Фрагменты сборника Ильинский волнорез

Из повести «Три товарища»

Одной рукой придерживая портфель, другой цепляясь за перила, спасённый мужчина поднимался по бесконечно долгому лестничному маршу. Несколько раз Стёпа предлагал помощь, но получал вежливый отказ.
– Ну и правильно, – заключил Степан, – на мелководье спасение утопающего – личное дело его собственных рук. Если увидел чайку, надо не мешкая встать на четвереньки, упереться руками в дно и ползти к берегу. Главное – правильно выбрать направление!
– Будет вам смеяться, – улыбнулся мужчина, – лучше примите портфель. Деньги – штука тяжёлая.


Несравненная Пульхерия Модестовна приготовила чай на изящный старорежимный манер. Она любовно накрыла стол на две персоны, разложив ложечки, щипчики для сахара и всевозможные розетки для варенья, мёда и орехов. Не признавая чайные пакетики, старушка заварила из смородиновых листьев ароматный чай цвета чеховской вишни. Накрыла заварной чайник забавной ватной куклой и рассыпала по вазочкам недорогие конфеты и пастилу. Когда всё было тщательно приготовлено, она что-то шепнула Степану на ухо. «Хорошо-хорошо», – ответил Стёпа. Пульхерия Модестовна лёгким наклоном головы попрощалась с гостем и вернулась в свою комнату.


Природа человека непредсказуема. Иногда она тверда, как гранит, и, что бы ни происходило вокруг, будет твердить до последнего вздоха: «А всё таки она вертится!» А порой стадное чувство самосохранения побеждает человеческую индивидуальность, и тогда толпа умных и благородных людей превращается в безликий пипл, который, по меткому определению одного из отцов перестройки, «всё схавает»…


Степан превратился в литературного отшельника. Его внутренняя сосредоточенность и умение расштопать словами мудрёные узелки человеческих нестроений были сродни раннему гению Лермонтова. Он ощутил проникающую силу слова  и находил в писчих занятиях великое житейское утешение.
В прокуренных аудиториях института и за шторами МИДовских интерьеров Стёпа даже не предполагал наличие огромных окон, через которые поздним вечером можно наблюдать звёзды! Годы обучения были подчинены одной несгибаемой цели – научиться держать удар и, отстаивая интересы Родины, опрокидывать противника эффектным оборотом речи. В подобной перепалке слово превращалось в бильярдный шар, в безликий носитель результата игры. Теперь же Степан всматривался в слово, как восторженный физик всматривается в атом и пишет цепочки формул, предчувствуя скрытую в сгустке первичной материи таинственную энергию деления.

Степан был одним из немногих крохотных порожков на пути разбушевавшегося демократического селя. В стране барражировал 1991 год. Год первой демократической, вернее, капиталистической революции в России. Вожди взбирались на танки, интеллигенция, привыкшая повелевать умами, неистовствовала в лукавом стремлении очередного народничества, народ глухо шептался по кухням и накапливал злость на всех и в том числе на самого себя.
Умницы, люди фундаментального склада ума как-то вдруг стали не нужны ни родине, ни корпоративным интересам большого производства. Умело подготовленная смена власти потянула за собой в трясину загадочной перестройки тысячи хозяйственных нитей и государственных судеб.

И всё бы хорошо, да только приключилась с ним обыкновенная «хворь» русского интеллигента – болезненный выбор самого правильного пути в жизни.
Западный человек на такое не способен. Родовитость, клановость, наконец, семейная традиция – основы западного менталитета. Русский же человек с молоком матери впитывает непостижимым образом огромное чувство ответственности за всё происходящее на Земле. Ему ничего не стоит поступиться национальными интересами ради всеобщего блага. Он с лёгкостью оставляет привычную житейскую колею и меняет натоптанный большак на зыбкую трясину околицы. Меняет ради некоей умозрительной истины, ведомой только ему одному. Почему? Да потому что он уверен: не со стороны большака, а именно там, за околицей, встаёт солнце, и значит, светлое будущее начинается раньше! Гораздо раньше!


Только что на «Парижке» закончился пересменок. Через витрину кафе наши друзья наблюдали, как женщины по одной выходили через турникеты на улицу и молча, не прощаясь друг с другом, разбредались кто куда. Им навстречу спешили новые толпы работниц. Это были свежие энергичные дамочки, они кокетливо поправляли повязанные платочки и весело болтали, поднимаясь по ступеням парадного крыльца к дверям фабрики.
Редкие мужчины (обувная «Парижка» – фабрика женская) неловко просачивались между теми и другими и торопливо шли в пирожковую. Здесь они брали пиво и, раскурив «Беломор» или «Приму», чинно приступали к питейному разговору. После второй-третьей кружки мужики ненадолго исчезали и возвращались с оттопыренными карманами, из которых выглядывали остроконечные жерла сорокоградусных гаубиц. И тогда начинался реальный бой с обстоятельствами этой унылой и однообразной жизни, бой безжалостный, до последнего копеечного патрона.


– С некоторых пор я перестал понимать смысл эволюции. В юности меня увлёк образ славного Руматы Эсторского, этакого просвещённого гуманиста из будущего. И только много позже потребовалась чеченская война, чтобы я наконец осознал весь ужас того, что совершили Стругацкие. Ведь целые поколения думающих людей они заманили в тупик, из которого выход только один – смерть.
– А ну-ка с этого места подробней! – Степан присел на парапет уличного ограждения.
– Пожалуйста. Много лет я был очарован идеей эволюции, постепенного преображения человека из варвара в истинного гуманиста. Я бы назвал это заблуждение «дарвинизм а-ля Стругацкие». И мой зомбированный разум не смущали, так сказать, исторические противопоказания. Я изучал великое искусство Египта, античность, русскую икону. Мне не приходило в голову простое соображение: если мы такие продвинутые и во всём превосходим наших далёких предков (ведь мы на новом витке спирали), почему же в художестве мы не можем совершить и сотой доли того, что делали они, тёмные представители прошедшего времени? Я понимаю, развитие наук и технологий – это козырь. Вот оно, светлое будущее! И мне не придётся больше выгребать фекалии из ямы во дворе. Изящный унитаз «а-ля Гауди» по форме моей задницы всё сделает за меня в лучшем виде. Так вот. Стругацкие, как два чёрных кардинала, выстраивали таких, как я, гуманоидальных технократов в шеренги, вручали им автомат-ассенизатор Калашникова и говорили: «Впереди светлое будущее – в атаку!» Братья были уверены, что никто из новобранцев не развернётся назад и не нажмёт на спусковой крючок, потому что все хотят сытно жрать и баловать ум щекотливыми прожектами. А братки им с каждой новой книжкой подбрасывали одну и ту же мысль: там, в светлом будущем, – всё самое интересное и сытое. Чем не интеллектуальная колонизация?
Вот только обморок ума, как и любая книжка, рано или поздно кончается. Согласись, в девяностые годы, переживая чеченские события, и я, и ты, и такие же, как мы, книжные гуманоиды, содрогнулись от ужаса перед разорвавшейся, как бомба, человеческой жестокостью. Как же так? Ведь согласно аксиоме Стругацких времена римских ристалищ канули в Лету! Не может современный человек творить зло себе подобному. Ан нет, оказалось, очень даже может. Тут и подзабытая отечественная война спорхнула с книжных полок и раскрылась на произвольной странице, заполненной до краёв не только человеческим мужеством, но и человеческим безумием. Оказывается, никаким просвещённым коммунаром человек не стал. Был он варваром, им же, по существу, и остался. Припорох либеральных философий слетает с нас в момент личной опасности, как цветочная пыльца с любопытного носа.
И тогда я спросил себя. Если человек не меняется и не становится лучше, в чём смысл исторической смены поколений? Бог – не безрассудный садовник. Ему не нужны наши атомные реакторы, ему нужен человек. Он не будет каждые двадцать пять лет засеивать поле, чтобы собрать урожай, равный потраченному на посев зерну.
Ты не представляешь, сколько времени мне потребовалось, чтобы решить эту элементарную задачку!
– Хватит интриговать. Впрочем, кажется, я и сам уже догадался. Что-то вроде качества, отжатого из количества.
– Именно! Всё как на золотых приисках.
– Бог – золотодобытчик?..
– Именно, Стёпа! Он промывает каждое поколение, как участок золотоносной жилы. Если встретятся одна-две крупицы золота, Бог радуется и забирает себе. Прочее возвращает обратно. Люди, ставшие великими через самоотречение, страдания и жертвы, и есть те самые людены, насельники новых времён. Но это не высокоразвитые снисходительные технократы, которым поют дифирамбы Стругацкие. Нет, те давно перегрызлись и уничтожили друг друга.

Егор издали наблюдал за товарищем. Он вдруг почувствовал к этому весёлому разгильдяю внутреннюю сердечную теплоту. Это не было чувством благодарности за спасение на Ордынке. Нет, он живо представил: случись сейчас непредвиденное, например, увези они Степана в ментовку, – он, Егор, отправился бы выручать товарища. И не только по соображениям порядочности, но по зову более тонкого мотива.


Город глубже, страшней и безысходней болота. Молодой, сильный, мускулистый homo sapiens обречён десятилетиями жить в искусственной среде, в этакой многомиллионной потёмкинской деревне!
Утром он вынужден вставать не по солнцу, а по будильнику, днём отслеживать на компьютере изменения банковских счетов, пить растворимый кофе без кофеина и есть пластиковый хот-дог. Вечером (уж так заведено) он обязан прогуливать накрашенную девушку в каком-нибудь торгово-развлекательном комплексе, акцентируя внимание дамы на идиотских иллюминированных декорациях. А на ночь наш герой-горожанин включает кондиционер, чтобы выспаться перед работой на «свежем» воздухе.


Минут десять он лежал с открытыми глазами и выглядывал в кронах береговых цокорей холодное ноябрьское небо. Чувствовал прикосновение мокрой, настылой на ветру одежды, но глухая радость о спасении жизни согревала его тело. Одежонка па;рила сырым тягостным дымком, будто саженая над костром на перепалку. Семён медленно припоминал случившееся.
Шёл себе поверх балки, но оступился и кубарем полетел в овраг. А там, на самом дне, у речки медведица в залёжке грелась. Её-то и поднял бедолага. Ежели б ногой не впёрся в корень и рукой не ухватился за цокореву лапу – хана. Ещё чуть, и прям на башку ейную съехал бы.
Семён ухмыльнулся: «Случится ж такое! Оседлать голодного зверя, каковский монтаж!»


– И по что ж ты, дружок, в эту бесову Москву собрался? – качала она головой, слушая рассказ Порфира. – Пропадёшь, пропадёшь ни за что! Нет на Москве, поди, ни веры, ни совести. Слышала я, по утрам-то они голые из домов выбегают на свою зарьядку, так у них эта бесова нужда называется. Нет чтоб по воду сходить или дров подрубить к субботе. Бегают, прыгают, как козлы, прости Господи. Вот уж сраму наглядишься! Не ходи.


Прознав, что парень с заимки староверов, туристы (в основном москвичи) засыпали его вопросами: почему стога в Сибири называются зародами, почему староверы чая не пьют и медвежатину не едят и, конечно, про веру – кто они, поповские или беспоповцы, признают ли новые иконы или только древлеписаные. Порфир всё, что знал, отвечал любопытствующим, а сам ёжился от неудобства. Всю свою маленькую жизнь он прожил, не задумываясь о том, как и почему он делает то, что делают взрослые. Теперь же, отвечая на вопросы москвичей, он поневоле вслушивался в свои ответы и старался понять: почему всё так, а не иначе.

– Ну вот видите, госпожа Икс, ваш Анри оказался умнее нас. Мы собрались его искать, а он нас уже нашёл. Посидите здесь, – Егор нежно расцепил руки девушки и помог ей присесть на лавочку у подъезда, – я сбегаю за телефоном и вызову такси. Анри, можно!
Пёс сорвался с места, подполз на брюхе к хозяйке и лизнул туфельку. Девушка удивлённо посмотрела вслед убегающему Егору и затем, повернувшись к собаке, строго произнесла: «Анри, ты зачем его послушался?» Пёс виновато повёл башкой и лизнул вторую туфельку.

– Соловей, спой что-нибудь! – Сергей махнул рукой одному из парней.
Тот, как стоял, ударил хозяина квартиры ботинком в грудь. Егор рухнул на пол, попытался подняться, но перебитое дыхание сковало грудную клетку, как нож. Задыхаясь, он смог лишь выдавить: «Сволочь!»
– Нет, это совершенно невозможно! Он опять хамит. Грегор, переведи!
Второй парень, которого Сергей назвал Грегором, придавил Егора ботинком к полу и, нагнувшись, едва заметно ударил двумя пальцами, сложенными в острие, по печени. Этого оказалось достаточно, чтобы наш герой от боли свернулся калачиком и потерял сознание.


Егор не был знаком с наукой Психология и не знал, что свободная воля, способная подавить ужас рассудка, – верный признак высокой внутренней организации человека. В обыкновенных житейских ситуациях мы все равны. Кто-то чуть смелее, кто-то болтливее. Но стоит линии жизни сжаться в удавку и превратиться в смертельный замкнутый круг, тут-то наше «общечеловеческое тело» и разваливается на две противоположные группы. Члены одной группы замирают от ужаса и готовы, торгуясь со смертью, заплатить за жизнь любым преступлением против собственной совести. Другие, и Егор оказался в их числе, «встают и уходят», спокойно оставляя тело на растерзание обстоятельствам. Уходя, они победоносно бросают своим мучителям через плечо: «Вы можете меня убить, надругаться над моим телом, но вы не можете причинить мне зла!»
В минуту смертельной опасности ум «насельников» первой группы, скованный страхом, перестает трудиться и искать выход из сложившейся ситуации. Ум вторых, напротив, обретает способность сверхрационального анализа происходящего.


 Странная наука – генная инженерия. Берём два белых шарика, накрываем тряпочкой и ждём. Вот из-под тряпочки выкатывается маленький белый шарик. «Ага, – радуемся мы, потирая руки, – заработало!» Через пару минут ещё один белый шарик катится перед нами. «Довольно, – говорим мы, – всё ясно: similia similibus curantur – подобное рождает подобное!»
Но тут (вы не поверите!) под тряпочкой образуется что-то чёрное и начинает двигаться в нашу сторону…
Внезапный страх перед неведомым слепит глаза и мешает разглядеть приближающийся предмет. Он уже совсем близко. Кто-то первый из нас протирает глазницы и видит перед собой сквозь морок воспалённых эмоций (о, ужас!) маленький чёрный шарик! Мы вглядываемся и сообща констатируем невероятное: под тряпочкой в результате «общения» двух белых шариков образовался чёрный сферический предмет!..


«Следует делать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать». Так говорил американский писатель и поэт Роберт Пенн Уоррен. Допустим. Тогда, как появляется на свет зло? Неужели из добра?..
Этого не может быть! Преобразование зла в добро понятно. Бог творит добро из любого исходного материала. Потому что Богу, и только Ему, доступно чудотворение.
А зло появиться из добра не может по одной простой причине: инициатор обращения добра в зло должен быть сильнее Бога, что, как вы понимаете, невозможно.


«…Иными словами, когда мы оказываемся по собственной воле в затруднительной ситуации, нам кажется, что Всевышний что-то «не досмотрел», мог уберечь и не уберёг. Нам в голову не приходят библейские воспоминания о первородном грехе, последствия которого до сих пор уводят человека в сторону от Божественной Воли. «Э-э, что припомнили! – заявляем мы друг другу. – Когда это было?» Мы действительно не чувствуем за собой ни вины, ни греха. Для этого нам и нужен Бог. Да, нам нужен удобный покладистый Бог, чтобы на «высочайшем» уровне утвердить тезис вседозволенности: «Верующему грех в грех не вменяется!» Именно такого «Бога» и придумал себе Сергей. Именно к нему он припадал с цветами, информируя небесного визави о своих «житейских успехах».


О, этот еврейский слушок!
Приведу пример: автострада, несутся машины. Кто-то выронил на асфальт небольшой предмет, завёрнутый в мешковину. Тут же характер автодвижения радикально меняется. Каждая из машин обязательно тормозит у мешочка, а то и останавливается (хотя останавливаться на автостраде запрещено). Любопытный еврей, не покидая машину, оглядывает из окошка своего автомобиля брошенный предмет, секунд десять о чём-то напряжённо думает. Затем трогается и уезжает. Теперь он в курсе!


Они подошли к церковной лавке. Хрупкая и необыкновенно живая старушонка, стоя на стремянке, поправляла ряды книг на верхних полках стеллажа.
– Простите, бабушка, нам бы с Ираклием повидаться, – елейным голоском начал разговор Степан.
Ловко перебирая каблучками, старушка спорхнула со стремянки и обернулась.
– Какая я тебе бабушка, внучек?
– Виноват, дивная и невероятная, обознался!
– Ну ты лебезятник! Не с моей ли прежней работы?
– А позвольте поинтересоваться вашим прежним местом трудовой деятельности, – Степан облокотился на прилавок, – это ж какие кадры!
– Вот-вот, милок, золотые были кадры! Да фильм закончился.
– Это правда, – Степан кивнул, – один рваный билетик и остался.


Многие вечера провёл Порфир в размышлениях о церковной правде. Да только или умишком Бог не наделил, или вопрос уж больно заковыристый оказался, но ничего определённого не выведал Порфир ни из книг, ни из разговоров накоротке с разными людьми. Всяк своё утверждает, а истинной правды, такой Правды, о которой никто не смог бы худого слова сказать, нет как нет.


В девять тридцать они вышли из квартиры.
Пульхерия Модестовна проводила их до двери и отпустила со словами: «Ну, голуби, летите и возвращайтесь». Уже на лестничной площадке Степан обернулся и спросил старушку: «Радость моя, что значит плач Ярославны в вашем исполнении?» Старушка посмотрела на него внимательно и ответила:
– Ах, Стёпочка, поди, не первый год живу, три войны насквозь проглядела. Если мужчины встают поутру и молча уходят, не выпив чая, – знать, беда на дворе.


– Ну, Порфир, на всякий случай – прощай. Увидимся там – выпьем с Богом на троих за здоровье святой Троицы! – крякнул Степан.
– Стёпа, и ты прощай. Жизнь вечная – увидимся опосля как-нибудь, – Порфирий грустно улыбнулся и обнял Степана.


Вышибала подскочил к упавшему Степану и принялся добивать его ногами. Однако Стёпа изловчился и подъёмом стопы цепанул ногу нападавшего за ахиллесово сухожилие. Другой ногой он что есть силы ударил нападавшего прямо в коленную чашечку. Раздался неприятный хруст, и вертухай с диким рёвом провалился в цементную черноту подъезда. Второй, как тигр, кинулся на Степана, но тут Порфир нижним взмахом огромной ручищи (так снизу режут медведю горло специальным медвежьим ножом) вдавил кадык в гортань зверюге-вертухаю.


Мгновенно всё вокруг заметалось, стало зримо и деловито. Всё новые и новые «бойцы невидимого фронта» взлетали вверх по ступеням и разбегались, кто в зал, кто на верхние этажи. Стёпа вынырнул из своего укрытия и побежал туда, где остались Егор и Порфирий. Раздался первый выстрел. Вслед за ним, как по команде, началась оглушительная пальба. Из двери зала в коридор, будто ошпаренные пчёлы, гроздьями вылетали пули. С глухим шипением они впивались в старую настенную штукатурку и дранку потолка.


Бойцы СОБРа исподволь поглядывали на обнявшихся друзей. И если бы мы с вами, добрый читатель, присутствовали неподалёку, то наверняка заметили улыбки солидарности на их мужественных лицах. Ведь только что они здорово рисковали жизнью ради этих гражданских!




Из рассказа «Поучительная история о господине Сванидзе»

Под самый Новый год закончилась жизнь ещё одного замечательного человека. Нет-нет, не печальтесь, достаточно смертей! На этот раз мы поведём речь не о физической смерти. Должен вам сказать, смерти бывают куда более существенные, чем обыкновенное житейское умирание. В том-то и штука, физически ты продолжаешь существовать, двигаться, даже думать, но ты уже мёртв. Мёртв внутренне!
Когда человек перестаёт видеть перед собой будущее, время покидает его и с «неодушевлённым безразличием» отправляется дальше.
Именно о подобной смерти мы и поведём рассказ. Тема трудная. Различить среди живой плоти померкшую, отыскать в бурлящем кровотоке жизни мёртвую холестериновую бляшку, согласитесь, не просто, ведь она тоже движется, увлекаемая общим потоком времени.

Слава Богу, наши Надежды не могут похвастаться природной ловкостью. Не то что страсть или, к примеру, ревность. Помните, именно Надежда осталась в знаменитом ящике Пандоры, не успев выскочить на волю вместе с другими фуриями человеческого сердца?


Если говорить серьёзно, каждому из нас ежедневно приходится решать две главные проблемы. Первая звучит примерно так: как вопреки всем напастям человеческой цивилизации выжить и дать потомство? Это действительно проблема. Житейское море образца XXI-го века – это не тихая лагуна патриархальных зауроподов и птеродактилей, это природный бассейн, где снуют миллиарды хищных человекообразных пираний. И те несколько тысяч наивных добропорядочных головастиков, которые как-то умудряются оставаться в живых, увы, являются весьма относительным примером возможного житейского благополучия.
Да, мы славим героев, поднявшихся над ватерлинией жизни. Но лавровый венок в конце концов иссыхает на солнце и превращается в терновый венец страданий. Нам говорят: «Лишь претерпевший до конца спасётся!» Верно, но согласитесь, не каждый скажет на костре «А всё таки она вертится!»

Вторая проблема – это организация собственного внутреннего микромира. Нам жизненно необходимо всякий час выравнивать два встречных давления: «атмосферное» давление «окружающей среды» и собственно внутреннее. В народе это равенство называется «умением держать удар». Ведь если давление среды не будет скомпенсировано внутренним противодействием, среда сомнёт, поглотит человека. С другой стороны, если внутреннее давление по той или иной причине вдруг увеличится в десятки раз, то человека просто разорвёт на части от самодовольства и гипертрофированной гордыни! С точки зрения макромира ничего существенного при этом не случится, а вот то с точки зрения конкретного человека произойдёт большая неприятность!



Неужели цивилизационные навыки, привитые нам, так неустойчивы и шатки? Это противоречит утверждению братьев Стругацких о том, что насельники будущего (сверхчеловеки, «людены») не могут вот так запросто растерять все свои цивилизационные преимущества. А ведь мы буквально в шаге от будущего! Выходит, надувая щёки со страниц отечественной фантастики, мы напоминаем не рубленные историей надёжные пятистенки, а крашенные картонные избушки. Более того, современные мегаполисы – вовсе не крепости цивилизации, а обыкновенные потёмкинские деревни!
Не верите? Вернее, не хотите верить! Давайте отложим книгу и вглядимся в толпы юзеров, сжигающих здоровье в ночных клубах или дефилирующих по этажам ТРК, похожих друг на друга, как близнецы. И тогда всё великолепие социального убранства современной жизни, подобно карнавальному наряду Золушки, превратится на наших глазах в ветошь и лопнет, как перезрелая тыква!


Теряя равновесие, Сванидзе шагнул в сторону двери, но дверь сама распахнулась навстречу. В малогабаритную прихожую протиснулась толпа незнакомых ему людей. Мутным угасающим взглядом Евсилыч признал в толпе того самого мальчугана. Мальчик подбежал к нему, обнял, насколько хватило ручонок, и уткнулся носиком в живот. Семён почувствовал, как по всему телу от прикосновения малыша распространилось мягкое живительное тепло. О, это тепло было совсем иного рода, чем жар костра в роковые секунды вчерашней встречи! Тёплая бархатная волна, как валик, прокатилась по шее, лизнула щёки, лоб и через несколько секунд сомкнулась над верхушкой головы, разбрызгивая во все стороны ватты лучистой пенистой энергии.
– Что отдал – то твоё, правда? – малыш приподнял носик и с надеждой посмотрел вверх в глаза Семёну.
– Ну, конечно, малыш, ты прав, совершенно прав! Мы приобретаем в собственность только то, что бескорыстно отдаём другим. В этом и заключается смысл нашей человеческой энергетики!
Голос Семёна становился всё громче. Его слушали симпатичные и совершенно незнакомые люди. Они улыбались в ответ. А Семён в восторге чувств понимал, что перед ним стоят собеседники его долгих грядущих лет. Но теперь, когда они собрались вместе и ещё не разошлись по годам и весям, именно теперь ему необходимо сообщить им самое главное.
– Что отдал – то твоё! – кричал в толпу Семён, то заливаясь безудержным смехом, то смахивая с лица внезапно брызнувшие из глаз слёзы.



Из рассказа «Людэн Евгений»

Порой диву даёшься, как податлив человек на предложения нечистой силы! А ведь в абсолютном большинстве случаев каждый из нас мог бы воспротивиться и отклонить бесовы уговоры. Сила нам дана для этого немалая – свободная воля, личный подарок Самого Бога! Вот только правильно пользоваться этим крутым оружием мы никак не научимся и слишком часто, уступая собственной слабости, совершаем то, что совершаем. Да, потом нам становится «по человечески» стыдно. Но жить с ощущением вины современному человеку не свойственно, и мы стараемся снять с себя ответственность за совершённый проступок, слёзно оправдывая свои действия расхожей фразой «бес попутал!» Разве это что-то меняет?



– А ну катись отсюда, святоша! Да ты просто не можешь. Почитай, дебил, Стругацких. Узнаешь, кто такие людэны, может, перестанешь высовываться со своими нравоучениями!
– Читал я Стругацких. Мне вообще не очень нравится деление людей на дураков и умников. А что касается людэнов, то вряд ли ты один из них. Они бы не мелочились, приворовывая гаджеты. Они, если работают, то по-крупному.
От этих слов в сердце Жени вспыхнула, как факел, нестерпимая обида. Он прекрасно понимал всю неприглядность совершаемых им действий. И единственным оправданием происходящего была надуманная литературная исключительность собственного «я». Исключительность, позволявшая встать над моралью и совестью. «Что позволено Юпитеру, не позволено быку», – так рассуждал Женя, возвращаясь с очередным приобретением. Отец? А что отец? Людэн имеет право на всё, что сочтёт для себя нужным.



Наташа сорвалась с места и через пару секунд скрылась в подъезде.
Как только затворилась дверь, Женя вновь ослабел духом. Вернулось воспоминание о вчерашней переделке, и боль нанесённых ударов вспыхнула в теле с новой силой. Он дрогнул. Вдруг Женя увидел перед собой внимательные глаза отца. Крепкой рукой отец наддавил его грудную клетку и достал из сердечного тайника сквозь переплетения страхов, болезненных ощущений и подростковой нерешительности крохотное мужское начало.
И случилось чудо – мальчик перестал бояться! Понимая, что поражение неизбежно, он выпрямился и приготовился к бою. В голове вспыхнули кадры старенького фильма «300 спартанцев». Подобно легендарному спартанскому царю Леониду, он отступил на несколько шагов назад к Наташиному подъезду и загородил собою дверь. Обыкновенные дверные створки на время стали ареной его личного подвига, его Фермопилами!




Из повести «Город Млечный»

А произошло вот что. Вскоре после того, как наши герои покинули поезд, яма, в которую провалился участок пути, начала стремительно увеличиваться в размере, захватывая десятки метров новой поверхности. Яма разрасталась, как чернильное пятно. За несколько секунд она подобралась к головному локомотиву поезда, и он вместе с командой локомотива исчез в огромной чёрной глубине провала. Не сработавшая на расцепление автосцепка вагонов имела страшные последствия. Вагоны послушно покатились по рельсам, увлекаемые провалившимся локомотивом, один за другим исчезая в призрачной черноте ямы. Люди, успевшие выйти к тому времени из вагонов, бросились врассыпную, но лишь немногим из них удалось опередить движение смертельной кромки. Счастливчиков можно было пересчитать по пальцам…



– Отец Максим, объясните мне, почему люди верят в слова? Вот сегодня. Огромное количество молодых сильных мужчин стояли и молились, вместо того чтобы мчаться туда, разгребать, вытаскивать, оказывать первую помощь? Просто быть рядом?..
– Хороший ты задал вопрос. Я так тебе отвечу. Туда, где жизнь соприкасается со смертью, а это именно место, о котором мы все сейчас говорим и думаем, можно прийти со стороны жизни и со стороны смерти. То, что ты предлагаешь, бежать, спасать, быть рядом – это истинно человеческая забота. И поверь, ею переполнены скорбные сердца монахов. Но монах – не человек в том смысле, который мы привычно вкладываем в это понятие. Это человек, отрекшийся от мира, отрекшийся ради общения с Богом. Это человек, который именно в Боге решает, если так можно сказать, все свои проблемы. Он видит мир сквозь призму Божественного решения. И это решение порой оказывается гораздо эффективнее мирского душевного трудолюбия. Тебе понятно, что я говорю?
– Да-да, отец Максим, я стараюсь, – Николка подсел к столу и не отрываясь стал всматриваться в лицо священника.
– Так вот. Молитва – это не схоластика перед иконой. Это огромный внутренний труд. Ты сегодня потерял сознание от духоты и внутренней слабости, а случается, монахи теряют сознание от сердечного напряжения и «легчайшего» благодатного касания Божьего, выдержать которое не каждый в силах.
– Выходит, монах смотрит на события жизни со стороны смерти?
– Тебе сейчас трудно правильно понять меня. Но поверь, только через смерть мы узнаём истинную цену жизни.


Артур был похож на ребёнка, которого бесцеремонно ударили ни за что. Он едва ли не рвал на себе волосы. Непонимание происходящего сконцентрировало все его эмоции в одну большую боль. Казалось, он готов был схватить игумена за грудки и вытрясти из него ответ о смысле происходящего. Понимая нелепость задуманного, Артур обмяк телом и без сил повалился на землю.
– Нам не дано знать моментальный смысл происходящего, – ответил игумен, – просто поблагодарим Бога за Его милость и продолжим начатое.



Пишу на случай, ежели Господь призовёт меня раньше твоего обещанного приезда. Прими, Коля, моё отеческое благословение на долгую и содержательную жизнь. Тебе предстоит, как и мне, много передумать за отпущенные Богом десятилетия. И всегда слушай своё сердце! Сердце – самый тонкий и чувствительный орган нашего тела. Именно им, а не умом, мы способны слышать Божественную Волю. Поэтому храни своё сердце в чистоте духовной и мирской. Гони прочь злобу, гордыню и зависть. Пусть эти три змеи, как бы ни вились вокруг тебя, не смогли дотянуться до твоего сердечка. Пусть жалят ноги, руки, даже ум, но не сердце. Ибо сердце омоет свежей чистой кровью любой повреждённый телесный орган. Но если оно само заболеет, никто, ни просвещённый ум, ни крепкое здоровье, не смогут ему помочь.



Из повести «Судьбы не рвущаяся нить»

…Десять лет назад он впервые испытал странное чувство длительной неопределённости. Время растягивалось, как резиновый жгут, становилось всё тоньше и готово было вот-вот порваться. Случилось это в лесу, в таёжном турлагере на Сахалине. Падал, как сейчас, крупный пушистый снег. Петру было поручено срубить маленькую ёлочку к новогоднему столу. Вручили топор и велели дальше двадцати метров от лагеря не отходить. Однако дело оказалось не простое. Как найти крохотную красавицу, если повсюду сугробы в рост человека, а то и более? И пошёл он в поисках ёлочки по единственной дорожке, ведущей из лагеря в город. Дорожка повернула направо, лагерь исчез за сугробами, повсюду снежок искрится – красота! Вдруг, проминая сугробы, прямо перед ним вывалился огромный медведь-шатун. У Петра не было времени даже испугаться. Медведь встал на задние лапы и двинулся на Петра. Зверь был такой огромный, что его пасть маячила над Петром на уровне нижних лап таёжного ельника. Вот этот шаг и запомнился Петру Александровичу на всю жизнь. Запомнились застывшие в полёте снежинки и едкий запах прелой медвежатины…


Началось отпевание. Священник обходил гроб, кадил, что-то говорил нараспев, но Пётр его не слушал. Он смотрел то на гроб, из которого «выглядывал» Валеркин нос, то на обступивших гроб немногочисленных родственников.
Вдруг над его головой опять нависла страшная звериная башка. Она моталась из стороны в сторону, разевала пасть и беззвучно твердила уродливым человеческим голосом:
– Прикажи им поменяться! Подымай, подымай свого Валерку! Неча разлёживаться, а прочих клади, да пошевеливайся, пока поп дружка твого не пометил!..
– Да как же я смогу? – отвечал башке Пётр. – Их много, враз не поместятся!
– А ты клади, клади. Валерку-то положили, знать, и сами лягут, как миленькие!
Пётр пошатнулся и, как во сне, увидел себя со стороны, падающим на церковный пол.




Из рассказа «Картина»

Георгий Макарыч уже давно не писал больших картин. С возрастом пришло понимание, что и в малом можно отразить нечто значительное со всей его масштабной монументальностью. Но сейчас хотелось раскрыть задуманную тему нарочито громко, будто вбежать из малогабаритной хрущёвки в огромный колонный зал, сверкающий огнями люстр и наполненный шарканьем танцующих. На старости лет в художнике проснулся молодой неугомонный Пушкин. Казалось, всё вокруг него-Пушкина податливо задвигалось, зашаркало, закружилось! Этот явный каприз души напомнил Георгию поздние графические портреты Фешина, в которых периферийные элементы изображения вовлекались в дивный танец вокруг выписанного зрачка портретируемого.



Присел Георгий Макарыч возле сына на табурет, наблюдает, дивится умом: «Да как такое возможно?..» Глаза всё новые лица примечают. Вот между невесткой Еленой и тётушкой Розадой (не от слова «зад», а от слова «роза» – семейная шутка) сидит прадед по отцу Афанасий Гаврилыч. Вот уж был человек знатный и наперёд непредсказуемый! От природы обладал лужёной шаляпинской глоткой, но в артисты идти никак не хотел. В конце концов отец его Гаврила Исаич сгрёб сына в охапку да привёз в Петербург на смотрины. Через знакомых разузнал о званой вечеринке в апартаментах самого Шаляпина. Пришёл с сыном, мол, так и так. А Фёдор Иванович и говорит отцу: «И кого ж ты мне привёл, что за тихоня?» Афоню тут разобрало, сроду его тихоней не звали, он как гаркнет по-молодецки Шаляпину: «Это я молчу тихо!» Бедный Фёдор Иванович как держал в руке фужер с шампанью, так и уронил на пол. Бокал с хрустом разлетелся, а Шаляпин хохочет: «Ну, брат, потешил. А ну пой!» Афоня возьми и запой любимую «А пойду, выйду-к я…» Кончил петь. Подошёл к нему Фёдор Иванович, плачет, вот те крест, плачет, обнял и говорит: «Ну, слава Богу. Будет кому без меня на Руси Бориса петь!»


Вдруг малыш заплакал. Над его крохотной головкой прокатился гул весёлого одобрения. Гости расступились, и Георгий признал наконец в вошедшей женщине... свою мать.
– Вот оно что! Выходит, этот младенец – я? То-то смотрю, вроде как обо мне говорят. Невероятно!..
Женщина поднялась со стула, печально улыбнулась всем и медленно пошла обратно в несуществующие картинные двери. «Она уходит, – Георгий судорожно пытался понять происходящее, – она выносит меня?!»
Весёлый гул затих. Все стояли и молча провожали уходящую женщину. А Серёженька почему-то тихо заплакал.
Силуэт женщины растаял за дверью. Минут пять старик смотрел вслед матери и как бы себе самому. Необычайно остро кольнуло под сердцем. Болевые приступы в грудной клетке случались и раньше, но сейчас нарастающее событие отозвалось особым трепетом сердечной ткани. «Что ж, – Георгий Макарыч, покашливая, выдохнул застоявшийся в лёгких воздух, – пора! Благодарю Бога за то, что мы все, как смогли… Были».




Из рассказа «Сопротивление среды»

Исидору Валентиновичу Павленко природная кладовая отпустила многократное по обычным человеческим меркам здоровье. Несмотря на скромные доходы родителей и простенькое низкокалорийное питание, мальчик Иси рос существом с повышенным иммунитетом практически ко всем детским и подростковым болезням. Пожалуй, только зубная боль изредка тревожила его розовые щёчки. Но даже эта всеобщая пагубная гостья обозначала своё присутствие исключительно щадящим и в меру колким образом. Все остальные органические структуры Исиного тела работали исправно и ритмично.
Однако наши природные достоинства, пококетничав с молодостью, поиграв с ней в любовь и бессмертие, годам к пятидесяти начинают походить на одежду странника, запылённую в пути и выгоревшую под жарким солнцем перемен. Мы ещё продолжаем фантазировать о будущем, о том, как под руку с удачей пойдём навстречу новым счастливым событиям жизни!.. Но дорожные препятствия и общее сопротивление среды всё более докучают нам, отсекая от потрёпанной жизненной силы фрагменты упущенных возможностей, похожие на сгустки огрубевшей ткани.


Исидор лежал на спине, щурился на свет операционной люстры, проникающий даже сквозь сомкнутые веки, и философствовал. Долгие семьдесят три года он жил среди людей, совершая неприметную будничную службу. Люди платили ему какие-то деньги, значит, он был им полезен. Не обзавёлся семьёй, не познал счастье детской пучеглазой преданности. Друзья заводились ненадолго. Он казался им странным и эгоистичным. Все, кому пытался Исидор открыть содержание своих мыслей, с кем строил совместные планы на жизнь, слушали его «трескотню» невнимательно и недолго. Каждому из них хотелось знать собственную перспективу и величину личного житейского барыша. Когда же Исидор говорил им: «Давайте просто изменим жизнь к лучшему!», друзья улыбались в ответ и переводили разговор на более насущную тему. А то и вовсе расходились, не дослушав.


С годами Исидор потерял интерес к преобразованию мира и завёл собаку. Преданная лохматая тварь исправно облизывала изъяны его общественной социализации. И хотя смысловые вертикали по-прежнему торчали в стороны, как копья поставленной в каре римской когорты, Исидор уже не видел в этом проку. Он склонил древко «копьеносца», потом и вовсе опустил долу. А зачем? Противника нет. Откуда ему было знать, что противник, которого он высматривал вдалеке, был вовсе не там, но совсем близко, внутри самого Исидора. Выходит, ощетинившись копьями, Исидор превратился в телохранителя собственного врага. Вот ведь как бывает!


Да, Исидор долго искал свой житейский недуг. И теперь, на операционном столе, обездвиженный после укола анестезиолога, он наконец понял, что злейший враг, который семьдесят три года, как солитёр, выгрызал его жизнь – обыкновенная собственная никчемность.


Глядя в глаза своего биологического собрата, исполненные «щенячьего» ужаса от мысли о предстоящем исчезновении, Исидор впервые в жизни как бы видел на себя со стороны. «Гадко, как же гадко выглядеть вот так!..» – пульсировала мысль в его несоразмерной туловищу голове. Самодовольство, выстраданное за годы крайне осторожной жизни, оказалось полным ничтожеством перед лицом надвигающейся опасности. Ещё не зная толком ни характер противных сил, ни их число, не совершив элементарного анализа возможного противодействия злу, его собрат, его точная биологическая копия, уже впал в панику, уничтожая остатки собственной личности.


Над Исидором навис заведующий хирургическим отделением Свешников Павел Петрович, человек огромного роста и необъятных размеров. Он аккуратно пальпировал шов, потом ухмыльнулся и произнёс:
– Ну-с, Исидор Валентинович, как насчёт сопротивления среды? Болезнь – штука вязкая, но преодолимая. Попробуем одолеть?
Исидор загадочно улыбнулся.
– Как вы думаете? – ответил он вопросом на вопрос. – Всю жизнь я старался быть «нормальным героем». Помните песенку: «Нормальные герои всегда идут в обход»? Моей жизненной позицией всегда был тезис о непротивлении злу насилием. При первых признаках опасности я изыскивал возможность устраниться с поля боя, отсидеться в стороне, предпочитая наблюдать, как на моих глазах гибнут отчаянные и смелые. Я бы никогда вам не признался в этом, но недавние странные события, – он взглянул на сестру милосердия, – изменили моё миропонимание. Наблюдая, как исчезает и возрождается мир, я превратился в бесполого статиста. Я всё вижу, всё знаю, может быть, даже чувствую, но ничего не могу! Избегая, как вы сказали, сопротивления среды, я разучился быть человеком. Стал слепком из глины и времени, гулким и пустым коконом. Лучшие годы я пролежал на обочине жизни! И вот теперь вы зовёте меня в путь, призываете к преодолению – не поздно ли? Я понимаю, болезнь – это среда, из которой есть только два пути. И тут тактика «нормальных героев» не катит, кажется, так сейчас говорят. В обход идти некуда…