Повесть о приходском священнике Продолжение LI

Дай каждому дню шанс стать самым сказочным в твоей жизни…
Для Бируте...


Бабы наши собрали нам неплохой провиант, составленный из огородины, консерваций и фруктов. Кто-то из прихожан подарил целую кипу книг, так что коротать вечера представлялось не скучно. С теплотой вспоминаются те дни нашего с Настенькой проживания в лесной сторожке. Воодушевленные рассказами о репрессированных христианах  поселенцах из книги «Отец Арсений», мы пытались представить, с какими трудностями приходилось сталкиваться людям, проживая в лишениях, порой на грани жизни и смерти. Я же продолжала испытывать себя всевозможными непосильными подвигами, как то: длительные молитвенные правила, установленные мной самой, без благословения батюшки, изнурение тела, строгие посты. Всё это я держала в тайне, не рассказывая отцу Александру. Боялась, если он узнает, то попадёт мне по полной программе. И Настеньке запретила говорить. Настенька настолько привязалась ко мне, что теперь попросту не представляла жизни без моего общества, а заодно во всём слушалась, не смея внести в нашу дружбу хоть каплю раздора.
Тем не менее моё блудное возбешение ни на миг не оставляло меня. Я по-прежнему страдала от похоти, неистово пыталась бороться с этим, только мало в чём преуспевала. Порой становилось страшно от одной мысли, которая возбуждала всё тело. Я, будто сумасшедшая, носилась по лесу, в кровь разбивая ноги, царапая руки и лицо о шипы терновника и боярышника. Рассказать бы всё отцу Александру, а я, глупая, убеждала себя: я сильная, сама справлюсь, всё превозмогу. Чем чаще так думала, тем сильнее возрастала моя гордыня, самомнение, сводя на нет все подвиги и старания.
С приходом зимы почувствовала, что в душе стало появляться гнетущее ощущение тоски. Я могла ни с того ни с сего погрузиться в унылое состояние, беспричинно плакать, сетовать на свою несчастную жизнь, чем немало пугала Настеньку. Когда та пыталась поддержать или утешить, то я взрывалась раздражением, грубо просила оставить меня в покое. Теперь уже получалось, что я ни в коей мере не помогаю Настеньке, а приношу вред и ей и себе. Но Господь милостив. Так долго продолжаться не могло.
Когда выпал снег, мы с Настенькой решили ходить крестным ходом вокруг озера с молитвой «Богородице Дево, радуйся». А чтобы придать нашему молитвенному действию аскетизма, решили подражать отцу Александру, то есть ходить по снегу босиком. Поначалу Настя наотрез отказалась это делать. Она глядела, как я морщась шлёпала по холодному крошеву, возбуждённо охала, без конца упрашивала меня вернуться назад или надеть сапожки. Первый раз я думала, что никогда не дойду. Уже на половине пути практически не чувствовала ног, но что поделать, — и вперёд, и назад одинаковое расстояние. А когда вошли в хижину, прильнула к тёплой лежанке и почувствовала такое облегчение! Ноги пылали жаром, а душа — необъяснимым огнём какого-то умиротворения и восхитительного подъёма. Вскоре Настенька принялась подражать мне. Так что бродили мы в снежных сугробах на пару. Через какое-то время наши ноги настолько привыкли к таким испытаниям, что особого дискомфорта мы уже не испытывали. Разве когда температура достигала пятнадцати градусов или больше, мы получали лёгкие обморожения, которые обжигали неприятной болью. Но и это не казалось для нас проблемой.
Неизвестно сколько бы продолжались наши похождения, только однажды произошло неприятное происшествие. В Крещенский сочельник мы с Настенькой, отстояв в Привольцах вечернюю службу, возвращались к себе в сторожку. Вообще-то, после вечерни в зимнее время мы оставались ночевать у тёти Гали или кого-нибудь из прихожан, так как службы заканчивались затемно, и в лес одним возвращаться было страшновато. А тут отважились на основании того, что я уговорила свою подругу искупаться в нашем источнике. Я слышала от многих прихожан, мол, Крещенской ночью на воду исходит особая благодать. Если искупаться с верой, получишь благословение Божье, а главное исцеление от любой болезни. Насколько правдивы данные рассказы, я не ведала, но вера во мне вспыхнула неистово.
Прибежали в сторожку, переоделись и сразу к источнику. С полчаса стояли, переминались. Отважиться плюхнуться с головой в холодную воду, да ещё при минус двадцать градусов, казалось совсем не так просто. Наконец я решилась первая. Настенька тут же за мной. Наш визг, наверное, слышал весь лес. Зато какое необыкновенное ощущение! Тело моментально стало лёгким, воздушным, словно оторвавшимся от души. Все переживания, проблемы забылись, перестали существовать, оставляя позади приторный привкус воспоминаний. Ах, как же хотелось, чтобы это состояние как можно дольше не покидало нас! Но, увы…
На следующий же день хиленькая Настя заболела воспалением лёгких. Несколько дней я пыталась лечить её, только всё напрасно. Нужно было срочно в больницу. Я думала, отец Александр просто разорвёт меня на части. Как же он ругался! А самое страшное, сказал, чтобы глаза его меня не видели, я создаю одни неприятности и всё такое... Конечно же, он был прав. Я так беспечно увлеклась таким непонятным для меня явлением, как христианская вера, что забыла все элементарные нормы, такие как послушание, благословение, смирение. Совершенно запутавшись во всём этом, я приобрела вместо добродетелей мерзкие страсти, а самое ужасное — гордыню, которая напрочь разрушала всё доброе, прекрасное в моей больной душе.
Несмотря на то что батюшка прогнал меня, я уходить совсем не собиралась. Немного пожила у тёти Гали, у себя на даче, аккуратно посещая каждое богослужение в Привольцах. Батюшка делал вид, будто меня не существует. Он не здоровался, проходя мимо, никогда не смотрел в мою сторону, не давал никаких послушаний. Несколько раз порывалась бросить всё и уехать в город. Но, как и раньше, что-то удерживало от принятия таких решений. И я убеждала себя, что так нужно для смирения. Видимо, душа ещё не совсем прогнила неприступной гордыней.
И тут, в прощеное воскресение после службы, отец Александр подходит ко мне и как-то так, сквозь зубы, говорит:
 — Почему ты домой не уехала?
 — Не знаю, — отвечаю. — Куда я уеду? Здесь теперь мой дом.
Он помолчал с минуту, затем говорит:
 — Послушай, Александра, есть к тебе просьба.
 — Какая?
 — Прихожанка наша, старушка Евдокия Ильинична, совсем уж сдала. Говорят, это благодаря ей нашу церковь открыли. Десять лет старостой служила. А теперь разболелась что-то. Видать, время пришло. Уход ей нужен, понимаешь? Она за лесом живёт, в деревеньке Анечкино. Из родственников только внук, да и тот где-то на севере. Я несколько раз писал ему, просил старушке помочь. А он отказался, мол, нет у него такой возможности, да и не нужна ему бабка, у него своих хлопот хватает. Так вот, к чему я... Может, пожила б ты с ней какое-то время? Приглянула бы за старушкой? Ты врач, человек вроде отзывчивый, добрый. Господь тебя за это милостью Своей одарит.
 — Хорошо, батюшка, — говорю. — Благословите.
 — Вот и чудесно. Бог тебя благословит.
Почему я согласилась? Даже не знаю. Несмотря ни на что, всё это время пребывания в Привольцах я словно существовала в ожидании какого-то чуда. Чего-то такого, совсем необъяснимого, что поможет определить дальнейший жизненный путь. Каждое событие я воспринимала как должное, как промыслительное действие, определяющее мою судьбу. И здесь я не ошиблась.
Евдокия Ильинична, — маленькая, сухенькая старушка с васильковыми глазами, длинным крючковатым носом и тоненькими руками, напоминала бабу Ягу из старых сказок. Подумалось даже, что вымотает бабка нервов немало. Старые люди очень часто бывают капризны, ворчливы, просто невыносимы. Но я очень ошиблась. Бабулечка приняла меня весьма ласково и гостеприимно. Целый вечер не переставала благодарить за то, что я согласилась за ней ухаживать.
 — Господь, тебя послал, девочка, — говорила она. — Милостив он ко мне, хотя грешница я великая, каких и нет уж на белом свете…
 Поразило её отношение ко мне, совершенно чужому человеку. Весь вечер и последующие несколько дней она не отходила от меня, ласково и участливо обхаживая. Её невостребованная любовь, искреннее человеколюбие нашли применение в моей особе. Это до глубины сердца трогало, заставляло восхищаться. Позже я узнала, что моя бабулька —  героический человек. Муж её погиб в финскую, оставив после себя двоих детей, к тому времени уже достигших совершеннолетия. С началом Великой Отечественной старший сын ушёл на войну в первые же дни. Прошёл героический путь до самой победы. А вот дочка пропала без вести при налёте фашистской авиации. Евдокия Ильинична никогда не верила в её гибель и до конца жизни молилась как за живую. Сама же в войну служила в разведке, в «Смерше», участвовала в задержании особо опасных диверсантов, самолично взяла в плен важного полковника СС, за что имела несколько орденов и медаль «За отвагу». Когда она рассказывала о своей службе, признаться честно, мало в такое верилось. Сухенькая, маленькая женщина в одиночку пленяет высокопоставленного офицера, чуть ли ни из комендатуры оккупированного города. А когда на 9 мая пришли солидные люди в штатском, вручили грамоту, медаль, поздравительную открытку и прибавку к пенсии, при этом упомянув о её подвигах, тут уж слов не нашлось от изумления.
Хорошо жилось с Евдокией Ильиничной. Сколько она помогала советами, ненавязчивыми наставлениями. Бывало, глянет в глаза — будто в самую глубину души проникнет. Улыбнётся, покачает головой и невзначай скажет несколько слов, от которых душа утешится. В первое время это жутко раздражало. Я же считала себя подвижницей... А оказалось, и молитва моя, и поклоны, и хождение в лёгкий одежде — никудышный фарс. Нету в душе смирения, искренней любви к людям, а главное — возрастающая гордыня, превращающая всю добродетель в ничто. Это величайший талант, приобретённый житейским опытом и духовной мудростью — точно заметить ошибку и неправильное устремление, ненавязчиво дать простенький совет, с надеждой уповая, что к этому совету прислушаются.
Словно родная стала для меня моя тихая, смиренная бабулечка. Имея 92 года, она выглядела подвижной, живенькой, хотя немощь иногда напоминала о себе. Раз в месяц батюшка приезжал к нам причащать Евдокию Ильиничну. В такой торжественный для неё день старушка будто преображалась. Становилась сосредоточенной, серьёзной, часто просила у меня за что-то прощения, кланялась и много плакала. После причастия запиралась в своей комнатке и выходила только на следующий день. Лицо её светилось радостью, глаза излучали невиданный восторг.
Почти год мы прожили с Евдокией Ильиничной. На минувшей страстной седмице бабушка сильно занемогла. Я делала всё, что в таких случаях требуется, но ничего не помогало. Как-то под вечер, в пятницу, она позвала к себе в комнату. Принялась благодарить, желать успехов в жизни, счастья, доброго здравия, просила молиться за неё после смерти. Тяжело заныло сердце. Поняла я, что бабулечка моя отходит в мир иной. Взяла её сухенькую, холодную ручку, прижала к губам, горько заплакав. Утром вызвали скорую, Евдокии Ильиничной совсем плохо стало. Скорая отказывалась ехать, мол, старуха всё равно умрёт, чего зря машину гонять. Может, они и правы были, только в тот момент я не знала, чем можно ещё помочь этому прекрасному и в тот же миг одинокому, всеми брошенному человеку. Пусть хоть в последние дни почувствует заботу о себе, ведь иногда так важно осознать, что ты не один, что есть кто-то, кто помнит о тебе, любит и заботится.
В пасхальную ночь я не пошла на службу. Сидела в больнице, хотя врачи уговаривали ехать домой. Евдокия Ильинична находилась в реанимации, состояние её было ни хуже, ни лучше. Под утро я отправилась на Святую гору. В последнее время часто бегала туда молиться. Там, блуждая среди развалин разрушенного монастыря, плакала и просила о благости Божьей. Конечно же, я понимала, что Евдокия Ильинична прожила долгую, хотя, быть может, не такую счастливую жизнь. Умереть на пасху, я читала, — особенная милость Господня, а для моей бабулечки — утешение. Это трудно объяснить, но в тот момент я молила Господа об утешении моей подопечной, а также о своей сиротской судьбе, дабы не оставил меня Бог, а направил пути по Своей Святой воле. Сколько времени прошло, не знаю. Но так блуждая в развалинах, случайно наткнулась на вас. Помните?
Я тут же вспомнил наш пасхальный обед с Айнарой, Алиной и Бабаихой у Святой горы. И как все тогда переполошились, когда я привёл к столу Алису!
 — Да уж, — заулыбался я.
 — Вы знаете, — продолжила Алиса, — когда неожиданно увидела вас на Святой горе, немного растерялась. Представляю, что вы обо мне подумали. Встретить в такой день в лесу, в таком месте странно одетую женщину…
 — Думал, либо привидение, либо невесть кто. После рассказов нашей бабки Бабаихи чего хочешь можно было ожидать.
 — Ваша галантность, искреннее участие поразило меня. Признаться честно, я тогда сильно озябла. Чашка чая, костёр оказались как нельзя кстати. Хотя ваши спутницы отнеслись ко мне весьма враждебно, я заметила в вас ту человечность, то сострадание, какое давно уже не встречала. Стало тепло даже не от чая или огня. Я увидела милосердное внимание, изначально заложенное в естество человека. Женщины восприняли меня как невесть кого, как что-то плохое, негодное, а вы вопреки общему мнению пригласили за стол, предложили угощения, уют возле костра. Вы не представляете, что это тогда для меня значило.
К вечеру Евдокия Ильинична умерла. Похоронили её в Покровском, на старом кладбище. Позже стало известно, что всё своё имущество старушка переписала на меня. После её смерти жизнь приобрела стремительные обороты. Вскоре в храме отца Александра я познакомилась с человеком, который предложил создать общий бизнес. Я продала квартиру в городе, кое-какую недвижимость, вложила все в проект, суливший неплохую прибыль. В дела этого проекта я особо вникать не стала, полностью полагаясь на порядочность и честность своего партнёра. Пока всё нормально, спаси Господи, раба божьего Евгения. Тем временем устроилась социальным работником, развожу одиноким бабулькам продукты, убираю в домах, делаю уколы, ставлю капельницы. Живу на даче в Покровском. К отцу Александру возвращаться не хочу, есть причины, о которых не стоит упоминать. Пробовала ходить в Сосновку, потом сильно пожалела. Вспомнила вашу, батюшка, непосредственность. Решила прийти сюда, авось снова не прогоните. Спаси Господи, не прогнали! Даже чаем напоили, как прежде.
Алиса нагнула голову, пряча застенчивую улыбку.
 — Да-а, — протянул я, облокотившись на стол, — после того, как я вас привёл к нашему пасхальному столу, там, на Святой горе, старуха Бабаиха весь мозг вынесла. Мол, зачем я к благословенной трапезе ведьму привёл. Напугали вы её здорово.
 — А что, я так сильно походила на ведьму?
 — Не знаю даже. Вряд ли я тогда думал именно об этом.
 — Вообще-то история одна со мной случилась. Это относительно ведьмы. Есть здесь, в Покровском, прохиндей один, Санька Бортник. Ходок ещё тот. Они с женой на пару выпьют с утра пораньше, жена на бочок, а он по бабам шастать. Как-то он забрёл к нам с Настенькой в лес с дружками. Смеркалось, я к озеру купаться пошла. Купалась совсем голая, по привычке. Тут компания эта, будто из-под земли выросли. Одежду мою забрали, стоят, пиво потягивают и ухмыляются. Испугалась я тогда сильно. Их трое, все здоровые мужики, похоть слюнями изо рта капает. Думаю, снасильничают и помочь некому. Не дай Бог Настенька услышит, прибежит и ей достанется. Стала молиться Пресвятой Богородице, мученицам Екатерине, Варваре и Серафиме, что в голову приходило. Молюсь, а сама на них смотрю, не моргая. Тут улыбки с их лиц исчезли, немного погодя замялись как-то, задёргались. Только Санька неуверенно зазывать стал, мол, выходи, погуляем, иначе силком из озера вытащим, тогда пощады не жди. А я стою, молюсь, души не чувствую. Тут Санька допил бутылку, ко мне полез. Я не растерялась. Думаю, так просто не дамся. Засунула руки в ил, хотела тины набрать и бросить, только вдруг корягу какую-то на дне нащупала. Выхватила её, с неё грязь в разные стороны разлетелась, а я ору:
 — Не подходи, пришибу!!!
Санька остановился, глазами захлопал, побледнел весь, словно привидение увидел. Дружки его бутылки побросали да наутёк.
 — Ведьма! Чур тебя, чур!!! — вдруг заорал Санька, да только его и видели.
Когда немного пришла в себя, вышла на берег, глядь, а в руке у меня коса, вся в тине, поржавевшая. Как она в озере оказалась, уж не знаю, но спасла она меня, это факт. Почему-то смех разобрал, когда представила забулдыг, увидевших, как я достаю из-под воды косу. Неудивительно, что наутёк пустились. А ещё подумалось, вот столько тут купалась, а могла ведь и ноги порезать, слава Господу за милость Его!
Санька всему посёлку раструбил, мол, в лесной чаще ведьма завелась, страшная аж жуть. Они с дружками еле ноги унесли, хотела косой зарубить. Наш-то народ охоч до всяких баек. Вот слово за слово и стала я ведьмой. И главное, люди настолько поверили в эти россказни, что переубедить никого нельзя. Хорошо, что время всё переводит в забвение.
 — М-да... Чудно вышло.
 Алиса немного помолчала, затем спросила каким-то безнадёжным голосом:
 — Ну так что? Не побоитесь взять в прихожанки такую вот ведьмочку?
 — Храм — это дом Божий. А Господь Христос не гнушался ни мытаря, ни блудницы, ни грешников. Кто я такой, чтобы определять, кому приходить к Нему, а кому нет? Если намерения ваши искренни и мысли чисты, то будем весьма рады видеть вас в нашей церкви. Тем более так уж сложилось, что приход наш составляет немало аутсайдеров.

Дальше будет....