Откуда ангелы берутся?

ОТКУДА АНГЕЛЫ БЕРУТСЯ?

Почти фантастическая история

Пролог,
в котором приоткрывается мир без добрых людей.

Фургон мчался по глинистой, усеянной щебёнкой дороге, проваливаясь колёсами в многочисленные выбоины и подскакивая на ухабах. Женщина-возница нахлёстывала и без того старательных лошадей, которые уже не бежали, а скакали, едва не выпрыгивая из постромок. Оглядываясь назад, сквозь струи дождя она видела преследователей. Те приближались медленно, но верно, напоминая стелющуюся по земле чёрную тучу, в которой проблескивали молнии пистолетных выстрелов, а до спасительных врат было ещё далеко. Их скрывал перелесок, который только что на несколько секунд вспыхнул зелёным пламенем под лучами глянувшего в облачную дыру солнца. Да, неблизко! Хорошо ещё, пули просвистывают мимо…
— Маманя! — кричал в фургоне сын. — Мы её не удержим, она же бешеная!
— Надо удержать, сынок! Зачем же мы тогда её спасали?!

…Они даже не знали, какое настоящее имя у этой несчастной, объявленной ведьмой и приговорённой к сожжению на площади Альсдорфа, маленького немецкого городка, оказавшегося на их пути. Хозяин корчмы, в которой они остановились передохнуть, сказал им о завтрашнем событии с довольной ухмылкой на толстощёком лице:
— Повезло вам, уважаемые! В удачное время приехали. Не каждый день у нас сжигают молодую ведьму.
Корчмарь говорил подчёркнуто любезно, поскольку, несмотря на скромную одежду, женщина не торгуясь заплатила за лучшую комнату и стол первого разряда. А её сын, бурш, хоть и глядел угрюмо и не снял широкополую шляпу, из-под которой торчали рыжие вихры, был всё-таки вежлив и учтив.
Мать почувствовала, как при последних словах хозяина сын вздрогнул, напрягся, уловила его желание ввязаться в ссору и долгим взглядом утихомирила. Спокойно спросила корчмаря:
— Чем же она провинилась?
— А какая разница? — удивился тот, расставляя на столе глиняные плошки с варёным мясом и овощами. — Ведьма и есть ведьма — этого достаточно! — И добавил высокопарно: — Сожжение нечистой силы — акт высшей справедливости.
Поглядел, ожидая, как отнесутся к этому приезжие. Женщина кивнула, не прерывая еды, — то ли одобрительно, то ли просто подтверждая, что услышала. Запила мясо глотком вина, спросила:
— Кто она? Как зовут?
— Да мне не интересно. Кажется, пришлая. Приговор прочитают, и всё будет ясно.
— А не боитесь, что сбежит? У вас такой маленький город, что и тюрьмы, наверное, нет.
— Не сбежит, — ухмыльнулся корчмарь. — Подвал в ратуше надёжный.
— Подвал — это хорошо, — согласилась женщина. — Из подвала даже ведьма сбежать не сможет.
— Я и говорю! — Корчмарь оглянулся на скрип входной двери и заторопился: — Прошу извинить, уважаемая фрау, я должен обслужить…
— Да-да, идите, исполняйте свой долг.
Корчмарь устремился к новым клиентам. Сын подождал, пока он отойдёт, и спросил вполголоса:
— Ты думаешь, она невиновна?
— Как и все другие, которых удалось спасти. — Мать задумчиво отщипывала от лепешки кусочки и отправляла их в рот. — А ты что думаешь, отец?
— Вы и так знаете, что я думаю. — Глуховатый низкий мужской голос, казалось, исходил от стола. — Пойду разведаю обстановку, а вы не забудьте что-нибудь взять для меня. Лучше всего жареного мяса с хлебом. Ну и выпить чего-нибудь. Мозельского предиката.
— Ишь ты, — усмехнулась женщина. — А у тебя губа не дура.
— Jedem das Seine, —откликнулся голос. — Каждому своё.
— Тебе бы всё пословицы да поговорки, — сказал сын. — Лучше поостерегись.
— Чья бы корова мычала… Ладно, постараюсь.
Мать и сын обедали не спеша, слушая разговоры посетителей, постепенно заполняющих Esszimmer, столовый зал корчмы. А те, естественно, говорили о главном — завтрашней казни. Впрочем, казнью сожжение ведьмы никто не считал. Говорили как о городском празднике, какого не было со времени последней ярмарки; стуча пивными кружками, спорили о том, на чём ведьма попалась. Одни утверждали, что она околдовала сына бургомистра, который сбежал с собственного бракосочетания с дочкой первого богатея и его никак не могут найти. Другие с пивной пеной у рта доказывали, что от одного её взгляда так скисает вино в кувшинах, что его пить невозможно. Третьи… четвёртые… да что там считать! В разгорячённом алкоголем шуме не слышалось ни одного голоса в защиту юного создания, единственно виновного лишь в том (как это стало понятно из утверждений спорящих), что уродилось оно слишком красивым и независимым.
— Эй, хозяин! — позвала мать, когда они закончили трапезу. Корчмарь, несмотря на шум, услышал, тут же подскочил к их столу. — Мы идём отдыхать. Пришли нам в номер пару бутылок мозельского предиката, мяса жареного и хлеба. На полдник.
— Слушаюсь, уважаемая фрау! — осклабился тот. — Через час вас устроит?
— Устроит. И постарайся, чтобы нам никто не помешал, — она кивнула на горланящих посетителей. — Да не забудь про лошадей.
Хозяин клятвенно заверил, что все будут довольны — и постояльцы, и их лошади. И даже фургон, поставленный под крышу двора.
Через час в номер было доставлено блюдо с кусками жареной свинины и ломтями серого хлеба, а также две бутылки высокосортного вина. По крайней мере его таковым назвал мальчик-слуга, принёсший заказ.
Сын открыл бутылку, понюхал, поморщился и кивнул, соглашаясь. Мать расплатилась и накрыла блюдо чистой тряпицей.
В номере было две кровати, стол без скатерти и две табуретки. Сын снял мягкие чувяки и шляпу и лёг на кровать, прикрыв шляпой лицо, а мать села к столу, подперла голову рукой и стала ждать. И довольно быстро задремала.
Так прошло ещё около часа. Никто в комнату не заходил, но вторая табуретка вдруг сдвинулась и скрипнула, явно под какой-то тяжестью. Тряпица слетела с мяса, сложилась вчетверо и легла на стол рядом с блюдом, негромко хлопнула пробка, открывая вино. Бутылка запрокинулась, забулькала, потом встала на место.
Женщина встрепенулась, открыла глаза и радостно улыбнулась:
— Наконец-то!
Сын, видимо, спал, потому что никак себя не проявил.
— Ну, что скажешь? Удалось что-то узнать?
— Удалось-то удалось… — Голос мужчины внушал тревогу.
— А что такое?
— Из подвала её вывести не получится: стены слишком толстые, да и пространство вокруг, похоже, замкнуто защитой. Бреши я, как ни старался, не нашёл. Придётся действовать завтра на виду у всех.
— Так, может, оставим всё как есть? Мы ведь одни не можем всех спасти.
— Всех не можем. А эту девочку спасём. Есть у меня план, но сперва надо закусить…

К полудню для костра всё было готово: вкопан в землю небольшой столб, к нему прибита подставка для ног сжигаемой и приставлены две лестницы для подельников палача, которые привяжут несчастную к столбу; заготовлены и две большие кучи хвороста и дров — их должно хватить для обращения человека в пепел.
Место казни по кругу огорожено стойками с верёвками: это — особая забота бургомистра — чтобы зрители слишком близко не подходили к огню. В одном месте ограждение не смыкалось: здесь оставлен проход или проезд для повозки с осуждённой. Всё, как говорится, предусмотрено, всюду — порядок.
Зеваки начали собираться загодя, и к назначенному магистратом времени площадь уже кишела народом. Многие пришли целыми семьями, и дети шныряли между взрослыми, играя в салки или просто балуясь.
Было празднично и весело.
Часы на ратуше пробили двенадцать, и шум толпы усилился. Матери прибрали к рукам беспокойную ребятню. Все взоры обратились в ту сторону, откуда должна была появиться процессия. Она и появилась — из ворот в ограде двора за ратушей. Впереди шёл священник с большим крестом и три монаха в капюшонах. За ними двигалась одноконная высокая повозка с приговорённой; лошадь вёл под уздцы ещё один монах. Ведьма стояла, держась за боковые перекладины повозки, на ней был серый балахон, распущенные золотистые волосы волнистыми ручьями сбегали по плечам. За спиной у неё стоял палач и на дне повозки сидели два подельника — все в масках.
Девушка глядела прямо перед собой, но зрителям показалось, что она ничего не видит. Глаза её были пусты: наверное, предстоящая казнь уже лишила их жизни. Однако неожиданно что-то в них блеснуло, и это были не слёзы.
— Мама, посмотри, что там? — крикнул какой-то мальчик, показывая пальцем на крышу дома напротив ратуши.
Мать, а вместе с ней ещё несколько зевак повернули головы в указанном направлении и остолбенели. Держась за высокую дымовую трубу, на крыше стоял ангел. Он был в белом одеянии, белые кудри ниспадали на плечи, за которыми виднелись белоснежные крылья.
— А-а-аххх! — единым вздохом пронеслось над площадью.
Люди неистово стали креститься, кое-кто упал на колени, никто уже не обращал внимания на повозку с ведьмой. А там творилось тоже нечто непонятное. Подельники палача внезапно кубарем вылетели прямо на мостовую. У самого палача вдруг подкосились ноги, словно кто-то ударил его под колена, и он упал головой в солому, устилавшую дно повозки. А ведьму подняла неведомая сила и понесла по воздуху к ангелу, простёршему ей навстречу белые руки.
Девушка взвизгнула, дёрнулась, но тут же поникла, очевидно, покорившись судьбе.
Повозка остановилась. Священник и монахи заметались, не зная, что предпринять.
— А-а-а! Это же чудо! Ангел-спаситель! — завопила женщина в толпе. — Она не ведьма!
И толпа подхватила:
— Это — чудо!.. Она не ве-е-дьма-а-а!.. Невино-о-вная-а-а!..
Ангел принял спасённую, обнял и тут же едва не уронил, поскользнувшись на черепичном скате. Однако удержался, подхватил девушку за талию и понёс над домами в сторону городских ворот.
Толпа взвыла от восторга и помчалась туда же по главной улице. Она двигалась, немного опережая ангела, но неподалёку от ворот дорогу загородили несколько конных чёрных рейтар в доспехах и при полном вооружении.
— Стоять! — поднял руку один из всадников, видимо, командир. Толпа с трудом затормозила. — Кто такие, куда бежите и зачем?
— Мы — свободные граждане, — крикнули из первых рядов. — А вот вы — кто такие и что тут делаете?
— Нас нанял бургомистр на случай бегства ведьмы.
— Тогда смотрите!
Рейтарам показали на небо. Ангел и девушка в развевающихся одеждах как раз пролетели мимо. И надо же было такому случиться — слишком резкий порыв ветра запутался в длинных белых волосах ангела и сдёрнул их с его головы, обнажив рыжие вихры, хорошо заметные на фоне надвигавшейся дождевой тучи.
— Ух ты-ы-ы! — завопил корчмарь, оказавшийся в первых рядах. — Да это ж мой постоялец! Выходит, он сам колдун, ведьмак!..
Командир рейтар выхватил из седельной кобуры пистолет доппельфаустер, прицелился и выстрелил. Попал не попал, но ангел с девушкой резко пошли на снижение и исчезли за краем городской стены, видневшейся в конце улицы.
— Догнать и схватить! — приказал рейтарам командир и первый поскакал вперёд.
— Догна-а-ать!.. Сже-е-ечь!.. — завопила толпа и ринулась следом.
И тут хлынул дождь. Да не просто дождь, а самый настоящий июльский ливень. Словно на небесах рухнула дамба, удерживающая голубое море, и вода устремилась в прорыв.

Рыжий «ангел» и девушка сходу влетели в фургон, с рассвета дожидавшийся за городскими воротами, закрытыми по случаю казни, ибо привратники тоже хотели праздника и ушли на площадь. Толпившиеся снаружи люди — конные, пешие, возницы, жаждущие попасть в город, — в шуме, гаме и толкотне даже не заметили скольжения в небесах странной пары. Мать, сидевшая на облучке фургона, хлестнула двух пегих лошадок, и те с места рванули рысью.
Городские ворота начали приоткрываться. Жаждущие прохода и проезда в город ринулись внутрь и создали невообразимую толчею, которая затормозила рейтар и следующих за ними горожан. Когда те и другие наконец вырвались на свободную дорогу, фургон был едва различим за пеленой дождя.
А в самом фургоне в это время шла нешуточная борьба.
— Пустите меня! — орала девица, вырываясь из рук «ангела» и норовя выскочить наружу.
— Маманя! — кричал рыжий. — Мы её не удержим, она же бешеная!
— Ах, я ещё и бешеная?! Убери руки, дурак!
— Успокойся, мы же спасли тебя, — уговаривал её «ангел».
— Кто вас просил спасать?! Вы мне сорвали представление! Я бы им показала!
— Как это?! — откровенно изумился рыжий.
— А вот так! — Девица крутанула свободной рукой, и рыжий сделал сальто-мортале, едва не свернув себе шею. — И вот так! — Она нацелила указательный палец на висевшую на крючке широкополую шляпу, и огненная струя тотчас прожгла в ней дыру. — И ещё много как!
— Нет, вы видели?! — только и смог произнести «ангел». — Она не бешеная, она — настоящая ведьма!
— Настоящая, — подтвердил мужской голос. — Я сразу понял, как только выдернул её из повозки. И она не только настоящая, но ещё и злая ведьма. Ведьма воды! Это ты запустила дождь? — обратился он к девушке.
— Ну, я, — успокоившись, заявила та. — Они бы и костер не смогли разжечь. А сейчас на мокрой глине кувыркаются. Если бы не дождь, они бы нас мигом догнали. — И засмеялась.
Рыжий не сводил с неё восхищённых глаз. Девушка подмигнула ему, скорчив смешную рожицу.
— А вообще-то, спасибо! Вам столько пришлось потрудиться.
Она потянулась и поцеловала рыжего в щёку, которая тут же заполыхала смущённым румянцем.
— Потрудиться-то, пожалуй, придётся ещё. — При этих словах невидимого мужчины задний полог фургона отклонился сам собой, открыв картину по-прежнему ползущей под дождем тучи преследователей, потом так же опустился. — А как тебя зовут, красотка?
— Барбара. — Девушка почему-то смутилась. — Вы не думайте, я в долгу не останусь.
— Да нет никакого долга, — буркнул рыжий. — Считай, что мы просто развлеклись.
— А я про вас слышала. От матушки, когда маленькая была. Она рассказывала, что ходит по земле странное семейство доброхотов, старается помогать добрым людям, но не всегда это у них получается. Я слушала как сказку, потому что знаю: нет в нашем мире добрых людей. — Глаза Барбары странно блеснули, губы исказила злая усмешка. — Я, как вы сказали, злая ведьма, а с чего мне быть доброй? Матушку сожгли, обвинив в колдовстве, а она не была колдуньей. Хозяйство наше разорили, мы с отцом едва успели спастись. Потом и отца убили. А я выросла и научилась колдовству у одной настоящей очень сильной ведьмы, научилась, чтобы мстить за всё!
В проём переднего полога просунулась мокрая голова матери:
— Ну, как тут у вас? Успокоились? Мы в лесу, врата уже близко. А погоня не отстаёт. — И исчезла.
— Я не пройду врата, они меня не пустят, — грустно сказала Барбара и посмотрела на рыжего. — Так жалко с вами расставаться…
— Врата пропустят, — не согласился невидимка, — но в тебе сейчас много злой энергии. Она в переходе тебя разорвёт.
— …а сюда вы не вернетесь…
— Да уж вряд ли, — сказал невидимка. — Но я помогу тебе, потом нагоню своих.
— А куда вы направляетесь? — спросила Барбара.
— Есть такое местечко в России — Угорье называется.
— Странное название…
— Горы неподалёку, потому и называется У-горье. У нас там усадьба для отдыха. У Тихого омута.
— А это ещё что за словечко?
— Ну-у, омут — это глубокое место на быстрой реке. Рядом течение крутит, а в омуте всё спокойно. В России говорят: «В тихом омуте черти водятся».
Рыжий выглянул наружу:
— Вроде бы оторвались…
— Пора. Давай, Барбара, прыгай!
— Сейчас. — Барбара обняла рыжего, шепнула в ухо: — Ещё встретимся?
— Хотелось бы. — Рыжий чмокнул девушку куда-то в шею.
— Прощай, мой добрый ангел! — усмехнулась Барбара. — Я тебя не забуду.
— И я тебя! — горячо выдохнул рыжий.

Глава 1,
в которой в Угорье появляется странное семейство.

— Даша-а!
Звякнул сигнальный колокольчик. В дверь магазинчика «Тодасё» просунулась девчачья рожица с облупленным носом и весёлыми глазами, над которыми золотым облачком светились кудряшки.
На звонок из подсобки вышла хозяйка магазина, моложавая женщина небольшого росточка. В одной руке она держала кружку с молоком, в другой — надкушенный маковый бублик. Время было обеденное.
— Тебе чего, Варь? — сделав большой глоток из кружки, спросила она. — Заходи, коли пришла.
Варя бочком проскользнула внутрь и встала у двери.
— Здравствуйте, тётя Таня. Я — к Даше.
— Молока хочешь? Холодненькое! — Варя отрицательно мотнула головой, а тётя Таня откусила от бублика, прожевала, запила и только тогда продолжила: — Дашка отпросилась. Тут мне бинокль привезли на продажу, так она его ухватила и ускакала к себе на вышку. Так с утра там и сидит. Кажется, с Севкой, он там что-то мастрячит.
— Я тогда пойду?
— Иди, иди. Только учти: Пётр Иваныч по двору гуляет. Будь осторожна!
— Спасибо, буду. — Варя снова скользнула в приоткрытую дверь, теперь наружу, в полуденную июльскую жару.
На вышку, а проще говоря чердак, можно было попасть только из сеней жилого дома семейства Антоновых. Дом, большой, приземистый, стоял позади магазина; между ними был просторный двор, кое-где поросший мягкой муравой, а с правой стороны двора, за штакетником, и далее за домом раскинулся обширный огород. С Дашей Антоновой Варя подружилась сразу, с первой встречи на киносеансе в Доме культуры. Их места оказались рядом. Смотрели «Аватар», испереживались так, что схватились рука за руку и, не разнимая, просидели до самого конца. Потом бродили по тихим улицам Угорья. Познакомив новую подругу с родным городком, Даша открыла ей потаённый пляж на речке Сандайке, куда не заглядывали ни городские ребята, ни взрослые. Там они купались, загорали и болтали о том о сём — благо, оказались ровесницами: обе в этом году окончили седьмой класс. Вот только Дашу немного смешило, а иногда и сердило, что Варя нет-нет да и вставляла в разговор словечки из тех, какими пользуются любители компьютерных игр. Сама Даша эти игры не любила, предпочитала говорить о прочитанных книжках и простых домашних заботах. Но и Варя в долгу не осталась:
— У тебя самой столько мусорных словечек!
— Это каких же? — взъерошилась Даша.
— Да хотя бы «ёшки-матрёшки».
— Это — да, — вздохнула Даша. — Но с ними как-то веселее. Ладно, говори свои, только чтобы я тебя понимала.
На том и порешили.
А когда Варя пришла к подруге в гости, довелось познакомиться с Петром Иванычем, который почему-то сразу невзлюбил её и при каждом удобном случае норовил устроить какую-нибудь пакость.
Варя подошла к калитке и заглянула во двор усадьбы. Ничего подозрительного не увидела. На крыльце, поднятом на три ступеньки над землёй, пусто; дверь в сени закрыта, чтобы не пускать в дом уличную жару. В дальнем углу двора, в загородке, два поросёнка-подростка, деловито хрюкая, рыли подкоп под эту самую загородку. Возможно, готовили побег. В тени навеса тесной кучкой расположились куры. Петра Иваныча не видно. Наверно, тоже отдыхает где-нибудь в тенёчке.
Варя вошла во двор и осторожно сделала пару шагов к дому. И тут началось!..
Она услышала за спиной орлиный клёкот и замерла. Конечно, Пётр Иваныч по определению не должен издавать такие звуки, однако Варя сразу поняла: это — он! Медленно, очень медленно повернула голову, удостоверилась, что не ошиблась, и, дико взвизгнув, рванула к дому. Однако Пётр Иваныч оказался проворней и хитрей. Он мог бы сразу показать противной девчонке, кто тут хозяин, и выгнать её за ворота, но не стал мелочиться. Ему захотелось громкой победы. Поэтому он обогнал Варю, резко затормозил и развернулся к ней. Как говорится, лицом к лицу.
Варя тоже тормознула, да так, что едва не упала, и тут же торопливо оглядела двор в поисках чего-либо подходящего для обороны. Заметила метлу-голик, которую кто-то после уборки двора прислонил к огородному штакетнику. Но до метлы ещё надо было добраться, а Пётр Иваныч уже готовился к сражению. Он весь встопорщился, шаркал ножками, из горла вырывалось нечто воинственное — в общем, всем своим видом давал понять: врагу не поздоровится!
Варя сделала шаг назад, повернулась влево, будто собиралась бежать в ту сторону, а сама со всех ног припустила направо, к метле. Противник, обманутый ее начальным движением, замешкался всего лишь на мгновение, но это мгновение решило исход схватки. Взъярённого Петра Иваныча встретил хорошо растрепанный голик. Атака захлебнулась. Петух — а это был именно он, глава куриного семейства да и, можно сказать, всего хозяйственного двора — от неожиданности взлетел, хлопая крыльями и хрипло ругаясь. Варя ловко поддала ему метлой под хвост, отчего разноцветные перья развернулись веером, как у павлина, и резко увеличилась подъёмная сила, так что Пётр Иваныч неожиданно для себя оказался на огороде, где его хозяин, Дашкин папа Сергей Андреевич, а попросту дядя Серёжа, пропалывал грядку моркови. Да не просто оказался, а обрушился подобно штурмовику, вернее сказать, свирепому дракону, точнёхонько на соломенную шляпу дяди Серёжи.
Старший Антонов увлечённо занимался сельскохозяйственным трудом и даже не заметил, что в трёх шагах от него идёт беспощадное и безжалостное сражение. Петух же в своём кратком полёте не только не остыл — наоборот, к его боевому духу добавилось возмущение беспардонным оскорблением метлой на глазах всего двора, ему хотелось рвать и метать… да-да, рвать и метать! Что он немедленно и привёл в исполнение. Зря, что ли, природа дала ему крепкий клюв и острые когти! В одну секунду от шляпы дяди Серёжи остались жалкие клочки, а Пётр Иваныч в заключительном аккорде крепко клюнул хозяина в лысеющее темечко и, распустив крылья для равновесия, пустился наутёк через грядки и картофельные ряды, где и затаился в густой ботве.
Но Варя не увидела триумфального завершения битвы. Избавившись от грозного соперника, она отбросила метлу, ринулась к крыльцу и через три-четыре секунды уже взлетела на вышку.
Даша, и верно, была не одна. За рабочим столом, заваленным техническим хламом, сидел и что-то паял закадычный Дашкин друг и верный товарищ Севка Дегтярёв. Сама Даша пристроилась у раскрытого слухового окна и в большой бинокль рассматривала окрестности.
Тут надо пояснить, что вышка не была обычным чердаком, куда сваливают всякое ненужное барахло. Старший Антонов оборудовал здесь универсальную мастерскую. Для дочки и, конечно, для себя. Сергей Андреевич был учителем труда в Угорьевской средней школе и слыл мастером на все руки. За что бы он ни брался, всё выходило складно да ладно. Вот, к примеру, мебель в доме и магазине была сконструирована и сработана им самим. Само собой, не без помощи Даши, которой очень нравилось заниматься с отцом чем-нибудь конкретным.
Не чурался Сергей Андреевич и электронных дел: ремонтировал телевизоры и радиоустройства любого вида — в этих делах толковым помощником стал Сева, с детсадовских лет друживший с Дашей. Вот и сейчас он корпел над какой-то электронной штучкой: на вышке пахло плавленой канифолью, её лёгкий дымок вился над паяльником.
Варя ворвалась на вышку, шумно дыша — от пережитой схватки с Петром Иванычем и от бега вверх по крутой лестнице.
— Ты чего такая заполошная? — не отрываясь от бинокля, спросила Даша. — Петька достал?
— А чего он на меня агрится1? Севку, небось, не трогает! — Варе вдруг стало так обидно, что она даже всхлипнула и села на табуретку.
— Агрится — это что: злится? — спросила Даша.
— Да-а!..
— Мы с ним друзья с цыплячьего возраста, чего ему злиться? — важно сказал Севка и отложил паяльник. — Даш, у меня готово, можно тестировать.
— Щас, погоди… — пробормотала Даша.
Варя уставилась на приборчик в руках приятеля, и слёзы ее моментально высохли. Интере-е-есно, похоже на микрофон, с какими певцы выступают, только этот с какой-то приставкой. Вообще-то, Севка постоянно занимается чем-то необычным, вот и на этот раз он наверняка «замастрячил» (как говорит тётя Таня) что-нибудь новое, никем не придуманное.
— Что это, Сев? Как это? Для чего это? — вопросы посыпались, как семечки из порванного кулька.
— Погоди, сейчас узнаешь, — отмахнулся тот. — Ну ты чего, Даш? Давай уже!
Даша, не оборачиваясь, поманила ребят к окну и подала бинокль Севке:
— Посмотри-ка на дорогу. По-моему, там что-то странное.
Варя дорогу видела хорошо и без бинокля. Поэтому втиснулась между краем окна и Дашей и стала разглядывать, что же такого там странного, а значит, интересного.
Усадьба и магазин Антоновых располагались у дороги, ведущей в Угорье. А может, из Угорья — это как посмотреть. В сотне метров от магазина к дороге подходил просёлок — малонаезженная колея. И вот на этой развилке сейчас стоял фургон — большая телега, крытая то ли полотном, то ли брезентом. Варя видела такие в кино про американских индейцев. В фургон была впряжена пара лошадей, тоже по-американски. Может, конечно, и не по-американски, но не по-русски, это уж точно: Варя никогда не видела, чтобы у телеги была одна оглобля. Правда, с рождения живя в областном городе, Варя и телег-то видела совсем мало, но таких — никогда. Пегие лошадки помахивали головами и хвостами: наверно, отгоняли мух, оводов и паутов, которых жарким летом расплодилось видимо-невидимо. На облучке фургона сидел паренёк лет семнадцати в клетчатой рубахе и широкополой, похожей на ковбойскую, шляпе, сдвинутой на затылок. Из-под неё выбивались рыжие вихры. Лицо его Варе поначалу тоже показалось странным — длинное, с большим носом и перекошенным ртом. «Прям, как у Квазимодо», — подумала Варя. Квазимодо она видела по телеку. Но через мгновение рот паренька стал нормальным: похоже, он просто кривился от укуса крылатого кровопийцы. У задних колёс фургона высокая черноволосая женщина разговаривала с полицейским. На обочине дороги лежал велосипед. В Угорье у полиции была всего одна машина, старенький уазик, на нем ездил начальник отделения, майор Владыкин, по прозвищу Шериф. Остальные полицейские, а их было трое или четверо, передвигались либо пешком, либо на своих велосипедах.
— Рамон кого-то задержал. Ничего особенного. — сказал Севка, опуская бинокль.
Варя сразу его ухватила и принялась разглядывать — то паренька, то женщину с полицейским. Полицейский был красивый парень с шевелюрой, как у молодого Макаревича. А женщина — обыкновенная, только лицо уж больно суровое.
— Ну да! — возразила Даша. — С чего бы Рамон стал кого-то задерживать? Они же вон хотят свернуть к Тихому омуту, а туда же никто не ездит.
— Наверно, поэтому Рамон их и задержал. Чего им там понадобилось? Усадьба старая, никто там не живет. Я туда как-то заглядывал…
— Без меня? — ревниво вскинулась Даша.
— Ты болела, — спокойно ответил Сева. — Прошлой осенью.
— И чего ты там углядел?
— Да много чего. Как-нибудь потом расскажу. Давай лучше астрофон тестировать.
— Вот на них и протестируем! — ткнула пальцем за окно Даша. Она явно осталась недовольна тем, что Севка чего-то не договаривает, но сдержалась. — Расстояние — самое то!
Сева пожал плечами:
— Давай.
Он взял со стола приборчик с торчащим микрофоном и двумя шнурами, одним шнуром с вилкой подключил его к электрической розетке, другим — к старому транзисторному приёмнику, выставил микрофон в окно и подкрутил ручку настройки. Из приёмника зазвучали два голоса — хрипловатый женский и чистый молодой мужской.
— …в Тихом омуте заброшенная усадьба, — это слова Рамона, полицейского.
— Усадьба наша, семейства Балагулов, — устало сказала женщина. — Нас долго не было, но она не заброшенная.
— Ну-ну, разберёмся…
Даша хлопнула Севу по плечу и показала большой палец: молодец, мол! Тот улыбнулся и хотел выключить устройство, но Даша придержала. И не напрасно: разговор у развилки становился интересным.
— А документы имеются? — спросил вкрадчиво полицейский, словно на допросе преступника, уличая его во лжи.
— Какие ещё документы? — удивилась женщина.
— А такие — о том, что усадьба именно ваша, что вы не рейдеры.
— Кто мы? Какие-такие рейтары?! — в голосе женщины послышались злые нотки.
— Не рейтары, а рейдеры. То есть самозахватчики. Есть у вас бумаги о том, что усадьба ваша?
— А-а, эти… Само собой, имеются. Кент, подай господину городовому бумагу, что нам в губернии выписали.
— Айн момент, муттерхен, — отозвался паренёк на облучке.
Он повернулся, откинул полог, и ребята увидели, как из фургона сама собой вынырнула большая сумка прямо ему в руки. Паренёк буркнул что-то вроде «вердаммт», порылся в сумке, вытащил листок и подал женщине, а та передала его Рамону.
Полицейский принял документ, а сам глянул на Кента:
— Вы из Германии, что ли?
— Почему из Германии?
— Да паренёк ваш по-немецки говорит.
— А он не только по-немецки может, к языкам очень даже способный.
— Ага, ну-ну, разберёмся…
А Кент широко зевнул, словно не о нём шла речь, и взялся за вожжи. Кони мгновенно учуяли предстоящее движение и дёрнулись было вперёд, но парень сказал: «Штеен!», и умные животные остановились.
— Ну, смех,  да и только, на бумаге-то ничего не написано, — вдруг сказала Варя, глядя в бинокль. Рамон стоял боком, листок в его руках был хорошо освещён и виден наблюдателям на вышке. Тем более при двадцатикратном увеличении.
Даша выхватила у подруги бинокль.
— Ёшки-матрёшки! — ахнула она. — Бумажка из школьной тетрадки, вон даже линейки видны. И чего её Рамон так долго разглядывает? Там же ни единого словечка! Севка, глянь!
Она передала бинокль Севе, тот поглядел, пожал плечами и вернул Даше со словами:
— Гипноз. Я читал, что Мессинг в юности так обманул контролёров на железной дороге. Подал им кусочек картона, и они поверили, что это билет.
— Класс! — восхитилась Даша. — Это что же получается? А получается, что Балагулы эти никакие не хозяева усадьбы, а самые настоящие мошенники! И мы должны их разоблачить!
Тем временем Рамон вернул листок женщине, откозырял и взялся за велосипед. Похоже, претензий у него больше не было.
— Не спеши, — сказал Сева. — Разоблачить всегда успеем. А вот то, что они могут гипнотизировать — это здорово! Может быть, ещё и не то умеют — надо хорошенько разузнать.
Фургон тронулся. Женщина пошла рядом. Из приёмника донеслось «Нно!», скрип колёс и лошадиное фырканье: фургон свернул на дорогу к Тихому омуту. Послышался разговор.
— А быстро фатер нас нашёл. Не успели соскучиться, — это насмешливый голос паренька.
— А где он сам-то? Спрятался, что ли? — удивилась женщина и заглянула сзади в фургон.
— Да тут я, тут. Отдыхаю, — басовито откликнулся глухой мужской голос.
— Ну, слава богам, вернулся! Лихо ты нас догнал.
— Не так уж и лихо. Четыре дня по дорогам рыскал.
— Ладно, отдыхай, отец, отдыхай.
Женщина прикрыла полог и прошла вперёд, к лошадям.
— Мамань, а за нами подсматривали… — Парень посмотрел на дом Антоновых.
— Знаю. С чердака, в трубки подзорные.
— Она же в нашу сторону даже не глянула! — удивилась Варя.
Сева хмыкнул:
— Может, у неё боковое зрение острое…
— Не трубки, а бинокль, — неожиданно поправил женщину тот же мужской голос.
— Всё-то ты, фатер, знаешь! — съехидничал Кент. — Все науки превзошёл, ни одну не пропустил.
— Отец-то наш — учёный! — уважительно сказала женщина. — А вот сын…
— А сын — оболтус, который никак не может понять, что ученье — свет! — ввернул невидимый «фатер».
— Мне света и без ученья хватает, — проворчал Кент.
— Где же он, этот учёный? — бормотала Даша, не отрываясь от бинокля. — Хоть бы высунулся из фургона — посмотреть на него.
— А у этого городового матушка болеет, — задумчиво сказал неведомый «фатер». — Люди они хорошие, сразу видно, надо бы помочь.
— Попросят — помогу, — откликнулась женщина.
— А ты не жди, пока попросят, — мужчина вроде бы даже рассердился. — Добро без просьбы надо творить. На то мы и Балагулы.
— Мало мы без просьб делов натворили!
— А я не тебе, я Иннокентию говорю...
Голоса их затихали по мере того как удалялся фургон.
— Хорошо протестировали, — подвёл итог Севка и выключил технику.
— Годнота! — подтвердила Варя.
— Слушай, Варь, — сердито сказала Даша, — ты опять перебарщиваешь со своей продвинутостью. Уши вянут.
Севка усмехнулся. Варя покраснела:
— Да я же не нарочно. Привычка. Дома же все время с компом, со смартфоном. Да и в школе, если не знаешь сленга, назовут лалкой. Обидно!
Севка засмеялся:
— Не переживай. У меня тоже сленга хватает. Технического.
— А у Рамона мама, что ли, болеет? — ни к кому не обращаясь, вдруг спросила Даша. — Что-то он ни словечком не обмолвился.
— Болеет, — подтвердила Варя. — Бабуля говорила: совсем не встаёт.
Она точно знала: дом её бабушки соседствовал с домом полицейского.
— Так вот почему Рамон в полицейские подался, — сказал Сева. — Деньги на лечение нужны, а пением в кафешке много не заработаешь.
— Рамон поёт? — удивилась Варя. — Вот уж не думала!
Она пребывала в Угорье всего две недели и многого ещё не знала.
— А ты послушай, — посоветовала Даша. — Послезавтра суббота, он вечером как раз петь будет. Он по выходным поёт. И песни у него свои —лучше, чем у звёзд московских! Верно, Севка?
— Да, песни классные, — согласился тот. — И музыка не штампованная, и тексты клёвые.
— Да ладно! — отмахнулась Варя. — Откуда вы знаете, у кого какие песни? В Угорье ни интернета, ни мобильников нет. Настоящий медвежий угол!
— Ну, положим, у меня интернет есть, — важно сказал Севка. — Я спутниковую антенну поставил на крыше сарая. Сто каналов ловлю! Так что в курсе и про песни Рамона могу сказать авторитетно.
— Да уж, ты прям знаток всего! — усмехнулась Варя. — Кстати, почему он — Рамон? На испанца ни капельки не похож.
— Много ты испанцев видела, — проворчала Даша. — Рамон — это у него и не имя вовсе, а сценический псевдоним. — Последние слова Даша произнесла с особым нажимом и даже палец вверх подняла, как восклицательный знак. — А зовут его просто — Роман. Ну, что, пойдём в субботу, послушаем?
— Говорят, вечером в кафе детей не пускают. Мы же дети! — с грустной язвительностью напомнила Варя.
— Вот ещё! — рассердилась Даша. — Не пускают eё! И пускай не пускают! Окна открыты, сиди на улице на скамейке и слушай.
— Даш, я пошёл. У меня дома дел невпроворот. — Севка сложил свой удивительный микрофон в картонную коробку и поставил на полку.
— А что за дела? — спросила Даша. — Может, помощь нужна?
— Да маме надо калькулятор починить, что-то глючит.
Сева жил с мамой, она работала в администрации Угорья. Даша в технике ничего не смыслила, поэтому сказала довольно равнодушно:
— А-а, ну тогда иди.
— Постойте! — возразила Варя. — Вы что, эту штуку, — она показала на коробку, — для подслушивания сделали?!
— Ха! Для подслушивания! — возмутилась Даша. — Стали бы мы для подслушивания делать! Верно, Севка?
— Это — астрофон, — веско произнёс тот. — Но ты, Варя, в чём-то права: за основу я взял схему узконаправленного микрофона и немного её модернизировал.
— А для чего он нужен, этот… астрофон? — почему-то робея от «космического звучания» незнакомого слова, поинтересовалась Варя.
— Ты когда-нибудь слышала, что такое «шёпот звёзд»? — спросила Даша. Варя отрицательно мотнула головой. — Вот его мы и будем ловить.
Варя кивнула, мол, поняла, хотя на самом деле ей показалось странным: зачем ловить то, что всё равно останется непонятным? Звёзды, если и шепчут, так не по-русски же. И ещё спросила, уже в спину уходящему Севке:
— А кто такой Мессинг?
— Ты не знаешь Мессинга? — удивилась Даша. — Сериал был такой, два сезона.
Однако Севка задержался, чтобы ответить:
— Мессинг был гипнотизёр, предсказатель будущего, мысли читал. Можно сказать — волшебник.
— Думаешь, эти Балагулы тоже мысли прочитали? Ну, что мама Рамона больная?
— Может быть, и прочитали. Поживём — увидим.

Глава 2,

в которой выясняется, что в Тихом омуте не черти водятся.

 
Иван Коробейников в свои сорок «с хвостиком» лет слыл в Угорье классным мастером по ремонту бытовой техники, но после закрытия райпромкомбината остался без штатной работы и перешёл «на вольные хлеба». То есть принимал частные заказы, а в свободное время занимался любимым хобби — большим саком ловил рыбу в речке Сандайке. Речка извилистая, неширокая, мелководная, но имелись на её завитках довольно глубокие омуты (Иван говорил: «омут;»), в которых водилась годная для обеденного стола рыба.

В этот июльский вечер Иван добрался до Тихого омута. Так рыбаки, да и вообще все местные жители, называли один из витков Сандайки — пожалуй, самый большой по ширине и самый глубокий. Здесь, на границе течений, где быстрое журчливое сменялось спокойным плёсом, хорошо ловился голавль. Любой рыбак знает, как непросто справиться с голавлём, попавшим на крючок, а Иван слыхал, что какой-то счастливчик сумел вытащить почти метровую рыбину, и мечтал зацепить такую же своим саком. Правда, он отлично понимал, что саком такую рыбину не возьмёшь — силы она немереной и сетку запросто может порвать, — но помечтать-то можно.

Поглощённый ловлей, Коробейников и не думал о том, что рядом в лесу находится заброшенная усадьба с нехорошей историей, как вдруг до его ушей донеслись странные звуки. Вообще-то, звуки были обычные — стук топора по дереву и молотка по гвоздям, повизгивание пилы, похоже, циркулярной, — он хорошо их знал по работе на промкомбинате, но здесь к ним примешивалось что-то иное, можно сказать, звериное. Будто лесное население вздумало привести усадьбу в порядок. Иван какое-то время старался не обращать внимания, но любопытство взяло верх. Он положил сак на кусты, чтобы сетка подсохла, и полез вверх по травянистому склону к опушке леса, из глубины которого прилетали взбудоражившие воображение звуки.

Пока Иван добрался до трухлявого забора, окружавшего усадьбу, акустическое однообразие заметно изменилось. Мужской хрипловатый баритон запел бодрую песню, наверно, призванную прибавить сил и энтузиазма ремонтной бригаде:

В буднях великих строек,

В весёлом грохоте, огнях и звонах,

Здравствуй, страна героев,

Страна мечтателей, страна учёных…

Песню эту Иван знал по какому-то старому фильму. Самое интересное, что баритон поддерживали два или три грубых баса, но они не выговаривали слова, а только вырёвывали окончания строк. «Прям медведи», — подумал Коробейников, подыскивая подходящую щель в заборе. А когда нашёл и приник к ней — окаменел: подпевали действительно два громадных медведя. В ритме «Марша энтузиастов» один подтаскивал брёвна к станку с циркулярной пилой (он ходил вразвалку на задних лапах, держа в обнимку в передних очередную заготовку), второй укладывал в штабель свежепиленые доски. Пила работала как бы автономно: брёвна сами ложились на лоток и сами же двигались к режущему диску.

Иван порыскал глазами по обширному двору и окаменел во второй раз: расположившись в сторонке возле горки березовых сутунков, парочка бобров заготавливала фигурные столбики — наверное, балясины для перил. Зубы зверьков работали не хуже токарных станков: минута, и очередной столбик готов.

Бобров на Сандайке было немного: испокон веку они обосновались на старой заводи, построили себе несколько хаток. Люди их не трогали — во-первых, запрещено, во-вторых, пользы от них было немало: как говорят, помогали экологии. Но вот чтобы кто-то обучил их столярно-токарному делу — это в голове Коробейникова не укладывалось никаким боком.

Да и медведи — тоже.

Но где же люди? Где скрывается любитель старых маршевых песен? Он, кстати, закончил петь, откашлялся и сказал:

— Хорошие были песни! Теперь такие не поют, а жаль. Ты, Иннокентий, почему не подпевал? А? Слов не знаешь? Медведи знают, а ты же — человек! Забыл, что это звучит гордо? И песни надо петь гордые…

— Да что ты заладил, фатер? Гордые… гордо! Я делом занят, петь некогда.

Коробейников поискал Иннокентия и увидел парнишку в клетчатой рубахе и широкополой шляпе, из-под которой выбивались рыжие волосы. Он работал за верстаком в тени дома и не сразу попался на глаза. На верстаке лежала длинная тонкая доска, и парень колдовал над ней, выписывая каким-то устройством вензеля. Дойдя до конца доски, он отложил устройство и поднял дощечку, разглядывая на свет что получилось. А получились такие кружева, что Коробейников шумно выдохнул и покрутил головой от восторга. И тут же невольно ойкнул, увидев, как узорная доска вырвалась из рук Иннокентия и повисла в воздухе.

— Лепота! — произнёс знакомый баритон, а доска сама собой легла на верстак. — Ты, Иннокентий, всё ж таки не технарь, а художник.

— Вот видишь, фатер, у меня и без учёбы получается красиво, — с нескрываемым ехидством отозвался парень. — А ты, сколь наук превзошел, а только и можешь медведями командовать.

— Ты как с отцом разговариваешь, паршивец?!

От невидимой затрещины с Иннокентия на верстак слетела шляпа и сбила устройство на землю. Что-то громко щёлкнуло с последующим звоном, и Коробейников невольно подумал: «Пружина лопнула».

Так оно и оказалось.

— Фатер! — заорал Иннокентий, подхватив с земли пострадавший аппарат. — Ты чего наделал?! Как мы теперь курей выращивать будем? Накрылся вандлер! Где я возьму новую пружину?!

— Да ладно, ладно… — смущённо забормотал баритон. — Ты только не говори мамане, а мы чего-нибудь придумаем. Наверняка в городе какая-нито лавка торгует железной мелочью.

— И что? — не унимался рыжий. — Мне опять бегать и искать? А ты будешь песни гордые распевать?

— Сходим вместе, спросим у кого-нибудь?

— Ага! Представляю, как ты будешь спрашивать.

Коробейников явственно чувствовал, как у него «едет крыша», то бишь мозги съезжают набекрень от всего происходящего. Он уже хотел потихоньку ретироваться, как вдруг неведомая сила подняла его над забором, перенесла и поставила рядом с Иннокентием.

Несмотря на аккуратность переноса, Ивана затрясло.

— А мы спросим у аборигена, — громом прозвучал баритон над самым его ухом, и он присел от новой неожиданности.

— Господин… как тебя зовут? — спросил парень и сам ответил: — А, понял: Иван Коробейников. Да не трясись ты, никто тебя не съест. — Иван и впрямь перестал трястись, всё происходящее показалось простым и естественным. — Скажи нам, господин Коробейников, где в Угорье торгуют скобяными товарами? Ну, мелочью железной, пригодной для хозяйства?

— А в магазине тёти Тани, — бодро ответил Иван. — «Тодасё» магазин. Он на самом въезде в Угорье стоит. А может, на выезде. В общем, рядом с развилкой, что к вам ведёт. Ну, я пошёл? — заторопился он, желая поскорее очутиться подальше от двора, по которому шастали медведи с пиломатериалами, а бобры заменяли токарный станок.

— Погоди, — остановил баритон. — Скажи, мил-человек, а каков теперь народ в Угорье? А то мы давно тут не были,

— Народ? — Иван покрутил головой, не зная, с кем говорить. — Народ хороший. Только живём бедновато, на подножном корму. Работы мало, денег нету. Так я пойду?

— Иди, иди, коли нечего более сказать. Иннокентий, проводи.

Рыжий пошёл впереди, к новым тесовым воротам. «Ишь ты, — подумал Иван, поспешая за ним. — К дому ещё не притронулись, а ворота уже обновили. Хозяева! Как бы на омут лапу не наложили».

— Омут нам ни к чему, — сказал рыжий, не оглядываясь. — Три-четыре рыбки к столу и — ладно.

Ивана прошиб пот: «Мысли, стервец, читает!» Снова стало страшно.

За воротами Иннокентий сказал:

— Сейчас вернёшься к омуту и всё, что тут увидел, забудешь. А рыбки к ужину наловишь вдоволь. Ферштанден?

— Ферштанден, — покорно кивнул Иван, догадавшись о смысле вопроса. — То есть понял.

С рыбкой так оно и вышло. С памятью — тоже.

Глава 3 http://www.proza.ru/2018/08/22/1478