Вечная вина

Потом уже он много раз вспоминал это. Вспоминал, словно злое предзнаменование. Но что это было злое предзнаменование – он придумал много позднее, после той, страшной беды.
Однажды Игорь Ожерельев – тогда ещё студент – стоял на автобусной остановке. Был ранний май, но жара висела августовская. Игорь упрел в своём модном японском кожаном пиджаке, но все смотрели на него в этом импортном пиджаке, и снимать его было не фасонисто.
Его автобус как сквозь землю провалился. Вообще в часы пик автобус предпочитал затаиваться, чтобы потом неожиданно вылететь из-за поворота, пролететь остановку, с видимым усилием полностью распахнуть переднюю дверь и половинку задней. Измаявшиеся пассажиры, вернее, потенциальные пассажиры, потому что не всем выпадало счастье заскочить в забитый потными телами салон, были рады и этому бегу за пролетающим автобусом – своеобразному конкурсу, в котором маломощные конкуренты оставались за бортом. Но, увы, рейсового автобуса всё не было, а два – промчавшихся со скоростью кометы – обдали ожидавших выхлопными газами и рёвом охрипших динамиков: «В гараж!»
На остановке сначала воцарилась тоска, но потом стало веселее. Веселье внёс мохнатый щенок. Очень похожий на меховую варежку, он – совершенный ещё щен – весело и суматошно бегал по тротуару и заливисто тявкал. Никто не заметил, откуда он взялся, всё внимание было занято ожиданием автобуса. Но как только он начал взбалмошно носиться по остановке, так тотчас завоевал все¬общее внимание и симпатии.
Первым на него – помесь сибирской лайки с низко¬рослой дворняжкой – обратил внимание трёхлетний крепыш. Крепыш погнался было за щенком, но испугался его оскала. Мать успокоила сына, заверив, что собачка играет. Малыш осмелел и стал весело носиться за щенком, топая сандаликами по асфальту. Помесь лайки и дворняжки стремительно удирала от него во все лопатки, потом вдруг делала резкий разворот и атаковывала захлёбывавшегося от радостного смеха малыша. На лицах уставших от ожидания и жары людей появились улыбки, люди стали подзадоривать и мальчугана, и щенка весёлыми возгласами.
Щенок устал. Устал и малыш. Мать достала из су¬мочки бутылку лимонада, откупорила её о скамейку и напоила сына. Белый с чёрными пятнами щен смотрел на своего приятеля заискивающе и просяще. Его вывалившийся розовый язык намекал малышу, что и он, щенок, не прочь также промочить горло. Тем более что зрители набросали ему конфет и печенья, а это сильнее распаляло жажду.
Но никто не дал ему воды. Ни газированной, ни простой. А напротив, через горячую асфальтовую реку, лежала прохлада в сосновом бору, оттуда пахло последним снегом. И щенок подумал, что хорошо бы сейчас лизнуть этого старого снега. Он даже зажмурился от ощущения холода на кончике своего горячего сухого языка. И побежал на этот запах, запах старого снега.
Он бежал как-то вприпрыжку, весело размахивая ушами, как крыльями, и на лицах людей не успели даже погаснуть улыбки, когда раздался отчаянный, полный боли и обиды его крик. Таксистская «Волга» сверкнула волчьим оскалом радиатора и умчалась дальше. Люди на остановке оцепенели. Малыш взорвался в истошном крике: «Собачка! Моя собачка-а!» Он орал, словно пожарная сирена, бился в объятиях матери. Игорь смотрел на соседей и видел на их лицах уже не улыбки, а растерянность и вину. Да-да, именно вина была на лицах тех, кто не мог отвести взгляда от того места на магистрали, где ещё бился в последних судорогах уже не чёрно-белый, а алый, пенисто-алый от крови щенок.
И Игорь тоже чувствовал себя виноватым в смерти, глупой и нелепой смерти весёлого и чудного щенка. Почему виноватым – он не мог себе объяснить, но чувство непоправимой беды жило в нем, угнетало, на сердце было тяжело и мрачно.
Через неделю Игорь принёс в институтскую многотиражку стихотворение в восемь строк:

    Дворнягу раздавил автомобиль,
    И люди обходили виновато
    То место, где тревожно через пыль
    Кровавые просачивались пятна.

    И я благодарю мою страну,
    Где люди добродушны, словно дети,
    За то, что остро чувствуют вину
    За каждое убийство на планете.

Редактор – сутулый сангвиник в толстостенных диоптриях – прочитал протянутый листок, провёл красным карандашом по диагонали – с правого верхнего угла до нижнего левого – и молвил:
– Не путайте, молодой человек, никогда божий дар с яичницей. Тоже масштаб – дворняга и планета!
То было лет пять назад. И вот снова в его жизнь пришла вина...
Игорь уже работал прорабом в колхозе. Не каждому выпускнику строительного вуза так везёт. Во-первых, никто не кричит: «Почему план срываешь?!» – колхоз строил по мере своих сил. Во-вторых, квартиру он получил на второй день, благоустроенную, двухкомнатную. В третьих, с питанием проблемы не было – с колхозного склада молодому специалисту отпускали по низким, своим расценкам и мясо, и мёд. О молоке даже речи не шло.
Колхоз был перспективный. Председатель явно тянул на Героя социалистического труда. Сюда не менее двух раз в месяц заезжали разные делегации – областные, союзные, заграничные. И все уезжали в восторге. И восторг имел прочное основание. И он, Игорь, успел положить в это основание свой кирпичик.
Игорь подружился с молодым учителем Варлаамом Александровым. Имя у него было какое-то кержацкое, но парень был что надо. Они сдружились легко и прочно. Скоро уже наезжали поочерёдно то к одним, то к другим родителям, и все были довольны их дружбой, считая, что новый товарищ благоприятно воздействует на их сына.
Однажды Игорь и Варлаам поехали на рыбалку. Собственно, ехать никуда не надо было. В двух шагах от деревни шли Казаковские озера – целая цепь рыбных водоёмов.
Лодку взяли у соседа. Она была похожа на древнюю галеру, но имела мощный мотор, потому шла легко и вёртко.
Сети поставили быстро и вернулись на берег. Чтобы скоротать время, забросили удочки, наловили кое-какой мелочи и стали варить уху.
Утро выдалось славное. Май с пакостными, какими-то осенними дождями, которые лили каждый день, кончился. Стояло начало июня, и был, по существу, первый солнечный день. Верилось, что лето пришло настоящее. Но неожиданно поднялся сильный ветер. Он дул с юго-запада, но веял холодом.
– Игорёк,– сказал Варлаам,– я поеду сети посмотрю, как бы не унесло, а ты с закусью заканчивай.
Мотор взревел, галера задрала нос и рванулась на середину озера. Заштормило всерьёз. Лодка, словно тюлень, плюхалась дном по волнам, и удары с каждым разом становились гулче. Варлаам пошёл на разворот, и в это время волны ударили сбоку, подбросили лодку вверх. Выскочивший из воды мотор взревел без нагрузки, Варлаам рванул ручку газа и в следующий миг вылетел из лодки. Ещё не успев ничего понять, он стал стремительно отплывать от неё. Мотор сорвало, галера плыла под ударами волн вверх дном.
Варлаам, выросший в тайге, плавал плохо. Но, лишь отплыв от лодки далеко, вспомнил об этом. Страх сковал его. Он по-собачьи грёб к берегу, пытался порой достать дно, но лишь только ноги начинали уходить вглубь, он барахтал ими сильнее. Волны били ему в спину, подгоняли, но и мешали дышать. Надо было звать на помощь, но Варлаам боялся, что во время крика может захлебнуться. Наконец он решился, отчаянно высунул голову из воды и крикнул:
– Игорь! Тону!
Игорь, возившийся у костра, услышал и сразу бросился к другу. Пока бежал по скользкому берегу, сбросил куртку, сапоги. «А ведь он в фуфайке, она же его утопит!» – и закричал:
– Ватник сними! Ватник сбрось! Держись!
Холодная вода прожгла его насквозь. Он сильно работал руками и ногами, затем на долю секунды останавливался, чтобы помассировать мышцы, но метров через пятнадцать судорога всё же свела ноги, и Игорь понял, что не доплывёт. И он повернул к берегу. Теперь его подгонял другой страх, не за того, кто в двухстах метрах ждал его помощи, а за себя.
Когда-то он переплывал Обь. Правда, это было в те времена, когда Обь, обмелев, становилась уже. И тогда вода была тёплой. Сейчас же до берега было, казалось, всего ничего, а он уже на одних руках нёс своё одеревеневшее тело.
Он зарылся, в холодный прибрежный ил. Раньше он любил выплывать на пляж по самому мелководью, как крокодил, плюхая ладонями по воде. Сейчас он не мог даже вынуть руки из чёрной жижи.
Он выполз на берег, оглянулся – Варлаама не было. Озеро было полно лодок – горожане приехали порыбачить, но никто не заметил случившейся беды.
– Варлаам!   Люди,   на   помощь! – закричал   он,   но крик замёрз внутри онемевшего тела. Игорь добрался до костра и стал бить топориком о котелок. Наконец, кто-то заметил его и направил к нему лодку. Игорь побежал к
воде, указывая рыбаку туда, где был Варлаам. На счастье, это был катер рыбоохраны, люди в нём поняли отчаянные взмахи парня на берегу и заметили перевернувшуюся лодку. К месту катастрофы помчались и другие лодки.  Кто-то подплыл к Игорю и стал расспрашивать, но   тот   и   от   нервного потрясения, и от холода стучал зубами и заикался:
–Та-а-м,  та-а-а-ам,  Ва-а-а-рла-а-ам  ут-тону-ул!..
Среди   рыбаков   было   много   военных, и они быстро организовали поиск.  Да  и нашли  Варлаама  быстро,  но только было уже поздно.
Люди суетились вокруг мёртвого тела, а Игорь всё так же стоял на берегу. Его бил озноб. Он плакал и стонал:
– Варлаам...   Варлаам...   прости меня... прости... Это же я виноват... это же я...
Седой военный поднял его куртку, набросил на плечи. Отстегнул фляжку, влил Игорю в рот спирту:
– Выпей, парень, а то заболеешь. Ну, успокойся.
Варлаама в колхозе успели крепко полюбить. За его честную открытую душу, за его весёлый характер, за то, что и в гармошку умел играть, и спеть задушевно, и сплясать задорно. Поэтому родители решили похоронить сына в чужом селе, где нашёл он свою смерть. Родная деревня Варлаама, расположенная в глухомани, разъезжалась, таяла. Александровы ещё работали в школе, но последние дни. Учеников для них больше не было.
Хоронило Варлаама всё село. Над гробом говорили хорошие слова. Мать Варлаама увидала в толпе Игоря и бросилась ему на грудь, заголосила:
– Игорюшенька, да как же это?!
А Игорю казалось, что мать спрашивает с него за смерть сына. Ему казалось, что взгляды всех устремлены сейчас на него и что взгляды эти – осуждают, презирают его: «Это ты погубил хорошего парня! Ты! Ты не пришёл на помощь, бросил его в беде!»
Он стоял ослеплённый слезами горя, вины и обиды, что люди могут про него подумать такое, и не видел ни свежей могилы, ни красного гроба, ни венков, ни лиц людей. Одни радужные пятна.
Стали бросать на гроб горсти земли.
– Брось,   Игорёк,   брось   и ты,– сказала мать Варлаама.
И опять ему послышался тайный, укоряющий смысл в простых и доброжелательных словах.
На поминках никто не говорил о том, как погиб Варлаам. Все понимали состояние Игоря. А ему и в этом казалось скрытое осуждение, неприязнь людей. Встань он сейчас за столом, закричи, что нет его вины в смерти друга, все бы решили, что как раз и есть, коли совесть гложет. Если бы всё можно было вернуть, прокрутить обратно, словно киноплёнку! Прокрутить и всё, всё сделать иначе!
Игорь сидел, зажав ладонями голову, словно пытался зажать в тиски свои страшные мысли. И вновь, как дав¬но, в нём росло, давило его чувство безысходной вины перед всеми, за всё, за всех. И он понимал, что никогда не искупит этой своей вины, что будет она в нём вечно. Что все свои дела, мысли отныне будет мерить он по этой вине. Будет судить себя строгим судом по этой вине.
Всегда, всю жизнь. Пока он – человек!

1979 г.