ВОСПОМИНАНИЯ
Тетрадь №3
г.Брест Июнь-Июль 1962г.г
СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ
1-3
Через день, после отъезда Перевалова в тайгу к нам нагрянули 5 человек колчаковских милиционеров, приехавших из Ужура. Они были вооруженные только наганами и шашками, но и винтовками. Один из них остался сторожить в ограде, другой – в сенях, трое с шумом ворвались на кухню. Среди них был и тот, который по поручению Голощапова позавчера предупредил Михаила Харитоновича необходимости скрыться. За старшего у них был мордастый и усатый верзила с грубым голосом, который, влетев в дом, заорал:
- Ни с места! Встать! Кто здесь хозяин? Ты? – спросил он, тыча пальцем в сторону отца, единственного мужчины в доме в это время (если не считать меня, конечно).
Отец, не поняв вопроса, и, как все плохо слышащие люди, приставил к уху ладонь лодочкой, спросил:
- Ще говорите, господин начальник?
- Ще, ще! – передразнил его усатый верзила. – Ты хозяин, спрашиваю?
- Нет, ваше благородие, - ответила тетка Елена, - Это наш работник. Он глуховат, не слышит.
- Работник. А где твой муж – хозяин? – спросил у нее усатый.
- ЕЕ муж Степан умер три месяца тому назад. – ответила тетка Аграфена, а хозяином является мой муж Иван, которого вот уже целую неделю нет, в тайгу поехал ореховать.
- Кто еще из мужчин есть в доме? Где они? Где еще один ваш работник Петров? – спросил опять усатый, заглядывая на печку и полати.
- Нету, ваше благородие, нету. – ответила тетка Елена. – Жил он у нас осень, нанимали его на страду. А вчера рассчитался и уехал домой.
- Врешь, сука! – заорал усач, неприлично выразившись. – Захаров, Вавилов, обыскать весь дом.
Два милиционера приступили к обыску. Обшарили все углы на кухне и в комнате, заглядывая под койки, слазили в подполье. Потом вышли в ограду, видимо, осмотрели все дворы, баню, клетушки. Вернувшись в дом, милиционер, который был у нас позавчера и предупредил Перевалова, доложив усатому, многозначительно посмотрев на нас:
- Кругом обыскали. Так что никого нет.
- Удрал сволочь! – зло выкрикнул усатый.
Потоптавшись еще некоторое время и изрядно поматюгавшись, усатый и другие четыре милиционера ушли. А вся семья облегченно вздохнула.
4-5
Прошло около недели, а Иван Николаевич все не приезжал. В доме уже начали сильно беспокоиться. «Не стряслось ли что?» задавали друг другу вопрос. Особенно волновалась тетка Аграфена. Но вот как то под вечер к доме подъехал наш дядя Иван. Я побежал чтобы открыть ему ворота ограды. Он въехал. Кошевка была нагружена несколькими мешками, которые были вынесены в сени. Иван Николаевич вошел в кухню и весело сказал:
- Здравствуйте. Ну как тут без меня хозяйничали? Поди скучали? Все ли в порядке7 все ли здоровы? А где Минька, Николай?
Засыпал он вопросами. Чувствовалось, что дядя Иван изрядно под хмельком и в хорошем настроении. Радостная тетка Аграфена хлопотала у печки и с самоваром.
Вдруг открывается дверь и входит гость… соседушка, кулак Тихонов. Войдя, истово перекрестился и своим отвратительным голосом с хрипотцой сказал:
- Здравствуйте хозяева и хозяюшки. С благополучным приездом тебя, Иван. Ну, как, удачно ли поореховался? – ехидно прищурившись, спросил он и посмотрел на стол, на котором насыпаны были кедровые орехи, а вокруг стола сидели мы и грызли их. Особенно старались мы с Феклушей.
- Спасибо, Кузьмич, за внимание. А поореховал хорошо. Потрафило напасть на хороший кедрач. Только больно далеконько пришлось ехать за ним, аж за Парную.
- Так, так. Говоришь, Иван, потрафило? – опять с ехидцей спросил Константин Кузьмич. – Может быть, мне продашь для магазина? Или сами кушать будете? У вас ведь орава то большая. Что-то не все дома?
6-7
Иван Николаевич не стал дразнить этого паучка и спокойно ответил:
- С удовольствием бы, Кузьмич, продал тебе орехи, да не могу. Два куля уже запродал Марьясовским, задаток уже получил. Один куль надо в Ужур дружкам отвезти. Ну и себе надо оставить. Вишь, как девки да ребятишки нащелкивают орешки.
Тетка Елена освободила местечко за столом и пригласила:
- Константин Кузьмич, присаживайтесь с нами, пощелкаете орехи. Правда надо бы их подсушить, а то мягкие не так вкусные.
- Благодарствую, Митрофановна, отщелкался., зубов нет. – буркнул Тихонов и стал собираться уходить, надевая шапку.
- Куда же вы, Константин Кузьмич, уходите? – спросила тетка Аграфена.- Сейчас чай пить будем. Присаживайтесь.
Но тот буркнул: «Спасибо», вышел. Когда он ушел, Иван Николаевич, сказал:
- Ишь, ты. Хитер Кузьмич. Орешков ему надо. Пришел проверить действительно ли я ездил ореховать. Ладно. Ну его к такой матери. Груня, давай будем ужинать. Жрать хочу. А ты, Адамаша, сходи сейчас найди Миньку или Николая. Надо очень.
Я пошел к Митьке Максимову, у которого и оказались обои братья Переваловы. Последние дни они у нас дома редко бывали. Днем рыбачили на озере, а ночевали у кого-нибудь из дружков. Делалось это в целях предосторожности. Правда Николай, чаще чем Минька, бывал дома. Ведь он любил нашу Грушу. Они хорошо дружили.
8-9
Когда Переваловы пришли, Иван Николаевич передал им указание Михаила Харитоновича: «подготовить все к выступлению».
- Наконец-то! – весело сказал Минька – Будет дело, а то сидим, как суслики в норе. А всякая сволочь ползает. Будем ее бить.
- Вот что, ребята, - сказал Иван Николаевич, - через день я опять поеду в тайгу, а через несколько дней со мной приедет Михаил Харитонович. Там в тайге он подготавливает базу, чтобы перезимовать с отрядом. С ним действуют человек шесть Парнинских и Думских парней, скрывающихся в тайге от колчаковцев. Мы поедем туда с Николаем Васильевичем на двух парах лошадей. Надо завезти на базу побольше рыбки. А от туда привезем орехи. А вам бобы, - обратился он к женщинам – надо к нашему отъезду напечь хлеба и приготовить другой продукции. Кроме того, разнесите среди баб соседей слух, что мы с Николаем поехали менять рыбу на орехи.
Сидели за столом, щелкали уже поджаренные на сковородке в печке орехи. Обсуждали какого бычка и сколько баранчиков зарезать. В это время пришел Николай Васильевич со своим сыном, моим дружком Федькой. Беседа продолжалась. Иван Николаевич спохватился:
- Еще есть одно поручение Михаила Харитоновича. Надо отвезти его записку в Ужур Голощапову. Вот кого бы туда послать? Придется Адамше поехать. Он уже бывал у Матвея. Но кого еще с ним послать?
Тут подал голос мой дружок Федька:
- Дядя Иван, я поеду с Адамом.
10-11
- Тятя, можно мне поехать? – спросил он своего отца.
Взрослые засмеялись: «вот два мужичка, два дружка». Дядя Иван посмотрел на меня, на Федьку, подумал и сказал:
- Ну, что ж, поезжайте вы двое. Поди справитесь. Как думаешь, Николай? – обратился он к Николаю Васильевичу.
- Пусть едут. – ответил тот. – Справятся. Даже лучше, что они. Что ж с них, парнишек, спросит кто.
- Решено, дружки – сказал дядя Иван – Помогайте хорошему делу. Повезете в Ужур для продажи куль орехов. Так то лучше будет. А ко мне Николай, уже соседушка на орешки приходил, - обратился он к Николаю Васильевичу. – Костя Тихонов попроведал.
- Вот сука! – зло выругался Николай Васильевич. – Так и юлит, так и нюхает.
- Знаешь, дядя Иван, кого я первым угроблю при выступлении? – спросил Минька – Этого паука Тихонова.
- Нельзя, Минька, этого делать. – ответил Николай Васильевич. – Их здесь, этих Тихоновых, вокруг нас целый рой живет. Тронь одного, все поднимутся и нашим семьям не сдобровать.
Взрослые разговаривали, а мя с Федькой уединились в уголок и радостные, что завтра поедем в Ужур, обсуждали, каких лошадей запряжем. Решили: нашего гнедка, а ихнего буланого.
На завтра утром Федька привел буланого, запрягли мы пару, в кошелку наложили сена, чтобы мягче и теплее было сидеть. Дядя Иван и Николай Васильевич вынесли куль с орехами, положили его в кошелку. Мы потеплее оделись.
12-13
Я на груди, под рубашку, положил записку Михаила Харитоновича Голощапову. Уселись поудобнее и тронули свою пару. Лошади дружно бежали, а мы с Федькой, беседу вели. Попробовали орехи щелкать. Но бросили это занятие. Руки мерзли. За длинную дорогу о чем только мы два дружка не переговорили. Но главная тема разговора была о партизанском отряде, о предстоящем его выступлении. Мы тоже хотели «выступать» и спрашивали друг друга «возьмет нас в отряд Михаил Харитонович или не возьмет?». И доказывали: «А я бы дал». «Вот и я бы дал». «Мы бы показали».
Так, в разговорах да в спорах, незаметно прошло время. Приехали в Ужур. Остановились опять у Ефима Гавриловича. Он был дома. Я сказал, что привезли продавать куль орех. Он ответил:
- Это хорошо. Мы их живым манером продадим купцу Зимину. Рыбу вашу я удачно продал тоже ему. Нук, что ж, поехали.
Я, взял в доме ведерко, в которое с Федькой насыпали из куля орех и отдал хозяину. Купец Зимин жил дома через два. Внизу двухэтажного деревянного дома размещался магазин. Ефим Гаврилович договаривался с купцом об орехах, которые мы затем и внесли в магазин. Я получил деньги, за вычетом стоимости взятых сладостей. А на квартире, Ефим Гаврилович, передал мне деньги за проданную рыбу. Весь этот бумажный капитал, завернутый в тряпочку, я положил в карман.
Ефим Гаврилович пригласил нас с Федькой пообедать. Мы не отказались. Аппетитно покушали. И я побежал к Голощапову. Он оказался дома, пришел обедать. Я передал ему записку Перевалова. Прочитав ее, Голощапов сказал:
14-15
- Скажи Ивану Николаевичу, пусть передаст, что все будет готово.
Я стал прощаться. Голощапов пригласил меня покушать, но получив мой ответ: «спасибо, сыт», сказал:
- Ну что ж, ямщичек, счастливого пути. Ни пуха ни пера.
Покормив лошадей овсом и напоив их, мы с Федькой, через час выехали из Ужура и вечером приехали домой.
На следующий день, нагрузив два паровых воза рыбы, мяса, хлеба, Иван Николаевич и Николай Васильевич выехали в тайгу. А Николай и Минька Перевалов, Сидор, Мустафа, Иван Микичур и его два «работника», Митька Максимов и другие товарищи из актива «кирпичников» развернули кипучую подготовку к выступлению отряда. Оружие, закопанное в землю на Косогольском полевом стане, было перевезено в село. Его привели в порядок, почистили, смазали, шашки наточили. Привели также в порядок лошадей и седла для будущей Минькиной кавалерии
Как раз в эти дни приехал из Итата брат Переваловых, Тарас с пятнадцатилетним сыном Степкой. Они тоже привезли кое–какое оружие: ручной пулемет, несколько винтовок, патроны.
Степка Перевалов, похожий на своего дядю, младшего Михаила, такай же черный жучек, оказался хорошим артельным, очень энергичным парнем. Мы с Федькой быстро подружились с ним. Прожили они у нас дня три.
Как то днем, вернулись из тайги дядя Иван и Николай Васильевич. Встречающимся соседям они хвастались удачной поездкой на орехи. Несколько мешков их было продано «соседушке» Тихонову Константину Кузьмичу.
16-17
Михаил Харитонович днем не приехал в село. Он, не доезжая верст шесть до села, остался у знакомых в деревне Мажары до вечера. Поздно вечером, когда он приехал, опять в бане, только на сей раз не в нашей, а у Николая Васильевича, состоялось еще одно совещание. И опять мы, три дружка – я, Федька, Ефимка и в придачу нам Степка Перевалов были дозорными.
На совещании договорились этой ночью большей части людей, без особого шума с оружием в руках, но, особенно не показывая его, перебраться на 10 верст ближе к Ужуру в деревню Локшино и там, тихо передневать у знакомых. А остальные, в том числе Михаил Харитонович, подъедут туда назавтра вечером, чтобы ночью, неожиданно нагрянуть в Ужур и разделаться с тамошней колчаковской милицией и еще кое с кем.
Совещание кончилось. Михаил Харитонович никуда не пошел, остался ночевать и дневать в бане. А отрядники, приступили к выполнению приказа своего командира. Миньке Перевалову, срочно нужно было побывать в ряде мест села, чтобы собрать своих боевых дружков из местной молодежи. Он велел мне запрячь в легкую кошевку бегунца рыжика. Когда я это сделал мы с ним поехали по селу. Побывали около домов 6-7. я был с лошадьми, а Минька заходил в дом и давал соответствующие указания. Покончив с этими разъездами, мы ехали по улице домой. Минька потихоньку запел: «Смело товарищи в ногу». Потом сказал мне:
- Ну вот, Адам, мы и выступаем в бой. Как хочется сейчас зайти вот в этот Ивановский дом (мы проезжали мимо дома купца Ивана Белошапкина, у него было два женатых сына. На селе, в отличии от других Белошапкиных, их называли «Ивановские») с гранатой и стукнуть, чтоб черепки полетели. Но приказано без шума.
18-19
- Минька, - обратился я к нему, - возьми меня с собой в отряд. Ты видел, я умею стрелять.
- Ну что ты. Нельзя. Ты еще маленький. – ответил Минька. – Наш племяш Степка тоже просился в отряд. Ему уже 15 лет. А отказали. Рано еще.
«Не выходит» - подумал я – Ну ничего, я еще завтра у Михаила Харитоновича попрошусь».
К утру, все кому надо было, в том числе Минька и Николай Переваловы, выехали из села. Утром я в школу не пошел. Получил задание: вместе с Федькой, Ефимкой и Степкой играть на улице в клюшки, кататься на коньках и смотреть в оба, а когда надо свистнуть. Мы охраняли до вечера Михаила Харитоновича и других.
Днем, договорившись с Федькой, зашли в баню и стали настойчиво упрашивать Михаила Харитоновича принять нас в отряд. Он не смеялся над нами, а вполне серьезно сказал:
- Нельзя, ребятки, молодые вы еще. Вот подрастете, успеете еще повоевать. Сейчас мы за вас повоюем. А вы в меру своих силенок помогайте нам здесь. А тебе, Федя, - сказал Перевалов, улыбаясь, - как единственному в доме мужчине, охранять и содержать мать и сестер.
- Почему, единственному? – спросил Федька. – Ну тятя уйдет в отряд. Так остается еще мой брат, Витька.
- Виктор идет с нами. – ответил Перевалов. – Уговорил он нас с отцом.
- Вот, вот, - обиделся Федька, - Витьку берете с собой, а я оставайся дома.
- Но ведь Виктору, милый мой, - сказал Перевалов, - скоро уже 17 лет, а тебе только тринадцать.
Вышли мы с дружком из бани опечаленные.
20-21
- Да, - сказал я, - Не вышло и здесь.
- Вот черт, Витька, - ругался мой дружок, - уже успел подмазаться к тяте и Михаилу Харитоновичу. А ведь ничего мне не говорил. Хитрый.
Вечером из села выехали Михаил Харитонович Перевалов, Николай Васильевич Белошапкин и его сын Виктор, имеющий от роду 16 с половиной лет, Иван Макарович Микичур. Повез их на паре лошадей в розвальнях Егор Васильевич Белошапкин (брат тетки Аграфены). Наш дядя Иван – Иван Николаевич Белошапкин – остался дома. Его тоже, как и нас с Федькой, не взяли. Только нам с Федькой отказали, потому что мы маленькие, а дяде Ивану – потому что он стар – ему уже под пятьдесят лет. Вот ведь беда то какая: не знаешь когда родиться – и поздно плохо и рано не хорошо.
На следующий день рано утром из Корнилово в Итат к себе домой выехал старший брат Переваловых Тарас и его пятнадцатилетний сын Степан. Эта встреча четырех братьев была последней.
Месяца через два после нее в дом Переваловых в Итате нагрянули колчаковские каратели, чтобы арестовать Тараса. Он оказал сопротивление им, застрелив одного из карателей, кинулся бежать, пытаясь скрыться. По нему открыли стрельбу. Получив тяжелое ранение, обессиленный Тарас упал и был схвачен карателями. В этот же день озверевшие колчаковцы, не добивая его, живым закопали в землю. Так, мучительной смертью погиб мужественный человек Тарас Харитонович Перевалов.
Дня через два-три до нас в Корнилово дошел слух, что партизанский отряд Перевалова сделал удачный налет на крупное село Ужур. Расколошматил там большой гарнизон колчаковской милиции, захватил много оружия и боеприпасов. Затем отряд, значительно пополненный в Ужуре, не менее удачно совершил налет на экономию помещика Четверякова в 25-километраз от Ужура (ныне Ужурский овцеводческий совхоз). Уничтожив вооруженную охрану, отряд захватил необходимое количество лошадей. Затем отряд Перевалова направился в тайгу на заранее подготовленную базу, чтобы провести остаток зимы, а весной развернуть широкие действия. Удачному налету на Ужур в значительной степени способствовал Матвей Голощапов, который после этого вступил в отряд, сняв теперь уже ненужную форму колчаковского милиционера.
22-23
Вместе с ним стал партизаном и тот милиционер, который делал у нас в доме первый обыск.
Наряду с такими радостными вестями в село Корнилово дошла и печальная весть: при стычке с милицией в Ужуре погиб лучший дружок Миньки Перевалова, замечательный корниловский парень Дмитрий Максимович Белошапкин (Митька Максимов). А при налете на экономию, погиб отличный плясун Мустафа. Жаль их. Хорошие были товарищи. Но что ж поделаешь. На войне не без жертв.
Так родился еще один партизанский отряд для беспощадной борьбы с бывшим царским адмиралом, омским «верховным правителем России» Колчаком, со всеми кто поддерживал его, со всей колчаковщиной белогвардейщиной, за власть советов.
Я счастлив, что был близким свидетелем при рождении этого отряда. Я горд тем, что в какой-то степени, в меру своих 13 лет, способствовал этому рождению.
Уйдя со своим отрядом в тайгу, Михаил Харитонович Перевалов не думал спокойно отсиживаться там до весны. Зима, конечно, сковывала его активные действия. Но он вел борьбу с колчаковцами; основательно тревожил их; делал неожиданные налеты на близлежащие села и деревни, уничтожая в них колчаковцев и их пособников. К нему в отряд стали стекаться крестьянские парни, бежавшие из колчаковской армии и уклоняющиеся от мобилизации в нее. Живой силы в отряде становилось все больше и больше. Но оружия было мало.
Колчаковцы хорошо понимали, что если они дадут возможность отряду Перевалова перезимовать, то весной и летом он станет неуловим и явиться грозной опасностью для них.
24-25
Поэтому на ликвидацию «банды Перевалова» колчаковцы направляли один за другим свои небольшие отряды, с которыми Перевалов легко расправлялся, пополняя свой «арсенал» так необходимым оружием. Тогда колчаковцы направили из Ачинска, против Переваловского отряда, крупные силы, вооруженные не только винтовками и пулеметами, но и легкой артиллерией. Угроза надвигалась.
А в это время, к Перевалову в отряд шли и ехали по одному и по несколько человек, дезертировавшие из колчаковской армии, вооруженные или совсем без оружия, молодые, необстрелянные крестьянские парни. Однажды, таких парней в Корнилово собралось человек шесть. Их нужно было отвезти в тайгу, за деревню Парную, в отряд Перевалова.
У нас в доме стали решать на чьих лошадях и кто повезет. Я упросил дядю Ивана одним из подводчиков (а таких требовалось три) направить меня. Он согласился. Я радостный стал собираться. В небольшую кошевку был запряжен бегунец «рыжик». Я уже потеплее оделся. Вдруг приходит Николай Басов и заявляет, что он повезет вместо меня. Сколько я не протестовал, не доказывал, что «наш рыжик». Но ни мои доказательства, ни мои слезы не помогли и я остался. А вот шестнадцатилетнему Гришке Логинову (тому самому Гришке, с которым когда-то собирали «на погорельцев») повезло. Он повез в тайгу своего старшего брата.
Проходят два-три дня – неделя, а подводчики все не возвращаются. Они так и не вернулись. В живых из них остался только один – Григорий Логинов. А остальные двое, в том числе и Николай Басов, поехавший вместо меня, были убиты колчаковским карателями.
26-27
Пристрелен ими был и бегунец «рыжик», на котором Николай Басов пытался вырваться из окружения карателей. Если бы они не пристрели «рыжика», то, может быть, и Николай Басов остался жив. А получилось все это так: когда шесть «дезертиров» и три их подводчика, прибыли в тайгу, им не удалось проехать к отряду, хотя до него было уже не далеко. Отряд Перевалова был окружен колчаковскими карателями. Шел бой. Слышались винтовочные залпы и трескотня пулеметов, орудийные выбухи. Прибывшая в тайгу группа из 9 человек с двумя винтовками и одним наганом повернула лошадей назад. Но было уже поздно. Ее окружили каратели.
Николай Басов пустил «рыжика» во всю его прыть. Однако пуля колчаковцев нагнала бегунца и он упал, сраженный ею. Трое седоков, выскочив из кошевки, стали убегать среди леса по глубокому снегу. Один из них, имея в руках винтовку, отстреливаясь, убежал. А двоих безоружных беляки пристрелили. Так погиб Николай Басов, брат «морозостойкого» Ивана Басова, отдавшего свою жизнь за власть Советов в 1917 году в борьбе с юнкерами в Петрограде.
Шестнадцатилетний подводчик Григорий Логинов попал в руки белых и наряду с несколькими пойманными партизанами был посажен в сарай одного Парнинского кулака. Ему удалось ночью подкопаться и бежать из сарая. Он еще повоюет не только с колчаковцами в Сибири, но и с врангелевцами в Крыму. Об этом я еще напишу. А сейчас об отряде Перевалова.
28-29
Крупные силы колчаковских карателей окружили отряд Перевалова со всех сторон. Партизаны мужественно дрались. От их рук не мало беляков нашли свою могилу в тайге в предгорьях Саянского Хребта. Но силы были неравны. Оружия у партизан было мало. Михаил Харитонович Перевалов дал приказ: «Прорываться из окружения, мелкими группами и в одиночку скрываться в тайге, в деревнях и селах до весны, когда можно будет опять собраться в единый кулак. Нашли слабое место. Дружным натиском прорвали кольцо окружения. Основной массе партизан удалось вырваться из окружения. Многие, к сожалению, погибли при этом.
С боем вырвалась группа Михаила Харитоновича, Николая и Миньки Переваловых, Николая Васильевича, его сына Виктора и двух мне неизвестных. Эта группа доехала до деревни Мажары, что за озером в шести километрах от села Корнилова. Повернула влево, проехала по льду озера около берега километра три от деревни, и, в лесу на высоком берегу озера, сделала себе пристанище. Минька Перевалов верхом на лошади поздно вечером прискакал к нам в село.
Никто из семьи еще не спал. Все чем-нибудь занимались. Дядя Иван, покуривал трубочку, Груша и Фрося, посреди кухни, на полу, чистили невод, тетка Аграфена и тетка Елена, сидя на лавке, пряли, мы с Феклушей сидели за столом и готовили уроки, маленькая Тася и Наташа, играя, пищали и визжали. Из-за их шума никто не слышал, как открывалась и закрывалась калитка ворот. Неожиданно открывается дверь и … входит Минька. Поздоровавшись, он грустным, несвойственным для его жизнерадостной натуры голосом произнес:
30-31
- Дядя Иван, все пропало. Отряд наш разбит.
Это печальное известие ошеломило, как неожиданные удар грома. Все сидели и молчали. Потом начались ахи-охи. Первым заговорил дядя Иван:
- Расскажи, Минька, как получилось. Все ли наши целы? Где остальные?
Когда Минька все поведал, дядя Иван сказал:
- Что ж поделаешь. Несчастье большое. Надо его пережить и бороться.
Я побежал к Федьке, чтобы передать ему и его матери печальное известие. Феклуша с этим же побежала к Микичуровым.
Минька, покушав и забрав мешок с продуктами, ночью уехал за озеро к скрывающейся группе.
Начались печальные дни для нас и для всех тех у кого сыновья, отцы, мужья или братья были в партизанском отряде. Задавались бесконечные вопросы: «жив ли наш?», «что будет?», «как быть?», «что делать?». Многие получили скоро печальный ответ на первый вопрос: «Убит в бою» или «попал в руки карателей». А после такого ответа слезы и рыдания. На улицах села тишина. Не стало слышно песен и звука гармошек.
Только купцы ивановские, да кулачье вроде Константина Кузьмича и всего нашего тихоновского окружения подняли свои головы. Они злорадствовали, хихикали и угрожали.
Недолго пришлось ждать ответа и на второй вопрос: «что будет?». Оно скоро началось.
32-33
Колчаковские каратели с большим трудом справившись с ликвидацией отряда Перевалова и понеся при этом огромные потери, приступили к «легкому труду» - начали проводить жестокую расправу с мирным безоружным населением. Повсеместно в селах и деревнях проводились массовые экзекуции, порки нагайками, шомполами, расстрелы и вешанье.
В село Корнилово нагрянули человек пятьдесят карателей. Согнали всех мужиков к волостному правлению. Выстроили их в длинную одну шеренгу. А потом справа по порядку отсчитывали до десяти. Десятый должен был выходить. Затем всех этих «десятых» пороли нагайками. И надо было так получиться, что наш дядя Иван оказался девятым, а рядом с ним десятым стоял один из тихоновских кулаков, которому и были всыпаны нагайки в то место, которым он сидит. Изрядно выпоров десятка три мужиков, каратели пока на этом ограничились и поехали дальше. Они уехали, а поротые почесывали сидячие места.
Группа Перевалова выкопала себе землянку за озером на горке в густом лесу, поставила посредине железную печку, а в дверях станковый пулемет, установила круглосуточно дежурство и жила. Продукты группе возили мы. Мне довелось несколько раз бывать в этой землянке.
Село Ужур, где начал свои боевые действия отряд Перевалова, и деревню парную, где отряд был разбит, колчаковцы превратили в места массовых расстрелов. Сюда свозились сотни обреченных людей из сел и деревень ряда волостей.
34-35
Однажды ночью в наш дом нагрянули колчаковцы и арестовали дядю Ивана.
Одновременно в селе были арестованы еще 8 человек. Всех их в туже ночь увезли в Парную. Все мы оплакивали их, считая расстрелянными. Так оно и получилось с восемью товарищами. А дядя Иван неожиданно негаданно, к большой нашей радости недели через две после ареста оказался дома. Переступив порог, он довольно бодро сказал: «Кто меня расстреляет? Никто!». Оказывается, по пути домой, он был перехвачен шуряками, с которыми и выпил изрядно.
Как же так получилось, что Иван Николаевич вырвался живым из деревни парная? Его оставил в живых бывший до революции волостным писарем Иван Васильевич, с которым наш Иван Николаевич выпил в свое время не одну четверть водки.
После Октябрьской революции этот самый Иван Васильевич, пьянчужка, бабник и взяточник смотался из Корнилово и где-то в Енисейской губернии пристроился. А когда советская власть в Сибири была свергнута, он оказался в Ачинске и стал колчаковцем-карателем, участвовал в разгроме партизанского отряда Перевалова, а затем занялся расстрелом захваченных партизан и сочувствующих им. Когда в деревню Парную, для расстрела, привезли, в числе других, Ивана Николаевича, этот каратель узнал его, оставил живым, но из Парной не выпускал.
В это время по тайге через Парную проходил на юг в Минусинский уезд крупный партизанский отряд во главе с Петром Ефимовичем Щетинкиным. Многие каратели, в их числе и бывший корниловский волостной писарь, не успели удрать, были пойманы и уничтожены.
36-37
С освобожденным из заключения Иваном Николаевичем беседовал сам товарищ Щетинкин. Узнав кто он такой, предложил ему уйти из этих мест с отрядом. Но, Иван Николаевич, по своей простоте душевной не согласился и решил уехать домой в Корнилово. Вот он явился и заявил, что его никто не расстреляет.
Назавтра, Иван Николаевич, сложив на сани невода, поехал на озеро, но не рыбачить, а для того, чтобы встретиться с Переваловыми и Николаем Васильевичем. Встреча эта состоялась. Михаил Харитонович и Николай Васильевич доказывали Ивану Николаевичу скрываться вместе с ними. Но не убедили его. Он решил отсидеться дома, что его больше не тронут
Считал и просчитался бедняга. Колчаковская реакция продолжала еще злее свирепствовать. Спустя неделю после возвращения дядя Иван, в числе других шести человек, был вновь арестован и отвезен на сей раз в Ужур. Куда через два дня поехала тетка Аграфена, чтобы узнать о его судьбе. Вернулась она убитая страшным горем. Иван Николаевич Белошапкин был расстрелян колчаковцами.
Вскоре каратели арестовали тетку Аграфену и ее дочь Грушу, тетку Елену, жену Николая Васильевича, мать моего дружка Федьки, беременную Пелагею Васильевну и ее дочь Полю, жену Ивана Макаровича Микичур. Всех их увезли в Ужур, а оттуда в Ачинскую тюрьму, в которой они и просидели до прихода Красной Армии, разгромившей колчаковцев и прикончившей самого «верховного правителя России» адмирала Колчака, захватив его в Иркутске в январе 1920 года.
38-39
В тюрьме Пелагея Васильевна родила еще одну дочь и привезла ее домой.
Арестовав женщин, колчаковцы стали расхищать хозяйства Белошапкиных, Микичур и других партизан, а затем не только партизан и сочувствующих им. Колчаковские карательные отряды превратились в банды грабителей. Причем они грабили всех, за исключением, конечно, крупного кулачества. Эти сами грабили и помогали грабить и убивать. От колчаковцев страдала даже часть зажиточных хозяйств, не говоря уж о среднем крестьянстве. Этими своими действиями Колчак сам подрывал основу, на которой он кое-как держался, рубил сук, на котором сидел. Все перед большой и большой массой крестьянства ставился неотвратимый вопрос: «Что делать?». А сама жизнь настойчиво подсказывала ответ на этот вопрос: «Бороться».
С наступлением весны Михаил Харитонович Перевалов собрал в один кулак скрывавшихся группами и в одиночку партизан, создал новый Красный партизанский отряд, с которым прошел немало лесных и степных троп и дорог, причинив много хлопот колчаковцам и уничтожив не одну их сотню. С этим отрядом он соединился с Красной Армией.
Но я историю этого нового отряда не знаю и не берусь описывать ее. В это время я уже был не в Корнилово, а в Ужуре.
40-42
В СЕЛЕ УЖУР
Кончилась зима. Наступила весны 1919 года. Заканчивался учебный год в школе. Я успешно кончал третий класс.
Как-то во время урока наша учительница, Наталья Васильевна, обратилась к нам, ученикам третьего класса:
- Ребята, поднимите руку, кто после окончания школы поедет в Ужур продолжать учебу в вышеначальном училище?
Руки подняли человек семь. При чем почти все они были отстающими учениками. Это были маменькины сынки и дочки купцов и кулаков, которым я за сладости решал задачки. Я, конечно, своей руки не поднял. Куда там мне учиться дальше? Я даже не думал об этом.
Наталья Васильевна спросила меня:
- А ты, Фомичев, почему не поднимаешь руку?
Я встал и ответил ей:
- Мне, Наталья Васильевна, нет возможности учиться дальше. Не имею средств на учебу.
На этом и кончилось. Учительница продолжала дальше урок, один из последних уроков. Занятия в школе закончились. Я получил свидетельство об успешном окончании третьего класса Корниловской начальной школы. Распрощался со школой и учителями. Наталья Васильевна больше никаких вопросов мне не задавала.
Но получилось так, что я стал учеником Ужурского вышеначального училища. А тем, кто поднимал руку, что будет учиться дальше, сделать этого не удалось. Скоро наступило время не в их пользу.
От большой семьи Белошапкиных, в которой я прожил столько лет, в 1919 году остались взрослая девушка Фрося, тринадцатилетняя Феклуша, девятилетняя Наташа. Ну и я в придачу, как-то сбоку к семье.
Чтобы жить дальше, этой семье надо было решать вопрос: «Что и как делать?» наступила весна. Значит нужно сеять. А как сеять? Чем сеять? На чем сеять? Вот вопросы, которые необходимо было решить. Ведь хозяйство было разорено колчаковцами. Как же быть?
Фрося начала решать эту трудную задачу жизни со многими вопросами. Она решила выйти замуж. Но опять встал вопрос: «А как быть с остальными тремя девчонками? Кто ее Кто ее возьмет с таким девичьим приданным?».
43-44
Тогда родственники посоветовали взять ей мужа в дом. Она этот совет приняла. С помощью родственников и «примака» нашла. Им оказался Порфирий Красногоров, лет двадцати пяти, еще не женатый мужчина. Состоялась кое-какая свадьба.
Теперь была моя очередь решать вопросы: «Как быть и что делать?. Оставаться в этом хозяйстве или податься куда-нибудь?». Помощников при решении этой сложной задачи, тоже с большим количеством вопросов, у меня не было. Я должен был сам решать, а «самому» было 13 лет и 6 месяцев от роду. И вдруг, неожиданно, нашелся человек, который помог мне решить эту трудную задачу и которому я буду благодарен всю свою жизнь. Этим помощником оказалась учительница Наталья Васильевна Юрьева. А получилось это так.
В воскресенье днем я лежал на полатях и читал какую-то книжонку. Сидящие за столом девчата увидели в окно идущего к нашему дому почтальона с сумкой.
- Письмо от кого-то несут, - сказал Феклуша. Может быть, от наших, из тюрьмы?
- Ну да, дадут в тюрьме письмо написать. – заметила Фрося.
Почтальон вошел и вытащил из сумки письмо. Его с радостью схватила Феклуша, прочитав на конверте адрес, сказала:
- Адам, письмо тебе.
Я соскочил с полатей, думая: «от кого бы это?». Я еще никогда, ни от кого писем не получал. Вскрыв конверт и высунув из него небольшой листок, прочитал вслух.
45-46
Было написано: «Адам, если хочешь учиться в Ужурском вышеначальном училище, напиши мне. Я договорюсь здесь с одним крестьянином. Лето ты у него проработаешь, а зимой будешь стоять на квартире и учиться. Если согласен, за тобой приедут. Наталья Васильевна».
Посоветовавшись с нашими, и обдумав сам, я в этот же день отправил Наталье Васильевне ответ. Поблагодарил ее за заботу обо мне и написал слово «Согласен». И стал ждать, когда за мной приедут. Долго ждать не пришлось. Дня через четыре к нам прибегает один паренек с Заречной улицы и говорит, что к ним приехала из Ужура тетя. Она вызывает меня. Я пошел. Зашел в дом, поздоровался, и стою около дверей. За столом сидели и чаевничали три женщины. Одна из них высокая, полная с приятным белым лицом внимательно посмотрела на меня и спросила:
- Ну, парень, я за тобой приехала. Ты не отдумал?
- Нет, не отдумал. – ответил я.
- Тогда собирайся и приходи завтра утром. Пораньше поедем.
Я побежал домой «собираться». А что мне собираться? Как говорит пословица: «Нищему собраться – только подпоясаться».
Рано утром, попрощавшись с нашими девчатами, с небольшим узелком в руках я пошагал на Заречную улицу. Там, приехавшая из Ужура за мной женщина велела мне запрячь лошадь. Я стал запрягать, а она стояла и смотрела. Вероятно, проверяла, умею ли я обращаться с лошадьми. Но меня этому учить не надо было. Давно научился. Когда все было готово, она сказала:
47-48
- Пойдем, парень, попьем чаю, да и поедем.
Позавтракав, я вышел во двор, отвязал привязанную к столбу лошадь, сел на козлы, взял в руки вожжи и стал ждать, когда выйдет и сядет в дрожки моя будущая хозяйка. Вскоре она вышла, сопровождаемая двумя женщинами и мальчиком, который вчера приходил за мной. Мальчик стал открывать ворота, а женщины прощаться с поцелуями и прочее. Причем, ужурская женщина и одна из хозяек, обои прощаются с третьей и садятся в дрожки. Оказалось, что это три сестры и что с будущей моей хозяйкой едет в Ужур одна из ее сестер погостить.
Поехали. Доехали до Локшинской горы. Поднялись на нее. Я оглянулся назад, окинул взором красивые, так знакомые места и подумал: «Прощай Корнилово. Я уезжаю в Ужур. Что меня там ждет?».
Приехали в Ужур. Подъехали к одному большому дому. Встречать нас выбежали девушка, лет шестнадцати и мальчик, лет семи – хозяйские дочь и сын. Девушка оказалась несимпатичной, с большим носом и грубыми чертами лица особой. А мальчик наоборот – интересный. Заехали в ограду. Мне показали где распрячь, куда поставить лошадь, дрожки и сложить сбрую. Когда я все это сделал, стою в ограде и осматриваю новую для меня обстановку. Слышу сзади меня возглас:
- Адам, приехал? Подойди сюда.
Оборачиваюсь и вижу: стоит Наталья Васильевна. Я подошел к ней, поздоровался.
49-50
Оказалось, что она со своими родными живет в другой половине этого дома.
Вечером приехал с поля хозяин. Я внимательно присмотрелся к нему и подумал: «Вот почему некрасива хозяйская дочь – она очень похожа на своего отца». Который оказался весьма не симпатичным человеком, как по внешности, так и по внутреннему своему содержанию. Небольшого роста, значительно ниже своей солидной жены, нос крупный, немного набок, нижняя челюсть, поврежденная на фронте, отвисает и он подвязывает ее платком. А потом я узнал его как очень злого, препротивного человека.
Кто такие мои новые хозяева? Иван Фролович Соколов – хозяин, мужчина лет сорока. Внешность его я уже коротко обрисовал. Тир чрезвычайно неприятный во всех отношениях. Александра Иванова, его жена, года на три моложе мужа, приятной наружности и с мягким характером человек. А хозяин иван из крупной кулацкой семьи и сам кулак по виду, по характеру, по хозяйству. Соколовых четыре брата: Максим, Иван, Александр, Гавриил. Все они живут на одной улице, недалеко друг от друга. У каждого по два дома – одному большому четырехэтажному и одному, поменьше – двухэтажному. В больших домах жили сами. В домах поменьше держали квартирантов (в основном евреев – мелких торговцев). Хозяйства у всех крупные, богатые с наличием различных сельскохозяйственных машин (сенокосилок, шнек, молотилок). Все они держали батраков (работников) постоянных и сезонных.
51-52
Надо отметить, что постоянными батраками у всех у них были подростки вроде меня. И это делалось с кулацким расчетом: такой батрак работает за взрослого, получает в два – три раза меньше взрослого и кушает меньше взрослого. Да, да. Кушает меньше и что-нибудь. Такие кулацкие типы, как Соколовы, кормили своих батраков обычно отдельно от себя и смотрели им в рот, чтобы много не сожрали. Коротко Соколовых можно характеризовать двумя словами: кулаки кровососы, а еще короче можно сказать: живоглоты. О таких типах противно не только говорить и писать, но даже думать.
В то время был еще жив отец всех этих братьев Соколовых «глава семьи». Жил он с младшим сыном Гавриилом, напротив Ивана. Это был отвратительнейший, лет 75, старец, с реденькой клинышком бородкой, со взглядом злого хорька. Ну прямо Иудушка.
Самым отвратительным из братьев Соколовых был пятидесятилетний Максим. Он обладал злостью кровожадного зверя. При колчаковщине он участвовал в расстрелах и истязаниях пойманных партизан и членов их семей. Он был кривой на левый глаз. В его молодости кто-то правильно сделал, выбив ему глаз. Очень жаль, что правый глаз остался. Он всегда ходил с железной острой на конце тростью. Так вот, было не мало фактов когда этот зверь в образе человека с большой седеющей бородой, острым концом трости выкалывал глаза партизанам.
Вскоре по приезде в Ужур я узнал о страшном последнем дне жизни замечательного человека, активного борца за власть Советов, Матвея Голощапова, о его мучительной смерти.
53-54
Когда в тайге колчаковцы разбили партизанский отряд Перевалова, Голощапов, вырвавшись из окружения, пробрался в деревню Ильинку, в десяти верстах от Ужура. Недели три скрывался там у одного хорошего крестьянина. Один Ильинский кулак узнал об этом и сообщил в Ужур колчаковской милиции. Та нагрянула, окружила дом, в котором скрывался Голощапов. Он, имея наган, стал отстреливаться. Одного колчаковца убил, другого ранил. Но был схвачен и привезен в Ужур. День был базарный. В центре села Голощапов соскочил с саней и побежал в народ. Колчаковцы открыли стрельбу по нему, ранили одну женщину. Какая-то сволочь подставила ногу бегущему Голощапову. Он упал и его схватили. Затем привязали веревкой к саням и тащили по улице на глазах у народа, среди которого были мать и отец Голощапова. Каратели рубили Голощапова шашками. А наскочивший, как бешеная собака, Максим Соколов, своей тростью выколол ему, еще живому, глаза. Затем, полуживого, его пристрелили. Так волоком за санями, вывезли за село и закопали в логу, в котором уже покоились больше сотни человек, жертв озверевшей колчаковщины.
Потом Максим Соколов издевался над отцом и матерью Матвея Голощапова. Таков был этот негодяй. Да и остальные его братцы были немногим лучше.
Вот в какой семейке я оказался, вот в каком окружении мне пришлось жить и работать.
У Соколовых долго не посидишь, не отдохнешь. Работай и работай, до поту, до мозолей на руках. Назавтра же, после моего приезда, хозяин отвез меня на заимку и началась моя работа в поле.
55-56
Летом я очень редко бывал в селе. Выезжал с поля только тогда, когда требовалась моя работа по дому (почистить двери, вывезти навоз и т.д.).
Село Ужур – старожильческое большое сибирское село. Посредине села протекает небольшая речушка Ужурка, от нее и название села. В центре, большая широкая площадь. Здесь кирпичная церковь с высокой колокольней, магазины, лавочки и лавчонки. Владельцы магазинов русские купцы, а лавочки и лавчонки в основном принадлежали евреям. С юго-востока, на возвышенном месте, к самому селу подходила большая красивая березово-осиновая роща. В ней ни единого хвойного дерева не было. Называлась она «Генералиха». Говорят, что когда-то давно в Ужур приезжал генерал с женой, которая любила гулять в этой роще. Вот в честь ее и назвали рощу «генералиха» (Из этой рощи и сделал налет на Ужур отряд Перевалова).
Население Ужура занималось сельским хозяйством – полеводством, развито было животноводство. Были в селе барышники, скупщики. Имелись различные кустарные мастерские. Много было зажиточных крестьян и крупных кулацких хозяйств, вроде Соколовых, захвативших себе лучшие земли поблизости от села. Зажиточные кулацкие хозяйства безжалостно эксплуатировали бедноту из окружающих деревень переселенцев Сосновка, Васильевка, Ильинка, Лопатка.
Пашни всех братьев Соколовых находились в одном месте в пяти километрах от села на север. Там на берегу речки Ужурка они построили большую заимку {название (чаще в Сибири) поселения, обычно однодворного, и земельного участка, занятого кем-либо по праву первого владения, вдали от освоенных территорий}, на которой имелась даже баня. Сенокосные угодья тоже в одном месте в 6 километрах от села на восток. Там был устроен большой стан. Вот на этих заимке и стане я и провел все лето, работая от зари до зари, зарабатывая кусок хлеба на зиму, чтобы учиться.
57-58
Заставляя сейчас работать свою память, чтобы восстановить прошлое, я не могу никак вспомнить что-нибудь такое яркое, особенное, периода моего лета 1919 года. Все воспоминания вертятся вокруг заимки, поля, сенокоса, лошадей, дождливых и солнечных дней, вечного вида самого села Ужур. От жизни внутренней села я был оторван. У меня не было знакомства ни с детьми, ни со взрослыми. Я работал изо дня в день, без выходных в воскресные дни. Хозяин решил выжать из меня всю пользу для себя.
В то лето у меня завелся один дружок, с которым мы работали и жили вместе. У Максима Соколова, в другой половине его большого дома, жила бедная вдова Снигирева. У нее было два сына: четырнадцатилетний Модест и девятилетний Андрей. Обои они гнули свои детские спины и мозолили руки за кусок хлеба для себя и за то, что жили с матерью на квартире у этого живоглота. Модест был замечательным парнем: бойкий, смелый, энергичный, выдумщик, затейник-весельчак. Он, как и я, все время проводил на заимке в поле. С ним мы и подружились. Конечно, не обходилось без детских проказ. К сожалению, для нашего тогдашнего возраста, мы с ним уже основательно курили. А где было нам взять денег на табачишко? Да и сладостей иногда хотелось покушать. Хозяева ни копейки нам не давали. У его матери денег не бывало. Вот мы с ним и придумывали выход из положения. Ну к примеру, хотя бы такой. Оставаясь одни на заимке в воскресение, мы незаметно загоняли пасшихся в поле лошадей или коров мельника и железнодорожного будочника в посевы наших хозяев.
59-60
А потом поднимали большой шум, грозясь сказать своим хозяевам о «потраве», что добивались «выкупа» животных, загнанных нами на заимку. Нам давали денег и просили: «Не говорите хозяевам». Мы, конечно, не говорили.
У Александра Соколова был пятнадцатилетний сынок Саня, эдакий увалень. Мы с Модестом звали его «божья коровка». Ну и частенько доили. То он нам проспорит «при свидетелях». То купит какую-нибудь вещь «найденную» нами.
Однажды мы с Модькой придумали такой фортель, который чуть не кончился печальными последствиями. Колчаковцы очень боялись налета партизан на Ужур. Они установили круглосуточное дежурство дозорных на колокольне церкви. Чтобы напугать их, мы воскресным утром собрали на заимке человек восемь ребят, сели верхами на лошадей и кавалькадой поехали к Ужуру. Неожиданно выскочили на горку около села, остановились и стоим. А дозорный на колокольне, заметив нас и приняв за партизан, дал три отрывистых удара в колокол. В селе поднялась суета, беготня колчаковцев. Через некоторое время из села навстречу нам выскочила конная группа с карабинами в руках. Мы поехали навстречу группе. Она остановилась. Когда колчаковцы поняли в чем дело, от группы отделился один, подскакав к нам и заорал:
- Вы, сопляки, что делаете?
- Едем из ночного – ответили мы.
Смущенные вояки поехали в село. А мы, подождав, когда они уедут, вернулись на заимку.
Почему нам пришла такая идея «попугать»? Незадолго до этого произошло два события, наделавшие большой переполох среди колчаковцев и ужурского кулачья. Я это видел и знаю по поведению Соколовых. После этих событий ни один из семей Соколовых не оставался на ночь в поле или на заимке. Прятались в свои дома, как кроты в землю. А события вот какие.
61-62
Однажды, колчаковские каратели привезли в село трупы троих своих головорезов, в том числе, одного офицера, убитых в тайге партизанами. Гробы их поставили в церкви для отпевания. Поп Федор с амвона «именем бога» проклинал «бандитов» большевиков, вырвавших из «христолюбивого воинства за Русь святую доблестных рыцарей» и пр. из церкви этих «отпетых головорезов» под траурные звуки духовного оркестра понесли на кладбище. Где офицер в своей злобной надгробной речи, кляня «бандитов» чуть ли не доходил до матюгов. Этими парадными похоронами колчаковцы хотели вызвать симпатию к себе и ненависть к большевикам. А получилось наоборот. В церковь и на кладбище за гробом шли сами каратели да кучка кулаков. А честные люди, встретив похоронную процессию, крестились, только не за этих трех «в бозе усопших» палачей, а за партизан, усыпивших их.
Население ежедневно видело ров за селом, наполненный сотнями трупов людей, погибших за дело народа, и хорошо знало, чьих рук это кровавое дело. Народ не забыл мученическую смерть Матвея Голощапова.
Вскоре после этого события произошло другое. В ужурскую больницу привезли из Корнилово основательно изрубленного сына купца Белошапкина Ивана. Того самого купца Ивановского, в дом которого Миньке Перевалову так хотелось швырнуть гранату, когда я его вез ночью по селу перед выступлением отряда из Корнилово.
63-64
Ужурские купцы и кулаки узнали, что партизаны, захватив на заимке около пасеки, купца и двух его сыновей, зарубили шашками его самого и одного из сыновей, а этого не дорубили. Вот это событие вызвало такую панику среди Ужурских купцов и кулаков, что они надолго лишились сна, аппетита и душевного покоя.
А я позднее узнал, что до этой семейки Корниловского купца, выдававшего белым партизан и сочувствующих им, все же добрался Минька Перевалов. И вот как это получилось.
Сформировав весной 1919 года новый партизанский отряд, Михаил Харитонович Перевалов, действовал с ним в Березовской и Шарыповской волостях, заглянул и в Корниловские места. Километрах в двенадцати от села была заимка купцов Ивановских (как их называли). На заимке у них была большая пасека. Вот туда, видимо, за медком, и поехал купец Иван с двумя сыновьями. Его работники вырыли глубокую яму под новый омшаник и установили столбы. День был жаркий.
Разомлевший толстый купец, сидя в тени, спустив ноги в яму, блаженствовал.
- Эх, благодать-то какая! – сказал он. – Вот бы сейчас ковшичек пива или хорошего кваса.
И вдруг, рядом из кустов, выскакивает группа вооруженных людей. Один из них говорит:
- Что, кровосос, жарко стало? Пивца захотел? Сейчас мы вас напоим. Только не пивом и не квасом, а вашей собственной кровью за кровь безвинных людей, преданных вами белым палачам. Вы меня знаете? – спросил вооруженный человек.
65-66
- Нет. Вас не знаем. – ответил трясущийся купец.
- А этого товарища знаете7 – указал человек на Миньку.
- Это Михаил Перевалов. – ответил один из сыновей купца.
- Правильно. – сказал человек. – Это Перевалов Михаил-младший. А я тоже Перевалов Михаил - старший. Поскольку младший вам знаком, он и приведет в исполнение наш приговор о покарании вас смертью за все ваши злодеяния.
Что тут началось! Толстый паук и два его отпрыска на коленях стали просить сжалиться над ними.
- Нет! – грозно сказал Михаил Харитонович. – Вы ни кого не жалели и не щадили. Не может быть пощады и вам! Минька, руби!
Тот зарубил шашкой самого купца и одного его сына. Хотел и второго рубануть. Но тут один из молодых партизан попросил разрешить ему зарубить того. Ему разрешили. Но он, видимо, рубанул по шее неудачно. Сын купца свалился в яму. Но остался жив, выполз из нее вечером и добрался до одного стана с раненой шеей и отрубленными пальцами на правой руке. Выходит что он схитрил, подставив под удар шашки руку. Вот такого его и привезли в ужурскую больницу. Он выжил, оставшись кривошеим и без пальцев на руке.
Однажды, летом, в воскресный день я поехал в поле, чтобы накосить травы и привезти домой для лошадей. В поле не оказалось ни единого кустика, чтобы привязать лошадь. А она, будучи такой же вредной как ее хозяин, никак не хотела стоять, пыталась убежать. И вот я придумал способ заставить ее стоять на месте.
67
Вожжи привязал к колесу, думая, что когда лошадь тронется с места, вожжи закрутятся на колесо, дернут назад лошадь и она остановится. А получилось вот что: когда лошадь была отдернута вожжами, она стала пятится назад, колесо закрутилось в обратном направлении, накручивая на себя вожжи. Взнузданная лошадь стала на дыбы. Увидев это, я подбежал и перерезал вожжи косой. Они были веревочные. Я их срастил. Переехал в другое место, где есть кусты, накосил травы и поехал домой. Приехав, распряг лошадь, и сбрую повесил на место. Назавтра утром хозяин, обнаружив сращенные вожжи, спросил у меня, почему они в таком виде. Я ему рассказал как было дело. Тогда он взял эти вожжи и так отхлестал ими меня, что я несколько дней ходил почесываясь.
68
ВНУ
(вышеначальное училище)
Кончилось лето. Наступила осень 1919 года. Завершились полевые работы. Скоро должен был начаться учебный год в школах. Я этого с радостью ожидал, думая: «скоро конец этой адской ежедневной работе. Пойду учиться».
Как то днем я работал в ограде дома. Вышла из своей квартиры Ниталья Васильевна и сказала, чтобы я, когда освобожусь от работы, зашел к ним на квартиру. Когда я под вечер зашел, она сказала:
- Скоро, Адам, начнутся занятия в школе. Надо тебе написать заявление о приеме тебя в школу.
Она дала мне лист бумаги, ручку, чернила и сказала: «Пиши!». Начал я писать под ее диктовку.
69-70
Но у меня ничего не получалось. В огрубевших за лето от работы пальцах руки ручка плохо держалась. На бумаге вместо букв выходили какие-то каракули. Наталья Васильевна посмотрела и сказала:
- Э, Адам, да ты за лето совсем разучился писать. Плохо дело. Ты хоть читать то не разучился?
И она дала мне, в конец смущенному, книгу. Но читал я неплохо. Правила математики тоже знал. Наталья Васильевна взяла новый лист бумаги и сама написала заявление от моего имени. Приложила свидетельство об окончании мной сельской школы и сказала, что сама отнесет эти документы в школу и договорится о приеме меня в нее. А дня через три она сообщила мне, что я принят в первый класс ВНУ. Я был бесконечно рад и горячо поблагодарил Наталью Васильевну.
До начала занятий в школе остается неделя – пять – три – два – один день. Накануне я сказал хозяину, что завтра пойду в школу. А он зыркнул на меня злыми глазищами, буркнул что-то и отошел. А происходило это в поле на заимке, где шел обмолот хлеба. Вечером хозяин собирается ехать на ночь домой. Я по простоте душевной тоже собираюсь ехать с ним. Но он как рявкнет на меня:
- А ты куда собираешься?
- В школу, дядя Иван. – ответил я.
- В школу, в школу, – забурчал он. – А кто здесь с лошадьми останется? Я что ли?
- Но ведь, дядя Иван, завтра занятия…
Но хозяин грубо оборвал, передразнив, меня:
- «Дядя, дядя». Племянничек еще мне нашелся! Учиться, вишь, ему захотелось!
71-72
Может быть министром стать задумал? Туда же лезет шантрапа несчастная, учиться. Работай – вот твоя учеба!
Выкрикнув все это, еще что-то бурча себе под длинный кривой нос, он сел в дрожки и, зло стегнув, лошадь, уехал. Я стоял ошарашенный, молчал, не зная что делать. Ко мне подошел мой друг Модест Снигирев, который со стороны видел и слышал всю эту сцену, и сказал:
- Знаешь, Адам, плюнь и не думай. Сейчас же собирайся и иди в Ужур и завтра в школу. А с лошадьми вашими и нашими мы с братишкой Андреем справимся.
Пошел Андрей и мы трое стали обсуждать создавшееся положение. Кляли хозяев. Я все же не отважился уйти с заимки. А решили сделать так: послать в Ужур Андрея, чтобы он незаметно пробрался к Юрьевым и рассказал им о моем положении. Девятилетний батрачек Андрей ушел, а я всю ночь не спал, ворочался и думал: «Как получиться? Буду или не буду учиться?»
Наутро, как никогда, хозяин приехал на заимку очень рано и зло буркнул мне: «Иди отсюда к такой…». Я не стал ждать дальнейших разъяснений куда идти. Собрался и побежал в Ужур. Именно побежал, а не пошел. Ведь до села пять километров. А надо успеть в школу к началу занятий. Прибежал запыхавшись домой. (Долго думал, прежде чем написать это последнее слово фразы «домой». Какой там к черту дом у чужих людей. Но, не нашел другого заменяющего слова). Умылся полой шабура {шабура и шабур- рабочий, грубый азям, рабочий армяк, тяжелко, из этой ткани, или из холста; сермяга, зипун, балахон}. После этого зашел в дом и вопросительно смотрел на хозяйку. Она коротко сказала: «Поешь и иди в школу». Но, мне не до еды.
73-74
Одел не совсем чистую, изрядно поношенную рубаху, взял тетради, карандаш, два учебника (все это небольшое школьно хозяйство мне дала раньше Наталья Васильевна) и пошел в школу. успел прийти первым до начала занятий, наверное, за час.
Смотрю, начинают прибегать ученики и ученицы сначала младших классов (малыши всегда торопятся «не опоздать»). Потом, более степенно, стали подходить старшеклассники. Тогда ученики третьего, а особенно четвертого классов ВНУ выглядели настоящими кавалерами и барышнями. Посмотрел я на весь этот шумный народец и ужаснулся, сравнив себя с ними. Все мальчики и девочки, кавалеры и барышни чистенько, прилично одеты. На большинстве их форма: на мальчиках – серые брюки и гимнастерка перепоясанная ремнем с медной пряжкой с тремя буквами «ВНУ». На девочках – коричневые платья, черные или белые фартуки с большими крыльями. Ведь все они – дети обеспеченных родителей. Штаны совсем грязные, рубашка не совсем чистая. Посмотрел я на них, на свою «одежду», «обужу» {обувь}. Так стало стыдно, и больно, и черте что. Сейчас уже и не вспомню что я тогда думал. Но что-то думал, факт. А вот прошли учителя и учительницы. Некоторые из них шли важно, напыщенно, как кол проглотили. В результате всего этого наблюдения, сравнения и раздумий, у меня появилось такое паршивое настроение. Хоть беги от школы.
Но вот прозвенел колокольчик. Все ученики направились в помещение школы, в классы. Слово, «направились,» можно употребить в отношении учащихся четвертого и третьего классов. А к второклассникам и первоклассникам лучше подойдет слово «рванулись», сбивая и толкаясь в дверях и в коридоре.
75-76
Первоклассники перебегали от одной к другой двери пока разобрались где их класс. Зайдя в класс, мальчики и девочки стали делить между собой парты, кто с кем сядет. У меня не было ни единого знакомого человека. Я прошел на самую заднюю парту и сел, думая: «Кто со мной сядет? Хоть бы не девчонка». Думал я так не потому, что не дружил или не хотел дружить с девочками. А потому, что стеснялся их, будучи так плохо одет. Ко мне подсел паренек, одетый лучше меня, но, скромнее других. Вошел учитель, и занятия начались с переклички учеников по списку. Когда учитель назвал первую фамилию «Ананьин Александр», поднялся мой сосед по парте и сказал: «Я». Учитель внимательно посмотрел на него, запоминая. И так одна за другой было названо тридцать одна фамилия. А я сижу, жду, когда назовут мою и думаю: «Уж не забыли ли записать меня?». Наконец слышу: «Фомичев Адам». Поднимаюсь и смущенно произношу: «Я». Заметил, что не только учитель, но и все ученики, особенно внимательно осмотрели меня, этакого незнакомца, одетого «по всей форме».
Во время перемены осмотр, одноклассниками, меня со всех сторон продолжался, как будто бы чуда из чудес. А мой сосед по парте, Александр Ананьин, спросил меня:
- Ты откуда? У кого живешь?
- Из Корнилово. Живу у Соколова Ивана. – ответил я.
- А, вот ты кто. Теперь знаю. – сказал мой сосед.
Звонок. И опять урок. Звонок на перемену и опять осмотр меня.
77-78
Перешептываяни, хихикания… Наконец, первый день занятий окончен. Он для меня прошел в каком то тумане. Плохо помню, что и как было.
После занятий, домой пошли вместе с соседом по парте. Оказалось, что мы с ним живем на одной улице и даже не далеко друг от друга. Его дом второй от моста, а дом Соколова, в котором я жил, - восьмой. Вот как получается, жили по соседству и за лето не пришлось познакомиться. А как мы могли познакомиться, если я почти не бывал в селе, а все время находился в поле. А их пашня в другом месте, далеко от пашни хозяина.
Прихожу домой сильно проголодавшийся. Ведь утром то я ничего не ел. Да и вечером вчера аппетита не было. Хозяйка налила мне чашку щей с мясом. С большим аппетитом покушал. И после этого настроение у меня повеселело, на душе стало лучше. Хозяйка спросила меня как прошел день в школе. Я ей все рассказал. Она велела мне снять рубашку и штаны, и взялась стирать их. Нет, все же хозяйка была значительно лучше хозяина.
Вечером я зашел на квартиру Юрьевых, которая находилась во второй половине дома Соколова через холодный коридор. Что из себя представляла семья Юрьевых? Брать, две сестры и их тетка – сестра отца. Федору Васильевны Юрьеву было уже за тридцать лет. Но он не женат. Среднего роста, лицо белое. Волос на голове было мало, но и те сбривались, чтобы не была заметна лысина еще у молодого мужчины. Он окончил духовную семинарию. Но по церковной линии почему-то не пошел, а работал бухгалтером. Характер у него неплохой.
79-80
Но любил подшучивать над сестрами, над теткой и над другими, иногда зло подшучивать. Таков брат. Одна из сестер – Клавдия Васильевна – на год или два старше Федора Васильевича. Незамужняя. Как все старые девы, очень раздражительна, нервная. Работала учительницей в деревне Кулун в четырех километрах от Ужура. Жила там с их матерью, о которой я еще напишу. Вторая сестра – Наталья Васильевна, корниловская учительница, о которой я уже подробно писал. Их тетка….Небольшого роста, сухощавая лет 45, женщина. Тоже «вечная дева» с не совсем мягким характером. Большая хлопотунья по хозяйству. Она и ухаживала за племянником и племянницами, которые на лето собирались все в Ужуре.
Такова семья Юрьевых, которую можно характеризовать коротко одним словом: труженики. К началу занятий в школах, сестры разъехались по своим школам. Остались двое: племянник и тетка.
Вот к Федору Васильевичу я и зашел вечером. Он подробно расспросил меня о прошедшем первом дне учебы. Я все рассказал ему. Он посочувствовал моим бедам и рассказал, как было дело вчера, когда к нему пришел мой посланец Андрей Снигирев. Выслушав посланца, возмущенный Федор Васильевич, пошел к моему хозяину, постыдил его за несправедливое ко мне отношение и нечестность. Ведь была же договоренность с ним Натальи Васильевны насчет моей работы летом и жизни на квартире зимой. Тот сначала и слушать не хотел. Но и жена его стала убеждать, говоря, что де нехорошо перед Натальей Васильевной, выходит, обманули ее. В конце концов, Иван Соколов, сдался.
81-82
Федор Васильевич взял ножницы и подстриг меня. А то я за лето оброс волосами. Потом он сказал мне что завтра купит материала мне на костюм и отдаст его портному еврею, живущему напротив, в доме Зонова, и чтобы я завтра утром, до школы, зашел к этому портному для снятия мерки.
Я ушел от Юрьевых обрадованный, ободренный и окрыленный. Спать пошел на свое постоянное летнее пристанище: на сеновал над скотным сараем. В эту ночь мне хорошо и легко спалось. А рано утром я съездил на лошади на речку и привез бочку воды. Потом прогнал до пастуха подоенных хозяйкой коров и пошел к портному. А вернувшись от него, запряг хозяину лошадь в дрожки. Он, не говоря со мной ни слова, сел и уехал на заимку. А я, позавтракав один, направился в школу. В этот день внешне я уже значительно лучше вчерашнего выглядел: рубаха и штаны были выстираны и даже выглажены, волосы на голове приведены в порядок.
Когда я проходил мимо дома Ананьева он крикнул мне в окно, чтобы я подождал его. Потом он вышел и мы пошли вместе в школу. Пришли, а на школьном дворе школьники играют и возятся. Слышу и вижу, один из пареньков нашего класса, обращаясь в нашу сторону, кричит: «Эй, богородица, иди сюда!» я думал, что это относится ко мне, что мне уже придумали такую кличку за мои вчерашние длинные белые волосы, которых уже нет на моей голове. Потом оказалось, что окликнули не меня, а моего соседа.
83-84
Почему же Александр Ананьин получил такую смешную божественную кличку?
Оказывается три года тому назад эта кличка к нему прилипла. А получилось вот как. Когда он пришел в первый класс сельской школы, у него поп спросил, какие он знает молитвы? А он быстро ответил: «Богородицу». Ну а еще какие? Он отвечает: «Еще дворадуйся». Поднялся хохот в классе. Маленький Саша Ананьев умудрился из двух слов одной молитвы сотворить две молитвы. С тех пор его и прозвали «богородица».
В этот день меня уже не так осматривали, как вчера. А на следующий день и того меньше. Потому что я пришел в новом костюме. Хотя он и был сшит из простого материала, носящего тогда чудное название «чертова кожа», но все же новый.
Итак, урок за уроком, день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем потекла моя учеба в вышеначальном училище. Первое время мне было трудновато. Ведь за все лето не брал в руки ни карандаша ни книги. Но потом я освоился и стал одним из лучших учеников.
Что же из себя представляло это ВНУ, имеющее четыре класса? Тогдашний первый класс вышеначального училища соответствовал четвертому классу теперешней средней школы, а четвертый класс – седьмому классу. Значит, тогдашнее ВНУ соответствовало, примерно, теперешней семилетке. Я вставил и подчеркнул слово «примерно» вот почему: тогдашнее ВНУ, конечно, не давало молодежи, оканчивающего его, того общего уровня развития, тех знаний, которые дает теперешняя семилетка. Не получала тогда молодежь того политического развития, что получает сейчас.
85-86
Тогда головы юношей и девушек, окончивших ВНУ, были напичканы религиозной дребеденью в результате преподавания «закона божьего», всякими ненужными сведениями о царях, царицах и царят по истории. Но, я должен прямо сказать, что тогдашнее ВНУ давало общей грамотности, знаний русского языка, да, пожалуй, и математики, больше, чем дает теперешняя семилетка. Я это видел на примере своих детей и вижу на примере своих внуков. Как не печально, но, к сожалению, факт, что теперешняя молодежь, оканчивая седьмой класс, не может толково, грамотно написать заявление о поступлении в техникум. Хуже того, молодежь, окончившая среднюю школу, при поступлении в ВУЗ на экзаменах по русскому языку, допускает такие грубые ошибки, какие не были простительны для юноши и девушки, окончивших раньше четвертый класс ВНУ.
Я не могу не сказать еще раз, как в теперешнее наше, советское время, двинуто вперед дело народного образования. Вот тут уж не может быть никакого сравнения с тогдашним прошлым. Сейчас в нашей стране осуществляется обязательное среднее десятилетнее образование. А тогда, в старое время, таких ВНУ, о каком я пишу, на весь большой Ачинский уезд, было 2 или 3, в которых обучалось не более 500 человек молодежи. А что это была за молодежь? Дети купцов, чиновников, кулаков. Очень мало детей крестьян, середняков. А таких, как я, батраков, было, может быть, человек 3-4.
А раз мне, серой вороне, удалось попасть (втереться) в стаю черных ворон, тоя должен был учиться хоть кровь из носа. И я старался, трудился и хорошо успевал.
87-88
Для того, чтобы ученик хорошо успевал в учебе не достаточно только его желания учиться, способности и напористости. Требуются необходимая поддержка, помощь, соответствующие домашние условия, обстановка.
Способности мне не требовалось у кого-нибудь занимать. Обладал своей собственной. Желание учиться у меня было превеликое. Напористость проявлял большую. А вот условий, хотя бы маломальских, у меня не было, обстановка была тяжелой. Помощь отсутствовала.
Пока было сравнительно тепло, спал я на сеновале. Там и уроки готовил. Когда наступили холода, перешел на полати кухни. Там спал на кое-каких дерюгах. Там, лежа или полусидя, готовил уроки. А время для подготовки уроков было очень мало. Вставал рано утром, ехал на речку за водой, гнал на водопой скот, чистил скотные дворы и вывозил навоз, давал скоту корм. А после всего этого спешил в школу. Вечером, прейдя из школы и забросив сумку с учебниками на полати, шел на двор готовить скот на ночь, поил его, задавал корм. Пока все это проделывал, наступала вечерняя темнота. Нужно готовить уроки. Но стол всегда чем-нибудь и кем-нибудь из хозяев занят. Примащивался где-нибудь в углу на табуретке и читал. А если надо было писать, вставал на колени перед табуреткой, ставил на нее чернила, ложил тетрадь и писал. И не замечал, как кто-нибудь из хозяев подходил к стоящей на столе лампе, вывертывал и тушил ее. Хозяева рано ложились спать. Хозяин бурчал своим косоротым ртом: «Нечего зря керосин жечь. Он денег стоит». Становилось темно. Я кое-как собирал свое ученическое хозяйство и лез на полати спать.
89-90
Но долго не засыпал, в уме решая задачи, готовя уроки. Иногда вечером я шел на квартиру к Юрьевым готовить уроки. Но вредный хозяин или не менее вредная его дочка закрывали на крючок кухонную дверь. А стучать, будить их величества, значит иметь большую неприятность.
Питался я плохо. Редко кушал вместе с хозяевами за столом. Да и не хотелось с ними сидеть. Когда чувствуешь, что тебе смотрят в рот и считают, который кусок хлеба ты взял, то и кусок не лезет в горло. Когда не было хозяина, хозяйка значительно лучше кормила меня. Иногда я кушал у Юрьевых (не отказывался когда приглашали за стол). Бывал в гостях у Снигиревых. Частенько по пути из школы заводил меня к себе домой пообедать Саша Ананьин. Мы с ним хорошо подружились. (Будучи уже взрослыми людьми, мы с ним неожиданно, в 1934 году, встретимся. Я об этом напишу.)
С наступлением холодов ко мне пришли новые трудности. У меня не было теплой одежды, а средств, для приобретения ее, я не имел. Приехавшей дня на два в Ужур Наталье Васильевне «пришла в голову хорошая идея», как она сказала. В Ужуре существовал какой-то попечительский Совет, оказывающий помощь «материально необеспеченным ученикам». Я знал, что одному ученику третьего класса, сыну зажиточного крестьянина из деревни Лопатка, убитого партизанами за способничество колчаковским карателям, этот самый «Совет» оказал существенную помощь для приобретения ученической формы и учебных пособий. Вот Наталья Васильевна и внесла предложение, чтобы я написал заявление «попечителям» с просьбой оказать материальную помощь для приобретения зимней одежды.
91-92
Я такое заявление написал. Она сама отнесла его в «собственные руки» главе «попечителей», который обещал рассмотреть и помочь. Я, окрыленный обещанием, ждал этой помощи. Дождался и получил….270 штук небольших желтых бумажек размером в спичечную коробку. На каждой из этих бумажек стояла крупная единица и слово «рубль» (колчаковский рубль). С этими бумажками можно было сходить один-два раза в то место, которое находилось за скотным сараем. Но я для этой цели тогда обычно употреблял травку. А с бумажками сходил в магазин и купил…. Маленькое карманное зеркальце и полфунта конфет. Вот какая разница в помощи «попечителей» тому колчаковскому «сиротке» и мне.
Я обратился за помощью к своим людям в Корнилово и мне прислали полушубок и валенки, а шапка у меня была своя, причем очень дорогая для меня шапка, как память о дяде Иване – Иване Николаевиче Белошапкине. Не могу не написать о том, как она мне по наследству досталась.
Когда колчаковцы арестовали дядю Ивана и увезли его в Ужур, через день туда же поехала тетка Аграфена, но в живых его уже не застала. А на месте расстрела в снегу нашла его шапку-ушанку, привезла ее домой в Корнилово и со слезами передала мне. Когда я одел на свою голову шапку, и развернул ее уши, то обнаружил в складке загиба небольшую кость с кусочком мозга из головы дорогого дяди Ивана. Шапка осталась у меня, а частицу тела Ивана Николаевича тетка Аграфена завернула в платочек и завязала узелком.
93-94
С этим узелком на груди она сидела в Ачинской тюрьме. С ним ее мертвую положили в гроб.
Надо ли говорить, как дорога для меня была шапка-ушанка дяди Ивана. И когда весной 1919 года я поехал из Корнилово в Ужур, был теплый день. Я не взял с собой ничего из теплой одежды. Но шапку завернул в узелок и привез в Ужур. Я ее носил года три. И очень жалко, что по глупости лет не сохранил, как ценный реликвий.
Значит проблема с одеждой была разрешена. Но вскоре передо мной встала такая трудная проблема, от разрешения которой зависела судьба моей дальнейшей учебы. И если бы добрые люди не помогли мне разрешить эту проблему, я был бы вынужден бросить учиться. А дело в том, что мой хозяин, обнаглевший кулак Соколов, выгнал меня с квартиры, «прокормив», как он говорил, не зиму, а только два с половиной месяца. А получилось так.
В ущерб своей учебы я делал все, что бы делал любой взрослый батрак, за исключением того, что не ездил в степь за сеном. И вот эта собака хозяин стал заставлять меня делать и эту работу. Я съездил за сеном один на двух лошадях три раза, пропустив три дня занятий в школе. Потом я категорически отказался поехать в степь и ушел в школу. А когда вернулся из школы, хозяин заявил мне: «вон из дома. Дармоед мне не нужен». И выгнал. Случилось это в середине ноября.
Два дня я питался и ночевал у Модеста Снигирева. Но они сами батраки. Одну ночь провел у Саши Ананьева.
95-96
Мог бы и неделю у него прожить. Но все это не выход из положения. Ведь мне до весны надо было прожить более пяти месяцев. Встал вопрос: как быть? Что делать? Бросить учебу и уйти батрачить? А учиться страсть как хочется. Где же выход? В поисках выхода я пошел за советом к Юрьевым. Как раз в этот вечер в Ужур из Кулуна приехали Клавдия Васильевна с матерью. Состоялся семейный совет, на котором было решено, что я буду жить у Юрьевых. До весны в квартире оставались только Федор Васильевич с тетей и я, в квартире, лишним не буду. И я стал жить у них и продолжать учебу. Хорошо мне стало. Ничем кроме подготовки уроков дома я не занимался (никакого хозяйства у Юрьевых не было). Времени у меня было много, уроки готовил добросовестно и в школе стал отлично успевать. Начался у меня человеческий образ жизни. Кроме учебы я стал заниматься развлечениями в кругу ребят учеников. И как же зверски косился на меня бывший мой «благодетель», хозяин Соколов. Ведь квартира Юрьевых была тут же в его доме, и я каждый день находился перед его глазами.
А события развертывались не в пользу Соколовых и всей колчаковской сволочи. Героическая Красная Армия колошматила колчаковцев и в хвост и в гриву, гнала их с запада на восток, устанавливая власть Советов на Урале и в Сибири. Активную помощь Красной Армии оказывали отряды сибирских партизан. Сильный партизанский отряд Щетинкина, державший в своих руках длительное время почти весь Минусинский уезд, могучей лавиной двинулся с юга на север навстречу Красной Армии, сметая и уничтожая на своем пути все колчаковские заслоны.
97-98
Этот отряд очистил от колчаковцев весь Ачинский уезд и соединился с Красной Армией в Ачинске в конце декабря 1919 года.
В середине декабря Щетинкин с боем занял село Ужур. Я видел, как метались колчаковцы и их кулацкие приспешники. Удирали, как крысы с тонущего корабля, или прятались, как крысы в землю. Я радовался пришедшему народному избавлению. А какая паника наступила во всем соколовском кулацком рое. Пытался бежать зверюга Максим Соколов, но не успел. Его настигли за селом партизаны и уничтожили как бешеную собаку. Иван Соколов стал тихой овечкой. А как он, эта длинноносая крыса, вдруг подобрел ко мне! Он, его жена, лебезили передо мной, чтобы в случае чего я выступил перед партизанами в их защиту и сказал, что они добренькие. Я этого, конечно, не сделал. Но этот ползучий гад уцелел и дожил до 1929 года, когда был раскулачен и скопытился, как говорят в деревне, «хватила кондрашка». Туда ему и дорога. Земля по нему давно тосковала.
Была восстановлена Советская власть. Началась новая свободная жизнь. Я продолжал учиться. Во время зимних каникул поехал в Корнилово попроведать своих Белошапкиных. Вернулись домой из Ачинской тюрьмы наши женщины радостные и счастливые, что наконец избавились от всех колчаковских мучений. Но тетка Аграфена была больна.
У Белошапкиных на квартире стоял командир батальона партизанского отряда Щетинкина Лукашевич и его помощник, молодой парень, Михаил Шабанов. Они узнали, кто из местных кулаков особенно зверствовал при колчаковщине, выдавал партизан и их семьи. Четырех таких негодяев арестовали. Им был вынесен партизанский смертный приговор. Привести его в исполнение должен был Михаил Шабанов со своими товарищами.
99-100
Он оседлал лошадь, сел на нее и собирался выехать из ограды. Но вдруг вернулся, соскочил с лошади, дав мне в руки повод сказал: «подержи». Зашел в дом, а выйдя из него, поддет мне шашку и говорит:
- Бери и за мной. Будем рубать гадов.
Взял я шашку в руки и стою, остолбенев. А он сел опять на лошадь и командует мне «пошли». Я пошел. В это время осужденные были вывезены за село (за поскотину). К ним подъехал Шабанов, выхватил из ножен шашку. Это же проделали и другие партизаны. Я стоял в сторонке у поскотины и смотрел на всю эту сцену. Потом Шабанов сказав громко: «Именем Советской власти» рубанул по голове одного кулака. Тот упал. Другие партизаны сделали тоже самое с остальными тремя. Один здоровенный кулак упал, но был жив и стал подниматься. Шабанов крикнул мне: «дорубай». Но я уже кинулся бежать домой. А он мне кричит: «вернись. Застрелю!». Я трясясь вернулся и неумело дорубил колчаковского прихвостня. Жалости у меня к нему не было. Мне потом в двадцатых годах приходилось убивать бандитов. И делал это я безжалостно. А вот зарезать курицу для меня страшное дело. Что значит классовая ненависть!
Надо бы было уничтожать кулака Тихонова Константина. И партизаны хотели это сделать. Но сердобольная добрая тетка Аграфена вступилась за «соседушку». Ее послушались. Этот кулак остался жив и дожил до раскулачивания.
Каникулы кончились, и я вернулся в Ужур продолжать занятие в школе.
101-102
Расскажу про Гришку Логинова. Я уже писал о нем выше, как он повез в переваловский отряд своего брата, попал в руки беляков, был посажен в сарай, подкопался, бежал и скрывался у одного крестьянина. Потом он ушел в тайгу в группу скрывшегося партизана Челебея. Того косогольского Челебея, который в 1918 году приходил на полевой стан к Перевалову. Этот Челебей был в отряде Перевалова. Когда белые разбили отряд, Челебей, оставшийся жив, скрывался в одной деревне. Но поп выдал его карателям. Те, под вечер, собрав человек десять, пойманных партизан, в их числе и Челебея повели их за деревню Парную. Раздели до белья и под команду офицера: «Взвод пли!» расстреляли и ушли. Но, по какой-то случайности пуля в Челебея не попала. Он упал вместе с другими и притворился мертвым. А когда совсем стемнело, он, полуголый, измороженный добрался до крайней избы крестьянина бедняка. Тот его пригрел, одел и он ушел в тайгу. Потом собрал группу человек 8. В эту группу попал и Гришка Логинов.
Сначала Челебей вел себя нормально, как и полагается партизану, уничтожал беляков и их пособников. Но в последствии стал безобразничать, превратился в мародера. От его группы страдали ни в чем не повинные люди. Челебей без разбора убивал попавших в его руки всех попов. Когда в Ужур пришел Щетинкин, к нему стали поступать от крестьян массовые жалобы на бесчинства Челебея. Щетинкин дал своим партизанам команду уничтожить челебеевскую группу мародеров. Сам Челебей не дался живым в руки. Он застрелился. Логинова Гришку поймали в лесу около деревни Локшино и привезли в деревню, где у него была тетка. Зная, что его расстреляют, он попросился сходить проститься с теткой.
103-104
Три партизана, поймавших Логинова, привели его к тетке. Та угостила племянника и его конвоиров. Потом Гришка отдал свою добротную шубу плохо одетому партизану-конвоиру, сказав ему: «на, одевай мою шубу, а мне давай свой полушубок. Мне все равно умирать». Парень он был отчаянный, хотя имел от роду около восемнадцати лет.
Когда Логинова везли за деревню, между партизанами завелся спор, расстреливать его или нет. Тот, которому Гришка отдал свою шубу, доказывал, что не нужно. Двое говорили, что нужно выполнить приказ Щетинкина. Тогда тот третий отдал Гришке свой наган, а сам с винтовкой заявил: «А теперь два на два, кто кого?». Те плюнули. Сели все четверо в сани и уехали в деревню Кулун в 15 верстах от Локшино. Там Логинов вступил в один из батальонов отряда Щетинкина и вместе с другими двинулся на Ачинск, а оттуда, позднее, ушел воевать с Врангелем, не сообщив ничего своим родным.
А его Локшинская тетка на следующий день поехала в Корнилово и сказала родным, что Гришку расстреляли щетинкинцы. Старший брат Гришки поехал искать его труп, но не нашел и приехал в Ужур, чтобы узнать, Где же Гришка. Он встретил меня и рассказал мне эту печальную историю. Так ничего не узнав о судьбе брата, уехал домой.
А Григорий Логинов, доблестно повоевав против Врангеля, вернулся неожиданно домой с гармошкой в руках в 1921 году, когда его давно все в Корнилово считали неживым. Чтобы закончить о Логинове, скажу, что его год призывался в армию в 1924 году. И хотя он уже достаточно повоевал в свои молодые годы, не стал просить льготы и ушел служить в рядах Красной Армии, охранять мирный труд советских людей.
105-106
Я продолжал учиться, живя на квартире у Юрьевых. В детстве и юношестве у меня был хороший голос. Сначала дискант, затем перешел в баритон. Я принимал активное участие в школьном хоре и драматическом кружке. Школьным хором руководил преподаватель истории Петр Иосифович Зыков. Это был симпатичный человек, высокий, стройный мужчина лет 35-ти. С правильными чертами лица, обрамленного небольшой русой бородкой. Он хорошо преподавал историю и любовно относился к руководству школьным хором, сам имея приятный голос и мастерски им владея.
Я любил уроки рисования и мне хорошо запомнился преподаватель по рисованию Сальников. Небольшого роста толстячек, лицо смуглое, черные небольшие усики. Большой весельчак, хотя был уже в годах, имея под пятьдесят лет, замечательно танцевал лезгинку и другие горские кавказские пляски. Он был из кубанских казаков за что-то высланный царским правительством в Сибирь. Его любили все ученики.
В училище была одна нелюбимая учениками учительница, сухая, вышесреднего роста Палинария Кондратьевна. Она была неимоверна злая. Преподавала ботанику. Нелюбовь к ней, как к человеку, перенеслась и на ее предмет. Как только ее урок, ученики ворчали «опять эта ботаника». Мы, ученики, часто зло подшучивали над этой учительницей. То пришпилим колоши к полу, а она их оденет и не может оторвать от пола ноги. То что-нибудь другое придумаем.
107-108
С Клавдией Васильевной Юрьевой я частенько ездил к ней и ее матери в деревню Кулун. Мать у Юрьевых была очень забавной старушкой. Солидного роста, полная, с грубоватым властным голосом. Она имела свою гнедую крупную лошадь, удобные легкие дрожки. Была у нее корова. Она сама косила и возила сено. Очень любила слушать песни. И вот когда я, имеющий приличный голосок, приезжал к ней, то она основательно «эксплуатировала» меня, заставляя петь одну за другой песни. Частенько подтягивала мне, но больше слушала.
Время шло, и жизнь шагала своим чередом вперед, и ни кто не мог остановить ее.
В Ачинском уезде, богатом лесами и таежными местами «расплодилось» много крупных и мелких банд, руководимых бывшими колчаковскими офицерами. А весной 1920 года вспыхнуло крупное кулацкое восстание против Советской власти. Началось оно в зажиточном селе Сереж и распространилось на ряд других сел и деревень. На подавление этого восстания были направлены части Красной Армии и Отряды ЧОН (части особого назначения). Одним из таких отрядов командовал Михаил Харитонович Перевалов. После разгрома Сережского восстания, этот отряд был направлен в Шарыповскую волость на ликвидацию банды Алиферова, обосновавшейся в тех таежных местах, в которых в период колчаковщины действовал со своим партизанским отрядом Перевалов. Путь в Шарыпово проходил через село Ужур.
109-110
И вот, Михаил Харитонович, в Ужуре, откуда он начинал в 1918 году сою партизанскую деятельность. В его отряде ЧОН было большинство бывших партизан из его отряда и из отряда Щетинкина. Здесь Перевалов задержался несколько дней, в течении которых бойцы отряда, коммунисты, комсомольцы и население Ужура вырыли огромную яму на площади села, перевезли изо рва за селом останки расстрелянных колчаковскими карателями в 1919 году партизан и сочувствовавших им и похоронили в эту братскую могилу. Был сделан временный обелиск из дерева, на котором были написаны имена людей, отдавших свою жизнь за дело народа, за Советскую власть. В числе этих имен были Иван Николаевич Белошапкин и Матвей Голощапов.
Над братской могилой был проведен траурный митинг, на котором собрались почти все жители села. Присутствовал и я, вспоминая дядю Ивана, обливался слезами. На митинге выступил с пламенной речью Михаил Харитонович Перевалов. Он говорил о людях, отдавших свои жизни за жизнь и счастье советского народа.
Так возникла братская могила на площади села Ужур, над которой в 1920 году был воздвигнут временный обелиск. И как мне было больно и обидно видеть тридцать лет спустя этот же полуистлевший деревянный обелиск, на котором трудно было разобрать написанные имена тех, кто лежит в могиле.
Этот факт говорит о том, как иногда живые не чтут память тех, кто отдал свою жизнь за то, чтобы жили другие.
111-113
КНИГА ВТОРАЯ
ДОРОГА
КОМСОМОЛ
Наступила весна 1920 года. Закончился учебный год в школах. Я успешно окончил первый класс Ужурского вышеначального училища. Впререди еще три класса. Я, конечно, думал учиться дальше. Но не знал как сложаться условия и обстоятельства для этого к осени. А пока в Ужуре мне делать нечего. Я распрощался с Юрьевыми, со своими новыми товарищами по училищу, с Модестом Снигиревым и уехал в Корнилово. Заехав на Локшинскую гору, окинув с высоты ее широкие просторы, я мысленно сказал: «Здравствуй, Корнилово! Здравствуйте родные места!»
Как всегда, семья Белошапкиных тепло приняла меня в свой круг, как родного. Особенно была рада моему приезду тетка Аграфена. Она по-прежнему любила меня, как сына. Но я чувствовал, что, к большому сожалению, прежней дружной слаженности в семье нет.
114-115
Фрося жила со своим мужем «примаком» Порфирием Красногоровым. Но союз между ними был не прочным. Тетка Елена, еще молодая женщина, думала о замужестве, и тоже не прочь была взять мужа в хозяйство. Получались разногласия, происходили перебранки. Да, не стало той большой, но дружной семьи, что была когда-то.
Вскоре серьезно заболела и умерла тетка Аграфена. На ее здоровье пагубно отразились все тяжелые переживания в период колчаковщины, расстрел мужа, тюремное заключение и прочее. Не стало Аграфены Васильевны, этой очень доброй, сердечной женщины, прекрасного человека. Хорошую память о ней я сохраню до последних дней моей жизни.
Весну и лето я работал в поле. Но хозяйство было небольшое. Особенно не перегружался. Свободного времени было много. Я его занимал чтением художественной литературы, разговорами и играми с молодежью. А вскоре по приезде в Корнилово у меня появились новые, большие, разумные комсомольские дела.
Да! 42 года тому назад, летом 1920 года я вступил в ряды Ленинского Коммунистического Союза молодежи. Коротко: в Комсомол. Тогда он именовался Российский Коммунистический Союз молодежи (РКСМ).
Скоро, в октябре, исполниться 44 года славному сыну КПСС – Всесоюзному Ленинскому Коммунистическому союзу молодежи.
Что ж года довольно зрелые. Но комсомол всегда молод, жизнерадостен, энергичен и кипуч. Он всегда, с присущей ему энергией и юношеским задором, выполнял и выполняет все задания и поручения своей родной матери – Коммунистической Партии Советского Союза и ее ленинского центрального комитета.
116-117
Не было и нет таких препятствий, которых бы не преодолел комсомол. Не было и нет таких трудностей, перед которыми бы он спасовал. Всегда, когда партия, обращаясь к комсомолу, говорит: «Надо сделать!», миллионы комсомольцев дружно отвечают: «Будет сделано!» и делают.
Организация молодежи нашей страны, носящая бессмертное имя великого Ленина, имеет заслуженное право, с гордостью за свои дела, оглянуться на пройденный путь, смело смотря вперед на открывающиеся перед ней дали.
Ленинский комсомол родился в 1918 году – в суровом году Гражданской войны. Когда решалась судьба: быть или не быть Советской России; победит трудовой народ контрреволюцию или она, поддерживаемая всем империалистическим миром, задавит молодую социалистическую республику? Тогда совсем еще юный комсомол по зову партии мобилизовал все свои силы на разгром ненавистного, хорошо вооруженного врага на всех многочисленных фронтах. Тысячи и тысячи молодых, жизнерадостных комсомольцев и комсомолок, способных носить оружие, вместе со своими отцами и старшими братьями шли на фронт, чтобы громить полчища Юденича, Корнилова, Колчака, Деникина, Врангеля и прочих генералов и адмиралов, иностранных интервентов, мечтавших о восстановлении царского самодержавия, о том, чтобы потопить в крови рабочих и крестьян власть советов.
Немало комсомольских сердец, пробитых вражескими пулями, перестали биться.
118-119
Немало юношей и девушек в жесточайших боях было покалечено. Но они сделали все, чтобы своей грудью отстоять молодую Советскую республику и разгромить ее врагов.
В годы восстановления, в годы первых пятилеток комсомол направил всю свою кипучую энергию на мирный труд, на строительство социализма в нашей стране. Он сделал на благо родины много замечательных полезных дел. Их трудно перечесть.
А когда над Родиной нависла новая опасность, когда гитлеровская Германия в июне 1941 года вероломно напала на нее, славный комсомол, по призыву партии, мобилизовал всю советскую молодежь беззаветно бороться на фронте, упорно работать в тылу, чтобы победить ненавистного врага. Много славных страниц вписал ленинский комсомол в летопись великой Отечественной войны. В рядах советской армии, в партизанских отрядах с оружием в руках комсомольцы показывали пример мужества и отваги. На предприятиях, в шахтах и рудниках, на полях колхозов и совхозов – всюду комсомольцы показывали пример беззаветного труда, чтобы обеспечить фронт и тыл всем необходимым.
В послевоенные годы советский народ, руководимый партией, быстро залечив раны, нанесенные нашей стране войной, гигантскими шагами идет вперед к светлому будущему – к коммунизму. И во всей созидательной работе в городах и селах, на новостройках и целине запевалами выступает наша замечательная молодежь и ее передовой отряд – Комсомол.
Да, Комсомол! Какая это замечательная школа подрастающего поколения! Сколько десятков миллионов советских юношей и девушек прошли эту школу, став большими работниками, почтенными папашами и мамашами, дедушками и бабушками нынешних комсомольцев и комсомолок!
120-121
Вот и я и моя жена Муся (для меня «Муся», а для внучат «баба Муся»), оглядываясь на пройденный жизненный путь, с большой теплотой вспоминаем и комсомольских годах и гордимся, что мы с ней «комсомольцы двадцатого года». Вчера в беседе, вспоминая прошлое, жена сказала: «А как жалко было расставаться с комсомолом».
Жалко? Конечно, жалко было мне расставаться в 1930 году с комсомольским билетом, который я проносил в нагрудном кармане против сердца десять лет. Ведь комсомол – это юность, это молодость. А разве легко расстаться с молодостью?
До комсомола у меня было мое детство. Были жизненные стежки-тропинки, по которым я шагал на своих детских ногах, подчас робко и неуверенно. Иногда спотыкался и падал, разбивая до крови свой курносый нос. Но я поднимался и шагал дальше. Иногда эти жизненные тропинки приводили меня в тупик, в дремучий лес. И мне становилось страшно. Я останавливался и спрашивал: «А куда дальше? Как пройти этот лес? А что за этим лесом?» задавал я эти вопросы и ждал ответа на них. А кто ответит? Кто возьмет меня за руку и выведет туда, куда нужно? Находились люди, которые подавали мне руку и помогали перешагнуть препятствие, показывали, куда идти дальше. Этим людям, таким как семья Белошапкиных, мои учительницы Глафира Семеновна и Наталья Васильевна, командир партизанского отряда Михаил Харитонович Перевалов, я говорил, говорю и буду говорить – Спасибо!
122-123
Но ведь в основном мне самому приходилось обходить преграды или преодолевать их, искать и находить тропинки, по которым можно выйти из леса. Русская пословица гласит: «на Бога надейся а сам не плошай». И я без похвальства и с гордостью могу сказать, что не плошал. Преодолевая препятствия, шагал и шагал вперед. И вышел. Детские тропинки вывели меня на юношескую дорогу. Этой дорогой оказался Комсомол. Или, вернее сказать, по юношеской дороге повел меня комсомол. А куда? Теперь то уж ясно куда: на широкий путь. Дорога прямая: через комсомол в партию. А уж с партией не пропадешь, не заплутаешь в лесу. Партия освещает широкий жизненный путь ярким светом.
Я описал свои детские годы. Теперь перехожу к юношеским годам. Или, образно говоря, с тропинок выхожу на дорогу.
Но, прежде чем начать описывать дорожный путь и дорожные приключения, забегая вперед, мне хочется сказать вот что. У нас с женой есть трое детей: сын Эня, и дочери Надя и Инна. Они уже взрослые люди. У Эни и Нади давно позади комсомольские годы. Им уже под сорок лет каждому. Они коммунисты со стажем. Инна, прожив 27 лет, тоже уже вышла из комсомольского возраста. Но еще состоит в Комсомоле. Думаю, что и она будет коммунисткой. Их детство, их юность не похожи на наши. Им не приходилось идти тропинкам и искать дорогу так, как мне.
124-125
Их детские пионерские тропинки лежали рядом с юношеской комсомольской дорогой. По этим тропинкам их уверенно вел вперед комсомол, руководимый партией. Можно сказать, что они с детства шли и идут по светлому пути. И пусть уверенно идут дальше.
У наших детей есть дети. То есть у нас с женой есть внуки и внучки – 5 человек. Стало быть, мы уже дедушка и бабушка.
Глядя на детей и внуков, конечно, вспомнишь молодые годы. И как при этом не скажешь: «Эх, как жалко было расставаться с комсомолом!»
Но не будем вздыхать о прошлом, вспоминая его. А будем смотреть в будущее и свое и наших детей, и наших внуков. Не мешает подумать и о будущем наших правнуков. А они обязательно будут, независимо от того, будем или не будем мы при этом. Но это предмет размышлений более отдаленный. Раз уже я отвлекся от воспоминаний и забежал вперед, то хочется сказать о внуках. А то ведь когда я дойду до них в своих воспоминаниях. Я, конечно, напишу о них подробно. А сейчас скажу о них коротко.
Внуки у нас, как и все внуки, хорошие. Маленько шалуны. Иногда маленько лентяи. Не все, конечно, но есть такие. А в основном хорошие внуки. Да вот посмотрите на них. Начнем показывать их по возрасту, начиная с меньшего.
Самая маленькая Света по фамилии Плешкова, по отчеству Петровна, дочь нашей дочери Инны, медицинского фельдшера. Это я говорю, что света маленькая. Сама то она о своем возрасте другого мнения.
126-127
И имеет некоторые основания к этому. Потому что 19 февраля 1962 года ей уже исполнилось четыре года, и она ходит в детский сад, а не носят ее в детские ясли, как года полтора тому назад. Когда недавно я ее вел из садика домой (это тоже я говорю, что вел, а на самом деле она сама шла и при этом даже за руку не держалась) и мы проходили мимо детских ясель, она остановила меня и авторитетно заявила: «деда, когда я была маленькая, я ходила в этот дом». Видите? Она когда то была маленькая. Она даже помнит об этом. Лицо у нее белое, и пока без единой конопушки. Носик чуть вздернут, но не совсем курносый. Глаза голубые, открытые, большие. Волосы светлые, но будут русые. Мама заплетает их в две косички с мышиный хвостик. Характер у нее еще не выработался, но чувствуется, что будет волевой, настойчивый. Она уже умеет хитрить. Недавно тетя Надя, прейдя к ним, спросила надо ли ей конфет. Мама сказала, что лучше мороженного. А она заявила: «Конфет и лучше мороженного». Вот такая наша Света, живущая в Бресте с мамой, папой и братиком, часто бывающая в гостях у бабы и деда. Она очень бойкая.
А далеко от Бреста в Сибири, в Красноярском Крае, в совхозе «Таежный», Сухобузимского района живет тоже с папой, мамой и братом внучка Наталья Энгелевна Фомичева. Она в два раза старше Светы, ей 16 февраля 1962 года исполнилось 8 лет. Но она считает себя маленькой. И тоже имеет веские основания к этому. Не помнит как ее носили в детские ясли. Чуть помнит как пошла в детский сад. Но хорошо помнит, что последний день ее пребывания в детсаде был первого августа 1961 года.
128-129
А главное, она окончила первый только класс и понимает кто такие большие и кто такие маленькие, не то, что Света, неразбирающаяся в возрасте. Наташа девочка рослая, крепкого телосложения, подвижная. Лицо у нее тоже белое, на котором появляются весной, будь они неладные, веснушки, эдакие желтенькие пятнышки. Эти самые конопушки почему-то особенно любят ее нос. Видимо потому, что он прямой с небольшой горбинкой. Глаза у нее голубые, открытые, больше Светиных. Волосы светло-русые, заплетаемые тоже мамой в две косички с кошкин хвост каждая. Похожа она на свою маму Катю. Немного смахивает на бабу Мусю, особенно своим носом. Характер у нее, кажется, будет спокойным. Она послушная. Как показал первый год пребывания в школе, обладает хорошей способностью к учебе, усидчива. Она нормальная сибирячка, родилась в Красноярском Крае.
Вернемся из Сибири обратно в Брест. Потому, что в Бресте живет средний внук Юрий Петрович Плешков, сын собственных своих родителей и брат сестренки Светы. Стало быть мать его вам уже знакома. А вот об отце надо несколько слов сказать. Петр Алексеевич Плешков недавно был комсомольцем, а сейчас коммунист. 29 лет. Работает сменным мастером на коврово-плюшевом комбинате.
Юра, брестчанин. Родился здесь 4 октября 1951 года. Ему 11 лет. Он окончил четыре класса средней школы успешно. Вообще способный парень. Но уж очень неусидчив. Обладая большой энергией, часто не знает куда ее девать и тратит неразумно. А отсюда вытекает то, что учительница иногда заходит к родителям и жалуется на его поведение. Человек хотя еще небольшой, но требует крепкие руки.
130-131
Причем, чтобы руки были без ремня. А, к сожалению, отец Юры, Петя, не имея пока других, более веских доказательств и убеждений, применяет ремень. Жаль, конечно. Но что поделаешь? Один раз, в 1961 году, летом, Юрка уже пытался сделать побег от своих родителей из Бреста в Смоленск «к тете Марусе». Но его милиция задержала за городом Кобриным. Видимо, кое-какие основания у него были.
Физически Юра скроен хорошо, крепкого телосложения, среднего роста. Вынослив, от ушибов зря не хнычет. В этом году имел большое желание поехать в суворовское училище. Были оформлены все документы, прошел все комиссии. Но на город Брест было дано только одно место. И направили одного мальчика, отец у которого бывший облвоенком умер (Замалютин).
Жаль, что желание внука не исполнилось. Я сначала возражал чтобы он поехал в суворовское училище. Потом стал хлопотать. Но ничего не вышло. Теперь я его зову в шутку «генерал запаса». Пусть учиться в обычной школе. А если когда потребуется для Родины, то военным он всегда может стать.
Нельзя сказать, что он красавец. Но и неплохой парень. Черты лица правильные. Нос и не курносый и не прямой. Но будет, наверное, прямым. Как и полагается парню в 11 лет, имеет на лице веснушки. Они его не беспокоят. Перед зеркалом не вертится, как некоторые прочие, о которых я дальше скажу.
Вместе с нами живет старшая дочь Надя, у которой личная семейная жизнь в 1948 году сложилась непрочно, а в 1953 году совсем распалась.
132-133
У нее есть дочь, Татьяна Владимировна Помелова, которая родилась 25 марта 1949 года в г.Высокое, а с 1953 года живет с нами в городе Бресте.
Для своих 13 лет Таня очень рослая девочка. Ростом она уже сравнялась с мамой и бабой. А их обувь ей уже не подходит, требуется на размер больше. Телосложение хорошее. Упитанность неплохая. Была бы еще лучшей, если бы она без постороннего нажима кушала. А то требуются всегда два слова: «Таня, кушай». Маленькая была невзрачной, а сейчас выправилась, стала интересной. Я бы даже сказал красивой, если бы не боялся повредить этим словом. Она у нас немножко модница, любит посмотреть на себя в зеркало. Нос у нее прямой, чуть с горбинкой. Глаза темно-голубые. Цвет лица смуглый. Волосы темные. Одним словом шатенка. Скажем, что она очень похожа на своего отца Вовку Помелова. У нее две косы. Я пишу: «косы», а не «косички». Не то, что у Светы косички с мышиный хвостик каждая. И не то, что у Наташи – с кошкин хвост. У Тани каждая коса в полтора раза больше Наташиной косички. Это уж точно. Когда мне потребовалось узнать размер ее косы, она побежала в коридор, поймала кота Ваську, сравняла косу с его хвостом, и авторитетно заявила: «в полтора раза больше». Такова наша Татьяна.
В этом году Таня окончила шестой класс и перешла в седьмой. Учится хорошо, способная. Немного мешает успеваемости в учебе дефект с языком. Но этот дефект временный. Будет говорить хорошо. Для ясности спросил у нее сегодня: кем она хочет быть. Но получил ответ: «не знаю. Еще не думала об этом». Ну что ж, пусть подумает. Время для этого у нее еще есть.
А пока она думает, я, пожалуй, «съезжу» в Сибирь. Опять в Сибирь!? Ведь это так далеко отсюда! И пока что так дорог поезд! Требуется много времени на поездку и денег тоже. Правда времени занимать мне не надо. Оно у меня есть. А вот как быть с деньгами? Их, к сожалению, мало. Ох, эти деньги!
134-135
И кто их придумал? Зачем? При этом любопытный читатель может задать такой вопрос: что это автора опять повлекло в Сибирь? Ведь он только что был там, когда описывал свою внучку Наташу-сибирячку. Что он там забыл? И хочется ему взад-вперед ездить?
Да, я в Сибири «был», описывая Наташу. Но ведь внуков и внучек у меня 5 человек. А данные то я сообщил только о трех внучках и одном внуке. А где же еще один внук? Он в Сибири. Я о нем не забыл. Только дошел до описания его, как самого старшего, начав с самой младшей. Вот и приходится возвращаться в Сибирь.
Ох, эти внуки и внучки! Приходится из-за них прыгать с одного конца Советского Союза на другой. Это в мои то годы! При моем-то здоровье! О-хо-хо! И почему их не было, когда я был молод и при добром здоровье? Ведь тогда бы легче мне было заниматься такой физкультурой! Но, ничего не поделаешь. Раз надо, так надо! Не могу же я не описать хотя бы коротко своего старшего внука. А чтобы сократить время и сохранить деньги (которые, кстати, у меня, почему то, плохо сохраняются) я не поеду в Сибирь, а полечу…мысленно.
Полетел. Прилетаю в село Атаманово, Красноярского Края. Вылезаю из самолета. Осматриваюсь кругом. Красивые, близкие моему сердцу места: увалы и горки, лога и луга, леса и перелески, а вон вьется широкой голубой лентой могучий Енисей. Красота! В августе 1961 года мы с женой были в этих местах и любовались ими. С нами были наш сын и его жена, внук и внучка. Они тогда жили в селе Сухобузимском.
136-137
Село Атаманово я знаю. А вот где живут наши сын и иже с ним я не знаю. Да мне пока и не нужно этого знать. Ведь мне нужен внук. А я знаю где его искать. Сейчас 7 часов вечера. В это время он любит купаться на Енисее. Вот я и пойду на берег реки. Прихожу, сажусь в кустах и наблюдаю. Внук вылез из воды, попрыгал то на правой ноге то на левой, зажав рукой то правое, то левое ухо. Это он «выливает» воду из ушей. Что ж, этот прием мне знаком: так в детстве поступал и я. Внук занимается своим делом. Я ему не мешаю, из кустов не выхожу. Ведь это я только мысленно вижу его. А он за год подрос основательно, возмужал. Вон, какая мускулатура! А кажется давно ли был маленьким, толстеньким человеком в пеленках. Да, идут годы!
Сергей Энгелевич Фомичев родился первого декабря 1948 года в городе Высокое, Брестской области. В то время я работал там секретарем райкома партии, а сын – инструктором райкома комсомола. Назвали мы внука Сергеем в память пламенного большевика Сергея Мироновича Кирова.
В январе 1949 года меня перевели на работу председателем Брестского областного совета профсоюзов. Через несколько месяцев и сын с семьей переехал к нам в Брест. Здесь Сережа научился ходить, чуть-чуть говорить. Летом 1950 года, в выходные дни, он уже «водил меня» в ближайшие ларьки пить «пиля» (так он называл пиво). А я взаимно угощал его конфетами. Очень любил кататься со мной на машине. А поэтому полюбил нашего шофера Андрея, называя его «дядя Дюся». И когда сына перевели в Сибирь на работу в органах и мы провожали их на вокзал, то уже сидя в вагоне у окна, Сережа слезно плакал и что-то говорил.
138-139
Мы думали, что ему жалко расставаться с нами, бабой и дедой. Но ошиблись. Внук боялся, что стоящий рядом с нами «дядя Дюся» может уехать на «масиньке» без него. А летом 1961 года он, двенадцатилетний, приехал с отцом в Красноярск к поезду встречать нас. В ожидании поезда спросил у отца: «папа, а у деды есть борода?» тот ответил: «Есть большая, до пояса». Когда же я вышел из вагона совсем без бороды, внук упрекнул отца за то, что-то его обманул.
Сережа очень похож на отца: рослый, белобрыс, голубоглаз. Ему уже скоро исполниться 14 лет. Окончил шестой класс. Любит механику, хочет быть шофером.
Ну, вот пока и все мои внуки и внучки. Итого три пионера и два октябренка. Скоро двое Сережа и Таня, вступят в комсомол. Они уже заканчивают свои пионерские ступеньки. Название-то, какое замечательное: пионерские ступеньки! По этим ступенькам ведут в комсомол детей нашей страны родители, школа, пионервожатые, комсомол, партия. И, дети, уверенно, дружно с песнями шагают вперед, не боясь, что споткнуться и разобьют себе нос.
___________
Я, к сожалению, пришел в комсомол не по таким гладким ступенькам, а по неровным тропинкам, на которых часто спотыкался и падал. Я горжусь, что через полтора года, после рождения комсомола вступил в его ряды. Как это было?
140-141
Весна 1920 года. Прошло полгода после разгрома колчаковщины. Село Корнилово, как и вся Сибирь, живет мирной жизнью. Идет сев. Но проводить его труженикам волости мешают бандиты из осколков разбитой колчаковской армии и местного кулачества.
В один из солнечных воскресных дней в село вступил с песнями взвод Красной Армии. Его встретили с большой радостью. Труженики села много хорошего слышали о Красной Армии, знают ее боевые дела, а вот самое ее еще не видели. Ведь эту местность освободил от колчаковцев один из батальонов знаменитого в Сибири партизанского отряда Щетинкина. С прибытием взвода красноармейцев в селе и волости стало спокойнее. С помощью бывших партизан взвод Красной Армии развернул активную борьбу с бандитами.
Наряду с этим, красноармейцы проводили большую массово-политическую работу среди населения. В доме бывших купцов Ивановских, с которыми год тому назад расправился Перевалов, был устроен клуб. В теперешнее время его бы не назвали клубом, а просто красным уголком или избой читальней. А тогда это был клуб. В нем часто проводились собрания, доклады, беседы на различные темы. Как-то даже показали кинокартину. Хотя экран был размером не более квадратного метра, лента часто рвалась, от ручного движения, свет неважный, но желающих посмотреть эти «чудеса на стене» было очень много, особенно из молодежи и детворы.
Однажды, по селу было объявлено, что в воскресение в клубе созывается собрание батрацкой и бедняцкой молодежи.
142-143
На собрание пришло человек сорок. Были на собрании я и мой дружок Федька и Ефимка. С докладом выступил молодой бравый красноармеец. Он рассказал собравшимся о текущем моменте, о славных победах Красной Армии на всех фронтах. Затем подробно остановился на вопросе о молодежной организации, которая называется Российским Коммунистическим союзом молодежи. Он рассказал о боевых делах Комсомола, познакомил с его программой и Уставом. С большим вниманием участники собрания слушали доклад молодого красноармейца.
- Так вот, товарищи, - сказал докладчик.- Давайте и у вас в селе создадим ячейку Комсомола.
- Надо подумать. – сказал один паренек.
- Что ж, подумайте, посоветуйтесь. – согласился красноармеец. – Кто решит вступить в комсомол, приходите послезавтра вечером в клуб.
Долго в тот день мы три дружка ходили по селу и «думали» вслух. Я внес предложение пойти к Федькиному отцу Николаю Васильевичу и посоветоваться с ним. Так и сделали, пошли. Перебивая друг друга, мы рассказали ему о собрании молодежи, о докладе молодого красноармейца, о его предложении создать ячейку комсомола и попросили посоветовать нам кА быть. Он нас выслушал и сказал:
- Советую вам, ребята, вступить в комсомол. Я вот тоже решил вступить…
- В комсомол? – перебили мы его.
- Нет, дружки, - ответил он. – в комсомол меня не примут. Ведь мне уже около пятидесяти лет. Я решил вступить в ряды Российской Коммунистической партии большевиков.
144-145
Когда сегодня с вами проводил собрание молодой красноармеец, с нами вел беседу командир взвода об организации ячейки РКП (б). Четыре человека нас уже есть, в том числе твой дядя Иван, - сказал он, обращаясь к Ефимке Микичур. – Думаю, что желающие еще найдутся.
Через день после этого состоялось собрание молодежи, желающей вступить в комсомол. Собралось нас только 6 человек, в том числе одна девушка – дочь Ивана Микичур – Варвара. Что ж, это вполне понятно. Ведь тогда, когда еще не была закончена гражданская война, когда бандиты убивали коммунистов и комсомольцев, когда большинство родителей не пускало к «безбожникам» своих детей, особенно дочерей, в комсомол вступала самая смелая молодежь. На этом собрании была создана ячейка РКСМ из 6 человек. Секретарем ее был избран демобилизованный из армии после ранения красноармеец из прибывшего в село взвода Устинов, ставший затем женихом и мужем Варвары Микичур.
Так родилась первая в волости и одна из первых, в Ачинском уезде, комсомольская ячейка. Так я, имея от роду, четырнадцать с половиной лет, стал весной 1920 года комсомольцем.
Комсомольская ячейка под руководством партийной ячейки развернула работу среди молодежи своего села, а затем окружающих деревень по вовлечению ее в комсомол. В результате через месяц в нашей ячейке было уже 18 членов и было создано еще 4 ячейки в деревнях.
146-147
Комсомольцы проводили большую культурно-просветительскую работу среди молодежи и взрослого населения. Были созданы кружки художественной самодеятельности – драматический, хоровой, музыкальный. При клубе была создана библиотека, заведующим которой стал я, как «самый грамотный» из комсомольцев. Проводилась работа по ликвидации неграмотности среди молодежи и взрослого населения села.
Комсомольцы оказывали помощь семьям погибших партизан в проведении полевых работ. Они с оружием в руках участвовали в ликвидации банд. Двое из них погибло. Четыре члена нашей ячейки ушли добровольно в Красную Армию, участвовали в разгроме барона Врангеля в Крыму и белополяков. Из них вернулись домой только двое. Надо было снабжать Красную Армию продовольствием в те тяжелые годы. Комсомольцы проводили «неделю сухаря» т.е. целую неделю собирали среди населения сухари для Красной Армии. Для этого улицы села и близлежащих деревень были распределены между всеми комсомольцами. Нам троим – Варваре Микичур, мне и моему дружку Феде, достались две деревни: Косоголь и Старая Сокса. Запрягли мы в дрожки лошадь и поехали. Приехав в Косоголь, что в 8 верстах от Корнилово, обошли все дворы крестьян, разъясняя, для чего собираются сухари. Договорились, чтобы, кто сколько может, за три дня насушил сухарей. Так же сделали на следующий день в деревне Старая Сокса, находящейся в 7 верстах от деревни Косоголь. Как в той, так и в другой деревнях крестьяне охотно согласились помочь Красной Армии.
148-149
Через три дня мы опять поехали в эти деревни, уже не на одной, а на паре лошадей, запряженной в большую телегу. Собирали насушенные сухари два дня, и насобирали их столько, что мешки с ними возвышались огромной горой на возу. Удачными были сборы сухарей и у других комсомольцев. Затем мы эти сухари на пяти парах лошадей отвезли на сборный пункт в село Ужур. Там представитель Красной Армии тепло поблагодарил нас за такую помощь Красной Армии, борющейся за дело народа. Мы ободренные вернулись домой.
Комсомольцы оказывали активную помощь партийной ячейке и органам Советской власти в проведении продразверстки. А это было не совсем безопасным для жизни. Кулачье не только грозилось но и пускало в ход обрезы. Да мало ли было опасных и неопасных дел у нас, комсомольцев двадцатого года.
В августе месяце состоялось собрание всех комсомольцев пяти ячеек волости. Собралось около 60 человек. Проводил собрание представитель Ачинского уездного Комитета комсомола. Он сделал доклад о задачах комсомола, рассказал сколько создано комсомольских ячеек в уезде, сколько в них комсомольцев, как они работают. Затем он сказал о том, что скоро состоится уездная конференция комсомола, на которую надо избрать десять делегатов от комсомольцев Корниловской волости. В числе десяти был избран делегатом и я, как активный комсомолец. Ясно, что я был очень рад этому избранию. Шутка ли? Поехать в Ачинск – уездный город! Ведь до сих пор дальше большого волостного села Ужур я не бывал.
150-152
Он нашей ячейки делегатами на уездную конференцию были избраны секретарь ячейки Устинов, Варвара Микичур и я. Конференция состоялась во второй половине Августа. Погода стояла ясная, солнечная. До Ачинска 120 километров ехали мы на лошадях. Сколько проехали деревень, сел. Последнее перед Ачинском волостное село Назарово. В нем мы ночевали. Выехали рано утром, проехали 25 километров. И вот город Ачинск. Это обычный небольшой уездный сибирский городок того времени. Из промышленных предприятий были только пивоваренный, кожевенный заводы и две железнодорожные станции: Ачинск I и Ачинск II, да ряд мелких кустарных предприятий. Но мне он тогда показался большим городом. Две церкви, много каменных, двухэтажных домов; вон сколько магазинов. Я ходил по городу и любовался им. Он мне казался красавцем. Хотя на самом деле это был захолустный городишко, с мещанским населением до революции. А как я был удивлен, когда впервые в жизни увидел паровоз и состав поезда. И еще больше удивлялся вечером, когда увидел электрическое освещение вместо керосиновых ламп.
На следующий день утром в городском театре на берегу реки Чулым, открылась уездная комсомольская конференция. О, сколько собралось комсомольцев! Наверное, человек полтораста делегатов и городских гостей. Мы, сельские пареньки и девчата чувствовали себя несмело, степенно. А городские товарищи до начала конференции и в перерыве, затягивали песни, устраивали пляски, вовлекая и нас. А вечером мы смотрели спектакль.
На завтра я встал рано и пошел опять осматривать город. Потом зашел в парикмахерскую, чтобы подстричься. И какова же была моя радость, когда здесь в парикмахерской в одном из ожидающих очереди я узнал Миньку Перевалова. Ведь в Корнилово прошел слух, что он будто бы был убит бандитами. А он оказывается жив. Только был ранен в ногу. Лежал в Ачинской больнице, а сейчас вот, выписался. Но еще на костылях. Собирается поехать на поезде домой в Итат. Долго поговорить нам с ним не удалось. Так как мне надо было идти на конференцию, а ему ехать на станцию. Но я рад, что этот замечательный парень жив.
В этот день конференция закончила свою работу. А на следующий день мы уехали домой.
153-155
ДЕТДОМ
Заканчивалось лето. Наступила осень. Скоро начинается учебный год в школах. Передо мной опять встал вопрос: как быть? И на работе в поле, и занимаясь комсомольскими делами в селе я не забывал о школе. Мне страшно хотелось учиться дальше. Но как? У кого в Ужуре жить, чтобы продолжать учебу в ВНУ? Домов там много, в которых бы нашелся угол для меня. Но кто будет платить за меня, за то, что я буду занимать угол где-нибудь на полатях или на печи дома и что меня будут чем-то кормить? Отец – батрак, этой возможности не имел. Он сам зарабатывал на хлеб себе. Семья Белошапкиных тоже не имела возможности. Если бы ВНУ находилось в Корнилово, тогда можно бы было прожить зиму в этой семье. Но содержать меня в Ужуре накладно для обедневшего хозяйства. Да и не было в живых тетки Аграфены, которая любила меня, как сына. Теперь в этой семье отношение ко мне не то, что было когда-то. Я стал лишним.
А учиться все-таки так хотелось, так хотелось! Что делать? Как поступить? Эти вопросы все время стояли передо мной.
И вот, однажды, я узнал, что в Ужуре открылся детский дом, в который принимаю детей-сирот от 7 до 15 лет. Мне еще не было 15 лет, но скоро, месяца через три, исполнится. Да к тому же я был очень рослым для своих лет. Но, все же, заручившись справкой Корниловского волостного исполкома Совета о моем батрацком положении и справкой ячейки комсомола, что являюсь активным комсомольцем, я направился в Ужур. Опять в Ужур!
Сразу мне отказали в приеме воспитанником детдома. Сказали, что я уже большой и могу работать. Не помогли мои доказательства, что мне нужно учиться. Тогда я обратился за помощью в Ужурскую комсомольскую ячейку, и та, с помощью волкома партии, устроила меня воспитанником детдома. Радости моей не было конца. Наконец-то я буду иметь угол, где жить, кусок хлеба и даже одежду. Могу спокойно продолжать учиться во втором классе Вышеначального училища.
Детский дом находился в центре села и размещался в большом доме бывшего крупного купца еврея Фельдмана, бежавшего с колчаковцами при отступлении от наступающего партизанского отряда Щетинкина, осенью 1919 года и в соседнем с ним кулацком доме, хозяин которого убит партизанами, а семью его потеснили, переселив в небольшой флигель. Но двух этих домов и всех пристроек к ним не хватало, чтобы разместить сотню с лишним ребят воспитанников.
156-157
В спальнях было тесно, многие мальчики и девочки спали по двое на одной койке. Столовая размещалась в небольшом зале, в котором раньше был магазин, питались в две смены.
1920-1921 годы были тяжелыми годами. Продолжалась гражданская война на юге с Врангелем, на западе с панской Польшей, на востоке с атаманом Семеновым, бароном Унгером с японскими интервентами. В стране не хватало продовольствия, промтоваров, чтобы накормить и одеть население. А тут еще страшная засуха и голод в Поволжье. И все же советское правительство заботилось о детях-сиротах, создавая для них детдома. Одним из них был Ужурский детдом, в который мне и посчастливилось попасть воспитанником. Нас, таких счастливчиков, собралось более ста мальчиков и девочек. Каких только калибров не было! Были и рахитичные с ненормальными ногами и животами шести-восьми летние малыши. Были и 13-15-летние мальчики и девочки. И черненькие и рыженькие, и белобрысые вроде меня, и очень бойкие бегуны и флегматичные седуны. И плаксы и драчуны. И чистоплотные фарсуны и сопливые неряхи. Одним словом – всякие.
Сначала вся эта разношерстная компания дичилась друг друга. Потом, постепенно сама по себе и с помощью воспитанниц познакомилась, сжилась и даже породнилась, став как бы единой дружной семьей. Старшие сначала обижали младших, обманывали их даже в куске хлеба, а затем взяли их под свою защиту и опеку.
158-159
Первое время сельские ребятишки обижали детдомовских мальчиков и девочек, не получая дружного отпора. Потом они стали бояться детдомовских ребят, действующих под лозунгом: «один за всех и все за одного!»
В первую зиму детдом переживал большие трудности. Не ыбло своевременно заготовлено топливо, а зима выдалась суровой, в спальнях холодно. Зимней одежды и обуви было мало. Организовали сбор ее среди населения. Кое-что это дало, но потребности не полностью была удовлетворена. В основном теплее были одеты школьники. Со снабжением продуктами были перебои. Выделяемого пайка детям не хватало. Они просили «добавку». А откуда ее взять? Надо сказать, что заведующий детдомом Веденеев оказался человеком, не особенно любящим детей и плохо заботился о них. А заведующая хозяйством детдома, немка Ахенбах Клара Иогановна, наоборот, очень любила детей, только не воспитанников детдома, а своих собственных: дочь Галю, девочку лет шестнадцати с лишним и сына Борю, лет двенадцати. Правда они числились воспитанниками детдома и даже в столовую ходили вместе с другими детдомовцами. Но для подкормки их у себя в комнате она жарила и парила. Находились и другие прихлебатели, за счет детей – воспитанницы, няни и прочие.
В порядке самообслуживания, взрослые дети дежурили в спальнях, подметали, мыли полы, следили за порядком. В детдоме было две лошади и три коровы. За ними ухаживал сторож, он же истопник.
160-161
Ему помогали выделяемые дежурные. Но мы, воспитанники, с особым желанием шли дежурить на кухню, помогать тетке Марьяне (так звали кухарку) чистить картошку, топить печку, чистить котлы. Потому что во время этого дежурства питались досыта. Эти дежурные умудрялись даже подбросить «добавку» своим дружкам и подружкам.
Я уже писал, что в детдоме были разные воспитанники и по возрасту и по складу характера. Трудно все описать. Скажу коротко о наиболее колоритных фигурах, если можно так выразиться.
Начнем с одного большого семейного выводка. У поварихи, тетки Марьяны Кобзаревой, мужа убили белые, осталось 5 детей- шестнадцатилетняя Нюра, четырнадцатилетняя Вера, двенадцатилетний Алексей, семилетний Николай и трехлетний Саша. Вот она со всеми этим своим выводком и пришла в детдом. Ее приняли поварихой, а детей воспитанниками. Алексей был паренек как и многие пареньки, компанейский, с прямым характером. А вот сестры его Нюра и Вера любили поболтать и похвастать перед другими, соврать и сухими из воды вылезти. О Коле и Саше ничего особенного не скажешь, они были маленькими.
Два брата Афанасьевы Павел и Борис. Павлику было двенадцать лет, Боре девять. У них имелся отец Прокопий Иванович, в прошлом какой-то служащий. У них был взрослый, лет восемнадцати брат Иван и шестнадцатилетняя сестра Ольга. Отец, старший брат и сестра жили в Ужуре. У них недавно была мать. Так недавно, что Боря даже помнит запах ее тела.
162-163
Как-то он, как маленький прижался ко мне, как к большому и потом сказал: «Как, Адам, от тебя пахнет мамой». Обои Афанасьевы имели склонность к музыке, особенно Павлик, игравший на пианино, гитаре, мандолине, балалайке, пробовал даже играть на скрипке, но совершенно не мог петь, не было голоса.
Два брата Сокуровы: одиннадцатилетний Борис и девятилетний Коля, которого звали Колюзей. Обои были смуглолицые, черноволосые жучки. У них имелась мать, вдова, живущая в Ужуре, в своем небольшом домике с меньшей дочкой. Борис был хороший паренек, в меру бойкий, в меру выдержанный скоромный коллективист, готовый всегда прийти на помощь другим.
Тимофей Райский или Тимка приискатель, как мы его звали. Он с Саралинских Золотых приисков. Отца его убили бандиты. Это отчаянный, очень бойкий малый. Лихо плясал «барышню», «камаринского». А как выделывал «чечетку»! мастерски играл в бабки. Никто не мог его обыграть. Имея точный глазомер и ловкость удара руки, как даст, так вышибет целый кон. Лет ему было 15, если не больше, но росточком он был так мал, что выглядел мальчиком лет девяти.
Иван Пушкин. Нет, это не прозвище, а настоящая фамилия. Не знаю имел или не имел Ваня какое-нибудь отношение к далекому родству со светочем русской и мировой поэзии, гениальным поэтом Александром Сергеевичем Пушкиным, но фамилия у него была знаменитая и сам он был примечательным пареньком лет тринадцати.
164-165
Небольшого роста, но крепкого телосложения, с грубыми чертами прыщеватое лицо, волосы всегда всклоченные, голос какой-то грудной. Он очень любил ораторствовать. Заберется куда-нибудь на возвышенность, размахивает руками и выкрикивает разный набор слов, а окружающие его ребятишки покатываются со смеха. Ваня не помнит ни мать ни отца. У него была старенькая полуслепая бабушка нищенка.
Из девочек мне запомнились две сестры Кобзаревы Нюра и Вера, о которых я уже писал. Нина Доминюкова с очень черными волосами и смуглым лицом лет десяти девочка. Впоследствии она стала женой Алексея Кобзарева. Две сестренки красивые черноволосые десятилетняя Маруся и восьмилетняя Катя Черняевы. Потом, много лет спустя, я встретился с ними в Ужуре. Они обе были замужем, имели детей и жили счастливо, а ведь были круглыми сиротами до детдома. Была, лет четырнадцати, девочка Лена Скоробогатова, из деревни Локшино, совсем неграмотная, поступила в детдом в первый класс. Она любила участвовать в драматическом кружке. О дочке завхозяйством Ахенбах Гале я уже упоминал. Это была уже барышня, причем очень капризная.
Все девочки и мальчики школьного возраста учились в школе. Правда некоторым из них, таким как Лене, Нюре первое время было стыдновато ходить в первый и во второй классы. Ведь они были уже великовозрастными. Но что ж поделаешь, если раньше не имели возможности учиться. В вышеначальном училище из всех воспитанников детдома учились только трое: я во втором классе.
166-167
Павлик Афанасьев и Борис Сокуров в первом классе. Все трое мы принимали активное участие в самодеятельности училища. Я – в хоровом и драматическом кружках. Павлик – в музыкальном и драматическом, а Борис – в хоровом. Хором продолжал умело руководить любимый учениками преподаватель истории Петр Иосифович Зыков.
У себя в детдоме мы с Павликом Афанасьевым и Галей Ахенбах с помощью нескольких воспитательниц создали смешанный кружок самодеятельности, в котором струнным оркестром руководил Павлик, я был руководителем хора, а Галя, руководила драматическими постановками. Павлик пытался и из меня сделать музыканта, учил меня играть на гитаре и балалайке. Но ничего у меня не получилось. Не было у меня способности к музыке. А я пытался сделать Павлика певцом, учил его петь. И тоже ничего не получилось. У него не было никакого голоса. Как-то нам с ним попала книжечка сказок братьев Гримм. И вот одну из них «Храбрый портняжка» мы решили сценировать. Вовлекли в это дело группу ребят и готовили постановку в тайне от других детдомовцев воспитанников и воспитателей, чтобы преподнести им сюрприз. Получилось очень удачно. Все остались весьма довольны постановкой. Было много смеха. И сами мы с Павликом смеялись. Особенно много смеха у зрителей вызвал один наш «артист» не столько игрой сколько своим видом, который и для нас, постановщиков, явился неожиданным и смешным.
А получилось вот что. В числе артистов был и Колюзя Сокуров, который исполнял роль без слов мальчика зеваки.
168-169
Каково же было наше удивление, когда этот «артист» выскочил на сцену с намалеванными фиолетовыми химическими чернилами усами до ушей. Оказывается, он очень завидовал своему брату Борису, исполнявшему роль храброго портняжки, с наклеенными на губе, под носом, усиками колечками. И вот, Колюзя перед выходом на сцену решил и себе сделать усы. Увидев его пегое лицо, все хохотали, а он, хоть бы глазом моргнул. Вот артист!
Мы с Павликом переглядывались и посмеивались между собой, видя как, сидящая среди зрителей, Галя Ахенбах, кусает нижнюю губу и чуть не плачет. Она замечала наши взгляды в ее сторону. Не выдержала их и выбежала из «зрительного зала». Что ж получилось? А вот что. Я уже писал, что Галя руководила драматической частью нашего детдомовского кружка художественной самодеятельности. А мы обошлись без нее, организовав такую хорошую постановку. Почему мы это сделали? Потому что Гале был объявлен бойкот. С нею уже дней десять почти ни один воспитанник детдома не разговаривал. Из-за чего? Получилось вот что. Меня, шутки ради, один взрослый ученик четвертого класса училища научил как культурно надо здороваться с барышнями, какое при этом должно быть рукопожатие. Приняв это за чистую монету, не подозревая, что в таком рукопожатии есть элемент похабщины, я, однажды утром, при Павлике, Алексее, Борисе поздоровался с Галей так «культурно» и сразу же получил от нее крепкий удар по щеке. Оказывается она в этом вопросе просвещена больше моего. Вот после этого случая мы и решили объявить Гале бойкот и не разговаривали с нею. За исключением нескольких девочек, с которыми она дружила, нас поддержали почти все воспитанники и воспитанницы детдома.
170-171
Такой всеобщий бойкот легко было организовать. Так как все очень не любили мамашу Ахенбах и ее деток, справедливо считая их объедалами детей.
Описывая детдом и жизнь в нем, я до сих пор не сказал о самом Ужуре, о своих старых товарищах и знакомых, о своей учебе в школе и о своих комсомольских делах. Сейчас я перехожу к этому.
Село Ужур было все таким же, как и весной, когда я уезжал из него в Корнилово. Жизнь в нем текла, как ей и положено течь. Юрьевы продолжали жить на той же квартире. Федор Васильевич до сих пор не женился. Наталья Васильевна вышла замуж за бывшего колчаковского офицера, доказавшего советской власти свою невиновность, что был насильно мобилизован. Сам он учитель. По национальности кажется, чуваш. И они вместе стали учительствовать. Модест и Андрей Снигиревы продолжали батрачить в хозяйстве убитого партизанами кулака Максима Соколова. Я к ним частенько заходил попроведать. Мой одноклассник Саша Ананькин («Богородица») жил напротив детдома. Я у него тоже часто бывал, можно сказать подкармливался, так как его гостеприимная мать никогда не отпускала меня не накормленного. В классе мы продолжали сидеть с Сашей на одной парте. Учился я успешно. Мне ничто не мешало учиться. А желание у меня было.
Сразу же по приезде в Ужур я встал на учет в комсомольскую ячейку и выполнял все поручения, даваемые мне ячейкой. Сначала пребывания в детдоме я проводил работу по вовлечению в комсомол детдомовцев, которым исполнилось 14 лет.
172-173
Вовлек Нюру и Веру Кобзаревых, Лешу Скоробогатого, Тимофея Райского. Принимал активное участие в большой работе комсомольской ячейки по ликвидации неграмотности среди населения и прежде всего среди молодежи. Участвовал в организации культурно-массовой работы на селе. Короче говоря, ни от каких комсомольских поручений не бегал, а старался честно их выполнять.
В середине зимы 1920-1921 годов в село Ужур приехал Петр Ефимович Щетинкин и провел совещание с бывшими партизанами Ужурской, Корниловской, Шарыповской, Балахтинской и ряда других близлежащих волостей по вопросу участия их в борьбе с бандитизмом и в проведении всех мероприятий советской власти.
Для участников этого совещания был дан концерт местными культурными силами. Выступал и хор нашего вышеначального училища. А я в этом хоре был запевалой в ряде номеров, как например «Славное море священный Байкал», «Не осенний мелкий дождичек брызжет, брызжет сквозь туманы» и др. во время этого концерта я встретился с Михаилом Харитоновичем Переваловым. Он приехал на совещание из Шарыпово, где размещался штаб его отряда ЧОН по ликвидации крупной кулацкой банды, главарем которой был бывший колчаковский офицер Алферов.
Михаил Харитонович в присутствии Петра Ефимовича Щетинкина обнял меня и крепко расцеловал, как сына. А товарищ Щетинкин похлопал меня по плечу и сказал: «Молодец, парень, хорошо поешь». А вот Михаил Харитонович рассказал мне сейчас, что ты помогал ему скрываться от колчаковцев. Молодчина».
174-175
Надо ли говорить о том, как я был рад встрече с Михаилом Харитоновичем. Обрадован и крайне смущен от похвалы Петра Ефимовича Щетинкина. Ведь это был такой человек, которого знала вся Сибирь, как грозу для колчаковцев. Михаил Харитонович поговорил со мной, расспросил как я живу, похвалил за то, что стремлюсь учиться, что являюсь комсомольцем.
Во время зимних каникул я поехал в деревню Темру попроведать брата Максима. Это недалеко от Ужура, километров 45. на следующий день по приезде в Темру вечером Максим предложил мне пойти в школу, где должна была состояться репетиция какой-то постановки. Пришли мы с ним в школу. на кухне у сторожихи собралось нас человек десять ребят. Взрослых никого нет. Ну мы и разговорились употребляя такие выражения, которые не совсем приятны для уха культурного человека. Я с детства не любил и не люблю сквернословить. Но как обойдешь кругленькие словечки, встречающиеся в некоторых анекдотах, которых я знал много. Часть из них я рассказал собравшимся ребятам.
Какой же был ужас для меня, когда я услышал с печки голос учительницы Глафиры Семеновны сказавшей: «Ай-ай, Адам, нехорошо!». Я готов был провалиться сквозь пол, потупился, прикусил язык, и не смотрел в глаза учительницы, было стыдно. И как это мы не заметили ее, лежащую на печке в ожидании репетиции?!
Началась репетиция, которую проводила Глафира Семеновна. Но оказалось, что один «артист» заболел. Глафира Семеновна обратилась ко мне: «Адам, я слышала, что ты участвуешь в художественной самодеятельности в селе Ужур. Давай, подмени заболевшего артиста».
176-177
Пьеска эта, небольшая двухактная комедия «Поросенок в шляпе» мне была знакома. И я согласился участвовать в постановке, которая состоялась через два дня.
На следующий день, после спектакля, я поехал в село Шарыпово к Переваловым. Михаил Харитонович, Николай и Минька тепло встретили меня. Познакомился с женой Михаила Харитоновича, на которой он женился в 1919 году. Она была учительницей в одной из деревень в зоне деятельности партизанского отряда Переваловых. Михаил Харитонович познакомился с ней. Она вступила в отряд, принимала участие в борьбе с колчаковцами с оружием в руках. У них уже имелась дочка месяцев шести. Произошел такой случай. Все мы сидели за столом обедали. В это время вбегает один боец и докладывает Михаилу Харитоновичу, что в пяти километрах от Шарыпово разведкой обнаружены бандиты. Все бросили обедать. Братья Переваловы вооружившись вышли. Мы остались с женой Михаила Харитоновича. Она тоже, одела на себя ремень, на котором висела кобура с наганом, взяла на руки ребенка и закружилась с ним по комнате, приговаривая: «Будем, дочка, воевать, будем бить бандитов». Часа через четыре Переваловы вернулись и рассказали, что была стычка с бандитами, несколько человек их убито. Тяжело ранен один из наших товарищей. Прерванный обед был продолжен. Одновременно и ужинали. Я ночевал у Переваловых, а утром выехал домой в Ужур, куда Перевалов направил двух отрядников на паре лошадей за боеприпасами. С ними я и уехал.
178-179
С середины зимы у нас в детдоме провели хорошее мероприятие, решили обучать воспитанников ремеслу – мальчиков сапожному делу, девочек – кройке и шитью. Большинство, как мальчиков, так и девочек, с большой охотой взялись за это дело. Я лично с большим увлечением занимался сапожничеством. Обучать девочек кройке и шитью приходила портниха в определенные дни. А сапожник стал постоянным сотрудником детдома. Он при нем и жил. С помощью нас, учеников, он к весне обеспечил всех воспитанников обувью.
Это мероприятие провел новый заведующий детдомом Нагорный Павел Георгиевич, который к концу 1920 года заменил безынициативного, нелюбящего детей Веденеева. Новый заведующий был учителем. Он не был коммунистом, а являлся в прошлом, кажется, эсером. Не знаю насколько он любил или не любил советскую власть. Но я хорошо знаю, с какой отеческой заботой и любовью он относился к воспитанникам детдома. Ради них он не боялся поругаться с любым руководителем. С его приходом и снабжение детдома продуктами стало значительно лучшим. Воспитанницы и весь обслуживающий персонал при новом руководстве стал лучше работать, честнее относиться к делу. Короче говоря, дела в детдоме стали заметно улучшаться.
Зима подходила к концу. Солнце стало заметно пригревать. Скоро наступит весна. На встретить ее мне не удалось. В середине марта я вместе с другими комсомольцами-активистами в проведении культурно-массовой работы поехал в город Ачинск на совещание, которое проводил УКОМ комсомола. 30 километров от Ужура до деревни Андроново надо было ехать на лошадях, а там дальше на поезде до Ачинска.
180-181
Железная дорога была новой, только что проложенной. Строительство Андроновской станции еще не было закончено. Поэтому в самой деревне в одном из крестьянских домов, расположенном близь железной дороги, было организованно нечто вроде зала ожидания. Будучи еще в Ачинске, на совещании, я почувствовал себя больным; всего ломало, голова кружилась. На обратном пути, сойдя с поезда, я кое-как добрался до этого дома ожидания, лег под лавку и заснул, а «проснулся» только через две недели в палате Ужурской больницы. У меня был сыпной тиф. После этого тифа еще что-то. Вышел из больницы вначале мая, когда уже было совсем тепло и ярко светило солнце.
Я еще успел захватить несколько дней учебного года. Занятия в училище закончились. Хотя я и много пропустил. Но меня, как успевающего ученика, перевели из второго в третий класс ВНУ с условием, что я летом займусь по тем предметам, которые пропустил за время болезни.
Когда я лежал в больнице, меня часто навещали детдомовские ребята, приходили Саша Ананькин, Модест Снигирев. Несколько раз приносили «передачу» Юрьевы. Со всеми ими я разговаривал через окно. А за несколько дней до выписки из больницы пришла навестить меня приехавшая из Корнилово в Ужур учительница Доминика Петровна. Та учительница, которая в 1918 году установила связь с Перевалова с подпольным уездным комитетом большевиков. Мы с ней долго разговаривали. Она подробно интересовалась, как я живу, как учусь.
182-183
Сама она была очень веселой, жизнерадостной и значительно помолодевшей. Она мне рассказала, что муж ее жив, является комиссаром дивизии Красной Армии, сражается с белополяками. Они с ним переписываются. Поговорив со мной, Доминика Петровна тепло распрощалась и уехала в Корнилово. К сожалению больше мне не довелось ее увидеть. Через две недели я узнал печальную весть от том, что эту замечательную женщину убило грозой. Получилось так. Она жила в Корнилово на квартире у попа. В один из майских дней во время дождя она сидела у открытого окна. Поднялась гроза, ударила в окно молния, и не стало Доминики Петровны. Почему не поп, а именно она попала под эту стихию?! Она, ожидавшая приезда своего мужа, славного борца за дело трудового народа. Значительно позднее я узнал и другую печальную весть. Муж Доминики Петровны по пути к ней в дороге заболел тифом и умер. Узнав это я подумал: «Хорошо, что Доминика Петровна, при жизни не получила этой печальной вести. Она бы ее убила не лучше грозы».
184-185
ЗАВХОЗ
Итак, закончился еще один учебный год и наступило лето 1921 года. Но я с беспокойством думал о предстоящей осенит и зиме, о новом учебном годе. Ведь я окончил только два класса ВНУ, а надо окончить еще два. Детдом помог мне окончить второй класс. А кто поможет окончить третий? Я имею уже пятнадцать с половиной лет и мне надо уходить из детдома, в котором держат воспитанников только до 15 лет.
Я ожидал дня когда меня вызовет к себе заведующий детдома и скажет, чтобы я уходил из детдома. Я не думал о том куда пойду из детдома. Это для меня не являлось проблемой. Летом работу себе я найду во многих зажиточных крестьянских хозяйствах. А работы я не боялся. Но мне надо проработать лето так, чтобы заработать право жить и на квартире и питаться, чтобы учиться в училище. А печальный опыт работы летом 1919 года у кулака Соколова научил меня серьезно относиться к этому.
И вот в конце июня наступил тот день, который я с опасением ожидал. Меня вызвал к себе заведующий детдомом. Зная зачем он меня вызывает, я с волнением пошел к нему. Пришел, стою и ожидаю, что он мне скажет. И он сказал:
- Адам, ты знаешь, что в детдоме дети воспитываются до 15 лет, а тебе уже значительно больше этого. Как же нам быть с тобой? Я думал над этим вопросом и решил помочь тебе. Здесь, в Ужуре, одному слесарю-кустарю требуется ученик-подмастерье. У него и жить будешь, получишь хорошую специальность.
186-187
- Нет, Павел Георгиевич, к кустарю я не пойду – ответил я. – Благодарю вас за заботу обо мне. Но я сам попытаюсь что-нибудь найти другое. Ведь я хочу учиться дальше, а у кустаря я этого сделать не смогу.
Ничего мы с ним не решили. Ясно было одно, что из детдома мне нужно уходить. С середины зимы в детдоме работал и жил мой отец. Он был истопником и заготовщиком дров (рубил их в роще генералихе). И вот мы с ним решили обоим уйти из детдома; проработать сенокос и страду у кулаков, заработать хлеба и денег, а потом на зиму снять у кого-нибудь квартиру для меня. Так и сделали.. причем решили, что мы можем заработать больше не в Ужуре, а где-нибудь в другом месте. У него были припасены две косы. Мы их вскинули на плечи и пошли, как сезонники, искать работы. В поисках ее, на следующий день, мы оказались в деревне Лопатка, в восемнадцати километрах от Ужура. Там и нанялись к одному кулаку косить сено.
Через неделю, в воскресенье, наш хозяин собрался ехать в Ужур. Я попросился с ним съездить туда. Там я встретил Павла Афанасьева, который мне сказал, что меня очень ищет заведующий детдомом Павел Георгиевич. Я спросил зачем меня ищут. Но мой друг этого не знал. Я пошел к Павлу Георгиевичу.
- А, вот он, сам пришел! А я ищу тебя. Где ты Был? Почему никому не сказал куда уходишь? – такими восклицаниями и вопросами встретил меня Павел Георгиевич. Я рассказал ему где был и что делал эту неделю. Выслушав меня, он сказал:
188-189
- Вот что, Адам, я решил оставить тебя в детдоме и дать тебе возможность учиться дальше. Согласовал этот вопрос с кем надо.
- Вот спасибо Вам, Павел Георгиевич, большое спасибо! – радостно воскликнул я.
- Да, только видишь ли, ты будешь не воспитанником, а заведующим хозяйством детдома. – сказал Павел Георгиевич.
- Как завхозом?! – удивленно спросил я. – В детдоме есть завхоз, Клара Иогановна.
- Была, а сейчас не будет. Завхозом будешь ты. – твердо сказал Павел Георгиевич. – Проведенной ревизией выявлено явное воровство продуктов, мануфактуры и других вещей этой немкой.
Я высказал свое сомнение справлюсь ли с таким большим делом и смогу ли при этом учиться. На что получил такой ответ:
- С делом справишься и сможешь учиться. Завтра же приступай к приему хозяйства. Отцу передай, чтобы тоже возвращался в детдом. Надо на зиму заготовить дров и сена для скота и лошади.
Я возражать не стал. А, будучи обрадованным, пошел искать своего Лопатинского хозяина. Передал с ним отцу, чтобы он возвращался в Ужур. На следующий день приступил к приемке имущества, продуктов у крайне обескураженной Ахенбах. Прием и сдача продолжались три дня. При этом все время присутствовал Павел Георгиевич. Закончив сдачу, маман Ахенбах со своими детками выехала из детдома. Мы с отцом поселились в одной небольшой комнатке флигеля. Так я стал заведующим хозяйством Ужурского детского дома.
Таких детдомов, как наш, в Ачинском уезде было несколько. Руководил ими детский сектор при уездном отделе народного образования.
190-191
Я уже не помню как он тогда именовался. В то время в большом ходу были сокращенные наименования учреждений и отделов при них. Иногда на вывеске учреждения или внутри него на двери можно было встретить такое сочетание букв, означающее сокращенное название, что надо было иметь натренированный язык, чтобы правильно выговорить его. Иначе можно было такое ляпнуть, что потом и стыда не оберешься.
Короче говоря, был при отделе народного образования отдел или сектор, который руководил детскими домами уезда. Он давал наряды, распределял фонды продовольствия, одежды, обуви, посуды, мануфактуры и прочее, от чего зависела жизнь детдомов. Он же направлял и воспитательную работу в них, спускал инструкции, указания, учебные пособия. Он же руководил и кадрами детдомов, расставлял, переставлял их.
Через несколько дней после приема мною хозяйства детдома Павел Георгиевич сказал мне:
- Адам, приведи в порядок свою одежду, обувь, всего себя. Завтра поедем в Ачинск. А там держи себя героем.
- А зачем, Павел Георгиевич, поедем в Ачинск? – спросил я. И получил ответ:
- Надо будет получить там и привезти посуду, мануфактуру, обувь и еще кое-что. Давай будем готовить детдом к зиме, чтобы она не застала нас врасплох.
Наваксил я свои довольно поношенные ботинки. Попросил Нюру Кобзареву нагладить брюки, рубашку. И был готов к поездке хоть в Москву, не только в Ачинск.
192-193
В те трудные годы было не до шика.
Приехали мы с Павлом Георгиевичем в Ачинск утром, и сразу же пошли в отдел народного образования. Начал он водить меня с собой по всем отделам и подотделам, секторам и подсекторам говоря при этом мне: «Знакомься и запоминай что где, пригодится. Тебе не раз придется здесь бывать! И будь смелее».
Бывалый и предусмотрительный Павел Георгиевич не пошел сразу к большому начальству, а начал свой обход со склада, чтобы своими глазами увидеть, что в нем есть полезного, что потом можно просить у начальства, зная сам о наличии такового. Зайдя в склад, Павел Георгиевич, тепло поздоровался с заведующим, назвав его Гавриилом Ананьевичем, поинтересовался состоянием его здоровья, поговорил о том о сем, а потом уже перешел к вопросам наличия на складе нужных для детдома валенок, пальтишек, белья, круп, посуды и т.д. Гавриил Ананьевич рассказывал и показывал любопытному заведующему детдомом. Подошли к тюкам, перевязанным бечевой. На вопрос: «Что здесь?» завскладом ответил:
- Да вот прислали уйму головных женских платков. Они и лежат.
- Лежат! А что же вы их не направляете в детские дома? – спросил Павел Георгиевич.
- Приезжали из детдомов, часть взяли. А эти вот лежат.- ответил завскладом.
Павел Георгиевич осмотрел, пощупал несколько разноцветных платков. Потом заинтересовался кухонной и столовой посудой – чугунками, кастрюлями, ложками, поварешками, тарелками, чашками и прочее. Закончив осмотр склада, он попрощался с завскладом и мы вышли.
194-195
- Ну, Адам, видел? – спросил Павел Георгиевич. – Оказывается, есть на складе кое-что хорошее, нужное для детдома. А эта наша растопча Ивановна Ахенбах недавно ездила сюда, но кроме тетрадей, карандашей, да нескольких книжонок ничего не привезла. Пойдем теперь к начальству, будет просить и требовать.
И мы пошли «к начальству». Но не к главному, которое решает давать или не давать, а к меньшему, которое только выписывает, но от которого зависело больше, чем от главного дадут или не дадут. Павел Георгиевич поучал меня:
- Знай, Адам, если ты хочешь чего-нибудь добиться, то не стремись сразу идти к большому начальству, а иди к тому, которое поменьше, но от которого много зависит.
Да, я в этот раз, да и потом на своем жизненном пути много раз убеждался в справедливости этого совета. Большое начальство решает дать или не дать просимое. Но ведь меньшее начальство подсказывает большому, что «есть» и чего «нет», что можно и чего нельзя отпустить. Я тогда смотрел, слушал и учился, как Павел Георгиевич вел разговоры со всяким начальством, добиваясь нужного. С одним из них у него состоялся такой разговор:
- Привет вам, Викентий Иванович!
- А, Павел Георгиевич! Привет, привет! Давно ли приехали?
- Приехал я сюда сегодня утром. Как ваше, Викентий Иванович, драгоценное здоровьице? Выглядите неважно. Уж не заболели ли?
196-198
А я смотрел и удивлялся, но молчал. Вид у Викентия Ивановича был уж не такой плохой. На больного он совсем не походил. Но он, вздыхая, говорил:
- Спасибо, Павел Георгиевич. Болеть не болею, но и не жирею. Работы много, ох много. Ну, а вы как себя чувствуете?
- Спасибо, Викентий Иванович. Чувствую себя хорошо. Но вот ребятки мои, воспитанники детдома чувствуют себя неважно.
- Что ж так? – Поинтересовался толстячок. – Уж не эпидемия ли опять?
- Эпидемии, Викентий Иванович, нет. С тифом покончили окончательно. Переболело им более половины ребят. Сейчас им нужно усил0енное питание, а продуктов не хватает. Одеты плохо и нигде ничего не достанешь. Зима придет, а во что я их одену, обую?
На сей раз, я смотрел на своего заведующего детдомом, слушал его и думал: «Хитрый Павел Георгиевич. Болели тифом всего только человек десять, а он говорит половина ребят. Да и голыми они не ходят.» а он продолжал:
- А у вас склад завален всяким добром. И сего вы его держите, не понимаю!?
- Ох, хитрый вы человек, Павел Георгиевич! Уж на складе побывали, а говорили только что приехали. Там завала особого нет. Но кое-что сможем отпустить.
И тут начали они «рядиться». Один просил больше, другой давал меньше. Спорили, доказывали и приходили к соглашению. Дошло дело и до головных женских платков.
- Викентий Иванович, у вас на складе лежат кипы головных платков. – сказал Павел Георгиевич. – Лежат без всякой пользы. Давайте я их заберу.
- А зачем они вам? – спросил Викентий Иванович. – Пожалуй возьмите для своих девочек. А все то, зачем?
- Викентий Иванович, да из этих платков можно нашить кофточки, юбочки девочкам и рубашки мальчикам.
Павел Георгиевич доказал Викентию Ивановичу. Тот согласился отпустить этих платков две кипы из наличных трех.
Заручившись всеми накладными для получения со склада всего, что можно было получить, мы распрощались с Викентием Ивановичем и вышли из его кабинета. Я вышел несколько раньше и заметил, как из дверей другого кабинета вышла и прошла мимо, не замечая меня, Ахенбах.
Адам Петрович Фомичёв. Тетрадь 3
© Copyright: Сергей Дрозд-Савчук, 2018
Свидетельство о публикации №218082001827
Свидетельство о публикации №218082001827
Рецензии