Возвращение в детство - Новогодний рассказ

Январь! Месяц древнего бога времени Януса. В первый день Нового года мы любим лицо этого бога,  обращённое в будущее. Лицо, рисуемое, согласно мифологии, молодым, озорным.
И грустно смотрит в прошлое профиль Януса – пожилого старца. Всю свою жизнь мы боимся быть похожими на эту половину лица бога времени, но...
Но даже если наука будущего сможет продлить молодость до пределов вечности, куда нам уйти от самого осознания прошлого, которое и есть старость? Куда уйти от памяти, которая жестоко говорит нам простое: «А помнишь, как было раньше?..» И чем глубже мы вспоминаем свое прошлое, тем ближе мы возвращаемся к детству. И здесь, на границе нашей памяти, – наш идеал. Здесь смыто временем печальное, горестное, плохое. И возведено на пьедестал благородное, доброе, материнское, тёплое. И чем сильнее это вспоминание детства в человеке, тем он возвышеннее, чище.
...Владимир Сергеевич в последние годы «заболел» такими вспоминаниями. От детства было далеко уже не только по времени, но и по расстоянию. И куда ни бросала за 40 лет его судьба! Известное дело – строитель дорог. Сначала он колесил по Сибири один, затем добавилась семья – хотя и приятная, но всё же обуза. И всё дальше, дальше уходила мечта вернуться в ставшее почти что идеалом детство. Хотя бы в деревеньку детства с ласковым названием Лаврино.
Но вот, наконец, нашлось и время, и жена поняла его состояние: «Поезжай».
 И он едет. Едет в деревню, которой уже, может, и нет на земле. И повторяет одно слово, как заговорное от всех предстоящих бед и напастей, фамилию той девчонки: Винтерголлер.
В поезде ему попал журнал, а в журнале, побывавшем в десятке рук,– стихи:

    Приходит взрослость через боль,
    Через тычки и ожиданья.
    И слово терпкое — «любовь» —
    Теперь, увы, не обжигает.

    И с огорченьем признаешь,
    Что краски потеряли свежесть,
    Что чаще лучше правды – ложь,
    Что мудрецом слывет невежда...

Ах, как все это знакомо! А рецепт? Увы, не лучший:

    В молчанье обретёшь покой.
    Покой – продленья жизни средство.
    Тогда не скажут: «Милый мой,
    Да ты опять впадаешь в детство!»

    Ах, если б вовсе не расти!
    Но нет такого средства.
    Не уходи, не уходи!
    Не уходи от детства!

«Не уходи» – легко сказать. Ведь это значит обречь своё сердце на преждевременные инфаркты и прочее. Трудно переносить детскому сердцу взрослые перегрузки. И Владимиру Сергеевичу – битому-перебитому – всё это было ой как ведомо. Но строчки неизвестного поэта вырвали из его памяти не ссоры с начальством, а вновь – первоначальное, исходное – деревеньку его детства и девочку с таинственной фамилией Винтерголлер.
...Как же все это было?
А было так.
Метель пронеслась по степи, затрамбовала снегом домики деревушки Лаврино аж по самые крыши. И успокоилась. Пришел предновогодний мороз, и небо стало чистым, в крупных звёздах. И луна светила как большой жёлтый прожектор. Дым из труб поднимался прямым светлым столбом. Кое-где в окнах виднелись керосиновые язычки    ламп.    Тихо.    Сугробно.    Маленький    Володька наелся горячих картофельных драников – не тёртых со сковороды, а солёных ломтиков с плиты снятых, и улегся под овчиной на лавочку возле печки.
Тепло. Дрёмотно. Лишь потрескивает динамик в батарейном приемнике «Искра» – мать ждет боя Кремлевских курантов. Они дома одни, отец где-то там, в мороз¬ной синеве, едет в тракторном поезде, везёт в город сливки, масло, сметану. А в сенках стоит его новогодний подарок – целая фляга самого настоящего мороженого. Отец так и сказал: «Угостишь всех деревенских». Мороженое – лакомство городское. И вот стоит – целая фляга. Правда, оказывается, когда его много, оно не такое сладкое, как бывало в городе. Драники – те вкуснее.
Мать снимает нагар с фитиля. Свет вспыхивает ярче, и Володька ещё плотнее закутывается в чёрный тулуп, поворачиваясь на жёсткой лавке поудобнее. Но заснуть не удаётся. Дверь вдруг взрывается клубами морозного пара, и с визгом, песнями, приплясывая, в дом врываются черти, ведьмы, бабы-яги и кто-то ещё ряженый. Во-лодька оказывается сметённым, подброшенным, заверченным их весёлыми руками. Он сразу оглох, но не испугался, а влился в этот праздничный водоворот масок, несусветных одежд, уборов и обуток.
– С   праздником,   хозяева! – визжит   баба-яга,   подхватывая и кружа маму.
Грустное мамино лицо светлеет, она суетится, достает гостинцы, дарит ряженым. А у тех и торба наготове – лоскутный пододеяльник. А вместить в него, пожалуй, можно всю утварь Володькиной семьи.
Гости торопятся,  но так просто уйти они не  могут.
      – Володька, кончай ночевать! – басит чумазый Чёрт в  вывернутом  полушубке.– Давай с нами!  Новый год!
В этом страшном Чёрте, по голосу, можно узнать дядьку Ивана – деревенского кузнеца, в чьей кузне так любит бывать Володька. И сейчас от дядьки Ивана пахнет преисподней: огнём, дымом и железом.
     – Дядько Иванко! – кричит счастливый Володька.– Я счас!
     – Тихо,  дурень! – Чёрт подносит  к  губам  корявый палец.– Не именуй, не порть тайны!
Володька проталкивается к матери, и они на скорую руку придумывают ему костюм: тоже выворачивают наизнанку шубёнку, мать выдергивает из печи заслонку и прямо ею драит Володькино лицо. Вот и получился чертёнок.
– Пойдёт! – довольно басит кузнец.– Чёрт есть, есть и Чертёнок. Айда на улицу!
А на улице!.. А на улице творится чёрт знает что! Маски, диковинные наряды, смех, сутолока, гармоника, бубны. Все что-то кричат, поют, орут, а что – не понять в этой весёлой суматохе.
Чертёнок Володька и Чёрт дядя Иван сразу потеряли друг друга в этой неразберихе. Кто-то уже залез по сугробу на чью-то крышу, вот уже и съезжает оттуда на мягком месте. Это всеми принимается с восторгом, и вмиг бедная избёнка заскрипела своей крышей под телами гуляющих, и через какое-то время на ней уже сияет лунная дорожка – чистое стекло, а не крыша!
И вдруг – прямо в толпу – тройки! Заиндевелые морды коней, ленты в развивающихся гривах. Крыша пустеет, зато кошёвки полны до отказа. Как попал в кошёвку – Володька и не помнит. Кто-то сел на него, кто-то его вытащил на божий свет: «Мальца задавите!» Кто-то утёр ему влагу под носом, кто-то поправил шапку – «Поехали!».
Парные кони – от пара луны не видать – рвут в ночную свежесть. Смолкли на миг голоса – люди устраиваются поудобнее – только слышно лошадиное «ках-ках-ках!». Сани вылетели в степь, луна прыгнула и поплыла рядом ровно. И в этот миг Володька и увидел эту девочку. Она была в лёгком платьице Снежинки и всё норовила получше укрыться чьим-то тулупом.
В общем, это была любовь с первого взгляда. И даже разбушевавшиеся взрослые почувствовали электрический удар, случившийся от встречи их взглядов – Володькиного и девочки Снежинки.
– Ого-го! Горько! Венчай молодых! – откуда взялся вдруг дядька Иван? Их ткнули носами друг в друга, стали тискать, но всё же Володька почувствовал, как в ответ на прикосновение  его губ губы девочки коснулись его чумазой щеки.
На повороте возница не справился с лошадьми, они опрокинули кошёвку, и вся публика оказалась в сугробе. Это отвлекло всех от маленьких влюбленных. Все помогали друг другу – не выбраться, а поглубже зарыться в сугроб, а Володька успел-таки вырвать из этой кучи-малы маленькую беленькую фигурку.
Кони терпеливо ждали, когда люди набарахтаются, тихо позванивали бубенцами. Володька посадил девочку в сани, укрыл тулупом, набросал на ноги сена.
      – Здравствуй,– сказал он, проглотив какой-то непонятный комок. Сказал, будто не было ни этой бешеной скачки, ни смеха взрослых, и был только один тот – первый взгляд.
      – Здравствуй,– улыбнулась Снежинка.– Меня зовут Дина. Дина Винтерголлер.
      – А я Володька.
Он хотел спросить, откуда она появилась в их деревне, ничего другого он не мог придумать, но в этот момент ватага ряженых ввалилась в сани, дядя Иван хватил коней вожжами: «Но-о, залётные!..».
И вновь скачка, вновь карусели на улицах ночной деревни, и в этой карусели Володька потерял девочку Дину с волшебной фамилией Винтерголлер.
А то – первое в жизни особое чувство – осталось. Навсегда. И поэтому теперь он едет в деревню, которой, может, уже и нет.
Винтерголлер. Дина Винтерголлер. Первая, детская любовь. Как же переводится твоя волшебная фамилия?
«Винтер» – «зима». А дальше? А дальше – тайна.
И пусть она останется.
Но зачем же он тогда едет? Этого он не мог объяснить даже жене. Но она, видимо, поняла, почувствовала, что ему надо побывать там. И что, уезжая от неё в эту новогоднюю ночь, он едет не к той таинственной девочке, он едет к Любви вообще. Она знает, что их любовь – она родом оттуда, от той детской встречи.
...Владимир Сергеевич возвращается в детство. Возвращается потому, что омытые чистыми его вспоминаниями людские души от этого становятся светлее и зрячее.
Вот именно так: светлее и зрячее.
1987 г.