Правила и исключения 9

9.
В это время на хуторе в окрестностях мызы Камбья, оставшейся в трех километрах в тылу батареи, два крепких молодых бойца, один из которых и вовсе казался могучим великаном, завязали разговор с местной жительницей лет тридцати двух-тридцати пяти.
Женщина колола дрова и, увидев военных, хотела скрыться в дом, но не успела и теперь настороженно пыталась понять, что нужно от нее советским военным. У обоих торсы немного косо – направо вниз – были перехвачены поясными ремнями с тяжелыми кобурами – атрибутом командира. Вид у обоих был бравый и уверенный, но говорил тот, что пониже; он был старшим.
Высокий снял с плеча вещевой мешок, развязал и пытался показать его содержимое напряженной эстонке, которая внимательно и осторожно переводила взгляд с одного нежданного гостя на другого, мельком оценивая то, что ей демонстрировал, доставая из мешка, высокий. Кроме прочего, военный предложил ей флягу, у которой проворно свинтил крышку, чтобы собеседница ощутила запах.
Хозяйка казалась встревоженной, однако, нервозность придавала ее лицу, скорее трепетность, чем выдавала испуг. Вопреки необоснованным представлениям о непривлекательности северянок, эта молодая женщина выглядела не только симпатичной и стройной, но, несмотря на тяжелую военную пору, она сохранила грациозность, выверенную плавность движений, гармоничную рельефность фигуры.
Женщина, наконец, достаточно ясно поняла, чего добиваются от нее пришельцы, несколько успокоилась, ненадолго задумалась, слегка сдвинув аккуратные брови.  Военные терпеливо и участливо ждали ее решения, и молодая женщина немного осмелела. Еще раз посмотрев на обоих, теперь "вопросы" – больше жестами, движениями – стала  задавать она, то кивая на вещмешок, то что-то указывая на своем лице.
Солдаты оживились, стали вынимать по очереди консервные банки, пачки печенья, галет, колбасу, плитки шоколада … Вынимали и складывали обратно. Затем они втроем вошли за ограду из прибитых параллельно поверхности земли в четыре ряда жердей, соединявших нечасто врытые столбы; такая ограда, скорее, обозначала границу владения, ничего не скрывая и не от чего не защищая. К дому прошли вместе, но у входа женщина оставила их и одна вошла в сумрак сеней под высокой крышей дома, где виднелись очертания дверного проема. А военные сели прямо у входа на едва приподнятый над землей небольшой настил из старых досок, подпиравший с улицы порог входа – не то, почти квадратная ступенька, не то, деревянный коврик. Так они могли наблюдать за происходящим, оставаясь сравнительно незаметными.
Впрочем, наблюдать особенно было нечего.
Немногочисленные строения хутора были однотипные: приземистые, с несоразмерно огромными крышами, напоминавшими растянутые по горизонту пирамиды, покрытые мелкой дранкой. И стены, и крыши, и изгороди почернели от времени, непогоды, солнца, влаги и казались, как и египетские пирамиды, тысячелетними.
Людей видно не было, хотя вне всяких сомнений, другие дома тоже были обитаемы. Подходя к домам, военные успели заметить мелькнувших между домов и заборов двух-трех детей или подростков.
Домашние животные и птицы тоже не попадались в поле зрения; однако было очевидным, что у некоторых крестьян сохранилась какая-то живность, приносящая реальную пользу в нехитром крестьянском быту; в аккуратно выкошенной траве у домов и за оградами, на тропинках и на проезжей части улицы внимательный взгляд мог обнаружить характерные фрагменты помета, небольшие перышки домашней птицы. Но встречались они не часто; вероятно, хозяева старались тщательно скрывать все, что могло привлекать внимание интендантов, других военных и просто чужих людей.
Тем не менее, во всем проступала забота об относительной чистоте и порядке; хотя большого благополучия не наблюдалось. 
Военные тихо и редко перебрасывались словами, рассматривая окрестности; пару раз улыбались друг другу, кратко оглядываясь на вход за спиной.
Женщина вскоре вышла, показав военным что-то небольшое в своей ладони, что предстояло обменять на часть содержимого в вещмешке высокого военного. Оценка и торг были недолгими, у порога были выставлены консервные банки, пачки, но женщина указала на фляжку. Возникла заминка, и хозяйка, вероятно, окончательно перестала бояться, позвала пришедших внутрь дома: перелить содержимое фляги, перенести выставленное у порога внутрь дама, еще раз соизмерить обмениваемое.
В комнате, указав солдатам, несущим продукты, на стол женщина юркнула за пустой чистой бутылью.

– Слушай, а, может, предложить этой эстоночке пригреть меня на полчасика? – неожиданно прошептал тот, что вел себя, как старший, – тоже, поди, без мужика пропадает …
– Да как-то, – нерешительно скривил губы великан и отвернулся, не закончив мысли.
– А как еще, – пытался утвердиться в своем внезапно возникшем намерении первый.
– Если бы время было, … да и кто их тут знает … – нехотя ответил другой, высокий, – так-то, она очень … ничего себе, но … может, у нее мужик-то есть, ... не знаю, – пытался не соглашаться высокий.
– Какой мужик? Ты же видел... Ни сапог, ни телогреек мужских нет. Дрова себе сама колола... Видел, как изгородь подправлена? По-бабски подвязана ... Две доски у порога прибиты с одной стороны как попало: неумелый человек делал.
– Может мужик ее и есть неумелый ... – возразил высокий, – а может где-нибудь воюет ... В эсесеовских частях.
– Да все может быть ... А может она совсем не против. А может и обоих приголубит.
Великан хотел что-то еще возразить, но не успел ответить; женщина вернулась из какой-то дальней части жилища. То, что она держала в кулачке, перешло к гостю, который обо всем договаривался; великан оставался чуть в стороне. Завернутый в чистый носовой платок предмет торга надежно укрылся в нагрудном кармане гимнастерки пришедшего. На столе высилась невысокая горка консервов с плитками шоколада у подножья, и хлеб. Опустевшая фляга вернулась в еще не пустой вещмешок высокого военного, на который с сожалением поглядывала хозяйка. Старший заметил это и вдруг, несколько резковато, забрал мешок у насторожившегося товарища, развязал его и перевернув опустошил его на стол рядом с другими продуктами, похлопав для убедительности по образовавшейся горке рукой … И тут же немного порывисто коснулся пальцами ладони хозяйки.
Женщина вздрогнула, осторожно освободила руку, настороженно замерла, с вопросительной тревогой заметалась взглядом по лицам военных.
– Забирай все, – махнув обеими руками в сторону стола, сказал старший военный немного сдавленным голосом, – не бойся, f;rchte dich nicht. 
Его рука снова потянулась к женщине; на этот раз осторожно перехватив ее запястье.
Женщина, бледнея, и, как будто не слушая, что ей говорят, кинула взгляд на второго, высокого гостя; тот смутился и повернулся к выходу.
– Oodake!  – ринулась женщина за большим солдатом, ловко и естественно высвободив руку из недолгого мягкого плена старшего военного, не успевающего понять происходящего. Она осторожно тронула нахмурившегося великана за плечо. Сквозь пульсирующую в ее глазах тревогу проступила решимость и надежда.
–  Warten… – прибегла она к немецкому, превозмогая волнение.
Она бросила взгляда на старшего военного и еще раз быстро проговорила:
– Ско-ора, – стараясь быть убедительной произнесла, обращаясь к обоим хозяйка, и юркнула за дверь.

– Что это она? – спросил великан.
– Ты ей приглянулся, что ли – слега раздраженно предположил старший.
– Может что-то еще хочет принести, – предположил высокий, не столько смущенный, сколько встревоженный.
– А зачем? – постепенно начал приходить в себя насторожившийся старший.
В этот миг с улицы раздались еле слышные возгласы, приглушенные плотно закрытыми окнами.
– Aidake!  – где-то тревожно звучал женский голос, принадлежавший, по всей видимости, хозяйке дома, – Vene s;durid …
Военные уставились друг на друга.
– Влипли? – уже совершенно холодно бросил старший, устремляясь к окну, за которым ничего интересного увидеть не удалось.
– Уходим, – в тон спокойно отозвался высокий, мгновенно завязав и забросив за спину вещмешок. Военные, оставив все свои запасы на столе, спешно вышли, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Не сговариваясь, бегло оценив обстановку на кажущейся пока пустой улице, энергичным шагом, скользя вдоль стены, направились за угол, чтобы незаметно уйти дворами. Однако они недооценили местных жителей. Те время не теряли: вероятно, встревоженные появлением военных, которые, скорее всего, не представляли официальную власть, они на всякий случай собрались за домом, в котором жила заинтересовавшая военных хозяйка.
Из-за небольшой хозяйственной постройки, в основе которой была часть сохранившейся старой каменной кладки, из-за деревьев за оградой, выглядывали испуганные лица людей, для которых появление военных именно здесь, по всей видимости, было неожиданностью. Военные мгновенно оценили слабые силы стихийной обороны крестьян: сухой старик, два мальчишки лет пятнадцати-шестнадцати, две-три немолодые женщины, и еще какой-то, вероятно, пожилой человек, прятавшийся за дальними кустами. Вилы в руках женщин военных не смутили, не испугала двустволка старика, которую он, как бы защищаясь, тут же выставил перед собой. Мальчишки испуганно отпрянули за деревья.
– Спокойно, тихо – примирительно выставил вперед руки старший, твердым голосом человека, контролирующего ситуацию, продолжил – мы уходим. Нам ничего не нужно. Мы не враги.
Но все вдруг в одно мгновение изменилось. Один из мальчишек, в руках у которого оказался немецкий автомат, внезапно выстрелил. Это было неожиданно для самих стихийных ополченцев, одна из женщин взвизгнула, а старик, не целясь, разрядил один из стволов ружья в сторону солдат, но те успели мгновенно отпрянуть в стороны, распластаться на земле, ловко выхватывая пистолеты, и не пострадали.
– Не стрелять! Nicht schie;en! – предпринял еще одну попытку успокоить крестьян военный, но перепуганный мальчишка снова дал очередь, теперь уже по солдатам. И неизвестно, чем бы все закончилось, если бы не раздался взрыв: великан бросил за дом, в сторону от неуправляемо разворачивающейся баталии, гранату.
Крестьяне припали к земле, забыв о своей решительности; солдаты мигом бросились – один к мальчишке, другой к старику – мгновенно обезоружили их, и, не тратя времени, скрылись в вечернем сгущающемся сумраке.