Заповедь любви 36. Обращение лейтенанта Байдера

Размышления

Лейтенант перелистал страницы лежащих перед ним тетрадей и вернулся к последней строке: «Любящий Бога – воистину Его образ и подобие!». Прочитал ее вслух, закрыл глаза, повторил несколько раз про себя.
Память оживила все когда-то виденное, слышанное, пережитое и тут же вспышкой озарения спаяла, казалось бы, разрозненные события в единое целое.
Стали понятными и просьба Серапиона рассказать об Алисе и отце Петре, и кто такой «барин», которому Настя должна передать тетради. Но самое главное – это неожиданно пришедшее к Евгению Иосифовичу понимание того, что все его существование до этого момента было лишь прелюдией к настоящей жизни. А настоящая только-только начинается, потому что только сейчас он всеми фибрами души, каждой клеточкой тела осознал – нет чужой боли и радости, мир един, ибо основа его – любовь.
Как все просто и необычайно высоко! Как на фоне этой заповеди убога другая, которой Евгений Иосифович Байдер следовал всю свою сознательную жизнь – заповедь ненависти, насилия, классовой борьбы.
В Мологском уездном НКВД был стенд с портретами чекистов, погибших в борьбе за советскую власть. Среди них и портрет его отца, Иосифа Ароновича Байдера. В первые годы советской власти, провозгласившей равенство всех наций, в ряды чекистов хлынул поток униженных в годы царизма национальных меньшинств: латышей, поляков, евреев.
Они были преданы новой власти до мозга костей, но православную культуру воспринимали как нечто чуждое, враждебное им.
Потом «на работу» в ЧК потянулись прикрывавшиеся революционной риторикой, но искавшие своей выгоды преступные элементы и люмпен-пролетариат. Для них уже любая культура представлялась чем-то чуждым, непонятным.
Идейных чекистов с «холодным умом и чистым сердцем» тогда можно было по пальцам перечесть.
Бесконечные зачистки «карающего меча революции» вплоть до расстрелов руководителей высшего ранга положения не спасали, потому что беспрецедентная жестокость органов ЧК была предопределена не столько кадрами, сколько культивируемой по всей стране заповедью ненависти.
Необходимость и правомочность насилия пролетариата над эксплуататорами, кулаками, мироедами, попами и несознательными элементами обосновывалась трудами классиков марксизма, выступлениями вождей, бесчисленными статьями в газетах, призывавшими к борьбе, расстрелам, мести...
Нет, у лейтенанта Байдера, когда он ответил Серапиону, что не знает ни Алисы, ни отца Петра, не было намерения ввести монаха в заблуждение – в тот момент эти имена, как нечто мимолетное, были сокрыты от него сотнями других, связанных с громкими делами, с личными обидами, наградами или потерями.
Как быстро все меняется: значимое источается до мимолетных эпизодов, а казавшееся когда-то сиюминутным соединяет с вечностью.
Отец Петр, настоятель Скорбященской церкви в Петербурге, духовник автора записок, иеромонаха Серапиона, был в числе первых жертв Красного террора*. Лейтенант Байдер знал об обстоятельствах его гибели из рассказов отца.
Произошло это в январе 1918 года, когда по приказу комиссара общественного призрения Александры Коллонтай в Александро-Невскую лавру с целью реквизиции помещений и церковного имущества были направлены матросы и красногвардейцы.
«В лавре было полно народа, – рассказывал сыну об этом эпизоде своей жизни Иосиф Аронович. – Нас распределили по объектам. Несколько ребят остались дежурить у ворот, чтобы не допускать на территорию монастыря посторонних лиц. Меня и еще человек семь послали в Митрополичий корпус.
В коридоре к нам подступила толпа баб. С нами были две девки-большевички, подруги Коллонтай. Они попытались растолковать верующим, что помещения лавры нужны новым властям для размещения в них беспризорных детей, а позолота с икон пойдет на закупку хлеба голодающим**.
Но бабы упрямые попались – никак не хотели расходиться по домам.
С улицы вошли два священника. Один из них, вместо того чтобы утихомирить паству, стал нас увещевать не издеваться над святынями. Дело застопорилось.
Чтобы прекратить эту тягомотину с беседами и увещеваниями, кто-то из наших вскинул револьвер и пальнул в священника.
Тот осел на пол, изо рта кровь брызнула, глаза закатились.
Все бы ничего, справились бы и с бабами, но одну из наших большевичек вдруг зашатало из стороны в сторону, она упала на колени, ткнулась попу в грудь, ухватилась ручками за его рясу и зашлась в крике: “Батюшка Петр! Батюшка Петр! Простите за слепоту – не ведала, что творим!”
Я рядом стоял. Мне бы оттащить ее, а меня будто кто по рукам связал – ни единым пальчиком не могу пошевелить, аж мурашки по коже пошли и пот на лбу выступил.
Подруга ее тоже в ступоре поначалу стояла, а потом как завизжит: “Алиса, бежим отсюда!” И тут же рядом сразу несколько женщин заголосили: “Батюшку Петра убили!”, “Изверги!”, “Убийцы!”
Толпа на нас накинулась: плюют нам в рожи, винтовки из рук вырывают. С колокольни загремел набат.
Тут уж не до Алисы – так и осталась с попом рядом лежать, а мы, сбившись в кучку и прикрывая шинелями головы, двинулись к выходу.
На площади немного пришли в себя, у кого осталось оружие – популяли в воздух да и ушли в тот раз из лавры ни с чем***.
До сих пор не могу понять – почтенных лет старичок, семьянин, а ровно как сам свою смерть искал.
Но самое непонятное во всей этой истории с лаврой – кто мне тогда руки без веревок вязал, кто страхом сердце сковывал?
Даже на фронте, лицом к лицу с врагами ничего подобного не испытывал. После того я и к водочке пристрастился – она мыслям расползтись не дает. А большевичка та, Алиса, в монашки подалась – что-то у нее в голове сдвинулось».
«Вот и в моей голове что-то сдвинулось, – подумалось лейтенанту, – а как от этого радостно на душе!»
Потом пришли другие мысли: «Как там Настя и Курт – добрались ли до конторы НКВД? Всякое может статься, если не приведется свидеться, надо будет самому исполнить просьбу Серапиона и передать тетради “барину”. Конечно же, старик имел в виду Морозова – другие баре давно за границей или в лагерях сгинули».
С «последним помещиком России»**** Евгений Иосифович знаком был лично – встречался в первый год своей чекистской карьеры. Не особо приятное вышло тогда общение. До уездной ЧК дошли сведения о дружбе Морозова с сосланным в мологские края из Ленинграда лютеранским богословом Муссом*****. Начальство поручило молодому сотруднику провести беседу. Евгений Иосифович явился в усадьбу и потребовал от ее хозяина прекратить дружбу с врагом советской власти. Морозов в ответ выставил чекиста за порог и велел управляющему принять меры, чтобы впредь таких наглецов до него не допускали.
Начальство накатало жалобу на помещика Дзержинскому.
Спустя пару недель пришла из Москвы бумага, что пастору Муссу прощаются все прегрешения и дается право на свободное проживание в любой точке Советского Союза. Вот с какими связями оказался борковский барин! Больше Евгений Иосифович в Борок носа не совал.
«При случае, коль доведется свидеться с Николаем Александровичем, – прощения попрошу за былое хамство», – решил лейтенант.
За окнами начинало светать. Какое-то время Евгений Иосифович сидел в задумчивости и наконец задал сам себе уже давно подспудно зревшие в голове вопросы: «Как совместить заповедь любви с работой? Если Бог один у всех, разница лишь в обрядах да толкованиях, то какую веру мне, еврею, исповедовать, и главное – где найти наставника, способного направить, поддержать, научить неофита молитвам и обрядам?»
Помолчал, вслушиваясь в доносящиеся из леса птичьи голоса, будто не он сам, а эти птицы должны были ответить.
Те самозабвенно свиристели о своем, птичьем. Им не было никакого дела до лейтенанта НКВД с его вопросами, они просто жили своей жизнью по установленным для них Творцом законам.
Не найдя ответа, Евгений Иосифович оставил разрешение вопросов до лучших времен и, поднявшись из-за стола, заковылял из избы во двор – посмотреть на мерную щепочку.
Воды прибыло. Она почти доходила до крыльца, но до пола в избе такими темпами ей еще день или два добираться, а значит, можно спокойно ложиться спать.

*Красный террор – комплекс карательных мер, проводившихся большевиками против социальных групп, провозглашенных классовыми врагами (к этой группе относились и священнослужители), а также против лиц, обвинявшихся в контрреволюционной деятельности. Ф. Э. Дзержинский, инициатор Красного террора, определял его как «устрашение, аресты и уничтожение врагов революции по принципу их классовой принадлежности». Согласно Роберту Конквесту, всего по приговорам ревтрибуналов и внесудебных заседаний ЧК в 1917-1922 годах было расстреляно 140 тысяч человек. Исследователь истории ВЧК О.Б. Мозохин приводит другие данные – 50 тыс. человек. Точная цифра вряд ли будет когда-либо установлена, так как далеко не все карательные меры, включая расстрелы, документировались.
Для сравнения: в царской России – «тюрьме народов», как ее называли большевики, с 1825 по 1905 год по политическим преступлениям было вынесено 625 смертных приговоров, из которых только 191 был приведен в исполнение.
**Забота большевиков о детях и голодающих была своего рода ширмой для оправдания разграбления храмов и экспроприации ценностей у «классовых врагов». Основную долю этих богатств они тратили на то, чтобы удержаться у власти. В сентябре–октябре 1918 года два «золотых эшелона» с 95 535 кг желтого металла было отправлено в Берлин в качестве платы за подписанный в Бресте мирный договор. Помимо золота большевики откупались и территориями. Финляндия, страны Балтии, Польша, Западные Украина и Белоруссия – ни Колчак, ни Деникин, ни Юденич, ни другие лидеры «белого движения» не были готовы к таким жертвам – только большевики! Генерал Маннергейм предлагал Колчаку помощь в борьбе с большевиками, если тот признает независимость Финляндии. Колчак отказался.
Голод, разруха, беспризорные дети, развал и крушение империи – прямое следствие насилия большевиков над Россией.
***Протоиерей Петр Скипетров скончался вечером 19 января 1918 года.
21 января состоялся всенародный крестный ход из всех питерских церквей в Александро-Невскую лавру и затем по Невскому проспекту к Казанскому собору. Здесь митрополит Вениамин обратился к народу со словом об умиротворении страстей и отслужил молебен и панихиду по протоиерею Петру. Волна протеста, поднявшаяся после убийства отца Петра Скипетрова, заставила большевиков отступить – вплоть до 1933 года они не предпринимали повторных попыток захвата Александро-Невской лавры. Постановлением Священного Синода Русской православной церкви от 26 декабря 2001 года имя отца Петра включено в Собор святых Новомучеников и Исповедников Российских.
****В 1921 году Н.А. Морозов передал имение Борок Советскому государству, но в 1923 году специальным постановлением Совнаркома СССР на основании личного распоряжения Ленина усадьба была возвращена прежнему хозяину в пожизненное владение «за заслуги перед революцией и наукой», что дало Морозову повод шутливо называть себя «последним помещиком России».
*****Мусс Курт Александрович (1896-1935) – родился в Санкт-Петербурге. Закончил богословское отделение Юрьевского университета, затем – православный (!) Петроградский Богословский институт. В апреле 1923 года был приговорен к 3 годам лагерей, но в июне 1924-го освобожден и направлен на поселение в деревню Кашеварка Лацковской волости, расположенную в трех километрах от усадьбы Борок. У него завязались с хозяином Борка приятельские отношения, и в июне 1926 года Морозов ходатайствовал перед Сталиным о предоставлении Муссу права на свободное проживание. Курт вернулся в Ленинград и стал пастором в Петеркирхе (Петропавловская церковь), где окормлял русскую лютеранскую общину Иисуса Христа. В 1929 году пастор Мусс вместе с женой (Еленой Мусс-Чернышевой) был арестован по «Делу кружков Закона Божия при лютеранских церквях Ленинграда» и в августе 1937 расстрелян.

Продолжение: http://www.proza.ru/2018/08/20/652

К началу романа:  http://www.proza.ru/2018/08/08/630

К аннотации и оглавлению http://www.proza.ru/2018/08/19/768