Кремация

                Борька вытащил спецовку из шкафчика, разложил на сварочном столе. Первые утренние прикосновения к холодному и жирному на ощупь металлу всегда трудны. Надо собраться с духом.

                Рядом, на древнем школьном стуле с треснутой фанерной спинкой, застыло хвостатое чудовище: сиамская кошка, перманентно припорошённая металлической пылью и перепачканная графитной смазкой. Кошка сонно и зло оглядывает пустой цех. Воскресенье. У всех выходной. Вылизывать из шерсти техническую грязь она перестала давным-давно. И её можно понять. Толку-то вылизываться? Две минуты в цеху, и всё опять в этой дряни.

                Так противно влезать в комбез! Тонкая хэбэшка насквозь пропиталась потом и изнутри по фактуре как лягушачья кожа. Давно не стирал. Так ничего не  хочется! Воскресенье, все отдыхают, глушат пивас на природе, купаются. А ты вкалывай. Перила эти. Сдавать надо, да, но если б и не надо было, всё равно б работал. Второй месяц без выходных. Такая уж вышла нужда. Борькина девушка, Вера, на рынке мёдом торгует. Отпросилась как-то с работы пораньше, в поликлинику ей нужно было. Ушла – и забыла запереть витрину на замок. А соседки по павильону пронюхали это дело и весь мёд растащили. На тридцать тысяч. Конечно, никто ничего не видел, никто ничего не знает, но ясно же, что свои. Не сложилось на рынке у Веры, не приняли её там. Выпихивают. Вот и работает Боряха без выходных, чтоб и подружкин долг выплачивать, и с голоду ноги не протянуть. Ещё ж за съёмную хату платить надо. И по кредиту взносы – за курсы продвинутой медитации.

                Телефон подал голос. Вера что-то прислала. У Борьки радостно дрогнули уголки губ. Но тут же нахмурился, глаза потускнели. Сейчас не время для улыбок. При мысли о Вере. Скорее, время для серьёзных раздумий. Но что уж она там… Видео. Свинью забивают. Китайцы какие-то, что ли. Вот, блин! Опять пичкает его вегетарианскими ужастиками. Отложил телефон. Снова взял. Нет сил начинать работу. Посмотрим забой свиньи.

                Её шарахнули током, но что-то пошло не так. Свинья не умерла и даже сознание не потеряла. Задние ноги отнялись только. Вот она волочит тело, перебирая по полу передними копытами, и лицо у неё совершенно человеческое. В глазах шок недоумения: «За что?! Только вчера кормили, поливали из шланга, чистили щёткой, хвалили. Такие добрые, ласковые…» К свинье подбегает человек и бьёт её молотом в лоб. Она теряет сознание, валится набок. Человек бросает молот и всаживает свинье в горло нож – перерезает артерию. Она от боли успевает прийти в себя и жалобно стонет, ревёт, хрипит. Китаец наступает ей на грудь, чтоб в агонии не растащила кровавую лужу по цеху. Жесткач. Но Борян уже привык. Вера «ненавязчиво» пытается привить ему истинные ценности: любовь, экология, карма, единство с природой. Пока безрезультатно.

                С вегетарианством этим с самого начала беда. Работу замучились искать. Даже мёдом торговать пришлось уговаривать и вести долгие дискуссии с её там каким-то гуру, грёбаным веганом. Тот заладил: пчёл калечат, крылышки им повреждают и лапки, пчелиные матки проживают неполную жизнь, пчёл беспощадно эксплуатируют…

                Обалдеть! Пчёл эксплуатируют! А его, Боряна?

                Эх! И ведь вдвоём за два месяца могли бы выплатить. Но у Веры всё не слава Богу. Вчера ей фальшивую пятитысячную всучили. За банку мёда. И, конечно, пять тысяч после тридцатника – ерунда, но… Это уже ну просто последняя капля! Работаешь-работаешь, и всё как в бездну. И чем дольше она будет работать, тем больше будет расти долг. Она ж отмороженная, ничего тут не сделаешь. А если у них родятся дети? Ведь родятся же! И как она станет за ними смотреть? Она же проспит ребёнка, потеряет, или он под машину попадёт, в колодец провалится. Да мало ли? Кругом только смотри. А она такая рассеянная.

                Красивая, правда, зараза. И пахнет так… Ангелом пахнет. Остальные кто как – в лучшем случае мылом. Да чем бы ни пахли, против ангела все – просто животные. Борька уже попробовал. И не один раз.

                Больше всех понравилась из «Евросети» девчонка. Энергичная такая, целеустремлённая, дело своё знает. Карьеристка. Есть за что уважать. Личность потому что. Но лицо плоское, нос длинный, волнистый, кривой – на гусеницу похож; и ноги иксом. Предложил дружить – сказала: «Да на фиг ты мне дружить? Слесарь простой, ни цели, ни средств. Скучно!»

                Вот так. И ему с Верой скучно. И тоже весь интерес в одном только сексе. А с Евросетью наоборот. Трахаться – трудно и нервно. И даже немного противно. А общаться классно. Общаться и что-то ещё такое, на грани: когда она обнимает его сзади, и он не видит её лица, не чувствует запаха – только энергия рук, только голос: «Жизнь – такая радость!» Классно, да. Ему с ней. А ей с ним – нет.

                Борька подтащил тяжёлую лестницу к стеллажу с расходными материалами, поднялся на несколько ступеней и взял с полки диск на большую болгарку. Спустился. Лестница запрыгала на неровном полу. Тесно между сварочным столом и стеллажами, не развернёшься – бестолково всё как-то, ужас.

                Сел, стал закручивать диск. Во ВКонтакте недавно сразу в нескольких пабликах наткнулся на такой вопрос: «Чем бы ты занялся, если бы знал, что скоро умрёшь?» И ответил на него односложно и однозначно: «Ничем». Для него это было как дважды два: глупо чем-то заниматься, зная, что вот-вот сдохнешь. Прочёл ответы других и был реально удивлён: «Почему? Почему всех этих персонажей мысли о смерти подрывают действовать, раскочегаривают воображение? Ведь бессмысленно же? Я б напоследок хоть отдохнул. Подумал о чём-нибудь. О хорошем. Понимаю ещё, чем-то всерьёз заняться, если в запасе вечность. А так… чему-то учиться, над чем-то заморачиваться, что-то создавать – бесполезно. На это ведь уходит время – всё то время, в которое можно быть».

                Затянув диск ключом, Борька надел на голову прозрачный щиток, включил болгарку. Хищно рявкнула, дёрнулась. Набрала обороты и заревела ровно, спокойно. Примерился шлифовать первый шов. Сноп ярких искр брызнул широким веером, зажужжала машинка, мягко поплыла вдоль стального профиля. Запахло горячим металлом и жжёным графитом.

                Шлифовать Борька любит. Процесс спокойный, ровный, движения плавные. Знай держи болгарку покрепче, да следи за диском, чтоб не нырнул, не сделал канавы. И чтоб не закусило. Болгарка – зверь опасный, если диск закусит – разлетится, может и в горло отлететь или грудь разворотить. Не говоря уже о руках и ногах. Но когда привыкаешь к этому зверю, можно работать, отключая голову от реальности и думать о чём угодно. А думать – и значит жить. Жаль, что Евросеть этого не понимает: для неё жить – значит непременно валяться под пальмой на белом песке и заниматься самоуважением. Оно, конечно, неплохо, но перед этим придётся отдать большую часть жизни: работе, учёбе, нервотрёпке – отдать свою голову в ад напрокат. И зачем? Если б жертвы карьерного ада не смотрели на всех остальных с таким ядовитым презрением, то и мысли б ни у кого не родилось тратить жизнь на неврозы и пальмы с белым песком.

                А у Веры противоположная крайность: «Жизнь – боль!» и «Мы не должны себя насиловать, будем довольствоваться тем, что есть!» Хорошо, конечно. Можно сказать, девушка-мечта. Но. От разговоров с ней «о настоящем» Боряна каждый раз просто размазывает, он чувствует себя идиотской ошибкой природы, инвалидом духа! Вера такая великая, такая чистая и несгибаемая, такая духовная, мать её! А он – ничтожество просто. И ему приходится вкалывать, чтоб она, крутая, как-то выжила. Что-то имела поесть, во что-то одеться. А она его за это вдохновляет. Траву жрать, хитрые фиги пальцами крутить, смотреть в пустоту и ни о чём не думать. Чтоб соединиться со своим истинным «я». Каждый раз, когда она предлагает поверить в себя, полюбить себя, перечислить вслух, что в нём есть прекрасного – Борьке тупо хочется плакать. Реветь, как той свинье из ролика.

                «Уыу-уыу, уииииуууу…» – поёт болгарка. Искры по цеху разлетаются праздничным фейерверком. Огненные нити пучками. Яркий, длинный пылающий хвост. Будто комету в руках держишь. С металлом работать радостно. Не то, что с деревом: тюк-тюк, вжик-вжик – скука смертная. Если б не было такой работы, чтоб вот яркая-шумная, как Новый Год, и чтоб делать её можно было при полном умственном невмешательстве, Борька нормально жить не смог бы. В нищие подался бы. Или воровать пошёл. Потому что жизнь для него – не дело, а мысль и чувство. Жизнь не снаружи – внутри.

                Перила громоздкие, длинные. Не кувыркнёшь их, не подвинешь. Приходится самому кружить: то с одной стороны заходить, то с другой, кабель от болгарки  перекидывать туда-сюда. Удлинитель заносить с разных сторон. Ещё лестница эта мешается, то и дело задевает её Борька то кабелем, то мощным своим бедром.

                «А прекрасного во мне полно! – думает он уже с ожесточением. – Я понимающий, объективный, непредвзятый. Ласковый, нежный. Честный, искренний, не желаю зла, могу быть бескорыстным, иду навстречу, жертвую своим интересом. Понимаю, какими люди себя сами видят, чего хотят, стараюсь сделать жизнь окружающих лучше, всегда готов помочь. Создаю сказочное настроение и… эффект временной идеальности мира – пусть и обманом, но чем же ещё? Приходится врать, да. И Вере, и… Зато я умею смиряться и становиться кротким – без лицемерия! Я жалею людей, я люблю быть полезным, я стараюсь с каждым общаться на равных, уважаю людей – их свободу, разум, достоинство; я понимаю и чувствую красоту, я умею быть смешным и милым, умею упорно идти к цели… А ещё я умею меняться к лучшему – это важно…»

                В очередной раз задев лестницу, не заметил, как она забалансировала на месте и тихо-тихо начала падать. Как раз шёл от неё прочь, повернувшись к опасности беззащитным затылком. Болгарку не выключил – ну не на каждый же свободный шаг её выключать! Ещё немного – и успел бы. Но нет, не судьба. Лестница шарахнула самой верхней перекладиной точнёхонько по темени. Обрушилась всей своей нешуточной массой.

                Борька всхрапнул и поник, как гвоздика на подломленном стебле. Болгарка вгрызлась в штанину – распахала хэбэшку, кожу и мясо, кровища так и брызнула. Адская машинка съехала на пол и затормозила, протяжно взвизгнув. Высоко под потолком цеха заметалось эхо. И в погасшей голове у Борьки тоже что-то такое заколотилось. От макушки под череп и дальше, глубже внутрь – разлился холод. Немота ползла вниз, рывками, словно нервы – лески с крючками, и каждую секунду по несколько тысяч крючков вырывается из холодеющего мяса. Борька чувствовал, как тело кровавым туманом тает во тьме.

                Удивился: «Почему я всё чувствую и осознаю, а встряхнуться и встать – не могу?» Но тут же сам и ответил себе: «Потому что всё…»

                И будто внезапный порыв ветра рванул душу прочь из тяжёлого сонного тела. И Борька проснулся. Опрокинувшись навзничь и раскинув руки, полетел во тьму. Будто Господь под мышки подхватил. И не страшно. Только жалко. Смысла жалко. Который так и не нашёлся, не пришёл. Не спеши, Господи, ну пожалуйста, не спеши, повремени хоть чуть... Хоть попращаться. С Землёй.

                Но вместо Земли во тьме зависла полая сфера голубоватого света. Земли нет. Только небо. Голубое прозрачное небо. Под ним пустота и над ним пустота. Без конца и края.

                «Ну хоть с Верой проститься! – отчаянно затосковал Борька. – Я ведь её чуть не…»

                И вот она, Вера. Будто услышала. Лицо застыло, глаза блестят в  бесконечность, в туманную даль. Зрачки утопают в разверзшейся бездне. Миг – и взгляд Борьку поймал. Её внезапная улыбка – словно побеждает смерть и боль. В зрачках вспыхнуло по звёздочке. И кончики бровей затрепетали.

                Борька чувствовал каждым гаснущим нервом, как растворяется в обжигающей ледяной тьме, но взгляд Веры – такой напряжённо реальный, что на нём можно развесить мокрые одеяла, и он даже не дрогнет. Этот взгляд его мягко, пружинисто остановил.

                Борька ощутил толчок и внезапный зуд, вибрацию. Вся тьма заходила ходуном, мелко дрожа и крича.

                Ледяной иероглиф. В сумеречной мути перед глазами. Борька попытался его смахнуть – не получалось. Тук… Тук-тук… Что такое? Ох, да это щиток. Он по щитку бьёт рукой. Он ожил, тьма расступилась и отпустила его! А вибрирует – телефон в кармане спецовки.

                Достал, ничего не видя ещё, наугад мазнул пальцем по сенсору:

                – Вера!

                – Какая, мать твою, Вера? Это Кеша. Петров.

                Борьку прямо сквозь пылающую дыру в голове ударило разочарованием. Кое-как сел. Сфокусировался на ране: кожу сильно сняло, чулком слезла чуть не до колена.

                – Петрентий? У меня тут авария. Я болгаркой, по ходу, зарезался.

                Под снятой кожей колыхался, ритмично вздрагивал – багровый студень. Перетянул ногу распоротой штаниной: просто накрутил ткань на палец, как жгут, и зафиксировал.

                Менеджер Петрентий, Кеша Петров, проявил заботу слегка раздражённо:

                – Чтоб тебя. Обязательно в воскресенье?

                – Я сдохну сейчас.

                – Не сдохнешь, я рядом. Минут пять поспасайся сам… А крови много? Глянь там, чё на сиденье бросить. Чистое чтоб и чтоб не жалко.

                – Ага.

                Борька грустно спрятал телефон обратно в карман и крутанул штанину ещё разок. Боль щипучая, будто всего лишь отхлестали крапивой. Больнее глазам – смотреть на кошмарное месиво. И Борька закрыл их, привалился к сварочному столу и стал ждать. Вспомнил тот миг, когда в его забытье ворвалась Вера. Позвонить? Неохота. Тяжко. Почувствовала? Или это бред всё? Страшно обмануться. Ведь если она его, в самом деле, спасла, то как её бросить теперь?

                Петрентий явился быстро, кинул в машину лист целлофана в полтора человеческих роста длинной, подтащил Борьку и усадил.

                – Слышь, да у тебя башка, в натуре, пробита насквозь! Мозг через дырку видно!

                Боряна мутит. Боль накатывает волнами – он замирает, тихонько дрожа и цыкая:

                – Ц-ссс… В-видно и видно. Главное – живой.

                Уже ясно, что всё фигня и всё кончилось. Смерти не будет.

                «Нет, – решил Борька, – ничего-то она не почувствовала. Это душа моя за неё цепляется, за образ ангельский. А настоящий ангел делом занят».

                Петрентий нервно прокашлялся:

                – Чё, в туннельчик слетал? Как оно там? Свет в конце видел?

                – Видел.

                – И как?

                Борька вспомнил. Веру и её взгляд. Гаснущее во тьме тело. Вспышки души, сгорающей в невыносимо белом Ничто.

                – Что свет, что тьма – н-никакой разницы. И в чём растворяешься – т-тоже пофиг. Что тьма от тебя ничего не оставит… что свет. Всё е… едино.

                – Ну ты даёшь. Слушай, ты бледный весь, капец. На вот…

                – Что это?

                – Печень жареная. Я себе брал…

                Борька развернул бумажный пакет, заглянул и  тут же отпрянул. Схватил себя свободной рукой за рот – не справился и, изогнувшись, блеванул в окно.

                – Это от сотрясения, – сказал Петрентий. – По дороге домой съешь. За тобой приедет кто?

                Кулёк у Боряна в руке лопнул, и пара кусков из него выпала на пол. Борька отстегнул ремень безопасности. При каждом движении его била дрожь, но он всё равно нагнулся и поднял, положил куски обратно в пакет.
                Петрентий застонал:

                – Ну куда в пакет… Совсем уже, что ли?

                Лицо у Боряна потекло, как переспелая груша. Детским стало, обессилило.

                – Я н-нет, я п-похоронить…

                – Кого? – обалдел Петрентий.

                – С-свинью.

                – А если это корова?

                Борька судорожно обнял себя и задёргал подбородком.

                – Таа.. т-тогда ангела.

                – Чё? – манагер даже остановил, чтоб заглянуть Боряну в глаза.

                – Ангела. У к-каждого… животного… есть свой... Я т-теперь точно знаю.

                – Капец. И зачем?

                – Что зачем? Х-хоронить или ангел?

                – Ну, допустим, хоронить. Хотя про ангела тоже прям огонь.

                Борькины плечи вздёрнулись. Он совсем посерел и весь дрожал.

                – Ш-штоп не участвовать бъ.. больше… ни в чьём страдании, – судорожно выдавил он из себя сквозь озноб.

                Кеша завёл движок, и они поехали дальше.

                – Ну, в этом хотя бы есть смысл. И, кстати, насчёт огня: лучше кремируй. Всё-таки ангел.