Свободные и ничьи

Уголок этот чудесный нашёл я уже давно. Он совсем не далеко от моего большого города. И так мило здесь, так по-русски, что иногда, глядя на неподвижные косы берёз, вздымающихся почти до неба, начинаешь думать, что экзотическая для нас красота морей и океанов – ничто в сравнении с тем тихим спокойствием, граничащим часто с величием, которым живёт наша древняя земля.
В этом месте река начинает словно бы кувыркаться через голову, а потому сразу и не поймёшь, река ли это ещё или уже озеро, заросшее по самые берега травами и деревами, каждое из которых знаешь ещё с детства, а потому часто и замечать-то перестаёшь.
Этим летом жара случилась поздняя, потому что весь июнь лили дожди. И только во второй половине июля лето стало нашим, родным и всегда таким жданным. На солнышке к середине дня  начинает даже припекать, а в тени – тихая прохлада.
Потому я снова здесь. И радуюсь встрече, тепло и искренне. Ничего не изменилось с прошлого лета. Хотя, нет. Вижу на углу полянки, которую давно уже называю про себя «мой пляж», притаившуюся в тени небольшую палатку. Неприятно, но… что же поделать: земля ведь не моя – наша…
Сажусь на разостланный плед, а уже через несколько минут – в реку. Славно! Прохладно и тепло одновременно. А у берегов уже лопушатся и цветут жёлтыми розочками  кувшинки.
Когда выхожу на берег, чтобы обсохнуть под солнышком, слышу, как взвизгнула молния на входе в палатку. И тут же наружу высунулись сначала ноги, а потом и чёрная нечёсаная голова. Человек сидит немного, потому что просыпается ещё. А потом сразу, по-молодому, выныривает весь из палатки: голый, совершенно. Ни мгновения не раздумывает, а сразу направляется ко мне. Пока идёт, успеваю его рассмотреть. Какой же красивый! Ни капельки жира на теле, широкие плечи, узкие бёдра и крепкие ноги. Голова и борода давно уже не видели ножниц, но и это красиво.
Подходит ко мне, совсем не стесняясь своей наготы, и протягивает руку:
- Здравствуйте. Меня Павел зовут. Я здесь живу уже второй месяц. А неделю назад ко мне Дима пришёл. Он спит ещё. Вот… Мы теперь вдвоём, стало быть, здесь, в этой красоте…
Кладёт руки на пояс и озирается кругом, и глаза его зелёные, которые мгновение назад были устремлены на меня, озирают благодать вокруг.
- Пойду, умоюсь хоть. А потом угощу вас кофе, если желаете…
Идёт к реке мой новый знакомый и начинает умываться: весь и сразу, не раздумывая. Заходит в воду и плывёт туда, где ещё молодое солнце золотит реку. Так же стремительно возвращается, выходит на берег, отряхивается, как собака, бросает взгляд в мою сторону:
- Пойду Диму будить, предупрежу, что у нас гость…
Не успел он это сказать, как из зева палатки показалась светлая голова со вздыбленными после сна волосами. Павлик видит и кричит голове:
- Ты хоть оденься! К нам человек пришёл…
Голова послушно скрывается в недрах палатки, но уже через мгновение оттуда выныривает невысокий человек, который натягивает трусы.
Павел оценил Димино проворство и тут, кажется, заметил собственное неглиже:
- Пойду и я надену… фрак и бабочку…
Они меняются с Димой местами: Павлик идёт в палатку, а Дима ко мне. Когда он протягивает мне тяжёлую руку, явно доставшуюся ему от огромного мужика, то улыбается, обнажив неровные зубы:
- А я – Дима, Павлик вам, наверное, уже сказал… Тоже пойду умоюсь, ага?
Это он спросил  разрешения оставить «гостя» без внимания хозяев на какое-то время.
Пока он идёт к реке, рассматриваю и его. Поджарый, стройный человек с длинными руками. Про таких говорят – «жилистый мужик». С Павлом они примерно ровесники: обоим около сорока. Только «колером» разнятся: Павлик почти по-цыгански жгуч, а Дима , тоже «почти», -  блондин.
Уже у костра, который, как мужики бывалые, они оборудовали основательно (мангал, решётка для барбекю), вижу глаза Димины, такие же зелёные, как у Павла. Есть в моих новых знакомых нечто, что как-то делает их очень… не похожими, а какими-то близкими друг другу. Если бы сказали, что они братья, то сомнений возникнуть не могло.
Пьём несладкий растворимый кофе («А вот сахару-то у нас и нет! – восклицает Дима. – Вчера купить забыли, когда за продуктами в посёлок ходили…»).
И как-то просто, сама собою завязывается беседа, так же просто, как и наше знакомство.
- Я, вообще-то, в Удмуртии живу. Кочегаром работаю. И всю зиму коплю на лето. Сейчас работы нет, вот я и еду, куда-нибудь, где не был ещё. А тут Дима мне вот повстречался. В сентябре, когда домой возвращаться буду, заберу его с собою. Дом у меня большой, места нам хватит. А? Почему один, спрашиваете? Так жена умерла пять лет назад. Детей у нас не было. А я, когда на кухню зайду, гляну на её кастрюли-сковородки и думаю: «И это всё другая женщина трогать будет?.. Нееет… Неправильно это… Пусть всё так и остаётся, как при Юле моей было…» 
- Нееет… я ещё не решил, поеду ли с тобою,- вступает в разговор Дима.
- А что тебя тут держит-то? Ни кола, ни двора, ни синь пороху!.. У меня обживёшься, паспорт тебе сделаем, на работу устроишься, а там и посмотришь, как дальше жить.
Теперь Павлик обращается уже ко мне, рассказывая Димину историю:
- У него паспорт в Махачкале забрали. Выманили туда, пообещав работу и жильё, билет купили даже и всю дорогу кормили. А он, говорит, потом подслушал, как  Карам, который вёз его туда, с другим человеком о цене договаривался. За Диму. Он его продать хотел, чтобы работал на кирпичном заводе. А паспорт забрал, когда билет покупал… Так и не отдал…
- Забыл, наверное, - вступает в разговор Дима. Отхлёбывает кофе и, глядя куда-то за берёзы, обступившие нашу полянку, говорит дальше. – Я ведь ему сразу поверил. Сразу, как только он мне сказал, что имя его на русский переводится, как «великодушный, щедрый». А когда услышал, что он меня на кирпичный завод везёт, подумал, что не хочу я так. В жизни было слишком много людей, которые за меня мою же судьбу хотели строить. Сначала в детдоме в Новосибирске, потом в училище, где меня на сварщика учили, потом – в тюрьме…
Косится на меня, словно проверяя, не испугаюсь ли, не сбегу ли от их с Павлом костра. Когда понял, что – нет, продолжил:
- Я человека  ножом пырнул. В драке, его же ножом, потому что, если бы не я его, он меня – точно. Ему деньги мои и телефон нужны были. Вот, значит, и сидел я четыре года. Весной только вышел. Приехал в ваш город, и тут, прямо на вокзале, - Карам, он, как я уже сказал, - «великодушный, щедрый»…

Уже давно вечерело, а мы всё говорили и говорили. Точнее, мои новые друзья говорили, я слушал всё больше. Казалось, им про меня и не хотелось знать ничего: важно, что рядом сейчас был тот, кто слушать их станет. Наконец встрепенулся Павлик:
- Пойдёмте в посёлок. Мы продуктов там наберём, сахару вот купим, и вас до станции проводим…
Уже в посёлке, у самой станции вижу кафе придорожное. И так мне не хочется прощаться с этими русскими мужиками, которые сами свою такую нелепую, такую почти глупую, но – жизнь, своими руками  делают, что говорю им:
- А послушайте-ка, ребята! Давайте в кафе зайдём, там и пообедаем, точнее, - поужинаем, а то целый день на кусках да на кофе? А? Как вы?..
Когда вижу, что переглянулись почти с испугом, говорю:
- Не волнуйтесь. Я платить стану. Вы же меня целый день поили-кормили. Вот, я и сделаю ответный жест. К тому же меня не Карам зовут, а Иван. И у имени этого совсем иной перевод: «Помилованный Богом»…


20.08.2018


P.S.  ... когда я дал прочитать этот рассказ Диме, он долго курил, вертел сигарету в своих толстых, неуклюжих пальцах, смотрел на реку. На меня так и не взглянул. Я спросил его:
- Ну, чего молчишь-то?..
- Я не молчу, думаю: неужели я такой хороший... что меня и пожалеть можно...


22.08.2018