Девятый всадник. Глава 5

 Глава 5
Хартленд, 1795
Все самое неожиданное случается на рассвете. Или под покровом «часа между волком и собакой» - когда время превращается в безвременье, ночь ожесточается перед утренней зарей. Кристоф в этом уже неоднократно убеждался. С первым забрезжившим лучом солнца судьба своими холодными руками тормошит тебя за плечи, шепчет голосом слуги: «Просыпайтесь, барин, знаю, что ни свет, ни заря, только шибко им нужно...», и сновидения медленно ускользают, а ты возвращаешься в реальность, сталкиваясь с неумолимостью лицом к лицу. Так было и на этот раз. Кто-то негромко позвал его по имени. И даже по имени-отчеству. Кристофу изначально показалось, что это такая причудливая деталь его сновидения. Он даже откликнулся и после этого немедленно понял, что это совершенно не сон. Он медленно открыл глаза - и увидел, что над его постелью стоят два господина в темных дорожных костюмах. Одного он уже знал - Жиль де Монтегю, адъютант генерала де Пюизе. Странно. Кристоф был полностью уверен в том, что этот господин давно уже там. Другой - гораздо старше и ниже ростом, с мягкими славянскими чертами лица.
«Господа... Простите, Боже мой», - Кристоф ненавидел, когда его заставали врасплох. Он же, черт возьми, не одет, волосы всклокочены, лицо от сна опухло...
«Что же случилось?» - бросил он.
«Извините, право слово, за вторжение, но к вам есть дело, которое подождать не может. Пришло двадцать тысяч золотыми. Из Петербурга», - сказал по-русски тот, кто даже не потрудился представиться. - «Важно их забрать в условленном месте. И доставить принцу». Перевести слова господину Монтегю гость не потрудился - а тот даже не обратил к нему любопытствующего взора: очевидно, суть дела француз и так знал. Он вообще предпочитал в этот раз молчать и только сочувственно смотрел на барона. Кристоф встал с кровати. «Скажите ваше имя и покажите бумагу, удостоверяющую приказание», - опомнился он.
До этого он все еще краем сознания подозревал, что продолжает видеть сон, принявший столь причудливый оборот.
«Я де Ролле», - улыбнулся он. - «Эммануил». Увидев замешательство в глазах барона, тот поспешил добавить - но уже по-французски: «Обладаю замечательной способностью к языкам и служу личным секретарем графа Воронцова».
«С каких же это пор?» - Кристоф силился разглядеть в уклончивых чертах своего визави хоть что-то знакомое - и не мог. То ли память у него отшибло, то ли этот человек не тот, за кого себя выдает. Впрочем, черты лица этого де Ролле были настолько непримечательны, что вряд ли Кристоф даже и обратил на него внимание.
«С недавнего времени, но вас я определенно помню. Граф вас благословлял на битву. И здесь он повторяет свое благословение», - гость предъявил барону письмо. Тот пробежал его глазами, запомнив строки: «Так как вы ближе нас всех к Его Сиятельству, именно вы способны выполнить эту задачу. В Гавре вас ждет наш человек... У него вы возьмете средства и все необходимые документы. Потом вы следуете обратно в Хартленд и вручаете их. Иначе вылазка будет отложена на неопределенный срок». «На неопределенный срок?!» - вскричал Кристоф, не в силах скрыть своего негодования. - «Уже все готово. Монтегю, может быть, вы скажете, в чем тут беда?» Жиль, охваченный стыдом, опустил глаза. «Принцу нужно расплатиться по долгам, иначе его не выпустят из страны. Об этом стало известно еще неделю назад - только мне и немногим избранным. Мой генерал ни о чем пока не знает. Поэтому вам и следует действовать быстро. Сохранить наше доброе имя». Поглядев в глаза своим спутникам, Кристоф только кивнул в торжественной манере.
...Позже, когда его, наконец, оставили приводить себя в порядок перед аудиенцией с д'Артуа, барон, умываясь холодной, с вечера оставшейся и уже покрытой тонким слоем наледи водой, поглядел на свое отражение в зеркало. И подумал: «Вот я обреченный». Хотя сама миссия будоражила кровь - ему доверяют еще больше, чем он полагал. Естественно, ему опять придется принимать новое имя. И новое обличье. Притворяться праздным негоциантом в самой беспокойной области Франции - значит, навлечь на себя подозрения. «Анри. Я буду просто Анри. Эльзасцем, чтобы не спрашивали, откуда у меня акцент. Одеться нужно как можно проще. Но не по-крестьянски», - сказал он себе.
«Вам поможет папаша Дуэ», - проговорил за его спиной де Ролле, к полной неожиданности. - «Это не первая его миссия».
 «При всем уважении, я бы попросил оставить меня в покое», - холодно проговорил Кристоф. «Он будет вас ждать завтра в Дувре. Судно его зовется «Альберта», оно же «Амалия».
«Так «Альберта» или «Амалия?»
«Как и у вас, у него двойное и даже тройное имя» - тонко улыбнулся господин де-Ролле. - «Зависит от места, куда оно направляется». 
Кристоф только кивнул, а потом призвал своего слугу, тонко давая понять гостю, что аудиенция завершена. Перед уходом де Ролле, еще раз посмотрев на вверенного его попечениям барона, улыбнулся и произнес: «А вы очень далеко пойдете, граф».
 «Я не граф», - прервал его Кристоф устало.
«Покамест не граф. Но боюсь, как бы не пришлось мне звать вас "Сиятельством»... Тон голоса его, в отличие от слов, был вовсе не льстивый.
Аудиенция с графом д'Артуа была окрашена самыми чувствительными оттенками. «Вы наш спаситель! Вы, граф Воронцов, граф Зубов, Ее Величество, моя сестра Екатерина...», - произнес король Франции de-facto, положив руку на плечо Кристофа. - «Все они, и мои несчастные подданные, оставшиеся мне верными, - единственная моя надежда и опора. И я попрошу вас, мой милый де Ливен, найти генерала Шартере и доставить ему мои ободрения - и наши обещания». Граф передал ему увесистый конверт еще до того, как Кристоф смог что-то сказать перед этим назначением. То есть, из Дувра ему надо будет отправиться в Бретань, разыскать там роялистов и вступить в сношения с ними? Словно отвечая на его немой вопрос, Монтегю, на которого внимательно смотрел фон Ливен, склонил голову. А далее последовала церемония прощания, сопровождаемая постоянными упоминаниями Господа, вздохами госпожи де-Полансон и придворных дам, с половиной из которых Кристоф за эти месяцы сошелся на самой короткой ноге - француженки всегда остаются француженками, особенно если так живо помнят блаженные времена Марии Антуанетты и госпожи Полиньяк и жаждут их повторить. А ему, барону фон Ливену, русскому немцу во стане света французского рыцарства, предстоит поспособствовать тому, чтобы эти времена повторились уже в Малом Трианоне, а не в убогом кирпичном доме, прозываемом «замком» исключительно из чувства достоинства.
После обеда, в одной из скудно обставленных гостиных, он встретил неизменного Фрежвилля, появившегося, казалось, как черт из табакерки. Тот развлекал нежную виконтессу Соланж, но оставил свою прелестную спутницу, лишь только завидел приятеля. «Положа руку на сердце, признаюсь - я вам начал было завидовать», - проговорил Шарль-Луи и действительно картинно приложил обтянутую лайковой перчаткой миниатюрную ладонь к левой стороне груди.
«Не стоит», - покачал головой Кристоф. - «И, судя по всему, у вас этих назначений было слишком много за последнее время. Тогда как я пребывал в полном безделье».
«Я понимаю, поэтому и говорю, что «начал было», - несколько раздраженно перебил его шевалье. - «Потом я узнал, что сопровождаю вас по Бретани я».
«Моя миссия, получается, будет не столь опасна?» - усмехнулся Кристоф.
«Они не могут позволить вас терять», - Фрежвилль вгляделся ему прямо в лицо. - «В отличие от вашего покорного слуги. Одно я не пойму - а почему?»
«Я и сам этого не пойму. Хотя моя страна, кажется, наоборот, хочет от меня побыстрее избавиться», - Кристоф аж покраснел, поняв, какую пошлую глупость сморозил перед представителем иностранной державы, хоть и дружественным роялистом.
«Моя тоже», - тихо проговорил Фрежвилль.
У Кристофа были свои соображения на этот счет, которыми с другом делиться не стал. Граф д'Артуа так его бережет, потому что не хочет создавать дипломатический инцидент с Россией - это же ясно как дважды два. Но Воронцов отправляет его в миссию, потому что, по сути, он, Кристоф, - тот, кем очень легко пожертвовать. Он же даже не дипломат. Какой-то поручик. Какой-то остзейский дворянин. Мать его, наконец, не обладает таким уж огромным, как все говорят, влиянием при Дворе, чтобы с нею считаться. Такому как он цена - копейка в базарный день, как говорится. Все понятно. И что с ним будет, если таки сгинет? Да, главное, каким образом он сгинет?
«Удивительно», - продолжил он, чтобы отвлечься от мрачных мыслей. - «Когда-то мы хотели друг друга поубивать, а теперь...»
«Вы хотели», - сказал шевалье. - «Я никогда не думал о дуэли всерьез».
«Очевидно, предвидели будущее?»
«Да, прямо как мадам Жюли, наша хорошая знакомая», - опять напомнил Фрежвилль. - «Я не говорил вам, что она обладает и этим даром?»
«Я догадываюсь», - вздохнул Кристоф. - «Честно признаться, она удивительна. Не буду ручаться за вас, но я ее никогда не забуду. И вряд ли уже когда увижу...»
«Почему ж? Не зарекайтесь», - лукаво посмотрел на него шевалье. Кристоф понимающе усмехнулся. Он подумал, конечно же, что Шарль-Луи намекает на то, что они родственники и непременно увидятся на каком-нибудь семейном мероприятии. А до самой возможности увидеть свою семью надо еще дожить... В этом Кристоф не был уверен.
Затем они прошли в покои к Фрежвиллю, которые тот обставил не без шика - даже обои шелковые где-то раздобыл - и поговорили о порядке действий. В разговоре все казалось элементарным - словно они предаются умозрительным построениям и говорят не о самих себе, а о неких абстрактных людях. А что же будет с ними на самом деле? Бог весть. Кристоф хотел спросить, - а что будет, если маскарад не подействует и его вдруг захотят арестовать, а то и убить? И выяснится это еще перед тем, как он добудет эти деньги? Или же в промежутке между тем моментом, когда некая щедрая рука отвалит 20 000 золотом (интересно, как они умудрятся эту сумму провести? Тут же целый сундук надобен), и он доберется до этого местечка с чрезвычайно странным названием - «Святая Тревога»? Как знать... В последнюю ночь перед отправлением во Францию он улегся спать в самом мрачном расположении духа, и снова ему снилось утопление в окровавленной воде - привычный с детства кошмар. Если бы Кристоф был суеверен, то счел бы его предвестием несчастья, но поутру предпочел сон забыть, или, скорее, не думать о нем.
Шхуна «Альберта», которую переименовали в «Амалию» лишь только белые скалы Дувра скрылись с горизонта, причалила в Гавр на следующий день, 7 апреля. Качка оказалась чудовищной, и Кристоф вместе со слугой с трудом вылез из трюма, где, подобно королевне из давней сказки, болтался целых 12 часов, за время которых успел избавиться от остатков пищи в желудке и вспомнил все вколоченные в него когда-то слова молитв, умоляя Бога, чтобы это плавание побыстрее кончилось. Сунув молча деньги капитану, он с наслаждением закурил, глядя на расстилающийся перед ним портовый город.
Преимущество портового города - что народу здесь всегда трется много, никто особо не спрашивает, откуда ты и зачем направляешься, твой акцент, твоя одежда и даже цвет кожи не подозрителен. Можно было проворачивать любые дела посреди бела дня и никто не заметит. Поэтому его явление на рю де ля Пляж вряд ли останется кем-то замеченным.
По мере того, как он разыскивал улицу и нужный дом, улицы становились все уже и безлюднее. Он шел самым естественным, быстрым шагом, чтобы никто не догадался о том, что он не местный и что-то ищет. Еще доброхот какой попадется - таких вечно хватало: скучающие старики, а то и ушлые молодые люди, надеющиеся стрясти копейку с чужака. Видно было, что местное правительство явно опасается высадки англичан - людей в синих мундирах было куда больше, чем он подозревал. Это заставляло его напрягаться и нащупывать оружие под плащом, думая, что выхватывать ему не придется. До сей поры ему удавалось уходить от подозрений, даже тогда, на корабле, доставившем его в Лондон. Но кто знает, что будет здесь?
Конечно же, на «Прибрежной улице», на которую он вышел по счастливой случайности, ни один из домов не был толком обозначен. Да и домов-то здесь не было. Большинство из встречающихся здесь строений когда-то были складами, - от них остались лишь прогнившие деревянные ограды и кирпичные стены. И куда ему идти? Точно ли он помнит адрес? На всякий случай он переспросил у слуги, который волочился за ним следом. Тот только поддакнул, из чего Кристоф сделал вывод, что все перепутал.
Весеннее солнце начало пригревать довольно сильно, и барону вскоре стало жарко в своем щегольском наряде. Да и слабость после 15 часов почти беспрерывной тошноты вконец сморила его. Все, что он мог сделать - так это присесть на брошенное кем-то у очередного остова склада бревно. Он закрыл глаза, чувствуя, что против своей воли проваливается в сон. «Вы ищете седьмой дом, мсье?» - проговорил кто-то над его головой. Голос оказался женским. Почему женским? Он слабо кивнул, все еще убежденный, что это сон.
«А зря. Вы ее здесь уже не найдете. Она уже в Сент-Бове».
 Кристоф собрал всю свою волю в кулак, чтобы открыть глаза. Перед ним стояла девушка. Из служанок, судя по черному корсажу, штопаной и линялой синей косынке, лежащей на плечах, а так же серым веснушкам, в изобилии покрывавшим ее смуглое личико.
«Ты кто?» - спросил Кристоф, встряхнув головой, чтобы согнать остатки сна.
«Эдит Мерсье, мсье», - представилась она, слегка кивнув.
«Не мсье, а гражданин», - проговорил он, вспомнив о необходимости маскировки.
Девица только расхохоталась, обнажая редко расставленные зубы.
«Я сказал что-то смешное?» - нахмурился он.
«С чего это вы гражданин? Вы ж оттуда...» - зашептала она, показывая рукой куда-то вдаль. - «Из-за моря»
«Что?» - переспросил Кристоф.
Та, видно, подумав, что ошиблась, снова поглядела на него пристально, потом присела рядом с ним.
«Ну, что уставилась?» - вся проговорил он довольно грубо. Седьмой дом - это наверняка известный на всю округу бордель, который нынче переехал в другое место. А эту девицу, как видно, оставили, и сейчас она попытается продать ему свой немудрящий товар. Что еще надобно от него этой санкюлотке?
«Нет, это вы», - сказала она, поправляя сползший с жидких черных кос чепец. - «Точно ж вы».
«Что дальше-то?» - возмущенно спросил Кристоф.
«А то, что мадам вас не дождалась и уехала в Сент-Бове, а это еще тринадцать миль отсюда», - быстро проговорила Эдит.
«Мадам?» - Кристоф был в полной уверенности, что его ждет или местный житель, или какой-нибудь, точно такой же как он, адъютант Ее Величества. Но дама?
«Именно она. Мадам Жюли звать. Вот прибыли вы на пять часов ранее... А теперь ее можно найти только там. Ну она уж долго оттуда не уедет». Д
евушка усмехнулась, словно знала что-то тайное. Знакомое имя заставило Кристофа насторожиться. Но мало ли Юлий, Джулий и Жюли ходит по свету? 
«Сент-Бове... Это вообще где?»
«А увидите. По дороге к Анжу. Раньше мадам де Тома принадлежало, а теперь не пойми кому. Но госпожу пощадили, она хорошая и брат ее за республику сражается».
«За республику?» - переспросил он холодно. Внутренний голос его начал шептать: «Ты в ловушке, и как же глупо в нее попался», но он заставил его замолкнуть. Та немного испугалась его резко посуровевшего взгляда и пролепетала: «Да вы не беспокойтесь. Она за нас. Всегда за нас. И за мадам Жюли ручается».
 Потом быстро добавила: «А будете меня бить, так прибежит Жак с друзьями и вам покажет».
«Кто тебе сказал, что я буду тебя бить?» - усмехнулся Кристоф. - «И с чего ты решила, что именно меня она искала?»
 «Вы с ней похожи. Как брат с сестрой», - призналась Эдит. - «И выговор у вас одинаковый». «Надо же», - Кристоф несколько расслабился. - «Но это меня не убеждает».
«Если не верите...», - Эдит сняла косынку, закрывавшую ее домотканое платьишко. Близ ворота он увидел квадратную нашивку - грубо намалеванные алым по белому сердце и крест - символ местных роялистов.
«Ты не боишься здесь шляться с таким знаком?» - спросил он.
 «Да чего ж мне бояться? Не впервой. Но в Сент-Бове я с вами не поеду, и не предлагайте. Там по дороге опасно. А меня помнят», - снова начала отнекиваться она.
«Кто тебе опять сказал, что ты мне там нужна? Сам найду».
«А еще вот», - быстро проговорила девушка. - «Как же я забыла?»
 Она вынула из-под полы небольшой листок бумаги, сложенный вдвое. Три строки были написаны витиеватым, мелким почерком: «Ищите меня, и вам все обрящется». И торопливо пририсован знак - цветок о шестью лепестках. От записки исходил столь знакомый ему запах жасминовых духов, от которого у него до сих пор кружилась голова. «Mein Gott», - вырвалось у него. - «Но так же невозможно». Кристоф быстро скомкал записку в ладони. Бумага была настолько мягкой и гладкой, что на миг ему показалось, будто он сжимает в пальцах лепесток только что сорванной розы. А слова, которые он видел на бумаге - словно кинжал, вставленный под сердце. Даже не поблагодарив Эдит, он сразу спросил: «Где здесь можно найти лошадей? И повозку какую-нибудь?»
...Сторговав за сдельную цену двух каурых лошадей, небольшой возок и погрузив свой немудреный багаж, Кристоф развернул карту. Селение Сент-Бове и впрямь находилось на полпути к Анжу. Совсем в стороне. В тринадцати верстах отсюда. В путь он выехал после того, как утолил голод. Эдит оказалась полезной проводницей - она еще и провела его в одну харчевню, где ее все знали: «Я там раньше прислугой была», - шепнула она. Вопреки опасениям Кристофа, пищу здесь давали сытную и добротную, впрочем, он был не привередлив, особенно нынче. Подкрепив силы, они со слугой отправились в это селение, обозначенное на карте неприметной точкой.
...От лесов, обступивших длинную дорогу, исходила тайная опасность. Барон ничего не видел, но сердце уже говорило ему: пришпорь коня, за тобой гонятся. Крепко сжав поводья, он устремился вперед, предчувствуя погоню. И в самом деле, звон копыт уже утроился, слышно хриплое дыхание за спиной, свист скачки. Это они, люди в синем, и кричат: arretez! arretez donc! Нет уж... Он нащупывает за поясом пистолет, и вспоминает, что он вряд ли заряжен. Но холод стали придает уверенности, и погоня продолжается, пока кто-то не произнес над ним:
«И куда вы следуете, гражданин? Ваши документы?»
Кристоф открыл глаза, весьма удивившись, что находится в возке, а не едет верхом. Рука его и впрямь лежала на курке не заряженного, слава Господу, пистолета. С ним разговаривал веселый малый, который, судя по росту и тщедушности, недавно только вышел из отрочества, в простом сюртуке, к которому для обозначения его статуса были привязаны аксельбанты из красной мишуры. Треугольная шляпа с сине-бело-красной кокардой была заломлена на затылок. Кристоф снял палец с курка и нащупал документы. Которые сам себе выпустил на бланках, предоставленных ему господином де Ролле. Остановивший его дозорный долго разглядывал написанное, так, что барон подумал: разоблачили фальшивку. «Стефан!» - позвал санкюлот своего напарника. - «Посмотри-ка что у него?» Явился другой, поменьше ростом и пошире в талии. Одежда его выглядела куда более прилично.
«Да все в порядке, Дени. Анри Сенье, торговец дровами... А где ваши дрова?»
«Я их покупать еду», - отвечал Кристоф.
«В Сент-Бове? Там же весь лес повырубили».
 «Не знал этого».
«Откуда вам знать, вы ж не местный» - усмехнулся тот, что был покруглее. - «Не едьте в Сент-Бове, там честным гражданам делать нечего».
«А что там происходит?»
 «Разбойники», - сказал первый, конопатый малый, округлив глаза. Кристоф чуть не расхохотался. Уж не себя ли они имеют в виду?
«Сволочь роялистская, изменники родины», - с чувством выпалил Стефан. - «Подстрелили вчера трех наших. Все никак не смирятся, гады, с тем, кто у нас тут власть».
«Ужасы рассказываете», - вздохнул Кристоф.
«Все проблемы от иностранцев», - дозорные, очевидно, уже соскучились за день, и были не прочь почесать языки. Но Кристофу не нравилось, как эти двое , называющие друг друга по именам, скосились на него при словах «иностранец». Поэтому он поспешил добавить: «У нас в Эльзасе так и есть».
«А, так вы эльзасец», - простодушно проговорил юноша. - «А я-то думаю, что за выговор? Не англичанин ли, часом?»
 «Не слыхали ли, что в Гавре говорят? Будет ли с ними война?» - подхватил Стефан. Кристоф только пожал плечами и отвечал, что пробыл в порту недолго, продал товар и теперь возвращается к себе в Кольмар с намерением переночевать в Сент-Бове.
«Только держите  оружие наготове», - предупредил Дени. - «Там никому нельзя доверять». «Не беспокойтесь, граждане», - радушно попрощался с ними Кристоф. - «Ничего со мной не случится». С сим и распрощался. Ему очень повезло, что встретился полуграмотный сержант с солдатом. Ежели найдется кто побдительнее, и затащит его в какой-нибудь местный отдел Комитета общественного спасения, то эта немудреная легенда будет развенчана в пух и прах.
«Что это за оборванцы были? Те, кого мы ищем, герр Кристоф?» - не выдержал Якоб, убедившись, что двое уже отъехали на безопасное расстояние.
«Надеюсь, мы ищем кого поприличнее», - усмехнулся Кристоф. - «А эти - нынешняя власть». «Да это ж мужики какие-то, прости Господи», - пренебрежительно проговорил его слуга. - «Даже еще хуже».
«Ничего не поделаешь, они здесь имеют силу, и, если бы соображали по-немецки, то за такие разговоры нас бы с тобой обезглавили на той же площади, где мы покупали лошадей», - вздохнул Кристоф. - «Хотя я не уверен. Возможно, они как раз и гордятся тем, что они простые мужики».
«Что за страна...», -  вздохнул Якоб.
«Зато здесь нет господ», - вздохнул Кристоф.
«Как же без господ-то?»
«Сам видишь, как», - барон посмотрел на слугу более пристально. В который раз он замечал, что тот чем-то схож с ним. Для мужика тот был слишком изящен - руки-ноги маленькие, запястья узковатые. Лицо такое же, как у него самого, худое, с четко очерченными скулами, и подбородок точно такой, острый, с глубокой ямкой. Даже на солнце щурится одинаково. Они похожи как братья. Даже больше чем он, Кристоф, похож на своего старшего брата Карла, напоминающего своего тезку -  знаменитого шведского короля столетней давности - могучим ростом и надменностью, или на своего младшего, рыжеватого Йохана. И, скорее всего, братьями и являются. По пьяни - или по праву господина - герр Отто-Генрих, его, Кристофа, отец - вполне мог портить латышек, а рожденные в результате этой порчи бастарды - тереться рядом с юными господами, чтобы потом пребывать у них в услужении. Такое встречается сплошь и рядом, никого не удивляет. И у балтов, и у русских. «Он мой единокровный брат, быть может, а я его держу в рабстве», - проговорил он про себя то, что, бывало, чувствовал, но не мог конкретно обозначить, потому что сама эта мысль казалась кощунством, неуважению к памяти покойника.
«Слушай», - проговорил Кристоф. - «Я тебе вольную дам. Если живыми в Россию вернемся». «Чем ж я вас прогневил, герр Кристхен?», - Якоб посмотрел на него обиженно. - «За что гоните-то меня?»
«Дурак», - Кристоф посмотрел прямо в сероватые глаза своего слуги. Потом добавил: «Я ж тебе свободу даю».
«А куда мне деться?» - Якоб смотрел на него так, словно готов расплакаться. - «Ежели хотите от меня избавиться, не угодил я вам чем-то, так оставьте меня здесь. Как-нибудь прокормлюсь».
«Не хочу я от тебя избавляться. Поедешь на Митаву, цирюльню откроешь, станешь уважаемым человеком, женишься».
 «Нет уж», - сказал Якоб. - «Матушка ваша, фрау Шарлотта, так и сказала: «Куда герр Кристоф - туда и ты». Хотя, конечно, ваша воля...»
 Он снова сморщил губы. И опять - почти как его господин. Кристоф отвернулся.
 «Я и сам пока своей воли не знаю», - сказал он. - «Но это большее, что я могу для тебя сделать». Слуга лишь с облегчением вздохнул, но на лице его отразилось некоторое беспокойство - его молодой барин был, как и он сам, немногословен. Странно, почему заговаривается - не болен ли? Кристоф же несколько покраснел. Вот что значит, о глупостях рассуждать! Да еще и вслух, и с кем еще? «Ерунда. Все ерунда», - проговорил он про себя.

CR (1828)
...Тогда, в Вандее, я имел немало поводов призадуматься о власти нашей над малыми сими и о том рабстве, которое у нас в крови. Я отдаю немало сил, чтобы оно было прекращено, но, очевидно, на моем веку все останется по-прежнему. Может быть, мои дети увидят истинные свободу и равенство, а не так, как их понимают различные безумцы. Вольную своему слуге Якобу Берендсу я выписал еще в прошлом веке, через три года после моего возвращения. Конечно, никуда он уходить не стал, остался при мне. В Лондоне он женился на местной молодой вдовушке торговца маслом и сыром, сделался полным англичанином и даже подписывается на тамошний лад мистером Джейкобом Берендсом, эсквайром, у него двое детей, - мальчика, конечно, назвал Кристофером, девочку - Дороти, всем обеспечен благодаря имуществу жены и моей щедрости, и с возрастом настолько походит на меня, что я подчас принимаю его за собственного Doppelganger'а. Скорее всего, мой отец и впрямь во время оно поразвлекся со своей рабыней - в те годы это было в порядке вещей. А Якоб стал последствием эдакого развлечения. О таких, как он, редко пеклись - мало ли кого и от кого рожают эти марийки, илоны и эльзы. Ему очень повезло оказаться в услужении у меня, прекраснодушного господина, для которого «Общественный договор» - не пустой звук, а не у какого-нибудь мелкого тирана-помещика. Судьба бросала в разные стороны меня, и его вместе с ним
Мне мало с кем доводилось обсуждать Вандею. Но прежде всего, с покойным графом Строгановым, самым несчастным человеком на этом свете из тех, кого я знал. Тот, в те годы сущий мальчишка, был на другой стороне, среди якобинцев Но в тот вечер, когда я с ним разоткровенничался и делил вино, и рассказывал про любовь и смерть, настигшие меня в Бретани, на берегу серого моря, он сказал: «Я одно не могу понять: как рабы столь яростно сражаются за то, чтобы остаться рабами».
Я тогда чуть не ударил его, но тут случился Новосильцев и проговорил: «Попо, их же убивали. Тут или смерть, или король».
«Но где ж был их король?»
 Тут я выругался, потому что очень хорошо помнил, какими глазами это ничтожество д'Артуа глядел на дальний берег, и его мелкие жесты, когда он крестил меня, и усмешку Фрежвилля: «Мой милый друг, не уподобляйтесь их наивности», и глаза всех этих людей, разнородных, с простыми лицами и мозолистыми руками, мужчин и женщин, когда они спрашивали про своего короля, которого мы им не вернули...  Они не хотели умирать, как скот. А свобода? Что в ней, в свободе?.. Наши либералы и вольнодумцы - жалкие последователи графа Строганова - освобождают своих мужиков картинно, - встают на крыльцо своего особняка, эдакие Гракхи недоделанные, и объявляют свою волю: мол, знать вас не хочу, идите отсюда. Дарую вам свободу, хлебопашцы.
 Крепостное право, уж попомните мои слова, выльется в страшное событие, по сравнению с которым пугачевщина покажется мелким возмущением. Мой beau-fr;re, ныне возглавляющий нечто вроде «черного кабинета» на русский лад, дал мне почитать выдержки из проекта полковника Пестеля, который, по его словам, «метил в новые Бонапарты». Там предлагалось всех нас, как инородцев, либо заставить записаться в "русские", либо принудить уехать. Я с иронией заметил, что автор сего проекта тоже носит не самое русское имя.
«Ворчание Ермолова запало им в душу», - дополнил мои слова Алекс. Я не стал никак комментировать его слова. Ермолов и прочие, кто в Двенадцатом году называл Барклая «изменником и подлецом», а потом с иронией просили «произвести их в немцы», имели свои резоны. В России нас часто априори считают лучше носителей русских имен, так как в прошлом столетии наши деды и отцы выгодно выделялись среди полуграмотных отпрысков боярства. Но уже в те годы, когда я начинал действительную службу, эта разница начала заметно стираться. Среди моих русских коллег немало тех, кто даст фору любому остзейцу, а иного еще и обойдет, но власть предержащие по старой памяти предпочитают повышать носителей фамилии с приставкой «фон». Нынешний государь имеет свои резоны - он полагает нас менее способными на предательство (среди тех, кто три года назад безуспешно пытался устроить революцию, носителей германских фамилий было меньше, чем русских дворян разного пошиба), читай: более раболепными, чем российское дворянство. Те, кто достиг высшей власти, включая и мою семью, в этом его убеждают. Но он ошибается, думая, что все придерживаются таких взглядов. Если он или его наследник пожелает отнять привилегии и сделать Остзейский край обычной российской губернией, в которой никаких «особых порядков» действовать не будет - о, сколько же объявится изменников из «верных балтов»! Но меня не будет в этом числе.
... Итак, мое «вольнодумство» началось с тех пор, когда я начал догадываться, что мой слуга является бастардом моего папеньки, а значит, мы братья по крови. И я, получается, имею полное право продать своего брата, как скотину на базаре. Избить его до смерти за малейшую провинность. Меня ограничивает только совесть. Мы, кстати, тогда со Строгановым тоже говорили - что есть совесть и что есть закон, и в одном сошлись: что мораль моралью, но она должна быть записана в законе и обязательна к исполнению, потому что люди в своей массе скверны и глупы. У каждого из нас было много поводов в жизни, чтобы в этом убедиться. Но, к сожалению, нашим «братьям Гракхам» - и Строганову, и его развеселому братцу Никки Новосильцеву, и  горделивому «польскому королю» Чарторыйскому, и малороссийскому паничу Кочубею - хотелось только напиться и нажраться, а также полюбоваться на собственное благородство. Поэтому ничего не вышло. Из моих длинных филиппик, из моих подробнейших докладных записок тоже не вышло ничего. Тех, наших «Гракхов» запомнят как благостных и честных мечтателей. Меня запомнят как подлого царедворца, одного из бесконечной череды «проклятых немцев», кормящихся у русского престола. Обидно, когда плоды твоих трудов кажутся другим сущей гнилью.
Но что же остается сказать о Вандее? Там, бок о бок, бились разные люди - авантюристы, вроде Шартере, и честные «белые» рыцари; простые крестьянские парни и девушки, и их господа - по большей части мелкопоместные, те, кому было нечего терять, кроме веры и чести. Они, как я видел, не особо почитали графа д'Артуа. Большинство из них мстило за  тысячи убитых двумя-тремя годами ранее. Многие из них уже впитало в себя эту месть. Я, тот, кто прибыл из-за моря, и мой друг Фрежвилль дали им надежду и показали блистательное и безоблачное небо, которое они увидят вскоре после того, как  объединятся и начнут наступление. Я сам был вдохновлен ими, и тоже кричал «Pour Dieu et Roi», хотя мой далекий лютеранский Бог и моя далекая Keiserin не имели ничего общего с их Богом и их королем. Наконец, в глазах одной из них, девушки-воина, мадемуазель де Сент-Клер, я встретил отблеск своей души. И мне стало неважно, за кого я сражаюсь - за какого Бога, за какого короля, за чью землю. Я дрался только за нее и за ее народ.
В Вандее я провел 1,5 года - не полностью, а наездами, кочуя из Бретани в Шотландию и обратно - пока один выстрел не послужил концом всему. Минута промедления - и я бы так и остался там, на песке, и кровь моя соединилась бы с кровью тысяч тех, кто отдал себя в этой бойне, о которой до сих пор ходят слухи и легенды. Но судьба меня в очередной раз оставила в живых для прогулок по очередным кругам ада.
Однако я сильно забежал вперед. Рассказываю по порядку. С того дня, как в деревушке Сент-Бове я встретил ту, с которой не давеча, как несколько месяцев назад расставался навсегда.
Когда мы прибыли в Сент-Бове, куда меня направили из Гавра, я подумал, что кто-то меня жестоко обманул. Селение состояло из трех домов и нескольких десятков погоревших фундаментов, одинокого шпиля церкви на холме и заросших сорняками садов. Жизнь здесь не теплилась уже давно, и я почувствовал себя обманутым. Оставалось только смеяться: не зря  дозорные с такой настороженностью отнеслись ко мне, когда я назвал свою точку назначения. И, наверное, не зря предупреждали об опасностях... Если бы я был повстанцем, то непременно выбрал бы эту бретонскую глухомань для собственного штаба. Но где же Юлия? Или она уже последовала в другое место? Стучаться в двери тех домов, которые еще казались жилыми, я не спешил. Якоба я оставил внизу, а сам поднялся на холм, пройдя через кладбище с разбитыми надгробными плитами и покосившимися памятниками к вратам церкви, которые, как ни странно, были приветливо открыты, словно там-то меня и ждали. Спешившись и оставив лошадь пастись по сочно разросшейся кладбищенской траве, я вошел в храм. Повеяло ледяной прохладой и затхлой сыростью. Чудом сохранившиеся витражи отбрасывали синеватый свет на алтарь, из которого, однако ж, вынесли все распятия. Вообще же, кроме витражного стекла, двух статуй Мадонны и Спасителя, от которых были отколоты руки и носы, и следов от когда-то висевших по стенам изображений, украшательств не было. И скамеек тоже. Дверь у алтаря и лестница, ведущая на хоры, были заграждены замком. Я посмотрел вверх, и обнаружил, что те, кто хотел эту церковь или разорить, или спасти, вынеся оттуда все ценное, пощадили орган, преградив подход к нему металлической решеткой. Собственно, делать здесь мне больше было нечего, я развернулся и направился на выход.
«Не двигайся!» - проговорил кто-то позади меня. Даже не оглядываясь, я мог ощутить направленное мне в спину дуло охотничьего ружья. Моя рука сама дернулась к оружию, которое я носил под сюртуком.
«Кому сказано, не двигайся!» - повторил тот, кого я не заметил. Говорил он с заметным местным выговором. Я замер, словно заколдованный, но вскоре опомнился. Тут некто, которого я так и не смог разглядеть, подошел поближе - я слышал, как стучат по гулкому каменному полу его башмаки - и дуло его пистолета уперлось мне между лопаток.
«Кто таков?» - проговорили мне прямо в ухо.
«Анри Сенье, из Эльза...», - начал я.
«Ты врешь...», - меня бесцеремонно перебили, и, полный злости, я все-таки повернулся, что чуть не стоило мне пули.
«Кристхен, да это опять ты...» - и я узнал голос, который я никогда не забуду. Даже если она бы приказала меня расстрелять на месте, я был бы счастлив умереть, слыша его.
«Оставь его", - приказала Юлия нападавшему. - «Я его знаю. Он свой».
 Я огляделся. Юлия спустилась сверху, с хор, шурша черным шелковым платьем. Волосы ее покрывала широкополая шляпа. Странно, как я ее не заметил?.. Нападавший на меня, оказавшийся невысоким, но крепким белобрысым парнем, смущенно и словно бы нехотя отвел ружье. Я кинулся ей навстречу, но она отстранилась, разглядывая меня так, словно не верила глазам своим. Потом рассмеялась.
«Да, конечно», - произнесла она. - «Вряд ли граф упустил бы шанс отправить русского столковаться с русским». Потом, возвысив голос, приказала своему сопровождающему: «Пьер, можешь нас оставить?»
 «Вы уверены, мадам?» - с сомнением произнес парень, который до сих пор посматривал на меня как на свою законную добычу. Юлия раздраженно кивнула. Тот вышел из церкви, и я подумал, что Якоб сейчас встретится с ним в деревне.
«Про твоего человека мы знаем», - проговорила моя спутница, словно прочитав мои мысли (надобно сказать, что такое я испытывал не впервые в общении с ней - и всякий раз не мог привыкнуть). - «Пьер теперь знает, что я тот, кого ты ждала, и ему известно, что вы должны прибыть не один».
«Как так вышло, что я никого не заметил?» - спросил я, не найдя ничего лучшего. Юлия показала на дверь у алтаря, которую я до этого полагал заколоченной.
«Я находилась здесь третий час, а Пьер смазал петли, чтобы ты не услышал...». Затем она покачала головой. С ее уст не сходила улыбка недоверия.
«Все-таки невероятно. Неужели тебе не удивительно видеть меня?»
«Я уже имел время поразмышлять над эдакой превратностью судьбы», - признался я.
«Ах да, тебя же предупредили... Наверное, и записку передали».
«Записка доказывает и то, что ты уже знала о нашей встрече», - я вспомнил три строки, наскоро нарисованную чернилами розу.
«А вот это чистая случайность», - Юлия смотрела на меня во все глаза. Я заметил, что ее наружность несколько переменилась. Ее фигура сделалась полнее, и грудь ее сильно натянула черный шелк платья и белое кружево воротника, но лицо, и без того бледное, осунулось, исчез даже намек на румянец, а под глазами легли синеватые тени.ъ
 Она продолжила: «Эдит должна была попросить сопровождающего передать записку тебе. Конечно, никто не знал, что ты прибудешь в Гавр собственной персоной».
«Но почему же они отправили именно тебя?» - я вгляделся в ее усталые глаза. - «Вижу, что дорога далась тебе непросто».
 «Потом», - она взяла меня за руку. - «Все узнаешь потом». Мы вышли из церкви, обогнули ее, и Юлия пригласила меня в свой двуконный экипаж. На козлах сидел все тот же Пьер. «Домой», - приказала она. Через четверть часа мы уже подъезжали по длинной аллее к некоему ch;teau, которого с замком роднило лишь название — на деле же он представлял собой  скромную усадьбу о двух этажах.
«В твоем распоряжении - целый дворец?» - пошутил я.
«Он не в моем распоряжении. Я гостья госпожи Тома», - проговорила он.В экипаже я, пользуясь случаем, приник к губам Юлии с поцелуем, и она не отказала мне в этой малости.
...Хозяйка дома, которой меня представили под моим настоящим именем, была еще не стара, - наверное, ровесница моей возлюбленной - и могла бы, пожалуй, назваться красавицей. От пристального взгляда ее черных блестящих глаз не укрылось, что нас с Юлией связывают особые отношения, и она заговаривала со мной несколько иронично. Мадам Тома была вдовой, владелицей Сент-Бове, и, по ее собственному выражению, «оказалась между двух зол»: муж ее погиб два года назад в отчаянной битве при Вале-Руа, а брат перешел на сторону республиканцев и воевал в их рядах. Прочтя настороженное сомнение моих глазах, она ответила со смешком: «О Шарле можете не беспокоиться, он уже давно прозябает в испанском плену. И вообще, у него не все гладко с Комитетом общественного спасения, так что лучше ему в плену и оставаться». Юлию, как я понял, она знала еще по Парижу - «в те блаженные времена, когда все казалось простым и понятным» - тоже «баловалась литераторством», и, немного смеясь, добавила: «Тогда нам было что с ней делить». Несмотря на то, что Элоиза - так ее звали - была одета в поношенное платье, а окружала ее самая убогая обстановка, - она вела себя так, словно мы втроем пребываем в модной гостиной на рю де Сент-Оноре. С жадностью накинулась она на мои новости о дворе графа д'Артуа. Когда я упомянул Фрежвилля, она побледнела до такой степени, что едва не упала в обморок. К моему возмущению, Юлия пребывала в том же состоянии, что и ее подруга. «Ага, так вот вы кого делили в Париже», - подумал я с негодованием. У меня есть недостаток - ревность.  Так как часто демонстрировать свой ревнивый нрав неуместно, то мне остается только дуться в уголке. Так было и на этот раз. Но Юлия приободрилась быстрее своей подруги. «Я рада, что разногласиями между вами пришел конец, и вы смогли по достоинству оценить друг друга», - добавила она.
«Мы помирились только потому что я был уверен, что никогда больше тебя не увижу», - так и подмывало меня произнести. То, что она сообщила, когда мы остались наедине, ранило меня до глубины души, и я чуть было не провалил свое поручение...
Когда вечером они остались наедине, Юлия, глядя Кристофу прямо в глаза, без малейшего смущения начала раздеваться. На пол упал ее кружевной белый платок, приоткрыв взору острые ключицы. Он попытался остановить ее, но она отстранила его руку. Затем с заметным облегчением расстегнула корсаж, явив взору белую батистовую рубашку, под которой темнели острия ее сосков. Отведя ворот, она указала на низко висевшее над ее обнажившейся и да - заметно потяжелевшей - грудью три крупные бриллиантовые подвески в золотой оправе, прикрепленные к ее скромной серебряной цепочке рядом с крестом.
«Это двадцать тысяч», - сказала Юлия, не реагируя на пелену вожделения во взоре ее визави. Кристофу, однако, в этот момент была безразлична стоимость украшений. От подвесок - как и от нее самой - исходило какое-то странное сияние. И в то же время он, кроме страсти и желания как можно быстрее насладиться этим знакомым, но приятно изменившимся телом, испытывал некое благоговение, помешавшее ему повалить свою былую любовницу на кушетку и вспомнить все то, чему они предавались в Антверпене при куда более рискованных обстоятельствах. И, как иногда с ним бывало, Кристоф чувствовал: ей больно и не очень-то хорошо. Но где именно - сложно сказать. Он не упустил случая покрыть поцелуями ее обнажившуюся кожу. Юлия ахнула и прикрыла глаза... 
Их нежности прервал стук в дверь. Единственная прислуживающая у мадам Тома горничная пришла сообщить Кристофу: «Мсье, там ваш человек все ищет, а по-нашему почти не говорит, потому как я и не знаю, что ему надо».
 Барон вздохнул, а Юлия рассмеялась, добавив: «Как всегда, ваш камердинер прерывает рандеву».
 В ту же минуту появился Якоб и проговорил: «Герр Кристхен! Да как же хорошо, что я вас нашел! А то думал, вас там убили. Они и в меня целились».
 «Кто «они»?»
«Да там три паренька и девка. И девка у них главная, вот смех-то. Спрашивают меня, а я понять ничего не могу. Думаю, так и расстреляют. Сам указываю туда, а потом говорю, с кем я».
«Надеюсь, ты сказал, что меня Анри зовут?»
 «А кто такой Анри? Так им и сказал: его благородия барона фон Ливена человек».
«Идиот!» - Кристоф вознес было руку, чтобы дать слуге пощечину, как Юлия, слышавшая их разговор, произнесла: «Вас уже хотели убить под именем Анри Сенье. Согласитесь, ваше настоящее прозвание приносит вам больше удачи».
«Так они меня и отпустили».
«Тебе очень повезло», - сказал Кристоф. - «Итак, теперь, боюсь, все узнают, что я разъезжаю по Вандее и пытаюсь найти шуанов».
«А это и есть шуаны», - проговорила Юлия.
«Превосходно. Тебе и такое известно?» - обернулся он к своей возлюбленной, которая уже привела в порядок.
«Без них меня бы здесь не было», - уклончиво отвечала она. - «И нашей хозяйки тоже». «Иди», - сказал барон Якобу. - «И выучи французский, наконец. Тебе он здесь сильно понадобится».
... «А теперь я должна рассказать тебе, как здесь оказалась», - после ухода кристофова слуги Юлия оправила корсаж, провела рукой по слегка растрепавшимся волосам. - «Наверняка тебе хочется знать».
«Меня терзает только один вопрос», - проговорил барон. - «Почему опять ты?»
«Мне сделали предложение, от которого невозможно отказаться», - улыбка слегка тронула ее губы. - «И когда государыня собственноручно надевает на твою голову сапфировую диадему, сказать «нет» становится невозможно».
«Но ты же уезжала в Копенгаген?» - Кристоф ошеломленно смотрел на нее. - «Как ты оказалась в Петербурге?»
 «Все очень просто», - Юлия откинулась на спинку кушетки. - «После двух месяцев рядом с мужем я поняла, что жить с ним не могу. К тому же, мои худшие подозрения начали сбываться…» - она несколько помрачнела. - «Пришлось ехать на Родину. Но не в Ригу - там бы в меня, чего доброго, начали бросаться камнями наши почтенные бюргеры. А в столице весьма кстати вспомнили о тех услугах, которые я когда-то оказывала. И попросили оказать еще одну. Раз уж у меня все равно было мало выбора…»
 «Но тебя же могли убить. После всего, что происходило в Париже… Ты же сама рассказывала», - Кристофу показалось, что баронесса о чем-то намеренно умалчивает. - «Зачем же ты согласилась подвергать свою жизнь опасности?»
«Наверное, потому что чувствовала - никакой опасности не будет. Доверяла сердцу, а не разуму», - она лишь плечами пожала. - «Сердце, как видишь, оказалось право».
«Но твоя миссия еще не кончена», - напомнил Кристоф. - «Тебе же надо отсюда выбраться». «Не надо», - она взяла его за руку. - «Я остаюсь с мадам Тома. Моей давней подругой». «Сюда в любой момент могут прийти с облавой», - начал он. - «Пустят в расход всех. Если мадам Тома - роялистка, как ты говоришь…»
«Эх, Кристоф, ты не понимаешь, что в определенных ситуациях - таких, как сейчас - женщинам дозволяется куда больше, чем мужчинам. Мы две бедные вдовицы, живем скромно. Меня уже никто помнит. У Комитета хватает других забот».
«Ты можешь уехать со мной в Лондон», - сказал он. - «В Хартленд».
 Потом Кристоф вспомнил о Фрежвилле и слегка помрачнел. Снова оказываться в положении «третьего лишнего» ему страсть как не хотелось. Но баронесса не могла оставаться здесь.
«Элоиза живет в таком положении третий год. Совершенно одна. И ничего, справляется. А я ей буду только помогать», - решительно проговорила его возлюбленная. - «Кстати. По приезду в Петербург я видалась с твоей матерью и заверила, что у тебя все в порядке, ты жив и здоров. Она слегка волнуется, понимаешь ли».
«Надеюсь, ты не рассказала всех подробностей нашей встречи», - усмехнулся Кристоф. - «Но я не ожидал от тебя такой самонадеянности. Подумай о своих детях».
«О детях?» - Юлия грустно усмехнулась. - «Моему сыну одиннадцать лет, и отец уже приучил его меня ненавидеть. Что же до Софи… Она вся в меня. Поэтому я и не должна принимать участие в ее воспитании. Хотя, конечно, муж полагает иначе».
 Кристоф даже не знал, что на это ответить. Чувствительные разговоры заставляли его сильно смущаться. Впервые он осознал, какая же пропасть возраста и жизненного опыта отделяет его от этой бледной и прекрасной женщины. Пожалуй, он слишком легкомысленно относился к этой связи.
«Завтра я должен ехать в Бретань», - сказал Кристоф после небольшой паузы. - «Мне дали всего неделю. Но то, что ты мне сказала, разрывает мне сердце… К тому же…»
 Он становился, снова взглянул на ее слишком уж прозрачное лицо.
«Я боюсь, что ты больна. Здесь не будет помощи никакой».
 «Больна?» - слегка улыбнулась Юлия. - «Это можно назвать и так. Но моя болезнь не смертельна и тебе не о чем беспокоиться. Я не стою твоего волнения, Кристхен».
«И все же…», - начал он.
Заметив, сколько невыплаканных слез в его взоре, Юлия поспешила добавить: «Постарайся меня забыть. Навсегда».
Дав понять, что разговор между ними завершен, Юлия встала и вышла из комнаты, даже не оглядываясь на барона. А тому захотелось от непонятной досады зарыдать в голос. «Надо срочно отсюда уезжать», - решил он, совладав со своими чувствами.

CR (1824)
Пришли на ум откуда-то строки:
«Когда владеешь всем и всё тебе подвластно,
Что вспоминать любовь?
Но слезы льют из глаз:
Как горько сознавать, как понимать ужасно,
Что в жизни, как и все, ты испытал отказ».
Вспомнил, откуда. Их цитировал Меттерних, прижимая свою надушенную ручку к фалде сюртука и бросая чувствительные взгляды на милую либертинку Minette де Саган. Строки он приписывал самому кардиналу Ришелье - его alter ego 200-летней давности. Но у меня есть все основания подозревать, что именно наш великий канцлер и лицедей написал чувствительнейший сонет в адрес означенной Minette. Я тогда усмехнулся - обычная моя реакция на соловьиные трели сентиментальных господ, желающих получить доступ к телу дамы. Удивительно, что подобная Minette способна возбуждать столь небесные чувства - а ведь из-за любовных мучений князь чуть было не потерял всех позиций во время Венского конгресса! У меня она была способна возбудить только похоть,- ее если и можно воспеть в стихах, то не в таких, которые можно свободно цитировать в светских салонах.
Про Меттерниха я еще напишу ниже. И гораздо подробнее.
Еще десять лет назад я не хотел думать о нашем последнем разговоре с Юлией и вообще вспоминать о том, что между нами был роман. Те, кем мы, в конце концов, стали, не имеют ничего общего с теми, кем мы тогда были. Жизнь подарила ей святость, мне - цинизм, особенно в делах сердечных. Решение госпожи Крюденер остаться с госпожой Тома казалось мне необъяснимым, и только потом смутные, никем не подтвержденные догадки раскрыли мне глаза на истинную причину ее храбрости и самоотверженности. По-видимому, она ждала ребенка. Возможно, даже и от меня, хотя я списываю на Фрежвилля - чтобы не обременять свою совесть еще и этим. Отсюда - изгнание ее законным мужем и стремление забыться в глуши. Потом-то она весьма благополучно вернулась в более спокойные места. Я этого не знал, и думал, что она погибла тогда, при пожаре… Впрочем, об этом я тоже расскажу далее.У меня сейчас есть все время в мире, зачем его торопить?
Ощутив себя оскорбленным, я выехал прямо в ночь, несмотря на протесты своего слуги, побаивающегося лихих людей. На это я его уверил: мол, мы в зачарованном царстве, где все наоборот, и разбойников здесь, напротив, следует приветствовать с распростертыми объятиями, а от блюстителей правопорядка - нестись сломя голову. К слову, как неоднократно удостоверялся лично, подобное правило применимо для путешественников не только во Франции 1795-го, но и во многих вполне респектабельных странах нынешних времен. С ворами договориться просто, но что делать с тупоголовым служакой, на коих особенно богато мое отечество?
Как только мы оседлали коней, я заметил, как по крыльцу сбежала тонкая женская фигурка в развевающихся белых одеждах - мадам Тома. «Вы уже уезжаете?» - вздохнула она. - «Почему так рано?» Я напомнил ей, что время не терпит, увы, а то бы я разделил столь приятное ее общество. «Вы увидите Шарля-Луи?..», - спросила она срывающимся голосом и, не дожидаясь утвердительного ответа, сунула мне в руку объемистый конверт. Заставила трижды поклясться, что я все передам. Любопытство меня так и распирало. Вряд ли то было любовное письмо — они редко бывают столь объемными. Вполне наверняка то были какие-то секретные сведения для роялистской верхушки. За неимением лучшего курьера им опять оказывался я. Не то, чтобы это меня тяготило, но я рассчитывал на куда более славные дела.
…На место своего назначения я прибыл, когда уже занимался рассвет. Путь оказался куда более близким, чем я себе воображал. Встретили меня, надо сказать, вовсе не с распростертыми объятиями, а Фрежвилля я вообще не нашел.
Итак, деревушка Сент-Ангуаз представляла собой то, что у нас в Остзейском крае - да и не только - зовется «хутором». Три дома на невысоком холме, запущенное поле, переходящее в густой лес. Вокруг - ни одной живой души. Даже птицы не поют. Чувства мои были сообразны названию местечка - в самом деле, кроме тревоги, подобная атмосфера в путешественнике не вызовет ничего (Angois - «тревога» в переводе с французского - прим. автора). Видя, что вряд ли что хорошее меня здесь ожидает, я вынул из седельной сумки пистолетный ящик, и мы с Якобом, усевшись на землю, начали прилежно заряжать их порохом и пулями, попутно прислушиваясь к тому, что происходит вокруг. Послышалось уханье, напоминающее совиное. Затем - такой же отклик. Было понятно, что это кричит не птица. Перекличка повторилась, но уже с другой стороны. Я взял заряженный пистолет и огляделся. Вот хрустнула ветка где-то справа от меня, совсем близко. Я не успел опомниться, как получил пару мастерских ударов ногами в спину, отчего согнулся напополам, успев, однако, нажать курок. Случилась осечка, но она мне стоила дорогого. Нападающий приложил меня чем-то тяжелым о затылок, и в глаза  потемнело. Прежде чем потерять сознание, я услыхал звуки выстрелов и щелканье затворов, и успел подумать о слуге - он же сейчас погибнет…
Очнулся я в темном дровяном сарае, прямо на соломе. Голову мне разбили, она до сих пор невероятно гудела. Кто-то ее заботливо перевязал. Первым делом я проверил, при мне ли бриллианты. Их не тронули - одно хорошо. Но бумаги пропали. Все до единой. Это уже была плохая новость. Справа от меня кто-то застонал, и я с облегчением признал Якоба.
«Ох, герр Кристхен…», - прошептал он. - «Руку мне сломали, похоже».
 «Боже», - только и вымолвил я, пытаясь понять, где мы находимся и как отсюда выйти.
«Дай посмотреть на твою руку», - проговорил я. Очевидно, те, кто так хорошо позаботился о моей ране, не обратил никакого внимания на повреждения, которые нанесли моему сопровождающему. Левая кисть Якоба бессильно свисала, лицо его было мокро от слез. Можно себе представить, как он мучился. Я осторожно ощупал сломанную кость, затем сорвал шарф и попытался перевязать. Меня никогда не учили этому, но не помочь ближнему я просто не мог. Парень старался держаться, только иногда всхлипывал, а я пытался вставить кость на место как можно быстрее.
Мои действия прервало явление ангела - я не шучу. Когда дверь отворилась, вместе с потоком весеннего света в него вошло невиданное создание - то ли небывалой красоты девушка, то ли прекрасный юноша - с золотыми волосами. И только скромное одеяние: какая-то рубаха, подвязанная веревкой - указывало на земное происхождение пришельца. Через плечо у него была перевешана сумка, а небесно-голубые глаза озирали нас немного свысока.
«Он ранен», - сказал я, кивая на Якоба. - «Рука сломана. Помогите ему».
 Ангел наклонился к притихшему слуге, а потом проговорил мелодичным тенором: «Так ему уже помогли. Как ваша голова?»
«Спасибо, жить буду», - проговорил я недовольно. - «Лучше скажите, где мы и что вам нужно?»
Пришелец словно не понял вопроса.
«С вами все будет в порядке», - проговорил он. - «Только надо побыть здесь». С этими словами он направился к выходу. Я схватил его за плечо, прокричав: «Выпусти меня отсюда!», но, несмотря на внешнюю эфемерность, посланец то ли небес, то ли ада нашел в себе недюжинную силу и сумел меня толкнуть так, что я чуть ли не упал.
«Не надо со мной так», - спокойно проговорил он и одарил нас блаженной улыбкой. Затем ангел покинул наше убежище, закрыв дверь снаружи. Я долго бился в нее, мы с Якобом пытались выломать ее силой, - но безуспешно. Больше всего печалила неизвестность. Я практически наверняка знал, что мы у шуанов, но постепенно начал соглашаться со слугой, что нас пленили разбойники. Хотя тот факт, что они не польстились на сокровища и не пытались меня убить - да еще и послали этого доброго самаритянина осмотреть наши раны - опровергал это предположение. Это меня утешало мало - доказать то, что я им друг, а не враг, мне можно было лишь голословно. Все имеющиеся у меня поддельные бумаги спасли меня бы от их противников, но для них не значили ничего. У меня был только один подлинный документ, да и то начертанный моей рукой со слов графа д’Артуа, им только подписанный, и среди фальшивок он смотрелся особенно подозрительно. К тому же, мой иностранный выговор и нездешние манеры только усугубляли дело. По сути, роялисты имели полное право меня расстрелять, и я бы их понял. Возможно, этого-то они и желали.
Якоб затих и не задавал очевидных вопросов.
«Бежать нам нужно», - проговорил он. - «В следующий раз придет этот красавчик, завалим его, а сами убежим. Вот, смотрите-ка, бревно лежит. Как придет, так вы с ним разговоры разговаривайте, а я, так и быть, ударю».
«Одной рукой?» - усмехнулся я. Мой слуга, помимо некоторой (возможно, фамильной) схожести облика, разделял со мной одно свойство - боль ему, как и мне, придавала злобы и решительности.
«Так ли много этому парню надо?» - пожал плечами Якоб, поморщившись, однако, от боли. «Ну и далеко ли мы убежим?» - проговорил я. - «Ты сам видел, что он не из слабосильных. К тому же, я уверен, нас не только он стережет. Вырвемся снаружи - продырявят, как решето». Голова у меня болела довольно сильно, еще и подташнивало, а перед глазами мелькали темные пятна. Явное сотрясение мозга. В таком состоянии людей обычно укладывают в затемненную комнату и запрещают всячески напрягать глаза - мол, можно ослепнуть или сойти с ума, а то и пережить оба этих несчастья одновременно. Темноты в этом амбаре хватало с лихвой, смотреть было совершенно не на что, так что превратиться в ослепшего безумца мне не грозило. Вот превратиться в трупа - перспектива куда более вероятная. Заботливость шуанов - или разбойников - или того и другого одновременно - казалась мне форменным издевательством.
 Охваченный такими невеселыми мыслями - точнее, обрывками мыслей, так как на умственные упражнения я был совсем не способен, - я забылся поверхностным сном, из которого меня вывел знакомый мне ангел. На этот раз он представился с церемонным, хотя и неловким поклоном: «Жерве Пюиссар к вашим услугам». Затем добавил менее галантным, но куда более естественным тоном: «Я здесь кто-то вроде лекаря». Затем столь же любезно пригласил меня пройти с ним. Глаза он мне заботливо завязал, что доказывало - меня здесь до сих пор полагают шпионом и врагом.
Зрение вновь вернулось ко мне в голой, лишенной каких-либо украшений бальной зале покинутого хозяевами ch;teau. На потолке и стенах виднелась копоть недавнего пожара. Кроме, собственно, командира отряда, довольно субтильного малого, по виду не старше меня самого, и четырех человек, служивших кем-то вроде часовых, я никого не видел. Никакой униформы у них, конечно, не было, да и не все носили повязки и нашивки с Сердцем Христовым. Скажем, у их главного, представившегося де Траверсе, никаких знаков отличия, кроме горделивой осанки, выдающей, конечно же, того, кто привык повелевать. Да и фамилия его была какая-то очень знакомая. Кажется, на русской службе, во флоте, числился некий де Траверсе, и я даже подумывал пойти к нему челом бить, когда мне совершенно опротивело состоять в Гвардии. 
«Как вы себя чувствуете, мсье?» - проговорил он.
«Как бы не ваши хлопоты, Monsieur le marquis, могло быть и получше», - отвечал я.
«Прошу прощения, но нам пришлось прибегнуть к таким мерам. Сент-Ангуаз, как вы еще успеете заметить, - место крайне уединенное. Если здесь и оказывается кто-либо, кроме моих людей, то исключительно со злонамеренной целью».
«Хорошо вас понимаю, но могу вас уверить - моя цель не была злонамеренной. Мне назначили встречу», - яркий свет, бьющий из окон, слепил меня. - «Но вместо того, кого я ожидал, встретил ваших людей».
Не обращая внимания на мои слова, командир отряда продолжал:
«Я изучил те бумаги, которые были при вас. Они ничего не доказывают. Кроме одной», - и он показал мне обращение графа д’Артуа. - «Что на это скажете?»
Я повторил, что писано с моих слов, а подпись подлинная. Затем добавил, что все остальные бумаги он мог бы выкинуть, если бы они мне не требовались для того, чтобы проделать обратный путь в Лондон.
«Любопытно. Знаете, обычно такими красноречивые бумаги предъявляют провокаторы. Уже были случаи…», - задумчиво заметил Траверсе. - «Кстати, почему вы назвали меня маркизом? И что вы делали в Сент-Бове?»
Последнему вопросу я не сильно удивился. Можно полагать, что у шуанов есть какая-то общая связь, и о чужаке они узнали сильно раньше. Вопрос же про причины моего обращения (признаюсь, невольного) был совсем не столь невинным, как может показаться стороннему наблюдателю. Ответить на него значило выдать себя полностью. И у меня были слишком серьезные поводы полагать, что мне никто не поверит. Вместо честного ответа я решил пойти в контрнаступление:
«Если вы сомневаетесь во мне, то почему я не могу сомневаться в вас?» - я постарался держаться как можно свободнее и непринужденнее. - «Если вам известно, что я находился в Сент-Бове, то вы могли бы знать, что я был гостем в доме госпожи Тома, которая известна своими контрреволюционными симпатиями. Посудите сами, будет ли она принимать представителя противоположной стороны?»
Я вспомнил, что письмо госпожи Тома к Фрежвиллю тоже должно было быть у них и поспешил добавить, заметив, что мой допросчик несколько переменился в лице:
«Доказательства вы должны были и сами получить. Доверила бы она мне письмо близкому ее сердцу человеку, если бы все было иначе? К тому же, господин де Фрежвилль - это тот человек, которого я должен был встретить у вас».
Носатая физиономия господина де Траверсе сделалась еще мрачнее, чем прежде. Что он вычитал из этого письма? Он долго собирался с силами, прежде чем что-либо мне ответить, но только проговорил: «Мсье, здесь вышла какая-то ошибка…», как послышался звон шпор и знакомый голос, твердивший: «А если бы вы его убили?..», а рядом с ним чей-то оправдывающийся лепет, и вскоре перед нами стоял сам Фрежвилль, с видом настолько самоуверенным и блестящим, словно его каким-то чудом перенесли прямиком с бала у короля сюда.
«Pauvre Diable», - обратился он ко мне так фамильярно, что я сразу же ощутил, насколько в жалком положении я нахожусь. И насколько же плохо выгляжу. Шарль-Луи не впервые возбуждал во мне подобные чувства.
«Что они с вами сделали?» - продолжал он сетовать.
«Что, я так жалко выгляжу?» - подумалось мне. Позже Фрежвилль подвел меня в зеркало, и моя покрытая смертной бледностью физиономия с черными синяками под глазами, присохшей к волосам окровавленной повязке, пересекающей лоб, заставила меня перекреститься от ужаса.
«Вам не следовало так запаздывать, друг мой», - проговорил я. - «Тогда бы я находился в куда лучшем здравии».
Командир шуанского отряда продолжал оглядывать Фрежвилля с ног до головы.
«Я не пойму, кто вы», - проговорил он.
«Кажется, мы знакомы, де Траверсе», - холодно произнес мой друг.
«Я о другом», - продолжал тот, кого я титуловал маркизом - надо полагать, безошибочно. - «Ваша родная сестра и то не поймет, кто вы, что говорить обо мне?»
 «Как я вижу, вы скатились до методов парижан?» - усмешливо проговорил Фрежвилль. - «Перлюстрируете письма, которые отбираете у людей силой?»
«Мы могли бы вас выдать Комитету», - продолжал Траверсе. - «И обеспечили бы себе большую индульгенцию. Но мы люди чести. Хотя для начала нам следует убедиться, что вы нас не обманываете».
Сестра?! До сих пор я был абсолютно уверен, что с госпожой Тома моего друга связывали те же отношения, что его же - с госпожой Крюденер. Она говорила, что ее брат на стороне республиканцев… Но, может быть, у нее несколько братьев? Или… Вспомнился и другой подозрительный разговор, подслушанный мною еще в Хартленде. Да и реакция Траверсе на невинное письмо от сестры к брату была уж слишком острой. Снова мое сердце забило тревогу, и снова я заглушил его.
Фрежвилль патетично указал на меня.
«Неужели бумага, найденная у этого юноши, вам ничего не сказала?»
«О, почему же, она только укрепила нас в подозрениях», - продолжал он. - «И если этот юноша числится в ваших сообщниках…»
Меня взбесил его тон, и я перебил его:
«Вы, верно, полагаете меня шпионом, равно как и господина де Фрежвилля? Тогда скажите, каким образом мы могли получить подпись графа?»
«Подпись подделать не так уж сложно», - усмехнулся он.
Я обратил внимание на то, что часовые подошли к нам ближе, хотя никто из нас даже не думал угрожать их командиру. Только Шарль-Луи несколько красноречиво положил руку на эфес шпаги. Вот везунчик! А мое оружие исчезло туда же, куда исчезли документы. В рукопашную я бесполезен. Оставалось только уходить от прямого столкновения разговорами. Наверное, именно тогда я впервые показал, что дипломат из меня куда лучший, чем воин.
«Остальная часть документа написана мною собственноручно», - заявил я. - «Я составил его в присутствии Шарля-Луи, и еще нескольких человек, которые ручались бы за меня, будь они здесь».
Не медля ни минуты, я взялся за перо и бумагу и воспроизвел начертанное по памяти.
«Это ничего не доказывает», - пожал плечами командир.
«Думаете, они так легко тратятся людьми? В отличие от нас?» - перехватил разговор Шарль-Луи. - «Судите сами — человека, умеющего составлять такие мастерские депеши, они бы оставили при себе, а вместо него послали бы кого-нибудь другого. Кроме того, как вы успели заметить, он иностранец. И родом из державы, которая ваше дело только поддерживает. Недавно ссудила графу немалую сумму».
«Это какая же держава?» - маркиз оглядел меня с ног до головы, словно пытаясь найти какие-то отличительные особенности, которые бы однозначно определили мое подданство. - «Пруссия? Австрия? Швеция?»
«Россия», - проговорил я, чтобы не гадать. - «Кстати, поэтому я вас и назвал маркизом. Нашим черноморским флотом командует человек с такой же фамилией».
«Это мой кузен», - ответил Траверсе. - «Но вы совсем не похожи на русского».
Удивительно, какого превратного мнения европейцы придерживаются о моих соотечественниках! Если пруссаки и прочие германцы уже не полагают, будто имеют дело с полярными медведями, то англичане и французы, не говоря уже об итальянцах и испанцах, искренне считают, что мы должны ходить на головах и намазываться жиром от холода. Сейчас я уже к этому привык, тогда же меня весьма удивило и даже несколько оскорбило изумление шуана.
«Я знал одного русского. В Париже, семь лет тому назад», - продолжил он мрачно. - «Мальчишка, такой же, как вы. Несметно богатый. У него был гувернер, которого приставили сделать из этого медвежонка просвещенного человека. Наставник превратил юношу в якобинца. И свел его с этой…», - он сплюнул. - «С этой шлюхой Мерикур. Других русских я не знал». 
«У нас большая страна, и люди населяют ее разные», - проговорил я примиряюще. Рассказ его казался мне вымыслом от начала до конца, и только спустя несколько лет я убедился, что он основан на реальных событиях, ибо познакомился с его главным героем. Но теперь я начал цитировать свой послужной список, - мой рассказ Фрежвилль перемежал одобряющими вставками. Траверсе был, прежде всего, человеком военным, и он с большим интересом начал допрашивать меня по поводу дела под Флерюсом. Правда ли, что у принца Кобурга действительно не было выхода? Не могло ли это быть изменой со стороны австрийцев? А затем наша беседа плавным образом свернула на планы действий со стороны графа д’Артуа, обсуждение будущих действий. И я, и Фрежвилль показали большую осведомленность в делах, чем развеяли его подозрения. В качестве компенсации ущерба, который был причинен мне и моему слуге, Траверсе уверил меня в своей дружбе, даже накормил хорошим ужином с не менее хорошим вином, да еще и вызнал, буду ли я в рядах эмигрантов, которые высадятся на эту землю через два месяца. К сожалению, я ничего определенного сказать не мог, но Шарль-Луи скоропалительно заверил нашего хозяина в этом.
…Когда мы следовали на побережье, - а это было уже назавтра утром - Фрежвилль проговорил:
«Скажите, mon cher, вы, верно, увиделись с предметом вашей любви?»
«Я не знал, что ваша возлюбленная столь дружна с вашей сестрой», - произнес я как можно более легкомысленно. - «Мои сестры, как правило, не столь благосклонны к дамам моего сердца».
«Ах, это», - отмахнулся Фрежвилль. - «Да, собственно, в салоне Элоизы мы и познакомились. Скажите, как поживает Жюли?»
Я пересказал вкратце все, что она мне поведала, и добавил, что она показалась мне больной, чем вызвала мои опасения.
«Болезнь ее известна», - Фрежвилль не казался мне огорченным. - «Но причина недуга остается загадкой. Которая разрешится…», - тут он сделал паузу. - «Скажем, в августе».
«Почему же так?»
«Бедный наивный юноша!» - вздохнул Фрежвилль. - «У вас еще все впереди, поэтому вы и не поняли, что у нее будет ребенок. Отцом могу быть как я, так и вы. К последнему предположению я и склоняюсь, поскольку тогда она отдавала вам слишком явное предпочтение».
«Этого не может быть», - сказал я изумленно, - «Вы, верно, лжете».
Я опять был  готов к вызову на дуэль, но Шарль-Луи снова обратил все в шутку.
«Но вам не придется ни о чем беспокоиться», - продолжал он. - «Та, которую мы с вами столь несчастливо делили, оказалась очень деликатной - за что я ее и любил всегда, кстати сказать».
В моей порядком пострадавшей за последние два дня голове эта мысль не укладывалась, и я не знал, что вообще в таких случаях делать. Об этом и спросил - крайне наивно.
«Оставьте все, как есть. Вы все равно не устроите это дело лучше нее. К тому же, это для нее не впервые», - отвечал Фрежвилль.
Потом он поведал мне историю о том, что четыре года тому назад Юлия уже ждала ребенка от него, родила его в Париже и отдала в воспитательный дом. Кроме того, добавил Фрежвилль, происхождение ее дочери Софи тоже не столь прозрачно, как может показаться. «Салон русской посланницы в Копенгагене был веселым местом», - добавил он уклончиво. - «И Жюли не ограничивала себя ни в чем, пока не поплатилась полным нервным расстройством. От которого ее исцелила не менее веселая жизнь, но уже вдали от законного супруга».
Он хотел рассказать подробности этой «веселой жизни», но по выражению моего лица понял, что не надо - я его на месте мог убить.
«У вас с Элоизой есть брат?» - спросил я отстраненно.
«Брат?» - изумленно переспросил Фрежвилль. - «Ах, брат… Жан-Франсуа, что ли? Но он не есть, а был». 
«Он погиб? Странно. Элоиза говорила, что в плену».
«Мы с ним так давно разошлись, что я считаю его мертвым», - более уверенно заговорил Шарль-Луи.
«Понимаю». 
Я и сам настолько редко думал о своих братьях, что меня бы не удивила весть о смерти кого-либо из них. Поэтому на столь стремительное отречение Фрежвилля от кровного родственника я внимания не обратил и промолвил, что Элоиза полагает иначе.
«Это ее и погубит. Мягкость. Удивительно, как она ввязалась в эту борьбу», - вздохнул Фрежвилль. - «Но Юлия… Нет, признаться, она меня изумила».
Я попросил его более не упоминать ее имени. И он усмехнулся: «Ах, молодость…» Потом начал мне говорить, что я очень быстро найду себе новую возлюбленную, хвалил меня за то, как я держался перед Траверсе, предвещал мне большую карьеру…
Мне тогда шла 21-я весна, а в том возрасте быть падким на лесть и почести, особенно в моих обстоятельствах, извинительно. Позже я убедился, что эзопова басня про лисицу и ворону написана не просто так. Да и скотину перед забоем холят и лелеют, кормят лучшим, что могут предложить. Но я верил в искренность своих друзей. Впрочем, слишком уж далеко я заглядываю.
… «Амалия» нас ждала близ скалистого побережья, мы без происшествий добрались до Лондона, где Шарль-Луи меня оставил, я предъявил драгоценности, забрал деньги, помчался в Хартленд и был разлюбезно, как всегда, принят графом и тамошним обществом. Моя повязка на голове вызвала расспросы, на которые я загадочно отмалчивался, отчего все воображали, будто меня жестоко ранили санкюлоты. Я не спешил опровергнуть их заблуждение. Так мое положение еще более упрочилось, и я стал фактически правой рукой будущего короля Франции, как тогда полагали все.
К тому времени относится и моя встреча с нынешним вершителем судеб Европы - графом Меттернихом. Да, я знаю его дольше, чем кто-либо, чем даже Нессельрод, который любит похваляться давней дружбой с Великим Канцлером и, по слухам, удостоен чести называть его на “ты”. Тогда я, конечно, не придал этой встречи значение. И образ этого богатенького юноши выветрился из моей памяти - его заменили другие лица, другие встречи, другие события.