, от него, кивнув о чем-то напоследок, отошел и старшина Осокин, руки которого были заняты.
Не прошло и десяти минут, как Осокин с Малинкиным, за плечами которого был не слишком объемный вещмешок, особо не скрываясь, но и не привлекая к себе внимания, выскользнули из расположения батареи.