аппендицит

- Возвращайся, Юра, ты слышишь меня, просыпайся, - несколько щелчков по носу.
А как было хорошо мне в этой бездне, состоящей из одной темноты. Как сладко она убаюкивала. Возвращаться совсем не хотелось.
С трудом приоткрыл веки, лицо врача - глаза, губы..
- Замечательно. Девочки, давайте его на каталку.
С трудом ворочая языком, произношу:
- Успешно?
- Да, да, - подтвердил врач,
- Девоньки скоренько.
- Диагноз подтвердился?
- Именно так. Люся, Надя ближе подкатите.
- Сколько длилась операция?
- Сорок пять минут. Ну, давайте вместе. Девочки, держите тележку, чтобы она не отъехала. На счет три. Раз, два и ..., нет, это тело нам не стронуть.
Юрочка, Юра, давай на каталочку сам.
Он подложил руки под спину, чтобы помочь, я  подпрыгнул и с помощью врача оказался на каталке.
- Славненько как у него вышло, посмотрим не разошлись ли швы. Так, все хорошо. Люся, кати его в палату.
Молоденькая студентка, напрягая недоразвитую грудь, с трудом сдвинула каталку и я успокоенно заснул.
Очнулся от умоляющей просьбы. Девчушка тонким голосом причитала:
- Дяденька, а вы не могли бы сами,- глаза ее смотрели на койку. Я уже был без одеяла, в чем мать родила. Проследив за ее взглядом, я увидел то, что называлось койкой. Доморощенная конструкция, свалявшийся матрац почти у самого пола. Делать нечего, свалился с каталки, раздался треск досок, на которых лежал матрац и мгновенное забытье.
- Четыре по вертикали. Сборник Высоцкого под редакцией Рождественского. Какого, мать его, Рождественского, Высоцкий, он и есть Высоцкий.
Сквозь сон прошептал:
- Нерв.
- Слушайте, он чего там говорит.
- Нерв, - повторил я и опять уснул.
 
 В эту больницу я попал с диагнозом - аппендицит. Если бы пять месяцев назад при странных обстоятельствах в этой же больнице не умер мой брат, которому не исполнилось и тридцати, если бы не умер ....

 Аппендицит подозревали давно. Врачи подолгу мяли правый бок и уговаривали лечь на операцию. Под нож ложиться не хотелось. А вдруг пройдёт. Но сейчас, когда каждый шаг отдавался острой болью, я понял, ложиться надо и как можно скорее. Отпросившись с работы направился в поликлинику.
- Сам дойдёшь или вызвать скорую?
Спросил врач и выписал направление в больницу. В приёмном отделении 3-ей городской больницы взяли мочу и кровь. Через полчаса сестра проводила в палату.

 Та же сестра принесли с десяток использованных станков с бритвами "Нева" и "Балтика", и мыло.
- Чтоб все было чисто, - сурово сказал врач после осмотра и вышел. Я честно водил лезвием по лобку, бритва волосы не брала, никакая из десяти.
- Готов? - спросил меня врач. Увидев, как я старательно орудую бритвой, взял и за пять минут сделал то, что я не смог сделать за двадцать.
Вкатили каталку.
- Так положено, - сказал доктор.
Меня отвезли в операционную, положили на узкий стол и совершенно голого бросили.
- Черт с ним, - подумал я, - зарежут, так зарежут.
Когда я уже совсем окоченел, надо мной сжалилась санитарка Она накрыла меня байковым одеялом и я, согревшись, заснул.
Проснулся оттого, что над моей левой рукой колдовал анестезиолог.
- Мог бы еще поспать минуты две, - сказал он улыбаясь. Меня привязали ремешками
Воткнули в гортань трубку и я услышал:
- Не дыши, только минуту не дыши.
Отравленный анестезией, плохо соображая, я знал одно: так убивали моего брата. Но меня то им не взять Тело мое взорвалось, лопнули ремешки, паника, голоса.
- Да, держите же вы его.
Устав бороться, подумал:
- Ладно, немного не подышу, - и провалился в бездну.
 С работы позвонили домой и сообщили жене, что я ушел с приступом аппендицита.
Жена сорвалась в поликлинику, где узнала, в какой я больнице и через сорок минут
уже входила в мою палату. Увидев у пустой расстеленной койки мои ботинки,
побледнела и невольные слезы проступили на ее глазах. Сосед по палате
с маленькой неопрятной бородкой, с интересом наблюдавший за ней, успокоил:
- Да, вы так не волнуйтесь, его на операцию увезли часа два назад.
На немой вопрос жены он продолжил:
- Так в реанимации, там ему лучше, чем здесь.
 Жена без сил свалилась на стул.

 Очнулся от сильной вони. На стене горел ночник. За окном навалилась темнота.
Страшно хотелось в туалет. Попробовал повернуться, как будто получилось.
Вдруг около окна кого-то стошнило, через некоторое время нецензурная речь:
- Б..ть, в этой сраной больнице есть кто-нибудь, кого можно позвать и попросить убрать эту блевотину. Ни сестер, ни нянечек. Загибаешься и никому нет до этого дела.
Шум шуршащих газет накрыл источник зловония.
- Жрать не дают, а с какого-то хрена тошнит, таблетками отравили, что ли.
Ему ответил парень, лежащий рядом со мной:
- Ты в столовой кастрюлю говна сожрал, а у тебя кишек половину вынули и ты, сука, теперь сам не спишь и другим не даешь.
- Да, пошел ты, - незлобно ответил тот, что у окна. Его койка запела пружинами. Он поудобней улегся и продолжил.
- Это надо же, кто бы подумал - Севка, всегда человеком был. И выпили немного, чего его понесло о каких-то бабах затеять базар, я их знать не знаю, а он, гаденыш, распалился, ножом, которым колбасу резал, взял и пнул в живот, да потом еще раз. Куртку закрысятничал, сволочь.
- А где пили? - это больной с койки у стены напротив.
- У него и пили. Он этажом выше живет, потом какая хрень: у меня, у него - одно говно.
Койка опять заскрипела.
Я с трудом приподнялся и слез с кровати. Придерживая рукой живот, зашаркал к туалету.
За спиной услышал:
- Смотри-ка, а этот выполз, выпишут, значит, скоро. Чего его к нам то засунули. Вроде у него аппендицит, а здесь все колото-рваные.
- Не все, - ответил голос у окна, - дед, тот с раком, откинется скоро. Его вскрыли и зашили. Сам пришел, уж лучше бы дома.
Я стоял над писсуаром и ничего сделать не мог. Любое напряжение отзывалось острой болью в боку. Наконец, мне что-то удалось. Боже мой, какое это счастье.
Тихо поплелся к кровати, на которую и рухнул, не замечая сломанных досок.
 
В палате кроме меня находились еще четыре человека.
У окна худой небритый мужчина лет тридцати восьми. Звали его Олегом. Он всех раздражал, постоянно на кого-то жаловался, требовал повышенного к себе внимания. Его никто не посещал и это его очень огорчало.  Он уже мог ходить и в столовой появлялся последним, чтобы получить возможность доесть все, что оставалось. А оставалось много;
каша без масла, постные щи, прозрачный чай, а если совсем повезет, то и компот без сухофруктов. Между мной и Олегом лежал Сашка, молоденький пацан, у койки которого с обеда находилась жена, неустанно хлопотавшая над ним. У Сашки был вскрыт живот от лобка до грудины. Рана постоянно гноилась, поэтому ее не зашивали. Если Олег был горьким пьяницей, то Сашка промышлял воровством. Был щипачем, работал в центре города на общественном транспорте. Особенно любил метро в час пик. С упоением рассказывал, как опускал лохов и очень гордился собой. Кто ему распорол живот - неизвестно. Около десяти позвонили в квартиру, он открыл дверь. Вспороли ему живот одним ударом. Что остался жить, очень удивляло докторов. Напротив Сашки лежал Леха. Молодой бомж с дебильным лицом. Ему ночью разбили голову арматуриной. Всю ночь пролежал он в темном проулке на Васильевском, в одной майке и трусах. Он больше молчал. Иногда вспоминал полюбившийся фильм и начинал пересказывать содержание. Рядом с Лехой лежал дед. Лежал он молча с закрытыми глазами.. У деда была шикарная окладистая борода. Он вытащил ее поверх одеяла и изредка, не открывая глаз, поглаживал то левой, то правой рукой. В изголовье его кровати горел ночник, он никому не давал его выключать, мычал и ругался. Может он боялся умереть в темноте. Врачи махнули рукой и разрешили. У деда был рак желудка четвертой степени. Жить ему осталось недолго.
 Было уже около одиннадцати, когда дверь в палату отворилась и все увидели бледную женщину с обескровленными губами. Это была моя жена.

- В конце концов, что он себе позволяет. Свет бьет в глаза, не заснуть. Боится умереть, мать его. Мы все скоро сдохнем, а ему поди лет сто, все цепляется, цепляется.
Олег злился все больше и больше.
- Мне доктор сказал, что от меня говном несет, а ему ничего, промолчал. Чем он лучше, этот пердун. Нет, все, - он сполз с кровати и подошел к ночнику,
- А как его тут выключать, ни кнопки, ни вилки. Все через жопу!
Он схватился было за лампочку, но вскрикнул от боли.
- Жжет, сволочь. - угрюмо взял полотенце со спинки кровати деда, стал выворачивать лампочку, в патроне что-то замкнуло и сноп искр фейверком посыпался на деда. Почти мертвый человек ожил, его лопатой борода затряслась, он пытался спрятать ее от огня и, когда ему это удалось, отчетливо произнес одно слово:
- Мудак, - и закрыл глаза.
- Вот теперь другое дело, - произнес Олег, укладываясь, - теперь и спать можно. Для больного сон первое дело.
Но спать уже никто не хотел. Все ржали как кони, даже дед весело похрюкивал, не открывая глаз. Смеялась и моя жена, забыв, как три часа искала меня по всей огромной больнице и нашла только на отделении, где прозябали бомжи, алкаши и наркоманы.
 Утро, какая благодать. Солнечный августовский день. Хотелось жить, жить долго и счастливо. Маленький репродуктор принес первую новость. Путч. В нашей стране путч -
дикость и нелепица какая-то. Понимаю в Сальвадоре, Чили, в Анголе, но у нас - бред, да и только. Но это не было бредом. Организован ГКЧП, провозглашен новый политический курс, войска приведены в повышенную боевую готовность. Матерь божья, а я до больницы партбилет порвал. Пришел врач с осмотром, лицо хмурое, подошел к деду, взял руку, аккуратно положил на одеяло и вышел. Через несколько минут двое санитаров с носилками погрузили мертвое тело деда и увезли. Вот тебе и прощай лето и здравствуй осень. На спинке кровати аккуратно повешена, привезенная женой из дома, пижама.
Корчась от боли, встал, попросил Олега помочь надеть халат. В это утро на удивление он был покладист. Нацепил шлепанцы и по стеночке к лифту. На выходе на меня никто не обратил внимания. Вышел за ворота и поднял руку, голосуя. Машины проезжали мимо, никто не останавливался. Я прислонился к дереву и по нему съехал на газон, продолжая держать руку поднятой вверх. Только через полчаса остановилась ржавая "копейка". Мужик помог втиснуться в нее. Через несколько минут я увидел удивленное и счастливое лицо своей жены. Я дома. Что может быть лучше продавленного тобой дивана, липы, с любопытством заглядывающей в окно и нежного участия любимого человека. Да пошло все к черту, я дома и живой, а это самое главное.