Винчестер единой книжкой

Тетрадь первая: ЗИМА

1
Воспоминания – алые ленты прошлого, бескозырка без них – просто  блин. Вертолёт надрывно ревел, проваливаясь в воздушные ямы, и в иллюминатор грозно наплывали оголённые вершины. Тусклое зимнее солнце, никого не обогрев, медленно утопало за мглистый горизонт, налагая подвижную тень на близкие скалы. Неохватные взором отроги хребта Черского громоздились внизу; сиюминутно казалось, что холод навечно сковал заснеженные горы, и зависший винтокрыл, и остатних провожатых беглого дня: двух пилотов, Винчестера, семью радиста из трёх человек. Удручённая дикостью ландшафта женщина затосковала; да жить без мужа, что раздетой гулять по морозу; собака бежит за хозяином, а не наоборот.


Проникший в салон холод донял пассажиров. Винчестер глянул в иллюминатор и, перекрикивая гул несущих винтов, попросил:

- Геннадий, переведи на русский язык название «Хатыннах»?

- «Берёзовая роща», - охотно отозвался Чепурной. – Прежде там прииск был. Идеальное место для сытной зимовки, с готовым жильём на выбор. Разведаем погребённую россыпь, а после, - радист поморщился, - и начальство не ведает, кого куда переметнут. Похоже, снижаемся, - добавил он, - должны с Куряха забрать горняков и промывальщиков.


Внизу появились красные кровли вагончиков, с чёрными фигурками людей подле них. Вагончики поплыли в сторону, пейзаж откачнуло и, взметнув снеговую пыль, вертолёт приземлился неподалеку от лагеря. Замедляя вращение, лопасти винтов обнажились, махина качнулась и замерла. В открытый люк хлынул сухой, обжигающий гортань воздух, и спешная  погрузка началась; пилоты торопили, надеясь обернуться засветло. Откидных сидений вошедшим не хватило, и опалённые стужей лица стоящих кочевников не радовали. Один радист возвращался домой, остальные – переезжали; полевые работы велись круглый год, и нужные работники перевозились в новые места.


…На посёлок бывшего прииска вертолёт вынес неожиданно; описал крутую дугу и завис на снижение. Стиснутая лесистыми кручами гор единственная поселковая улица была пустынна; увязая в глубоком снегу, к ним направлялся один, весьма самодостаточный человек. «Леван Родионович Баркенов, сам начальник участка встречает», - сразу став незначительным, выказал голубиную кротость радист. Высокорослый, шлёндая в перекидку на костылях, он походил на искалеченного пирата.


После выгрузки и взлёта вертолёта Винчестер вручил Баркенову сопроводительный лист. Недобро хмыкнув, начальник пихнул документ в карман: «Вакансия геолога есть, но прибыл ты рановато!.. – Подавив досаду, указал рукой в направлении посёлка: - Видишь казённый дом?.. Располагайся с горными мастерами!..» - и развалистой поступью полководца отправился расселять прибывших работников.


Во входном тамбуре приземистой избы белели мёрзлые тушки зайцев, висела домашняя утварь; лежало в ряд буханок десять хлеба на полке, стоял раскрытый мешок мёрзлых картофельных клубней. Хлеб замораживали про запас, и он не черствел; картошку оттаивали порциями перед варкой, и вкуса она не утрачивала; к лету завозилась хлопьевидная сухая. Спартанское убранство комнаты состояло из стола, скамьи и разностильных стульев, главенствовала сварная железная печь; под глухой стеной покоились ящики и картонные коробки с провизией, разный житейский скарб, слабо различимый в сумеречном свете, едва проникавшем с улицы сквозь небольшое, заиндевевшее окно. В малой комнате теснились кровати, висела на крючках домашняя одежда, на аляповатой этажерке валялись пожелтелые газеты забытого дня; в простенке чернела воронёной сталью изящно выглядевшая здесь двустволка, подвешенная на гвоздь за ремень. «Штучного изготовления, однако», - завистливо подметил гость; закурил папиросу из попавшей на глаза раскрытой пачки, не снимая шапки, бухнулся за стол...


Донёсся рокот трактора, приглушённые мужские голоса, и Винчестер вышел наружу, в недвижный воздух и мороз; по-за кожей пробежал, перехватил дыхание, как глоток чистого спирта; плотно облёк, парализуя. Маленький трактор оранжевого цвета волок за собой гружёные сани, притормаживая подле домов; стоявший на возу парень ловко скатывал длинные не ошкуренные брёвна. Возле избы горных мастеров он спихнул остатки дровин, спрыгнул на утоптанный снег и, сняв меховую рукавицу, протянул для пожатия руку; кисть была стылая, ледяная.


Зашли в дом; закурили; из чувства неловкости немотствовали минуту.

- Давно томишься?.. – первым  заговорил Саня. – Будь проще, старик, иначе здесь отощаешь. Когда впервые над Якутией летел, из-за непогоды  посадили в Хандыге, и довелось с шоферами ночевать, что с Невера на Магадан грузы возят. Отдыхали мужики перед выездом: спирт на столе, закуска мясная и рыбная; разговоры всё громче и занятнее; ко мне участливо обернутся: «Слышь, землячок! Ты бы выпил и покушал с нами...» Я нестерпимо хотел, да не поднесли к губам; сам себе наливай, пусть одна бутылка на столе или пять непочатых! Располагайся по-свойски; скоро Тимофеич подъедет, мой личный кашевар; я – за истопника, дед – за кухарку.

- Разве повара нет на участке? – закладывая в топку длинные поленья, неприятно удивился Винчестер.

- Одна пекариха, и та в побег готовится. Тогда в гостинице я заснул голодным!..

- Третья койка чья?

- Родимчикова. Водитель вахтовки с нами проживает…


Пламя занялось, дрова затрещали, и ожившая печь загудела; от неё повеяло теплом и в доме стало уютнее. Водрузив на плиту чайник с мелкобитым льдом, они сходили на склад и получили у завхоза новую  раскладушку, новый спальный мешок с двумя вкладышами и кухонную посуду. Выдали и зимнюю спецовку: ватник, валенки, рукавицы; всё чик-в-чик, как в Подмосковье. Новичкам до последнего часа верится, что облекут их в обязательные унты, в меховой комбинезон с подогревом или в экзотическую кухлянку – глухую оленью шубу с капюшоном, одеваемую через голову. Несбыточная грёза: как полярники бывают упакованы снабженцы.


Когда с полученным скарбом на плечах они возвращались домой, подъехала вахтовая машина. Иззябшие работяги не расходились, надеясь встретить знакомцев по прошлым зимовкам. Винчестер рад был повидать своего маршрутного рабочего. Серёга Мазай был простодушный, холостой неуч охочий до рагу из свежатины; зайцы от него шарахались в бегство.


Приезд новобранцев всколыхнул посёлок. Днём пустовавший он теперь полнился запахами и звуками, собачьим лаем и людским говором. Сухой закон повечеру был преступлен.



2
Горный мастер Саня, геолог Винчестер и радист Чепурной по-молодому сдружились быстро; хозяйствуя в складчину, образовали спаянное приязнью братство. Колотыми дровами и битым льдом троица снабжала и скупого на слова, неулыбчивого начальника, но доминировал он несколько особняком, хотя и не искал иной компании. Изба горных мастеров и бревенчатый, выстроенный последним директором прииска светлый жилой дом стояли рядом, почти впритык, в центре посёлка; некогда проживали в нём семьи директора и главного инженера прииска. По традиции и преемству власти, лучшую половину дома занимал Баркенов с женой, а в смежной части размещалась рация и квартировала однодетная семья радиста.


Друзей и родителей не выбирают; но, говоря по Вольтеру, глаза дружбы редко ошибаются. Друг, если он потенциально есть среди новых знакомых, реализуется с приятной непринуждённою быстротой, и верен нам до гроба. Обязывающее соответствовать обращение «брат» обиходным сделал Саня Ершов, опекунствуя над увечным радистом; до нечаянной беды они проживали вместе в избе горных мастеров. Под весом человека рухнул подгнивший столб приёмной антенны, и сломавший ногу Чепурной для себя вызывал санитарный рейс. Вернулся брат Гена загипсованный, пленённый женой и пятилетней дочкой, слёту запоминающей непотребные слова, что засоряют речь мужчин, лишённых дамского общества, и грязнят уста женщин, утративших женственность. Без матерной брани беседа пресная, как недосоленный суп без пряностей и острых приправ; русский мат покорил земные закоулки и первым проник в космическое пространство.


Будущность, вплоть до мелочей быта, людского окружения и вероятности славной карьеры, обусловливает выбор ремесла; корректирует судьбы попустительство случаю. Саша Ершов, по школьному прозвищу «Кактус», узрел газетный анонс для абитуриентов и невольно задержался на строках: «Миасский геологоразведочный техникум объявляет приём...» В крестьянском роду Ершовых геологов искони не бывало, и родители ополчились: «Зачем тебе цыганская жизнь?!..» Обособься отрок смолоду на свой кошт, и сына потеряешь; вернётся на родину стариком, когда перевидает края иные; отказали упрямцу в деньгах на дорогу. Однако мода была на профессии деятельные, а не «купи-продай»; настырных юношей преграды манят; будь иначе, одолели бы стагнация и регресс; стремление достичь неизведанного в натуре людской неистребимо. Он проштудировал научно-популярные книги академиков Ферсмана и Обручева, сходил в поход с ночёвкой у костра, вообразил себя землепроходцем в накомарнике, и избрал стезю.


На специальность «Геология, съёмка и поиски…» конкурс был девять человек на место. Совершеннолетие он отметил в поезде «Оренбург – Ташкент». На производственной практике впервые опился алкоголя и коснулся голой женщины; изведал дурманное влечение к геологине элегантного возраста, открытую неприязнь нацменьшинств и коллизии людских взаимосвязей в бивуачном проживании. Утрата девственности прошла штатно: в полной тьме направили опытной рукой куда надо, и он моментально кончил; был изгнан из чужой палатки восвояси; вот и всё неяркое воспоминание. Диплом техника вручили торжественно, а противомоскитную сетку и молоток с длинной рукоятью обыденно выдали в Уральском геологическом управлении. Учась в техникуме, Ершов не задумывался, чем данный диплом хуже вузовского; вопросы приспели позднее. Почему техник и инженер, подменяясь, за равнозначный труд получают неодинаковую зарплату; вместе кочуя, имеют различные денежные возмещения полевого довольствия, равный процент от неодинаковых должностных окладов; почему размер полевых не превышает обычных суточных, если командированный проживает в городе, а умывшийся в ручье геолог спит под кустом; почему геологу идёт полевой стаж, а маршрутному рабочему нет?..


В военкомате актуальным надолго сделали карманный календарь. Он угодил в Заполярье, в строительные батальоны Северного флота. Работал в организации Военморпроект, ведавшей изысканиями: определить глубину залегания скальных пород, устойчивость покровных грунтов, дабы фундамент возводимых сооружений зиждился прочно. Подневольные солдаты копали и вручную бурили моренные валунные отложения; труд каторжный и опасный. Слой поверхностной мерзлоты проходили на пожог, глубинные плывуны – с опережающим креплением; светлым полярным летом нравилось работать по ночам. Однажды забойщик не успел покинуть неустойчивый шурф, и текучий песок-плывун накрыл его на глубине восьми метров, под треск сминаемого крепления. Крепление было сплошное: венцы вразбежку с подвеской на бабках, на обшивку шла доска сороковка. Откопали солдата с помощью экскаватора. Голову он всунул в пустую проходческую бадью и сначала поседел, а затем умер от удушья.


Кольский полуостров Ершов познавал в служебных командировках. Дивная феерия скачущих всполохов полярного сияния в ночном небе очаровала, но остаться сверхсрочником не пожелал: юношей влекут дымы неизведанные; муж, мужество, мужаться – слова однокорневые; кто никуда не плывёт – для тех не бывает попутного ветра, сказал мудрец. Завербоваться на архипелаг Шпицберген не удалось: требовались угольщики со стажем, по рекомендации предприятий. В одном из объявлений он прочёл интригующие слова: «Индигирская экспедиция»; отправил запрос и вскоре заимел лаконичный вызов на фирменном бланке; надбавки сулили немалые, в качестве жилья предлагали «общежитие, передвижные домики». Не прожив месяца в отчем доме, он снарядился в дорогу; не вернуть птенца из гнезда выпавшего: огни вокзала медленно сменялись темнотой. Мать плакала, а сестрёнка вдогон бежала по перрону, крича напутствия в глухое вагонное окно.


Главное для мужчины – интересная работа, остальное прилагательные к ней; только трудом можно доказать, что ты личность. Так веровал упрямый студент-заочник, считавший Оймякон, холоднее которого одна Антарктида, подходящим местом для самопознания. Единственно осложняли жизнь очки для постоянного ношения: в дожди осыпало брызгами, в холода индевели от собственного дыхания. На зимней охоте брат Саня одной рукой наводил на цель ружьё, а стынущими пальцами второй руки протирал куржавевшие от инея линзы. Он мазал их рекомендуемыми мыльно-глицериновыми смесями, но жгучие морозы непроглядно обмётывали сахарным мхом изморози стёкла автомобильных кабин; шофера крепили на лобовое стекло присадку из плексигласа, на любом морозе прозрачную. Север жесток к очкарикам. Ершов входит с мороза в дом, и двояковогнутые линзы матово белеют; лицо без очков кажется разоружённым, а взгляд потерянным, беззащитным.


Дивный рецепт ему привёз Чепурной, вычитав в журнале «Наука и жизнь». Брат Гена не поленился сделать выписку и при встрече процитировал: «В Калифорнийском университете разработали способ покрытия золотом ветровых стёкол автомобилей. Тончайший слой позолоты не влияет на прозрачность стекла, зато позволяет обогревать его электричеством. Стекло не обмерзает и не запотевает».

- Злата я тебе полную горсть намою, - посулил Винчестер, - но где взять карманный аккумулятор?..

Сломался движок передвижной электростанции, и долгие вечера полярной ночи коротали при мерклом свете дедовских ламп; взамен керосина заливали в бачки солярку, коптящую по-чёрному. Главная функция лампового стекла аналогична печной трубе – создание тяги, убыстряющей процесс горения. Тонко выдутых стёкол для ламп не хватало, их заменяли высокими банками из-под болгарского компота, ловко отсекая дно. Изобретение, которое модернизовали семь поколений, начиная с гениального Леонардо да Винчи, замещали иногда трёхлитровой стеклянной банкой.



3
Наедине брат Саня вынимал из клапана рюкзака увесистый том «Геологии россыпей», раскрывал на закладке и цепенел любящим взором. На рюкзаке был вышит вязью краткий девиз: «Вперёд, к открытию!»; с бледной любительской фотки глядело юное прелестное создание: курносый, в осыпи веснушек нос, пухлые щёчки, выразительные глазищи и чувственный ротик, щедрый на колкости. Ершов томительно ждал редкий транспорт с базы, в надежде на долгожданное письмо, но ответные эпистолы приходили нечасто. Синего фирменного ящика на участке не было, вести слали к ближайшей почте попутной оказией, неотложные депеши получали радиограммами.


Винчестер однажды застал Ершова за просмотром старой корреспонденции и собрат с готовностью доверился:

- Уходил я в полевой сезон убеждённым холостяком. Мыл шурфы, намереваясь перейти на долинную съёмку, как прибыли практиканты. В партии работало три отряда, но прозорливая судьба отправила её к нам, где она выделила именно меня. Я деланно не замечал призывных взглядов, хотя поманило к ней, как служивого на гражданку, - рассказывал брат Саня сочувственно внимавшему Винчестеру. – Заревновал, к чему иной раз намеренно давала повод. Тогда я выбирал дальний маршрут и покидал лагерь до подъёма, а возвращался за полночь. Позиционная война увенчалась тесными объятиями, мы провели ночь у костра, перемежая поцелуи и трепотню. Случались и позже размолвки, сцены молчаливой ревности, да я через час готов был волочиться за ней. В поисковом смысле сезон оказался пустопорожним, а для меня стал откровением. Когда улетела она в Пермский университет доучиваться, я общую тетрадь извёл на письма. Сейчас к вертолёту не выхожу, поскольку адресат не последовала моему примеру…


Начавший исповедь бодро, брат Саня заметно скуксился:

- Тоскливо, знаешь, брат Коля. Гнусные подозрения неотвязно докучают. Гонишь их прочь, а они не забываются…

- Удачливый ты! – наконец отозвался Винчестер. – Я думаю, она оценит мужское постоянство. Выучится и назад воротится. Вот мне в амурных делах нет везения: к любящим меня сам безучастен, а когда влюблюсь, равнодушны ко мне. Наверное, не тех я боготворю… 


Откровениям друзей никто не мешал: Тимофеич и Родимчиков задержались на разведочных линиях, а брат Гена с начальником вели сеанс радиопереклички. В избе горных мастеров часто вязались непринуждённые беседы, - тёмными вечерами, за игрою в карты и чаепитием. Превалировали темы рабочие и охотничьи, касались политики, и спорта, и женщин. Думы и чаяния, общежитейские нужды людей на любой широте неоригинальны.


Крупно проигрывая в преферанс, Чепурной однажды пренебрежительно заявил: «Роете вы это бесполезное золото, а ещё Ульянов-Ленин обещал золотые унитазы под каждую задницу!»

«Вожди всегда блефуют, - спокойно возразил Тимофеич, покрывая взятку. – Полагаешь, напрасно мы тут конечности морозим? Без драгоценных металлов человечеству не обойтись. На выплавку медалей и зубные протезы десять таких Хатыннахов надобно. Вот мне, потомственному горняку, дивно, когда шахтёры на четыре километра за златом в глубь земли спускаются. Нестерпимо в сортир приспичило, так сбегай, отлей; только сикалку не отморозь. Северяне нужду справляют с набегу!..»


Парадоксально, но житейскую премудрость нам передают не родители, действуя в наклонении забот – накормить, одеть, устроить и только, а чужие, неравнодушные люди; решительно велика в период становления роль наставника. Старый горный мастер Тимофеич, муж житейски мудрый и, старомодно выражаясь, не без сведений, зимуя на Хатыннахе, отечески опекал братьев. Тимофеич застиг лета, когда студенты горных факультетов и горные инженера носили форменные пиджаки чёрного цвета, с шевронами и блестящими пуговками с вензелями. «Всегда дочиста выбрит и стрелки на брюках отглажены, - вспоминал он. – Коллегу издали различаешь. Зря отменили! Корпоративный дух и дисциплина сплачивали…»


Как-то, укладываясь спать, Винчестер, позёвывая, спросил:

- Тимофеич, отчего ты в большие начальники не пролез? Высшее образование, интеллект; по весовой категории должность генерального директора бы пристала. Брюхо вперёди себя носишь очень солидно! Ошибки молодости что ли, неснятая судимость, беспартийный?

- Ну, ты ферт!.. – всерьёз обиделся крайне уязвленный Тимофеич. – Да просто совещусь командовать, это противно моему естеству. Вперёд не суюсь, сзади не отстаю и сбоку не толкаюсь! Не волнует меня тщеславная склока за власть над людьми, не мучит угрызениями совесть. В полярной геологии тоже пошла досадная путаница: в креслах нежатся типы, мягко говоря, нечистоплотные. Мне глядеть на них как с перепою рвотно! Подчинённого взглядом не удостоит, напыщенный индюк. Встретился босс рангом выше – с лакейской угодливостью задок топырит, выказывая почтение. Извратили все библейские заповеди!.. Прежде инженер ценился по трудовому вкладу, нынче в моде гибкость спинного хребта, умение кланяться, взяточничество, казнокрадство да подхалимаж, а работа в загоне! Ничто так не в урон государству, когда хитрые маскируются под умных. Доведись им делить славу и деньги, они как оголодавшие поросята; отпихнут героя в конец длинного списка на медаль, и не преминут вычеркнуть. Алмазоносный кимберлит Лариса Попугаева открыла в пятьдесят четвёртом; звания «Первооткрыватель месторождения» добилась через шестнадцать лет!..


Насчёт беспартийности так скажу, - разоблачаясь ко сну, добавил Тимофеич, - партий много разных, да праведных людей в них единицы!

- И не скучно тебе, Тимофеич, всю жизнь снаряды подносить! – вмешался и брат Саня, солидарный с другом. 

- Не поднесут – чем выстрелишь! – повеселел Тимофеич. – Жизнь прожить – не маршрут отбарабанить! Вот постарел, а всё поражаюсь, как сложно устроено государство, до чего разумно прилажены шкивы, шестерёнки и его приводные ремни. Весьма мудрёное устройство! Все мы в него впряжены, и чтобы везло к лучшей жизни, - дидактически подытожил он отповедь, - каждый обязан честно исполнять избранное дело, начиная от болта министра и замыкая сошками навроде нас!

- Ты с сошкой, а они там с глубокой поварёшкой, - довольно хмыкнул Родимчиков, и они затихли, каждый со своим раздумьем.



4
Прибывший возглавить промывку Винчестер пребывал на подхвате: ездил на заготовку льда и дров и помогал Куропатке, как бичи прозвали жену начальника, обмерять и документировать проходимые шурфы. В заячьем малахае и в тулупчике присев над проходками, участковая геологиня разительно напоминала глупую птицу. Громоздкие валенки и стёганые штаны из ватина скрывали бабьи прелести; беспрецедентный по лютости мороз гасил половые инстинкты. Привыкнуть к ой!мяконскому холоду было невозможно; от самого упоминания знобит побывавшего на полюсе холода Северного полушария. Много двигаясь и меньше страдая от мороза, горняки беззлобно посмеивались, видя, как геологи что-то пишут карандашом в полевой блокнот, не снимая рукавиц. В зимний холод всякий молод, мороз сделан из бездны. Наедине он страшил человека, мертвил кожу и мышцы, беспощадно пробирал до костей при малейшей заминке; не помалу, как терпимый мороз средних широт, а разом выстуживал организм. Особенно лютовали три календарных месяца кряду, с декабря по февраль включительно. Самые зябкие уезжали на этот период в отпуска, зимничая вдали от Оймякона; температура понижалась до отметки минус пятьдесят градусов.


Январь истекал, и сегодня предстояло снова ехать на линии, документировать недельную проходку. Весь день морозиться; двухметровой рейкой на шнуре мерить глубину забоев и от нестерпимого озноба приплясывать рядом с описывающей грунты геологиней. Смена обычным порядком сошлась в дом горных мастеров – сборную избу, где начальник проводил утренние планёрки и назначал исполнителей. Курили грошовый забористый табак, балагурили; первым рейсом взрывники отвозили на линии взрывчатку. Винчестер и брат Саня проспали и теперь прилюдно наматывали портянки, поспешно облачались в свитера, жилеты и прочую шерсть, слабо спасавшую от жёсткого мороза. Здесь грела разве физическая работа да сытное питание. Когда вернулась вахтовая машина, они успели второпях позавтракать, напилить и поколоть дров на вечер. Зимой в местных домах тепло, если, не затухая, топится печь.


Впихнув в салон лохматую Белку, брат Саня взобрался в вахтовку последним, и машина поехала на выезд из посёлка, накатанной колеёй в пять километров. Собака улеглась в проходе, смежила веки и чутко подрагивала ушами. Рыжую лайку Ершов нагло похитил на прииске «Фестивальный», куда ездили ледовой дорогой отовариваться под Новый год. На новую кличку собака уже отзывалась, но за хозяина брата Саню не признавала. Проживая при доме горных мастеров, охотно питалась из любых рук и шла за всякими ногами, обутыми в мохнатые унты либо валенки. Данное обстоятельство мешало приручить собаку и порождало насмешки.

- Чем дольше наблюдаю за людьми, тем уважительней отношусь к животным. Как успехи, младой кинолог? – не преминул съязвить Моряк, по-детски любознательный бич. – Дефективным недоумкам разъясняю: кинология есть научная дисциплина по выучке и размножению крадёных собак! – Моряк не выносил езды молча и готов был пострадать, но затеять разговор.

- Откатись и топай! – зло буркнул вспыльчивый Ершов, откровенно презиравший пытливого скопидома. Винчестер непроизвольно весь напрягся, готовый вступиться за брата.

- А обучающий кошек как называется? – спросил Серёга Мазай. Встрял своевременно; добавь Моряк едкое слово и стычки бы не избежать; брат Саня бывал порой задирист как пьяный мушкетёр.

- Кончай базар! – грубо вмешался дюжий проходчик звероподобного обличья, старший по кузову. Он благоволил к Ершову. – Сейчас я расскажу, какие специалисты в нашем концлагере томились! – Папа Коля полжизни провёл в острогах воспитательных ведомств, прошёл такой искусственный отбор – не приведи господи! Устными байками затмевал любого, кроме злоречивого выдумщика Моряка. Предвкушая занятный рассказ, едущие присмирели; россказни бывалых мужей обыкновенно интересны.

- В узилищах тоже достойные люди сидят! – веско произнёс Папа Коля. – Всяких жориков и фраеров я там перевидал. Под моими нарами доктор физико-математических наук отдыхал. Молодой, а донельзя рассеянный теоретик; обитал внутри себя, не добудиться. Но я про другого мыслителя вам расскажу. Приезжают однажды к нам в зону с далекого прииска. Ключи потеряли от сейфа, а взрезать его автогеном – навсегда изувечить вещь! – в неторопкой манере своей повествовал рассказчик. Привлёк внимание публики и, вынув из кармана папиросы, принялся неторопливо прикуривать, выдерживая необходимую паузу.

- Обратились к лагерным командирам: так, мол, и этак, срочно надобен знающий мужик. По воровским статьям немало разного люду томилось. Но особо средь них славился Угрюмый, признанный шниффер сажонного роста. На царство короновать, да несносный молчун. Реплику скажет и неделю немотствует как утерявший дар речи. Однако в системах запорных отменно мараковал. В тяжёлой работе постиг конструкцию и особенность всякого секретного замка. Ведущий специалист, образно говоря, союзного значения…

- Да, не томи ты душу, Папа Коля! Ближе к делу сказывай! - не вытерпел словесной тягомотины Моряк.

- Слушай, приткнись, а! Спешить надо знаешь когда?! – озлился бронтозавр, не терпевший, когда встревали. На Моряка зашикали: да, уймись ты, неугомонный!.. Папа Коля с паузной задержкой речи, будто припоминал напрочь позабытое, назидательно изрёк: - Если штаны на морозе снял; чтоб яйца, звякнув, не отпали!..

Вызвали Угрюмого к лагерному хозяину. Поначалу заерепенился тать, напуская блатную дурь. Но осмотреть сейф на месте, конечно, согласился. Грешно от любимого занятия отлынивать. Выделили надёжную охрану и как президента на спецмашине повезли. В конторе прииска Угрюмый взглянул на сейф и потребовал оставить их наедине. При свидетелях не творю! Заунывное бормотание навроде речитатива молитвы слышали стоявшие за дверьми. Сейф отворил, а профессиональный секрет не выдал, и замок рабочий не нарушил!..

-  Чем открыл-то? – не унимался въедчивый Моряк.

- Не веришь – прими за сказку!.. Перед выездом сам изготовил нужные отмычки, - неохотно вымолвил Папа Коля. – Срок ему за воровское умение не убавили. Зато чаю понавёз, курева и вкусной жратвы полную кошёлку…

- Да, специалист! – завистливо выдохнул некто, а Папа Коля, убедительно заключил:

- Каждый личную судьбу избирает сам, и выстраивает, как сумеет. В любом ремесле, по всякому рукоделию мастерство необходимо! – Коротко помолчав, добавил: - Ключи на другой день отыскались. В легковушке директора, на смыке сидения со спинкой лежали.


Многим сразу вспомнились похожие анекдоты. Народ подобрался живалый, не без богатой истории; но езда до разведочных линий была недолгой; один гугнивый Корытов успел рассказать факт биографии. «Давай короче, - предупредили его, - подъезжаем».

Корытов обещал, и довольно связно поведал о том, как подконвойным налаживал электролинию в казахском посёлке.

- Влез я на крайний столб, концы проводов соединил, а возвращаться обратно в зону, - ну, хоть застрели! – не хочется! – рассказывал не балованный слушателем косноязычный Корытов. – Монтёрские кошки вонзил поглубже, столб руками облапил и сижу. Старшина вопит снизу: «Слазь!..» Я головой отрицательно поматываю и молчу; ошалел от степного раздолья. Старшина автомат с плеча сдёрнул, глядит свирепо: «Слазь, сучье вымя! Не застрелю, так в карцере сгною!..» Овчарка хрипло лает, солдат ко мне взбирается, а я ору: «Не слезу!.. Хоть десять минут, но на свободе посижу!»

Раздался дружный заразительный гогот. Машина свернула с дороги и остановилась близ низенькой теплушки, резиденции горных мастеров, приткнувшейся в редизне чахлых лиственниц. В течение дня сюда изредка забегали и проходчики: обменить инструмент, покурить, подогреть и скушать взятую на перекус колбаску, чуток расслабиться в тепле.


Горняки шумно покидали машину и бригадами расходились по шурфам. Подсобрав дровишек, Тимофеич, Винчестер и брат Саня направились в выстывшую теплушку. Белка шмыгнула следом в приоткрытую дверь.



5
Проходка шурфов велась буровзрывным способом; в остальном, процесс кустарного старательства – тяни лямку и выроешь ямку: вороток, бадья, лом, кайло, лопата и мускульная энергия тридцати двух землекопов. Горные работы плохо поддаются механизации, выработки малого сечения, в необжитых краях и подавно. Бригады состояли из четырех человек, по спарку на каждый шурф. В забое работали поочерёдно, хотя на поверхности было ничем не выигрышней, смертный колотун. Третий месяц подряд градусник стабильно фиксировал минус пятьдесят. Согласно тибетской мифологии, ад – это инфернальный холод. Выпадали дни, когда температура понижалась до шестидесяти градусов, и тогда участок замирал. Выйти за посёлок проверить заячьи петли ни один не отваживался, хоронились по домам, шуруя кочергами раскалённые печи. Злободневным становился космический холод, когда снег формуется в наждак, и ни лыжи, ни полозья не скользят по кристалличному снегу. Морозное оцепенение сходило на Хатыннах, и так промороженный и забранный гробовой тишиной. Все звуки глушились ледяным туманом, оседали к земле, и различимо слышен был на морозе шелест собственного дыхания.


Шурфовку предстояло закончить весной, прежде чем талая вода ринется заполнять понижения. На лето планировалось бурение оконтуривающих россыпь скважин, а пока вседневно, за вычетом праздничных дат в календаре, бухали на разведочных линиях взрывы, росли шлейфы отвалов, и множилось число проходок вблизи устьев шурфов. Извлекаемый наружу грунт поначалу выкидывался в навалку, а при подходе к золотоносному пласту складировался в отдельные упорядоченные кучи. Каждая проходка отмечалась деревянной биркой с порядковым номером, что надписывали и втыкали в конце смены горные мастера. Картина напоминала строгое ратное кладбище, позволяя определять точную глубину взятия каждой пробы.


До глазниц укрытый фланелевым кашне, Моряк энергично вращал рукоять воротка. Завидев идущего к нему Винчестера, с неподдельным чувством заворчал: «Рабий труд!.. Каменоломни Ливии!.. Я издам бытописание без прикрас! Всем расскажу, куда ссылали цвет русской нации!..» Стянув с лица залубенелый шарф и вознесясь до вопля, стал поносить всех и вся огульно: «Рвань!.. Дрянь!!.. Толпа!!!.. Будь, проклят час, когда я покинул левый борт своей баркентины!..» 

«Почему –  левый?» - осведомился Винчестер. – «Эгей!.. Профэссор?!.. – заглядывая в чёрный провал шурфа и игнорируя заданный вопрос, проорал Моряк во всю мочь лужёной глотки. – Наверх хочешь?..» -  «Хо-ооо-о-чешь!» - глумливо передразнило по стволу слабое эхо. Заручась согласием забойщика, Моряк двумя руками приёмисто налёг на рукоять, с натугой поднимая на-гора ледащего на вид, но ярого в работе напарника.


Через пару минут из узкого квадратного сруба крепления выплыла на поверхность земли одухотворённая личность Профессора – Ваньки Махрова, наречённого так за академическую бородку и склонность к словесным эскападам.  Коронный опус, коим он неизменно развлекал каждого, начинался простыми ясными короткими словами: «Всякий здравомыслящий индивидуум, метафизирующий в области ультрарадикальных функций и стракций, не должен игнорировать тот критерий, на котором зиждется весь его презентабельный субъективизм…» Впав в амбицию, Профессор трагикомично произносил: «Благоразумие Вашего неблагоразумия по отношению к моим разумным доводам до того помрачает мой разум, что я вынужден принесть жалобу на Ваше Великолепие!..» Умел анчутка выражаться замысловато. Навряд ли постигал он мёртвый слог заученных фраз, но очередной неофит внимал тарарабумбии, опешив, не ожидая экой зауми от шурфокопа.


И впрямь, прозябать бы херувиму при университетской кафедре, забавляя курсисток старорежимными манерами и наживая геморроидальную или иную ниже пояса болезнь. На худой случай, лакействовать в столичном отеле, прислуживая заезжим капиталистам, да Махров органически не выносил размеренного уклада жизни. Апробировав дюжину различных профессий, включая архаичное бурлачество, он натурализовался в горном деле, с немым изумлением отмечая, что ему нравится ломовая работа, от которой томительно ноют мышцы, сладостен грохот взрывов и специфичная вонь аммонала, по-хозяйски уютно в полумраке глубокого шурфа, вольготно, без зависти думается о суетной жизни далёких столиц. Поначалу жутковато было спускаться на вёрткой бадье в отвесную нору и зарывать себя на двадцать метров глубины, откуда виднелась недосягаемая просинь неба с изредка возникавшей в проёме злодейской харей Моряка, да не вдруг попривык. На забое было относительно тепло, а рабочий день актировался при пятидесяти одном градусе ниже нуля; сезонность на открытых горных работах упразднили ещё в концлагерную эпоху. Штучный, градуированный на арктические метеоусловия спиртовой термометр имелся у начальника; подгоняли по-зимнему краткий световой день, производственный план, желание пристойно заработать, оттого трудились поспешая.


Профессор осторожно выбрался из пустой бадьи на скользкий полок крепления, приветливо кивнул Винчестеру: «Бонзай, адептам геологии!..» - и поспешил к ближайшему костру, согреть желудок горячим чаем. Костры на линиях были привычным атрибутом рабочего обихода, как верстак для нормального столяра. Зажжённые от лучины или подживлённые соляром, они дымились с утра, фактом наличия воодушевляя и грея. Постоянно калился на огне притупленный инструмент, томился на угольях чёрный от копоти чайник, на снегу вразброс лежали сухари, галеты, сладкая прикуска. Серёга Мазай на побывке заварил землякам чай по-походному, так втрое его кипятком разжижали.


Моряк на морозе никогда не чайничал, оберегал зубы от разрушения. Безусловно, контраст температур был пагубен; север накладывал на лица несмываемый грим, уродовал кожу пятнами обморожений, преждевременно морщинил, снашивал и старил человека. На участке хватало колоритных особей, но самым экстравагантным чудилой признавали Моряка. Фамилию имярека помнили, для заполнения разных ведомостей, начальник да завхоз; но по имени собственному не обращались, хотя ничего флотского в облике сумасброда не было. Здесь на севере многие имели неизменные псевдонимы. Прозовут шутливо да не переиначить, метко увековечив черту характера, привычку либо итеративное, надоедное словцо. Бывали прозвания, что с морозу не выговорить: не смотри на кличку, а прощупай птичку. По причине разнородности контингента, прошлое особо не бередили, выпытывая подноготную правду. Папа Коля на вопрос о статье уголовного кодекса отбоярился весело: «Я всё время сидел за политику! Сперва маруха подстрекнула транспарант «Вперёд – к коммунизму!» водрузить у входа на кладбище. Второй раз, намеревался застрелить коршуна, а продырявил реющий на фронтоне сельсовета кумачовый флаг. Третий арест произошёл в пивном баре – за пение «Интернационала», международного пролетарского гимна...»


Освоение северных территорий испокон прерогатива бородатых мужчин. Женщин здесь мало, пенсионеров наперечёт и преобладают холостяки зрелого возраста. Болтливый рассказывал о себе, скрытным не докучали; судили по впечатлениям нынешним. Главным мерилом служило отношение к работе, мастерство и опыт, навык к трудностям, свойственным дикому краю; ценился уживчивый в общежитии. Начальников уважали нравных, но справедливых, умеющих подчинять людей, хотя никаких не любили. При сдельной оплате труда существенно влиял на оценку материальный стимул. Моряк работал проходчиком, сиречь входил в массу безвестных истории работяг, на северо-востоке страны кратко титулованных «бичами». Неясна этимология низкого слова, но допустима такая: «бывший интеллигентный человек», аббревиатурой – «бич». Впрочем, на Западе бичами называют отставших от своего судна матросов, которые подрабатывают и пьянствуют на берегу. Применимы оба истолкования, хотя в Оймякон он приехал из города Иваново, обители незамужних ткачих.



6
- Населяя материки живностью, безбрачия Создатель отнюдь не планировал. Каждой твари по паре, и хорошо! Быку – корова, козлу – козлуха, Адаму – дева, овце – баран!.. – глаголил Моряк около затухающего костра. – Женатыми делаются! В двадцать лет холост, веселись, это нормально, - оборотился говорун к Винчестеру.
– Не обрёл подругу к тридцати, уже подозрительно! – Моряк с циничным прищуром вызверился на Махрова. – Не женился в сорок, и в пятьдесят бобыль – трагедийно! Вяло искал либо не там, или потенцией хезнул! – Возле костра стояло пятеро, но облачённый в унылую ветошь Моряк нагло уставился на геолога.

- Когда вижу яловую, в сыпи угрей, жертву демографической неправильности, меня подмывает сказать ей: «Глупая и бесталанная! Пока молода и тугие чресла не одрябли, езжай на Север, где заждались тебя великолепные самцы!.. – Моряк скептически оглядел аудиторию и заметил шедшего Мазая, в обледенелой окладистой бороде которого зеленели сосульки из собственных соплей. – Косматые гиперборейцы, пропахшие дымами чадящих костров и направленных взрывов, сивушным и табачным перегаром! Им наскучили ночные поллюции и отрада безжённых онанизм, за который по школьному стыдно! Ищи, неверная, на Хатыннахе свою половинку! Едва сойдёшь по трапу, гурьбой набегут поклонники. Конфузливо улыбнёшься, а шестеро архаровцев тебя повели!.. Здесь озолотят и старую сварливую каргу. Истинно, истинно говорю? – обернулся ритор к безропотному Мазаю, жадно хлебавшему чай. – До утра будут семеро едина плоть.


Кого раз оседлают, тем потом и помыкают. Мазай смолчал, наломал сушняку, и дух огня, именуемый греческим словом «саламандра», ожил, взметнулся по-над углями. Ни вопросом, ни замечанием не прервали витию, и он продолжил пространный монолог.

- Мужчина без семьи смешон, одинокую женщину искренне жаль. Абсурдно устроен мужской организм: чего нет, того нестерпимо и жаждет! Сейчас бы, говорит, жбан тёплой водки и жирную потную бабу!.. Время не ждёт, дуроплясина! Поспешай без задержки в уральные края. Не возгордись от избытка мужского внимания, не возомни себя царицей, не то пойдёшь по рукам, как последняя сигаретка!

Моряк глубоко вдохнул и кречетом взвился до патетичного тона:

- Такая филиппика сходит с посинелых озябших губ, как вспомню сиротливую ткачиху, ударника коммунистического труда! Тогда как он, таёжный пролаза экстракласса, Джеймс Фенимор Купер, зверобой и следопыт, - Моряк беспардонно встряхнул за шиворот присевшего Мазая, - не изведав кислотных уз Гименея и сладостных корч оргазма, торит нехоженую тропу в дебрях бескрайнего Севера!.. Золотко, святая простота, довольно заниматься суходрочкой. Завтра же едем в Иваново. В первый день повенчаю на смазливой матрёшке с пухлыми ляжками! Она там свесила длинные титьки за подоконник, и в голос рыдает по тебе!..


За фразёрство Моряка ценили, за склонность к рисовке и прочие отличия сильно недолюбливали. Выделялся оригинал надёжным семейным тылом и расчётливой скупостью, контрастом интеллекта и облика. Страховитый зимний Моряк напугал бы ивановскую ткачиху до визга! Из кокона наслоённых одежд, разношёрстных и драных, алмазами сверкали глубоко запавшие, ледяные волчьи глаза. Многие всерьёз опасались щедрого на гадкий экспромт злоехидного языка. Говори всякий о каждом начистоту всё что думает, народонаселение непримиримо бы враждовало.


Из прошлой жизни Моряка было известно, как под псевдонимом «Толпа» он дважды прирабатывал горняком на Чукотке. Во время оно пятнадцать лет ходил матросом на торговом судне: «Размер диспача равен половине ставки демереджа». Был списан на сушу за опоздание на борт в канадском порту: застрял в автомобильной пробке на машине знакомого эмигранта.

- Слушай, Моряк! Какие иностранки тебе больше всего нравились? – однажды в вахтовке спросили его. – Американки?

- Американки рвань! – презрительно сморщился Моряк.

- Англичанки?..

- Хрен редьки не слаще! – Моряк перекосил физиономию гримасой отвращения. – Дрянь!.. Лица постные, груди прыщиком.

- А негритянки? Хах-ха!

- Толпа!.. Чёрное дерево!

- Ну, а как кубинские женщины? – настырно допрашивали заморского странника.

- О-ля-ля!.. Эротическое открытие Латинской Америки! Сладкий плод манго, наливной мясистый персик! – Моряк любострастно зацокал языком. – В особенности эти прелестные мулатки! Непосредственны и глупы как ручные обезьяны, телом справны и эластичны. Могут часами вольготно млеть в кресле-качалке и по-ка-чи-вать-ся, ни бельмеса не держа в руках. Бездумная томная нега, и абсолютная раскованность в постели. Наша замороченная ударница затейливо удовлетворить мужчину неспособна.

- Так говоришь, на первом месте любовь, на обратном работа.

- Влияние экватора и тропической жары, дармовой нашей помощи, так думаю, - присовокупил  Папа Коля.

- Круглый год им заедать молоко свежими огурцами! На якутском морозе гузно не оголишь. Хах-ха!.. – до ушей осклабился грубиян Корытов.



7
Другим бзиком Моряка было презрительное небрежение к табаку, алкоголю и к женщинам; судачил о них охотно, но никогда не уподоблялся большинству. Выдайся редкая возможность, все мужики поголовно выпивали, добавляя беспокойств Баркенову, не сокрушаясь о расходах, хотя до попойки были ой как бережливы. Пьяные бичи искательно либо с нотками угрозы в голосе изводили начальника: «Леван Родионович, выдай последнюю бутылочку!.. Мы точно знаем, Полина на складе спрятала…»  Моряк же – вражина! уник! – никогда не выкупал полагаемой доли. Дефицитное спиртное поровну делилось на всех. Предстоящий завоз и дни пьяной безработицы всегда порождали нездоровый ажиотаж. Закупать алкоголь начальник уезжал молчком, но отрадный слух с быстротой поветрия обегал и лихорадил участок, неведомо от кого зародясь. Злостные выпивалы начинали энергично отлавливать единственного трезвенника. Первым настигший Моряка счастливец имел двойную дозу пользительной дури: рома, спирта либо английского виски, дающего отрыжку вятским можжевельником. Настойки и дешёвые вина зимой не завозили; русская горькая водка густела при перевозке, звонко разрывая бутылку. Леденец в форме лопнувшего сосуда не пропадал, употреблялся по назначению.


Начальник авторитарно олицетворял правовые органы, отчитывался за происходящее на Хатыннахе; должность незавидная. Баркенов бороды не растил, но скулы и подбородок всегда чернели небритой щетиной. В аварийные дни спадёт с голоса и лица, недоспит, но деятельным участием ни один ремонт не минует, по обыкновению, дотошно вникнет в каждый. При необходимости сядет за руль или рычаги трактора, в крайне лютый мороз за Куропатку на разведочных линиях управится. Руководить действие тяжёлое, сладко быть женой крупного начальника. В дни редких и шумных, обособленных попоек безотлагательно встанет из-за стола, негромко скажет: «Если пьянку нельзя предотвратить, её следует возглавить. Пойду бичиков проведаю!..» Подбористый, пепельного окраса Бим по пятам ускользал за хозяином. Возвращался с поизбного обхода шаткий от угощений; лестно бичам выпить с Леваном Родионовичем. Да кто себя не жалеет, тот других не щадит; любимчиков не было, равно требовал армейского послушания и старанья в работе. Шоферов менял как при регулах женщина мокрые прокладки, чтоб не ерепенились.


Из транспорта имелись два трактора и новая автомашина с крытым кузовом. Вахтовку обслуживал водитель Родимчиков, мужчина сдобно упитанный, и оттого весёлый. Хитрые завидущие глазки оживляли одутловатое лицо; был он четвёртым за недолгую бытность Хатыннахского отряда. Машину не глушили неделями; иначе сливай антифриз и заливай с утра в радиатор горячим. Моторное масло загустеет так, что после прогрева картера паяльной лампой все жильцы дома горных мастеров ворочают заводную рукоятку: сам Родимчиков, брат Саня, Винчестер и Тимофеич, и пасмурный начальник. Мороз он железо рвёт и вспугнутую полетевшую птицу убивает. Сильно вредила хладноломкость металла, а в стужу ремонтировать пытка невыносимая. Шофера роптали. Пребывая в тепле кабины да избы, требовали дополнительной оплаты. Водитель спал чутким сном кормящей матери; на холостых оборотах заглохнет двигатель, и отъездились. Баркенов закрывал им сверхурочные наряды, однако недовольство копилось, и конфликт разрешался руганью. Поостыв, шофёр и рад бы замириться, да сердитый начальник запросил по рации замену, водит вахтовку сам. Пешком отсюда далеко не убежишь, майся бездельем в ожидании оказии. Покладистый Родимчиков продержался квартал! После вешнего ледохода прогон замыкался метеостанцией, и вахтовку успели забрать на базу. Взамен пригнали «студебеккер» после капитального ремонта. Свежеокрашенный рыдван вскоре обездвижил, и смену стали возить на тракторе. Знобкой езде в открытых санях многие предпочли живую ходьбу вдогонку.


Сполна своенравный Моряк изумил зимовщиков чураясь бани, события редкостного как возлияния. Зимой возили с наледи «ломкую воду», изводя на потребности по литражу домашних ёмкостей для растапливания льда; чем чаще отливаешь талую, тем скорее он тает. Лёд-синец привозился чистыми, угловатыми и прозрачными голубыми глыбами. Больших трудов стоило превратить его в прохладную, а затем в горячую воду; с немалыми издержками баню устраивали единожды в месяц. Формировалась кочегарная бригада, отряжался трактор на заготовку льда и дров. Несколько дней истопники занимались одним подвозом и топкой печей, и не было индивида, не выказавшего нетерпеливый интерес. В объявленный нерабочим день народ гуськом брёл на дымившие трубы, зажав под мышкой скверно постиранное бельё, а истые ценители несли персональную шайку и берёзовый засушенный веник. Прогреть настывшее банное помещение полностью не удавалось; мылись на полках в тесноте парилки. Левый бок мочалкой согрел, а правый тем временем озяб. Но всё равно это был желанный праздник оздоровительного всенародного омовения!


Моряк же все моечные дни равнодушно иг-но-ри-ро-вал! Всю затяжную долгую бесконечную зиму! Нагло сослался на врождённую водобоязнь и заявил, что Людовик четырнадцатый французский мылся весной. Признался, что никогда не умывается по утрам, а на порицания и уговоры лениво отбрехнулся: «К хорошему человеку грязь не пристаёт!.. Врачи уверяют: если не мыться больше двух недель, наступает грязевой баланс. Чище, разумеется, уже не будешь, но и грязнее не сделаешься».


Грязь не сало: высохла и коростой отпала. В городе, где нетрудно жениться и проблематично выйти замуж, Моряка с нетерпением ждали жена-домохозяйка и двое сыновей старшеклассников. Моряк жил исключительно на запись; бухгалтерией экспедиции ежемесячно отсылались в Иваново трёхзначные переводы, адресуемые дражайшей супруге. Коренной целью северных круизов Моряка являлись деньги, на покупку дорожающих материальных благ, недвижимых и подвижных. Моряк не скрывал срока нынешнего вояжа: «За год я миссию выполню и отдам швартовы! – выделяя голосом слово «миссия», петушился он. – Калым с женихов беру чистоганом!..»


На север добровольно едут за романтикой либо за деньгами; многих завезли принудительно по этапу. Заработок тут многотрудный, а палаточной экзотики достанет на всех, если подразумевать бытовую неустроенность. Прагматичного Моряка привёли утилитарные соображения, а Винчестера и Ершова – романтика дальних странствий; не гнались пока ни за чинами, ни за наградами; о деньгах вспоминали возле кассы. Однако в капитале скрыта могучая сила, никто деньги не отменял и вряд ли где разразится финансовая революция. Любая страна будет нуждаться и беспрестанно разыскивать и добывать золото; спрос и цена будут неуклонно расти, покуда существуют нации и государства, товарно-валютные сношения. Ради жёлтого благородного металла, образно и поэтично названного древлянами «слезами Бога Солнца», а ворами – жаргонным словечком «рыжьё», и работали люди на затерянном среди гор захолустном Хатыннахе.



8
Ручей и долина, действовавшие ранее прииск и лагерь времён культа личности, и разведочный участок назывались едино. Ёмкий топоним именовал часть горно-таёжного ландшафта на правобережье Индигирки. Зародясь со снежника в горах и протекши долиной двадцать пять километров, ручей впадал в реку; летом его переходили вброд, где вздумается, исключая понизовье и устьевую пойму. Щедро ветвясь на распадки, долина Хатыннаха имела крутой поворот ниже посёлка; отсюда до реки оставалось пятнадцать километров петляющей правым берегом малоезжей каменистой дороги. Она выводила на широкую террасу, где в километре от устья ручья базировалась метеостанция, имелся летний аэродром для самолётов с ограниченной длиной разбега. Ручей и река были прочно скованы льдом; зерцалом реки везли на участок грузы для летнего усиления работ; дело не рядовое, как несведущим представилось.


Местами река промерзала почти до дна; толща льда сверху, а вечная мерзлота снизу сжимали талый водоносный слой, под огромным давлением вода взрывала ледяной панцирь и растекалась поверху. Мороз быстро сковывал верховую воду, а понизу через вымоины и трещины она уходила, образуя ледяные пустоты с кашеобразной шугой на дне. Лютый мороз, огромные безлюдные пространства во мраке полярной ночи, наледи и трещины, неожиданно возникающие в разных местах ледовой дороги, стоили шоферам иной раз жизни. В дальние рейсы машины из гаражей автобаз поодиночке не выходили, следовали как минимум парами; случаи гибели людей от переохлаждения бывали в Оймяконье каждую зиму. На участке работал человек с укороченными на фалангу пальцами и уродливо безносый. В бытность начальником, Баркенов пережил шесть драм гибели подчинённых от мороза.


Всю зиму на Хатыннахе велась шурфовка – проходка двадцатиметровых колодцев в многолетней мерзлоте. В низовьях долины вскрывались зоны талых водонасыщенных пород, чрезмерно замедлявших работы. При встрече таликов шурф оставляли на проморозку; в дальнейшем заглубляли и снова ждали, когда вымерзнет на глубину. Бились шурфы по разведочным линиям, пересекавшим долину с одного борта на другой, вкрест простирания россыпи, говоря геологическим термином. Горные работы решали задачу вскрытия и оконтуривания месторождения, определения мощности продуктивного пласта, но отправной результат давала лишь весенне-летняя промывка вынутых грунтов. Без промывки золото не извлечь и не увидеть, коль не вызолотит случайный самородок в куриное яйцо; не определить содержание и запасы металла, не решить вопрос целесообразности разработки.


Прилетевшие с Куряха промывальщики занимались пока подсобной и другой работой: каждый имел смежную специальность. Прошлой весной Винчестер общался с эдаким широко универсальным специалистом по прозвищу «Перелётная Птица». Вместе обедали в районной столовой и разговорились.

- В ту пору всего тремя профессиями владел: электро, газо, сварщик. Подрядился глупыш на великие заработки в Сибирь. – Перелётная Птица густо припорошил обод пивной кружки солью и отпил пару жадных глотков. – Теперь на лозунговую мякину не клюю! Три тома трудовых книжек, ландкарта неоглядного Отечества! – Он снова присыпал, зажмурил выцветшие глазки и со вкусом заглотал пивко; выцарапал из карманов смятую пачку «Примы» и засаленный документ. Винчестер не проявил должного интереса, и Птица сунул трудовую книжку обратно за пазуху.

- Привезли нас полста завербованных на таёжную станцию. Утречком выгрузились из вагона и поёживаемся с похмелья. Станция, вишь, три хибары без магазина, в рот ей прокисшую клюкву!.. Но встречать, как водится, начальство на вездеходе подкатило. Середь них мордатый будмин в кожаном реглане и в бурках. Морозец нас щиплет и ветерком обдаёт, а этот хорь в галстуке, при шляпе!..

- Что за «будмин»?

- Кхмы!.. Будущий министр, значит. Принялся зажигательно агитировать на трудовые свершения. Народ сник от мрачной перспективы, а я ведь мужик порывистый, дипломатиям не научен, - Птица хитровато прищурился, на секунду обволокся табачным дымом, - возьми, да с отчаянья выкрикни: «А посколь мы зарабатывать будем?» Будмин посмотрел на меня, фыркнул как скаковая лошадь и гордким голосом отчеканил: «Лёжа с лопатой, по семь кусков!..»

Перелётная Птица загадочно хмыкнул, оголив редкие куньи зубы, смачно допил пиво, неспешно и обстоятельно, как партизан в лесу, затушил окурок, припалил новую сигаретку и с дымом выдохнул:

- Небось, не обманул, в рот ему зелёную бруснику! Семь сотен заедино с сапёрной лопаткой. Толщина рудной жилы семь дециметров, в полный рост не встать. Пластунским способом по штреку ползали!.. Ну что, инженер, за складную повесть повторим по кружечке пивка, а?.. – и Перелётная Птица нагло выпучил осовевшие глаза. – Оченно поиздержался я ноне, а завтра в Якутск, на слёт бичей отбываю. Бродник я, где только ни был; за год четырежды на крыло вздымаюсь. Не могу жить осёдло, душа киснет и бунтует, в рот ей душистую землянику! Привык свободно перемещаться. Ну, как? не пожадничаешь, скупердяй!..

- Занятный ты элемент! – неохотно вставая, произнёс Винчестер; щедро высыпал на столешницу горсть монет. – За-нят-ный, - повторил раздумчиво. – Ты вот что: в охотку выпей за меня; через час на Варгай улетаю...

Перелётная Птица благодарно закивал головой. Пока не затворилась входная дверь, провожал молодого геолога мудрым, постигающим взглядом.


Много одиноких бездомных мужиков прижилось по северу; бездетных, с алиментами, с жаждой пить и перемещаться, покуда жив. Ни дома, ни семьи, ни заботы о детях, что остаётся?.. Единственно работа!.. Мыкают по свету и качественно делают ломовую и каторжную, без ламентаций и нытья, со стремлением крупно заработать, чтобы вскоре с купеческим шиком прокутить и снова безропотно впрячься в копотливый изматывающий труд. От надсадной работы забываются в водке, от губительной водки спасаются любой работой. В самом деле, съезжаются на негласные сходы, где бестолково болтают и безудержно пьют; ночуют зимой в канализационных колодцах. Внезапно откидывается на ребро чугунная крышка и из круглого люка вылезает подурнелый на рожу бич, знакомый по таёжным кочевьям. Каждую весну сбиваются в шумную стаю и, распавшись на косяки, летят в разные концы республики, до следующего весеннего созыва. Легки на подъём, все пожитки уносимы в заплечной котомке. Зимогоры, бессребреники, неимущие скитальцы. Необычный, кюветный и социально опасный образ жизни; в полевой геологии замены им нет, достойны монумента из бронзы. За тысячи пройденных совместно с геологами маршрутных километров, за миллионы взятых проб, за погонные метры шурфов и скважин механического и ручного бурения, за кубометры закопушек, канав и траншей, за перемытые горы отвалов и многое, не упомянутое другое; кратко – за месторождения.



9
Винчестер попинал приступок, стряхнув с валенок налипший снег, и ввалился в сенной чулан. Впотьмах нащупал дверную скобу и, торкнувшись в обитую кошмой дверь, без приглашения вошёл. За столом, в полушубке наопашь, сидел Жора-Хлястик; испещрённый записями лист бумаги синел перед ним. Увлечённый подсчётами арифметик не протопил печь, и в комнате ощутимо подмораживало.

- Ах, Коля!.. Входи, дорогой; проходи, разболокайся, - встрепенулся Жора, будучи рад пришедшему гостю. – Присаживайся…


Приход геолога оказался кстати, и хозяина сразу оживил. Жора-Хлястик бытовал нараспашку, не скрывая генеральных планов. Как и братья, называл Винчестера именем и был близким ему человеком на Хатыннахе. Имя чтимого друга не искажают. Он величал старика уважительно, не как прочие бесцеремонно-фамильярные. Будучи разных поколений, накоротко сошлись они из любви к семиструнной гитаре; Жоре она сопутствовала всюду. Правда, пел он, безобразно фальшивя, наобум зажимая лады и вразброд теребя струны, но Винчестер прощал диссонансы, чудаки и чудачества необходимы. Ну, нет уха к музыке, хихикнул бы классик.


Винчестер выучился бойкой игре, живя в общежитиях, где на гитаре не бренчал разве ленивый. Он бегло музицировал боем и переборами, имел приятный лирический тенор и песенных текстов помнил без повтора на гастрольное турне. Во всяком разе, когда, взяв высокий аккорд, Винчестер запевал тоскливую «Журавли пролетели, журавли пролетели…» и достигал строки, где «оставила стая среди бурь и метелей одного, с перебитым крылом журавля…» - на дублёном ветрами и морозами шоколадном лице Жоры-Хлястика проступала страдальческая гримаса, душевная внутренняя боль. Вопреки просьбе закончить песню, Винчестер всегда обрывал пение. До финального курлыканья ни разу не допели, но постепенно сдружились, и он часто навещал чудаковатого меломана.


В редких таёжных селениях сходить в гости за много вёрст дело житейское. Горожанину лень спуститься к мусорному баку или к приятелю в смежный подъезд; город не сплачивает, а разобщает людей. Можно неделями не встречать соседа по лестничной площадке, узнать полное имя в день случившихся похорон. В посёлке знаком со всеми, и с друзьями-приятелями близость постоянная. Хотя возрастом он годился в сыновья, у Жоры росли в Сибири внуки, они почасту, с взаимной пользою общались. Разбередив души пением, непринуждённо беседовали. Жора доказывал, что незачем Винчестеру проводить молодость в глухомани. Исчерпав аргументы, он вскакивал как гражданин укушенный собакой и, азартно колошматя по впалой груди, сипло призывал:

- Ты погляди на меня! Я смолоду по северам!  А кто я?.. Что такого значительного из себя представляю?.. Чем славным оправдал прожитые годы?.. Каких почестей удостоился под старость?.. Нищий, хворый и одинокий; живу как сыч в глухом болоте!..


Взвинтясь вопросами громко заданными самому себе, он как малахольный начинал метаться по комнате, продолжая горячо убеждать умолкшего с гитарой на пузе юношу.

- Ни со второй, ни с первой женой вместе и года не прожил. Мои дети без меня росли и повзрослели! Кочую с участка на участок как маркитантка в арьергарде, как петый дурак, как… (Абсолютно негодный к печати поток обсценной лексики). – Имущества справного не нажил! Своего угла на тихую безбедную старость не обрёл! Деньги завидно дивные получал, а где? где они? куда все до копейки подевались?!.. – распалялся он всё яростнее.

- Счастлив, кто жизнь свою украсил бродяжной палкой и сумой… - выразительно пропел Винчестер, тренькнув гитарными струнами.

- Конченый алкоголик я, буйный и запойный! Лакаю всё, что от спички горит! Иногда гибельно напиваюсь, память утрачиваю и мерзких чертей пугаюсь! – резко сбавляя обороты, сознавался Жора начистоту. – Должна быть отдушина в серости буден, клапан для выпуска отчаянных эмоций! Может, мне жизни ровно две пятилетки осталось...


По свойству холериков, легко впадающих в аффекты, импульсивный Жора внезапно, как и вспыхивал, смиренно затихал; тем паче юный собеседник не прекословил, выслушивал откровения молча, хотя не во всём бывал солидарен.

- Нет, Коля, милый. Дорабатываем нынешний сезон, - ровным миролюбивым голосом предлагал Жора, - я оформляю отпуск за три года, а ты увольняйся! Закупаем гостинцев и с задорной песней, да под гитарный перезвон, едем ко мне в Омск!..


Развалясь на лежанке, Винчестер согласно кивал, пытаясь воспроизвести полузабытый перебор. В усилии зажмурив глаза, на визгливой ноте запевал программную: «В горы я убежал из города, сжёг на первом костре мосты…» Окончательно утихомирясь, Жора готовил литровую кружку крепчайшего чая. Нейтрализуя вяжущую горечь, Винчестер подмешивал в насыщенный настой столовую ложку сухого либо сгущённого молока. От стакана духмяного пойла сильно розовели глаза, учащённо пульсировало сердце, чесались колени и зудели мышцы конечностей. Подмывало вскочить и как Жора измерить шагами комнату, вымахнуть с топором во двор и, не отвлекаясь на перекуры, наколоть высокую поленницу дров; так застоявшийся жеребец рвётся из стойла на пробежку.


Вскоре жалкие сетования горького неудачника сменялись безудержным оптимизмом дерзновенных мечтаний.

- Отдохнём, погуляем, - сладко причмокивал Жора, малыми глотками поглощая нестерпимо горький чай. – Будем от гимна до гимна грудастых комсомолок любить! – заявление несусветное, не под лета.

- Ты нынче пекариху случаем не видел? – через минуту снова вскидывался охаверник, переходя с шага на побежку. – Хотел бы я знать, какой химией её панталоны пахнут!..

Жора назойливо ухаживал за пекарихой. При интимных посиделках в пекарне горланил льстивый мадригал: «Не прячь арабка тонкой талии, абайи чёрной не носи…» Таких прелестей за полковой дамой не значилось. Она была вздорная колотовка со свислым задом и тайком от начальника приготовляла брагу.



10
Март разнился от февраля долготой светового дня. Морозы послабели незначительно, но надолго всходило слепящее солнце, и в думы назимовавшихся людей вкрались надежды близких перемен. Всё также сумеречным утром сходились рабочие в дом горных мастеров, оживляя его весёлым гамом и отравляя едким табачным дымом. Первым рейсом взрывники везли на линии аммонал, и вахтовка воротившись, снова двигалась вниз по долине. Холод незамедлительно выстуживал покинутые жильцами дома обезлюдевшего посёлка. В неравной схватке перевес всегда был за грозно сиявшим якутским морозом.


В полдень с базы экспедиции пришли большегрузные машины с продуктами и железными зумпфами для промывки, материальным знаком скорой весны. Тревожным симптомом её неизбежного наступления стал приезд франтовато одетой молодой специалистки. Правая дверца мощного «Маза» отворилась и в шлейфе парового тумана показалась симпатичная мордашка, в раме коричневой овчины капюшона. Пройдя ледяной Индигиркой, машины остановились на разведочных линиях, миновать которые не могли. Все бывшие на поверхности горняки сгрудились вокруг приезжих, забыв о проходчиках на забоях и шанцевом инструменте, калившемся в кострах.

- Ре-е-жьте мм-е-ня нна ку-куски, ннам-мазывайте гг-а-ды нна хлебб!.. – заикаясь, выговорил изумлённый Мазай, как сорняки на прополке выдирая из бороды мелкие сосульки.

- Грядёт весна!.. Клянусь стиральным порошком и туалетным мылом! – отверз уста говорливый Моряк, убравший с лица изветшалый и дурно пахнущий от избытка грязи серенький шарф.


Винчестер и брат Саня протеснились вперёд и ревниво оценивали неожиданный подарок, по эстафете присланный с экспедиции. Потупив взор, смущённая девица тёрла шерстяной варежкой зябнущий нос не малых размеров. Всеобщего восторга и любопытства совсем не разделил начальник участка, хорошо знавший, какое брожение в мозгах сулит данный приезд. На фефёлу-пекариху стали засматриваться и собачатся до кровной обиды, за молодицу ожидай перестрелки. Можно умело повелевать сбродом одичалых золоторотцев и даже паивать их досыта водкой – пьяных бесчинств и рукопашных побоищ не будет. Вооружённый мужчина кулаками не дерётся, а подчинённые могли стволами ощетиниться, и отягчал пояс каждого зачехлённый нож. Но всколыхни мужское общежитие вакантная незамужница – и стерегись! Разнопёрые кавалеры станут домогаться её круглосуточно: языкастый поговорить, заботливый дровишек и льда наколоть, загрубелую душу умягчить нежностью; кто в надежде на взаимность, юбочник с коварным умыслом. Тропу натопчут и не ослабят натиск, пока не выделит избранника, увенчав связь женитьбой. Когда новобрачных оградит закон, вот тогда отступятся.


«Ведь просил же урода не присылать сюда геологинь!» - нехорошо помянул Баркенов начальника по кадрам. «Расходись! – приказал он, - сглазите девку!.. А вы, - оборотился к дружным братьям, - вечером обустройте коллегу. Жарко печь протопите в светлице. Сейчас всем работать, по местам стоять!..» Баркенов уселся в кабину и вместе с новенькой отбыл в посёлок. Взбудораженный люд стал нехотя разбредаться по рабочим постам. Довольные, что свидание с приезжей вменено в обязанность, Винчестер и брат Саня, гуторя и паясничая, двинулись на обход шурфов, чтобы засветло пронумеровать свеженарытые проходки.


Потревоженная ходоками, нещадно сотрясаемая взрывами, изъеденная гусеничными траками и обезображенная зевами шурфов стенала Земля. Природа равновесно сбалансирована, пока не вторгся варвар с мотором. Свежими срезами белели срубленные топором деревья, не сумев смолой выплакаться на морозе; распуганные гвалтом и тяжёлым запахом соляра покинули насиженный слой животворной почвы звери и птицы. Никто и ничто не смогло противостоять человеку, в погоне за одним расточительно губившему остальное. Движущий стимул освоения северных территорий – месторождения полезных ископаемых: золота, нефти, урановых и прочих руд. Малочисленный исконный этнос подмяли, а пришлый иноверец подобен хапуге. Земля произвела человека себе на погибель.


Природа севера дика и сурова на вид, но очень уязвима и раны залечивает дольше, чем пышная южная. В изначальных верованиях северян Земля-Мать и Вода-Мать почитались с всегдашней святостью. Земля мыслилась в образе исполинского животного, одетого мехом лесов и травы. Как живое существо она ежегодно линяет; рожает птиц, рыб, оленей, крупную и мелкую неразумную тварь; нужно лелеять её и беречь. У нганасан, энцев, ламутов, юкагиров и других северных народностей запрещалось колоть лоно земли ножом и копьём, без нужды рыть почву и заглублять в неё колья. «Не любит кровь, когда её на свет ставят», - вспоминая слова русского языка, говорил старый якут-оленевод, щелками узких от рождения глаз наблюдая пасущееся в низине стадо. Винчестер вышел на него летним маршрутом на Варгае, и сухотелый старец не удивился появлению пешехода. Вековой узор лицевых морщин, похожий на развитую сеть оврагов, не сдвинулся ни в улыбку, ни в удивление, будто он намеренно дожидался прихода геолога. «Пожалуй, невозмутимость туземцев порождена близостью первозданной природы, обычаем жить согласно с ней, она от неотягощённого образованием, ленивого ума», - возможно, так подумал утомлённый ходьбою Винчестер.

«Вишь, тела твой кожей покрыт, твоя кровь держит. Великий горе, когда шкура голый. Эта рана, эта боль. Через дырка бросает душа и смерть ходит. Нельзя шкура земля рваный казать. Плоха беда станет!..»


Издавна бытовали анимистические, актуальные и на завтра поверья. Нельзя безнаказанно губить деревья, вблизи костра рубить дрова, можно поранить духа огня; нельзя плевать в огонь и лить в костёр воду. Ради сбора орехов преступно заваливать кедр; запрещено убивать спящего зверя; не подобает громко кричать и куролесить в лесу, распугивая затаившихся обитателей. Охотничий промысел зависит от духа-покровителя леса, не надо его гневить. «Будь люди суеверны и рачительны, не оскудела бы обжитая Земля; есть выверенная народная мудрость, следуй ей», - может статься, и так отвлечённо подумал усталый Винчестер тогда на Варгае.


В прошлогодний сезон и снискал он неординарное прозвище, за дар злоключений там, где другие фланировали обыденно. Как-то, не доехав версты три до лагеря, он спрыгнул с лошади помочиться и правой ногой угодил аккурат – «кому как, а нам эдак!..» - в медвежий капкан, усиленный приваренными к дугам заточками из электродов. Голень не раздробило по иронии случая: в сапог была всунута ракетница, а обрезки электродов всего лишь оцарапали кожу. Но положение было поистине аховым! Нестерпимая боль ломила ногу, лезли в прорехи мошка и комары, и невозможно ослабить захват, вырваться из цепкого плена. Швыряя в лошадь чем ни попадя, он гнал её прочь, сквернословил, пока безгрешная скотина не ушла без седока в сторону лагеря. Когда его нашли и вызволили, он в забытье бредил. Неделю отлежал Винчестер в районном стационаре, месяц провёл на камеральной работе, вычерчивая геологические колонки и разрезы. Выручила его лошадь, но неприязнь к гужевому транспорту вселилась стойкая.


Сбережённый винчестер, славное оружие ветеранов, ему подарил дед в честь окончания горного техникума. Первое в жизни молодого мужчины ружьё!.. Чувство защищённости и агрессивной силы, неодолимое желание стрелять и убивать!.. Воронёный ствол и лакированная ложа, отцепное цевьё, антабки и предохранитель; латунные гильзы, бездымный порох, пыжи и капсюля; патронташ в опояску… Внук разбирал и собирал, чистил и смазывал; неэкономно, до ссадин в плече расстреливал патроны. Упражнялся в меткости самозабвенно и при всякой погоде; в подвижные мишени и вслепую по стоячим; не видя птицы и зверя, стрелял на ворошок, по направлению шума. При охоте на водоплавную птицу, что на утренней зорьке улетает с воды на хлебные поля, изумил деда. Когда ночью заходили в озеро, стреляя навскидку, на звук, ссадил утку в кромешной тьме. Перед варгайскими полевиками предстал удалой ковбой, с обязательным «винтом» на плече либо подмышкой. Бывалые таёжники поморщились от рекламной бравады, и название американской оружейной фирмы сделали прозвищем. Насмешливое, оно стало нейтральным, когда наречённый выказал незаурядное умение.


Винчестер и дебильный отпрыск московского доцента, принятый в отряд поисковым рабочим, заметили в таёжном прогале чудную полянку. Опередив геолога, уроженец столицы вышел на неё первым, торопясь полакомиться ягодами; в то лето Мать-Тайга уродила их вдоволь. Не успел он сжамкать пригоршню сочной черники, как заметил вблизи под деревом резвящихся котят палевой масти. Мило по домашнему окликая «кис-кис», пошёл к ним, протягивая на ладони ягоды. Окажись дурында в маршруте с другим, отвлекись Винчестер да приотстань, невинный жест мог быть предсмертным. Гулкий раскат выстрела вспорол тишину; звериная туша рикошетом ударила юнца в спину: «прильпе язык к гортани…» Вскочивший пацан увидел крупную, издыхающую в бессильной ярости рысь; в предсмертной агонии она колотилась у ног.


Истинное происшествие это быстро забылось. Потонул при переправе через Индигирку ценный дедов подарок. Неистребимо живучи во времени одни нетленные слова, и Николай Опалин прозвищу не противится; человек свыкается с чем угодно.



11
Вечером Винчестер и брат Саня подыскали для Марины квартиру в одном из пустовавших домов; наперёд запасли дров, принесли складских продуктов. Белолицая, с рябинками на щеках, полногрудая блондинка не чинила недотрогу, и польщённые участливым вниманием братья наперебой живописали новенькой экзотичные реалии здешнего быта. На неделе опекуны знакомили её с делами на участке и невольно сделались главными заступниками от докучливого притязанья бичей. Некогда равносторонний треугольник видоизменился в равнобедренный. Сексуально утешенный брат Гена слишком кичился врождёнными талантами и много якал, обидно навязывал особое личное мнение. «Что ты мне говоришь?! Я не первый год работаю на Севере!..» - звучало надоевшим рефреном не по разу на дню. Радист забыл элементарный постулат геометрии: сумма любых двух сторон превалирует над третьей, и поплатился охлаждением дружеских отношений. Братьев Саню и Колю единили холостяцкая вольница и общая профессия, единодушие в помыслах и воззрениях, да и поэтапная схожесть неотличимых в главном коротких биографий.


Тройственный союз коллег тоже существовал недолго. В горные мастера брат Саня определялся на зиму, избегая сидячей работы в конторе. Едва пригрело небесное светило, «им овладело беспокойство, охота к перемене мест»; в конце апреля он покинул Хатыннах навсегда. Уехал в свой полевой отряд, перегонять навьюченных провиантом лошадей к пунктам весновки, пока не хлынули ручьями лежалые снега. Прощаясь, настойчиво убеждал Винчестера перейти работать на геологическую съёмку. «Тут, брат Коля, если полевать подвижно, навсегда пленишься красотой этих мест! Давай, похлопочу о переводе?..» Обидно, когда тебя покидает лучший друг. Винчестер остался безраздельным опекуном и чичисбеем Марины; общество новенькой день ото дня становилось желаннее, иногда за полночь покидал он приветный дом. Двойную норму берёзовых чурок поколол брат Коля той весной; да и симпатия отвечала ему взаимностью. Винчестер был парень ласковый и надёжный.


Однажды Марина пошла с ним на охоту, и хвалёный стрелок позорно не попал в убегавшего – вверх по склону! – крупного зайца. Добро, не подранил: заячий крик подобен воплю смертельно испуганного ребёнка. Косых здесь не тропили по свежим следам, чтобы поднять с дневной лёжки, долгоухие дурики сами выскакивали на охотников. Вспугнутый заяц стремглав отбегал, на мгновение садился и обязательно оборачивался; в эту секунду прицельно и бей!.. Марине самой захотелось выстрелить из ружья. Винчестер доверчиво вложил заряженное оружие девушке в руки, объяснил, как прицелиться и которым пальчиком надавить курок. Эскимосы поступают умнее: уходя на охоту, поручают жён соседям и те исполняют супружеские обязанности, чтобы одинокая эскимоска не замёрзла. Трах-баба-дам!.. Оп-па!.. Дорогостоящее ружьё после выстрела он подхватил, а отважную амазонку не удержал. Марина не вжала приклад плотно в плечо, и резкая отдача посадила её наземь.


Потом было много схожих дней и вечеров, делавшихся светлее и дольше. Зима и полярная ночь отходили, и солнце вздымалось всё выше по небесному своду, насыщенно голубому и светозарному. Неимоверно белый, первозданной чистоты снег ярко искрил под слепящими солнечными лучами до рези в глазах, выжимая на ресницы влагу. На смену ездили, усевшись на борта открытых, буксируемых трактором саней, на ходу бороздя и пиная валенками оседавший по обочинам крупитчатый снег.


…В последний совместный вечер они, нежно обнявшись, долго сидели на лавке перед печью. Кочергой ворошили горящие угли, подкладывали в топку свежие поленья, наблюдая, как магический огонь жадно чернит древесину языками пламени. Пляска огня завораживала, в открытой топке вихрилось, бесновалось жгучее языкастое пламя. Было необычайно уютно, безмятежно и весело на душе; так всегда бывает наедине с милой, доверившейся тебе женщиной. Мнится, что в мире вас только двое и не нужно других; эгоистичное, преходящее счастье, одно на двоих. Было чуть сумрачно: полярный день только вступал в свои календарные права. Отуманенные близостью полюбовники, уступая обуявшему искусу, предались распаляющему целованию взасос.


Путаясь в бретельках, неумело расстёгивая мелкие крючки и в горячке срывая пуговки, Винчестер снял с сомлевшей Марины верхние одежды. Поочередно стянул с ног чулки, а затем туго облегающие ягодицы и бёдра красные атласные трусики. Чумея от зрелища жарко накалённой, дебело-пухлой розовой плоти стиснутых ляжек, на руках отнёс нагую вакханку в кровать, не ощущая бремени веса и не смея верить в свою неотразимость. Первый юношеский опыт: неуёмные эротические фантазии; дерзкий натиск от абсолютного неведения; робость, застенчивость и стыд в решительный миг вредящие; и разъедающая боязнь позора возможной неудачи. Все животные соединяются инстинктивно; юноша в этой ипостаси неумелый и жалкий ученик.


Торопливо разделся сам, покидав одежду на пол, и ужом скользнул в теплоту одеяла, коротко подумав: неужели эта чудная явь происходит здесь, на Хатыннахе?.. Навис над развалом чернеющих сосками грудей, пытаясь коленом раздвинуть её плотно сомкнутые ноги. Запальчивая поспешность, о! кто ж тебя торопит?.. В этот непристойный момент, в апогей его смятенных, казалось бы, таких победительных и обоюдно желаемых действий, предыдущими днями подготовленных и вот соитие, сродство, проникновение и остаётся лишь протяжным стоном выдохнуть: «любимый… родненький… мой!..» 


В этот пикантный момент Марина ровным отчуждённым голосом неожиданно спросила. Неотложно и в упор справилась о том, в чём важно увериться девушке, могшей через минуту стать женщиной, вобрать истекающее семя и с этого часа понести. Раздельно и внятно проговаривая слова, она негромко сказала: «Я… люба… тебе?..» Вспотевший Винчестер стушевался, отрезвел как от сильного удара битой по голове. Огорошено отпрянул от шевельнувшихся губ и, в предутреннем сумраке глядя в блестевшие мокротой вопрошающие глаза, ни секунды не размыслив, бесхитростно признался: «Не знаю». Взятый врасплох и для себя открыл неприятную правду. Как налету сбитый селезень вверх тормашками полетел с высот разыгравшегося воображения; то, что он так старательно напрягал, разом обмякло, будто и не подымалось никогда. Сама мысль, что уже не надо делать то непонятное, чего не умел, была облегчительной.


Осенью Марина вышла замуж за прораба буровых работ Манохина,  парня жизнерадостного и мастерового, знавшего буровое дело как рецидивист Угрюмый знал несгораемые шкафы для хранения ценностей. На составные блоки и детали размельчит сложную технику и наново соберёт, не упустив ни шестерни, ни шайбы, ни контрогайки. Она заметно обрюхатела от прораба и выглядела сильно подурневшей. Честный парень по прозвищу «Винчестер» потянулся через уставленный наедками стол чокаться с пунцовой невестой. Потом, изрядно выкушав разного вина, весь вечер играл на двухрядной гармошке немудрёные мотивы: вальс, «Коробейников» и ещё одну плясовую, под неё вприсядку ходят; этим исчерпывался его репертуар. Бичи лихо отплясывали, утирая со лба и шеи обильный пот, подносили гармонисту полные чарки и требовали повторить мелодию!..


Генеральная свадьба с выходом в загс, обменом кольцами, с выплесками шампанского и другими процедурами венчания, праздновалась в райцентре, на базе экспедиции; на Хатыннахе гулянку продолжили. Винчестера долго донимали подковырками: «Без пяти минут родитель! Поглядим, какого она Винтика родит!..» Первый любовник незлобиво отшучивался насчёт непорочного зачатия. Не доказывать же, что половой близости не состоялось; таимое дело двоих; никто не поверит: глубокой ночью, по-французски в два часа утра, уходил Винчестер от Марины домой. Любителей смаковать интимные частности и вести циничный счёт побед, унижая отдавшихся им, Винчестер ненавидел; будь они женщинами, их бы все презирали! Он не блудить стремился, а неотчуждаемо обладать. Чтобы девушка, которая он верил, непременно ему встретится, соединилась с ним навсегда. Чтобы высокое чувство любви было взаимным и невыразимо прекрасным, пускай ревностно мучительным, но вдохновенным и чистым, как?.. Как радуга в омытом небе после дождя, как заревая слезинка-роса на раскрытом лепестке, как ажурная кристальная снежинка, упавшая с облака. Светозарно улыбаясь, придёт однажды богиня и кудесница и навеки полонит тело, и обязательно душу!..


Марина была предназначена в удел другому мужчине, и он недолго жалел об упущенной возможности солгать ради обладания. Близкие отношения с той ночи пошли необратимо вразлад; постельных слабостей уступившая девушка не прощает.




Тетрадь вторая: ЛЕТО 

12
Зима отдалась приспевшему лету без сопротивления, как любящая жена восхотевшему мужу. Морозы сменились ростепелью, звонкой каплицей и говорливыми ручьями заговорил тающий снег. Ночами удерживались терпимые холода, а днём быстро теплело до плюс двадцати градусов. Весна и осень в Оймяконье были кратковременны; фактически год имел два колоритно выраженных периода – затяжную зиму и жаркое, быстротечное лето. Покинувшим эти края беглецам отчётливей помнилась здешняя зима.


По воцарении тепла народ стал расселяться по долине, вслед за отходящими к Индигирке разведочными профилями, чтобы не добираться каждый день до рабочего места, а предельно приблизить его. Сметливый Моряк ещё в апреле облюбовал охотничью избушку и первым отошел в летнее жильё; сложенная из толстых лиственниц курная изба удачно стояла на выходе из короткого безымянного распадка, почти в центре проводимых работ. Следом за Моряком оставили посёлок два промывальщика: Петька Корытов и Влас Болотов; из крепёжного тёса, идущего на обшивку устьев шурфов, сколотили дощатый балок на полозьях из брёвен, удобный для буксировки гусеничным транспортом. Кто успел, абонировали имевшиеся на складе брезентовые палатки. В результате, властолюбивый начальник утерял тотальный контроль над мигрирующими кадрами; он привык струнить всех ежедневным присутствием.


Винчестер по-прежнему обитал с горными мастерами, помышляя устроить вблизи буровых шалаш навроде индейского вигвама. Так бы и поступил, не заинтересуй низвергнутая с чинимого «студебеккера» будка, с приходом тепла ставшая ненужной и бесхозным коробом торчавшая возле склада. Критически обследовав фанерно-войлочную, на остове из бруса постройку, Винчестер счёл её вполне годной для предстоящей летовки. Удалил поперечные лавки, предназначенные для пассажиров; вместил вдоль длинной стенки раскладушку. Обив кровельным железом печной угол, установил печь-времянку. Походив по заброшенным поселковым избам, разыскал аккуратный столик; приладил брезентовый полог на входе, и получилась уютная внутри, жилая конура с маленьким торцевым оконцем. Наутро другого дня они вдвоём с Широким погрузили габаритную поклажу на тракторные сани. Закинув хозяйственный скарб, носильные вещи и ружьё, довольный новосёл отбыл, подвергнутый остракизму завидующих горняков.


Оставлять поселок, оказывается, было нерадостно. Бесстрастный начальник всерьёз пригрозил, что отлучников назад не примет, а пустословить он не умел. 

- Где поселишься? – нешуточно осведомился Широкий, когда отъехали от посёлка километра на три. – Прозелит!.. – Он обожал в любой разговор вплести тёмное иноземное словцо.

- Место заповедное! Во-первых, - стал приводить резоны Винчестер, - очень красивая природа!..

- Природа!.. – как от скисшего молока скривил рожу Широкий. – Вокруг посёлка что? Железобетон, ядовитые дымы химических комбинатов? Вульгарные проститутки на обочинах дежурят?!

- Ручей журчит, - не внимая реплике приятеля, отстаивал выбор Винчестер, - и вообще звуки древние и очень приятные: шум дождя, шелест листвы, чивиканье птиц. Сухостоя на дрова вдоволь. Наледь поблизости и на работу за полчаса вразвалку. Белка ощенится, обязательно обзаведусь собакой. Приволье, сам себе господин!.. Здесь вправо бери, - предупредил он тракториста. На ходу выпрыгнул из кабины и уверенно зашагал к отлогому борту долины.


Широкий потянул на себя правый рычаг, и трактор послушно двинулся за Винчестером; маленький оранжевый тракторок с мощным туловом здоровяка Широкого в кабине; тракторист был поперёк себя толще. До переезда на север Широкий подвизался в сфере продуктовой торговли, в далёком и отсюда казавшемся сказочным Запорожье; в полевую геологию попал вынужденно: контрольные органы провёли внеплановую проверку, и пришлось срочно сменить местожительство. «Ты личные отношения со мною крепи! – открылся он однажды Винчестеру. – Моё призвание сладко дремать за прилавком. По осени в пушную факторию подамся. Захочешь – в дублёные кожи и ценные меха обряжу!..»


На участке негоциант появился в краткий миг весны, когда зима спешила на свидание с летом. Покряхтывая, тяжело выпал из машины на талый снег, подобрал на обочине узловатую берёзовую палку и больше не расставался с посохом, перемещая откормленное тело из посёлка на буровые и обратно. Служба ему выдалась подходящая и недурно оплачиваемая – моторист! Грохочут дизеля, питают энергией буровые – сиди, покуривай, наблюдай за буровиками, сладкий чай попивай вприкуску с ванильным сухариком. Суточные вахты они чередовали с худосочным Жорой-Хлястиком.


…Избранная для проживания местность оказалось отменной: нетронутый человеком, приятный взору буколический пейзаж; небом покрыто, ветром огорожено; пять километров до посёлка, полтора от охотничьей избы Моряка и буровых установок. Пока деловитый Винчестер обстраивался, Широкий вскипятил на костре котелок воды. Присев на береговой обрывчик и свесив ноги к ручью, они неспешным чаепитием отметили состоявшееся переселение.

- Ну, бывай! Обживайся, анахорет!.. – больно хлопнул по плечу тяжеловес Широкий, и рокочущий трактор резко сорвался с места вперёд. Минут пять было слышно, как утюжит он траками гусениц булыжники каменистой дороги, правя недолгий путь на буровые.



13
Ладонью придерживая уснувших за пазухой маловесных кутят, Винчестер на ходу обдумывал, какой кличкой наречь сучку с белой отметиной на лбу. Выметалась Белка в последний месяц пролетья, на Иова Многострадального; как всегда бывает под конец утомительного ожидания, содеялись роды внезапно и живо. Щенная сука в одночасье исчезла, а на третий день Серёга Мазай обнаружил кормилицу под срубом пустовавшего дома; близко к логову агрессивная псица разведчика не допустила. Вскоре выяснилось, что в помёте шестеро малят, а желающих заиметь щенка среди поселенцев только четверо. Когда один сосунок околел от переохлаждения, сердобольный Винчестер решил брать двоих. По улице потерянно бродила рыжая, с отвислым брюхом Белка, вероломно лишённая родительских прав в период лактации; она была молодой первощенной лайкой и верно переживала утрату. В отцовстве подозревали всех здравствующих псов, начиная с мощного кобеля Карата и довершая ездовыми лайками случившихся проездом якутов.


Озарило Винчестера нескоро: «НЗ» - незначительный знак золота… «Энзушка!..» Радостного и крупного кобелька он особо выделил сразу; лобастый и плотненький, как медвежонок муругий, он отличался резвостью движений в этом помёте. Пока сука пестовала безгласное потомство, Винчестер терял покой при мысли, что какой-нибудь выжига опередит и присвоит Мая. Кличка возникла спонтанно, понравилась краткостью и мягким сочетанием звуков, ссылкой на время рождения, и не показалась банальной.


Питомцы наперегонки лакали разжиженное сухое молоко, лезли в кормовую миску неокрепшими лапами; от пюре из сухой картошки отвернулись как глубоко оскорблённые. В неизбежных заботах Винчестер быстро избыл непривычное и поначалу гнетущее одиночество; щенок, что дитятко, забавное представление! Родятся щенята совершенно беспомощными, беззубыми, с инфантильными органами зрения и слуха, с единственным безусловным рефлексом на сосцы с молозивом. Чуть подросли, и возник живой интерес ко всему, предстало много занятных дел: обследовать доступные предметы, вплотную обнюхать, отведать на вкус, струйкой мочи пометить обжитую территорию. Казалось, что лопоухие мальцы не бегут, а мохнатыми колобками вприскочку катятся, неуклюже закидывая на сторону задние ноги. Стали, обмерли, подолгу внюхиваются в новые запахи, навострив ушки, ловят настораживающие звуки. Окреп собственный голосок, и началось слабое тявканье с игривой либо угрожающей интонацией. Выказались первые признаки отчаянной трусости и казовой храбрости: норовят улепетнуть и спрятаться от незнакомца, то наоборот яростно и с подвывом облаивают его, изготовясь к паническому бегству.


На конец месяца прорезались мелкие острые зубы; собачата принялись грызть без разбору твёрдые предметы, пытаясь сгладить их акулью остроту. Два щенка в квартире – это погром: ободран диван, изгрызены ножки стола и стульев, в частых затяжках от когтей портьеры и занавески, утащена и спрятана обувь, обои исцарапаны и оборваны, книга распотрошена и невосстановимо сгрызена авторучка; где ни попадя кал. В лесу щенок в потеху и удовольствие, это будущая защита: клыки и резцы крепкой челюсти напугают хоть кого! Недостатки зубной системы стойко передаются в потомстве; от суки с недокусом и кобеля с перекусом не родится щенок с правильным прикусом; наложение лучшего с лучшим даёт чистую породу. В качествах экстерьера Винчестер не был сведущ, он прежде не держал собак; Мая выбрал приглядно и быстро привязался к мохнатому, уморительно комичному существу.


Щенки заметно подросли. Собачий кругозор замыкался крохотной делянкой, и Винчестер надумал сводить щенят на работавшие неподалёку буровые, показать приёмышей людям. Метров триста собачонки послушно семенили следом, потом отстали. Принялись озираться и оглядываться; пытались поворотить назад, и Винчестер понёс их на руках. На гусеничном ходу, с тяжёлым маховым колесом на шатуне, установки ударно-канатного бурения решали сходную с горными работами задачу: извлекаемый на поверхность грунт подвергался опробованию, то есть промывке. Буровые гремели дённо и нощно, вкрест простирания разбуривая погребённую россыпь. Размеренно мельчило породу увесистое долото, затем опускалась на забой скважины полая труба с приёмным клапаном на конце. Поднятые желонкой передробки, песок и буровая грязь вываливались в колоду и незамедлительно промывались.


На буровых щенята вдоволь всех позабавили. Промывальщик Корытов изъявил желание завладеть Энзушкой, и хозяин любезно согласился. Уходя домой, он устроил неокрепшим питомцам показательное испытание. Перейдя вброд широкий и бурливый на перекате ручей, зычно гаркнул: «ко мне!» Дрессированные пёсики ринулись исполнять приказание, и вкопано замерли на линии воды. Винчестер повторил команду и нарочито двинулся прочь. Истерично взвизгивая, щенята заметались вдоль береговой черты, не осмеливаясь ступить в проточную воду. Жестокосердый воспитатель заново поманил их, уторопил шаг. Безысходно взвизгнув: «не оставляй!», Энзушка плюхнулась в незнаемую студёную воду, побарахталась и поплыла; быстрое течение стремительно повлекло её. Истошно скуля и потерянно взлаивая, Май праздновал труса на берегу. Задрав в зенит скошенную страхом мордочку, Энзушка наглядно подтверждала старую истину о пущей верности сучек хозяину. Однако пустовка сук на два месяца лишает охотника подружейной собаки; кобели готовы к работе всегда.


Неумелая пловчиха выбралась на сушу далеко ниже по течению. Всем корпусом передёрнулась, стряхивая на стороны брызги; дрожмя дрожа от озноба и вытерпленного ужаса, продрогшая засеменила к строгому кормильцу. Через неделю Винчестер передал сучку Петру Корытову и остался наедине с быстро крепнущим в статях, понятливым Маем.



14
Тревожное поведение собаки не бывает беспричинным. На подходе к жилью Май неожиданно проявил необычайную трусость: встопорщил шерсть на загривке, уши подвернул к затылку и поджал под брюхо свисший хвост. Принялся искать защиты в ногах хозяина, противный и жалкий спутывая ему шаги. Напуганная собака заглушает свой запах; пытаясь скрыть своё присутствие, поджимает хвост. Через минуту они уткнулись в горячий медвежий след: рельефные отпечатки могучих лап с бороздками ужасных когтей наискось пересекали долину по влажной и мягкой болотине. Жилы и мускулы пытливого следопыта вмиг обессилели, ставши ватными; волоски под нательной одеждой шевельнулись, испариной увлажнило чело.


В тайге хозяин не человек, а дикое животное. Винчестер пережил весьма тревожную ночёвку: единственным жаканом зарядил ружьё и напряжённо стерёг подозрительные шорохи и звуки. Не имевшую дверей ветхую будочку медведь сковырнёт, не напрягаясь, а двухмесячный щен ужаснётся и не вякнет. Посему, на случай внезапного вторжения, он подвесил ружьё над раскладушкой: быстро схватил, пальцем сдвинул предохранитель, и стреляй в дверной проём, не размыкая вежд. Винчестер купил его зимой с рук у взрывника Вамидова, обладателя богатого разнокалиберного арсенала. В ящике стола, в изголовье лежанки, хранились снаряжённые дробью патроны.


Внезапной агрессии шатуна вооружённый Винчестер опасался всерьёз, в отличие от немногих безоружных. Согретый быстрой ходьбою Моряк спозаранок торкнулся в конуру Винчестера и громко возопил с порога: «Мы возмужали, рок судил и нам житейски испытанья!.. Вставай, ленивец, он уходит!..» Снулой рукой Винчестер снял с крюка свою «вертикалку»: в верхнем стволе – пуля, в нижнем – мелкая дробь; Моряку вручил щербатый нож-тесак, каким в деревнях скоблят полы и некрашеную мебель. В такой препозиции два разбойника и неотвязный Май отправились убивать одного медведя. Взмахивая ножом и жестикулируя, Моряк шагал впереди; очухиваясь от сонной слабости, Винчестер с двустволкой наизготовку поспешал сзади. Ими правил родовой охотничий инстинкт: ползущих дави, вслед бегущим стреляй! В молодости он обуревает каждого; взрослому досаден малыш, раздавивший сандалией жука на городском асфальте.


Поднялись по распадку. Скудная растительность осталась назади, и взгляд свободно проникал по склону до гребня водораздела; подвижек крупной живности на обозримой площади не наблюдалось. Когда сошли обратно в долину, Винчестер не без ехидства выговорил:  «Слушай, Море!.. Побеги он к нам, я бы на тебя стволы навёл. Почто мешаешь спать усталым людям. Привиделось тебе?..» Крупные дикие звери бывают забавными за решёткой стальной клетки, в огороженном зоопарке. Моряк добросовестно изобразил, как шёл на буровые сам, где перебродил ручей странствующий медведь, как скрылся в прибрежных зарослях и затем долго мельтешил в распадке. Однако явственных следов береговая галька не сохранила.


Прощаясь, Моряк обратился с необычайной просьбой: «Дал бы мне ружьё на завтра, а? На дальних солонцах хочу поохотиться, и эх!..» Боязнь категоричного отказа сквозила в челобитной просьбе, и вопреки мудрой заповеди: «Никому не вверяй жену, ружьё и собаку», - Винчестер милостиво пообещал: «Завтра и приходи; со своими патронами!..»


Проснувшись в полдень, Винчестер не застал оружия на месте. «Вот бесовщина!.. куда девалось?..» Северные лайки попусту не брешут; подавая голос, Май предварял близость зверя или человека, интонацией лаянья указывая, кто на них движется. Название универсальной породы пошло от сноровки облаивать загнанную дичь, на доносчивый голос призывая охотника. Моряк откинул полог и проник в жилище, и верный караульщик неистово его облаивал. Хозяин внятно отвечал на вопросы вошедшего, да впросонье; такой сомнамбуле в одиночку и лесовать!

   

15
Оседлый домашний обиход полон разной завали и полезного именья; перечень снаряжения кочевника убог: топор, котелок, спальник, кружка да ложка с миской; замкнутый аскетический образ жизни рационален и вещевого излишества не приемлет. Рядом с большой фанерной будкой, куда Винчестер входил, слегка нагибая голову, стоял впритык консервный ящик для Мая, но пёс изначально невзлюбил отдельное убежище. Влезши под раскладушку и воняя псиной, особенно отвратно разящей после дождя, неизменно ночевал при хозяине. Второй ящик, погабаритнее, стоял возле кострища. Винчестер подкатил сюда обомшелую булыгу, и обычно трапезничал у костра, готовя макароны по-флотски и прочую холостяцкую ерундопель.


Здесь же он вымучивал кислое хлебное тесто. Говорят, нет на свете такого мерзавца, что не нашёл бы своей сквернавки. Весной блудливая пекариха уехала с молодым приглянувшимся бичом, и хлеб давно выпекали самостоятельно и каждый по-своему. По чётным числам Винчестер замешивал в эмалированной кастрюле традиционную квашню; маетно дожидался, пока тесто уквасится, но как ни усердствовал, всегда выходило две плоских лепёшки в размер сковороды. Белой мучицы на замес Винчестер не экономил, а под роспись выдаваемые дрожжи берёг: ушлые работяги наловчились варганить хмельную брагу в считанные часы. Герметичную баклажку крепили к рабочему буровому долоту, либо как футболисты пинали за карточной игрой под столом; процесс брожения вдесятеро ускорялся.


Из небольшого, единственного оконца жилой конуры тянулся к близстоящему дереву антенный провод транзисторного радиоприёмника. Перед входом несмолкаемо журчал и булькал, ублаготворяя слух, горный ручей с чистой ледяной водой. Над зеркалом подвижной воды склонилась на другой берег уродливая, безверхая берёза сломленной дугой. Как и люди, деревья стареют, покрываются прорезями неизгладимых морщин. На искривлённом стволе чернели взамен нежной бересты слоёные наросты, а на закорках росли два прямые ствола молодых. «Мать и дети, коловращение жизни!» - всякий раз изумлялся Винчестер, выходя к ручью умываться.


По утрам Май вскидывал передние лапы на раскладушку, чёрной мочкой носа щекотно тыкался в лицо, настырно и требовательно лизал шершавым языком подбородок и щёки спящего хозяина. Бессильной не проснувшейся рукой Винчестер обнимал чуткого дозорного, силился произнести: «да, поди ты!..» Размыкал слипшиеся ресницы и встречал столь выразительный и правдивый, такой преданный и всепрощающий взгляд с быстрой реакцией чёрных зрачков, что вся сонливость мигом сходила. Опытный дрессировщик по глазам определяет характер, темперамент и способность животного к верной выучке. В подкупающих доверием раскосых глазах Мая читались задор, понятливость и беззаветная преданность. Единственные глаза в мире, которые никогда не солгут; невпример людям, четвероногий лохматый товарищ не изменит и не предаст.


Короткие стоячие уши стерегли воздух. В отличие от Винчестера, не умеющего шевелить ушами, Май отзывчиво поводил ими, локализуя звуковой источник как действующий пеленгатор. Лайке чуждо состояние провального сна, чуток задремлет и тотчас вздрогнет; на необычный звук моментально открывает глаза. Собачьи органы зрения и слуха служили, по сути, первым рубежом обороны Винчестера, охраняли молодецкий покой. Волнистая и густая псовина бурого цвета выручала обеих, если в холодные ночёвки спали вплотную; густая шерсть оберегала собаку и от жгучего солнца. Когда полуденный зной становился несносным, Май в изнеможении валился на бок, распластав конечности и хвост по земле. Заходил по брюхо в студёный ручей и замирал над освежающей водой, шумно и учащённо дыша; трепетный язык свисал из пасти. Волосяной покров был с чрезвычайно густой подпушью и образовывал на шее и плечах выпушку наподобие отложного воротника.


Молодая и резвая, молниеносно готовая к действию поджарая лайка была грациозно, неотразимо красива!



16
Позавтракав, Винчестер извлёк из кострища обрубок стального троса; стал расплетать пряди, отделяя нити податливой после отжига, гибкой проволоки. Очистив нагар тряпкой, он тщательно протёр каждую нить припасённым осиновым корьём, чтобы заглушить запах железа. Скручивая один конец в маленькое ушко, и продевая в образуемое отверстие свободный другой, изготовил дюжину округлых, легко затягивающихся петель. Как и подобает образцово выученной собаке, дрессированный пёс внимательно следил за динамикой хозяйских рук. Он уже накрепко усвоил обязательные школьные команды: «голос, фу, апорт, ждать, возьми» и прочие «можно и нельзя». Винчестер муштровал Мая, собака исподволь вразумляла человека.


Нацепив патронташ, взяв несколько готовых петель и ружьё, Винчестер направился вниз по течению ручья. На правой обширной террасе он давно приметил в зарослях тальника круговой лабиринт натоптанных зверьками дорожек. Место жировки зайцев входило в зону его приватных владений. Летом долина Хатыннаха размежевалась на земельные наделы живущих наособицу аграриев. Каждый переселенец-отшельник застолбил за собой изрядную часть территории, прилежащей к жилью, - избушке, балку либо к палатке, где посторонним возбранялось заниматься промыслом. По неписаному этикету считалось зазорным ставить на чужой земле капканы, охотиться, рыбачить или вынимать из петель удачливого соседа околевших зайцев. Сезонные условности чтились и нарушались изредка по незнанию.


Винчестер бодро шагал по дороге, наблюдая за бурой холкой снующего по обочинам Мая; азартная хмельная морда собаки выныривала то правей, то левей оси движения. На днях кобелю исполнилось три месяца, и в нём зримо взыграли врождённые охотничьи ухватки; в лайке много черт дикого хищника. Май смело настигал и душил равновеликих подранков, выпугивал под выстрел выводки спрятавшихся куропаток, с неуёмной страстью напористо облаивал затаившихся в кронах деревьев белок и бурундуков. Действуя почти без натаски, в счёт прирожденных способностей, неутомимо рыскал подлесьем; вот и сейчас принёс в зубах прибылого зайчонка. Как ни жаль было напрасно загубленного летника, Винчестер отдал поноску на растерзание; кровожадно урча, Май пожрал невеликую тушку в три минуты.


На повороте дороги охотник вклинился в лес и вскоре вышел на тропы с колобашками свежих заячьих испражнений; уторённые множеством лап дорожки отчетливо зияли в чащобе густого кустарника. Одну за другой Винчестер уверенно настроил четыре петли; пятую привязал к древесному стволу в отдалении. Зарядил оба ствола, громко кликнул отставшего Мая и, взяв ружьё наизготовку, направился лесом прочь. Следом за… тайгу пронзил душераздирающий, повергший в трепет верезг. Метнувшись на хозяйский оклик, послушный Май с разбега угодил в только что настроенную ловушку; губительными рывками отчаянно рвался вперёд за хозяином, всё туже затягивая на шее смертельную удавку. Быстро поняв, что за беда приключилась, Винчестер кинулся на выручку. Крепко обхватил обезумевшую собаку и грубым нажимом коленей придавил к земле. Не сразу найдя в густом подшёрстке тонкую струну проволоки, ослабил удушающий захват; освободил и выпустил виновато скулящего испуганного пса. Отойди хозяин подальше, молодой и резвый пленник ускорил бы, вырываясь, неизбежную асфиксию.


В насторожённые ловушки собаки изредка попадали. Взрослые бывалые лайки, угодив в петлю, не рвались в губительном порыве, а неподвижно замирали, часами протяжно воя в ожидании избавителя. Взрывник Вамидов на третьи сутки отыскал безнадёжно пропавшего Карата далеко от посёлка. Какой таинственный зов увлёк собаку в дальний и глухой распадок? Что за мрачные мысли обуревали пса в ржавой, по людской безалаберности незатянутой петле? Выставил человек десятки ловушек и, поленясь их убрать, навсегда уехал из этих мест. Несметные богатства под ногами и краткость пребывания на Хатыннахе и в целом на севере порождали несдерживаемую егерями браконьерскую алчбу; сумма петель Корытова и Моряка исчислялась, наверное, сотнями. Наткнувшись на чужие петли Винчестер, не совестясь,  их обрывал.



17
Живой огонь пленит людей, выпрастывает языки как чарка спирта. Вольготно развалясь на траве вокруг костра, промывочная бригада кипятила обеденный чай. Четыре человека и Май, в уповании на лакомство уже снующий между ними, дружно поворотили головы. Положив на землю не успевшего мёртво окоченеть убитого зайца, Винчестер скинул с потных ног резиновые ботфорты, развернул окрутни влажных портянок; от дымящейся головёшки с наслаждением прикурил. Моряк, с весны полноправный член бригады Винчестера, с энтузиазмом травил очередную рапсодию:


«…Родитель мой шпыняет месячного подсвинка и лошадей погоняет, а я на задке с берданкой пристроился. Свинёнок визжит как оглашенный, сани через поле мчат, а вдогонку волчья стая бежит, заслышав аппетитное поросячье «хрю-хрю!..» На волков так в европейской местности промышляли, - охотно пояснил Моряк иронически хмыкнувшему бригадиру. – После войны их, как воронья избыточно расплодилось.


Под лесом настигают быстроногие волколаки нашу тачанку. Матёрый волчина на два корпуса всех опередил. Прицелился я нахалу в бег, с упреждением, да вот незадача, сподобило же меня… Розвальни круто подбросило на ухабе и, как плотно набитый мешок с отрубями, я вывалился на дорогу! – Моряк взмахнул кулаками, звучно стебанул пальцами: - Один скачет, другой горько плачет; подхватился, и –  в бегство! Вожак впритирку за мной, подмётки мне на валенках цепляет! Нечаянно обопнись, и прости-прощай родители и море!»


Сидя на опрокинутой ендове, Моряк свёл по-азиатски ноги, сощурил хитрые глаза; выглядел сказитель как проказливый леший.


«На опушке раскидистая сосна росла. Со смертного страха я по стволу вверх и без зацепок высоко забрался. Вся волчья свора по инерции подо мной проскочила. Но в секунду смекнули абреки, окружили дерево и зубами клац-клац, выжидают. Горячая мыльная слюна из пастей виснет, а я, как игрушка новогодняя, на суку болтаюсь! Однако чую – дышать мне недолго осталось. Извернулся я, сук затрещал, и!.. – Моряк безнадёжно рубанул воздух согнутой в локте рукой. – Сграбастав пятернями ветку, я рухнул в самую гущу! Успел жалостно пискнуть, как птенчик!..»


Моряк замолчал, выжидая. Выдерживая краткую паузу, замер.

- Нн-у, д-дальше-то что?! – всем корпусом посунулся к интригану Серёга Мазай; люди поверят, коль складно скажешь.

- На куски разорвали! – с обречённостью выдохнул Моряк и отвернулся. Все мужики, исключая бригадира, порскнули и раскатисто, по-жеребячьи зареготали; напуганный внезапным шумом Май даже ушами прянул.

- Складно баешь, по-флотски! – снисходительно пожурил Винчестер. – Кажется, в радиорубке я этот «Охотничий альманах» пролистывал?


Моряк уныло развёл руками, не отрицая вербальный парафраз; достал из кармана складной нож, поднялся. Вкруговую надрезав по пазанки задние лапы, они вдвоём с Власом Болотовым оголили зайца, чулком натянув ему шкуру на голову; и он сразу стал похож на культуриста. Через десять минут расчленённая тушка упокоилась в ведре с водой, а жадный на поживу Май уволок дымящуюся требуху в ближние кусты. Набрав с отвала непросохших выбросков, Винчестер отмывал на лотке пробу; контроль за промывкой вменялся ему в служебную функцию. «Промбанда» трудилась на ять; да и надзор за качеством работ следовал двойной: в штате Индигирской экспедиции состоял контрольный промывальщик Захарян.


Недавно ревизовал и Хатыннах, прилетев специальным рейсом в день выборов. Экипаж совершал особый облёт затерянных в тайге приисков, разведок, заимок, с целью охватить участием в голосовании каждого избирателя. Сходку наличного состава устроили прямо на вертолётной площадке. Вынесли кумачовую урну с блямбой золотистого герба и хатыннахцы все как один опустили бюллетени за неведомых им партийных ставленников. Митинговые речи были недолгими, опечатанную урну живо загрузили обратно в салон. Вертолёт зарубил винтами сухой жаркий воздух, свечкой отвесно взмыл над домами и вкось пошёл из долины на прииск «Большевик», оставив пожить здесь одного пассажира. Коренному населению Хатыннаха очень понравилось, что день стал нерабочим.


Чернявый мужчина в выцветшей штормовке, с пистолетной кобурой на бедре, три дня бродил по разведочным линиям, вынуждая приписанного к нему Мазая нагребать по ендове песков из подошвы каждого отвала; известно, и в насыпном грунте крупицы золота непременно оседают вниз. Сполна изумил Захарян всех, когда забрался в промывочный зумпф с ногами; широко их расставил, нагнулся к лотку, и давай махать им на амплитуду вытянутых рук. Песок взвесью метался в воде от одного края зумпфа к другому, не касаясь стенок и днища лотка. Очевидцы взирали на небрежное действо с недоумением; казалось, если есть в пробе металл, так непременно будет упущен. Не истекло пяти минут, как Захарян с кошачьей пластикой движений довёл серый шлих до состояния чёрного; резко встряхнул лоток и показал присутствующим осевший в желобке блестяще-жёлтый весовой знак!


Смытая бригадниками Винчестера золотина оказалась единственным крупным уловом посланца; не собственной ли рукой в лоток подсунул? В целом качеством промывочных работ Захарян остался доволен, выставил бригаде оценку «хорошо» и посулил мужикам денежную премию. Россыпное золото обычно вида не имеет, основная продукция приисков – не самородки и весовые знаки, а невзрачная пыль, драгоценный песочек. Золото и на воде плавает; как тщательно ни веди промывку, снос металла в отвал неизбежен, но потери должны быть в границах дозволенного.



18
Промывка проб – наиважнейшая стадия разведочного процесса. Два зумпфа-лохани водружались на железные короба, служащие подставкой и печью для подогрева воды. В первый ставился съёмный, дырчатый по ободу барабан, по ось погружаемый в воду. Для сопоставимости результатов опробования, грунт проходок насыпался в одномерные ендовки типовой формы и размера; через сдвижное оконце загружался внутрь барабана. За рукоять барабан медленно вращали и грунт, перемываясь, оседал через отверстия в широкий буторочный лоток из металла, подставленный снизу. Железным гребком буторщик перелопачивал пробу, отделяя галечно-щебнистый материал, который обмывал над лотком от приставшей глины, осматривал на предмет бо-альшого самородка и выкидывал в отвал. Самородок слишком тяжёл, чтобы не заметить его; в бутылку из-под шампанского вмещается пуд золотого песка. Застрявшие в барабане валуны и крупная галька вываливались в кучу эфелей, мелкие отходы промывки – гали складировались отдельно. В отвалы втыкали по окончании промывки ошкуренные колья, с указанием номера линии, шурфа и работавшей бригады.


Наибольшие потери рудных минералов возможны при доводке шлихов; на ней применяют лёгкие лотки, выдолбленные из целика кедра, лиственницы или тополя. Лоток корейского типа имеет широкое, углубо-наклонное к серёдке днище и скошенные низкие бортики, смычные к нему; легче нарисовать, чем доходчиво поведать. Лоток погружают в воду и ритмичными возвратными сдвигами взмучивают песок; через передний скос сливают с водой зёрна верхнего слоя лёгких минералов. Лоток руками покачивают, и порода ходит; песок выносит на край лотка и заглатывающим движением струи воды возвращает назад. Многократным смыванием удаляется лёгкая фракция и на дно оседает тёмный шлих магнетита, ильменита, гранатов и прочих тяжёлых минералов и чешуек золота. В единичных знаках оно рассеяно по всем речным отложениям, однако скопления металла редки; аллювиальные россыпи и есть основной источник добычи золота в стране.


Закончив доводку, промывальщики часто видели округлые, будто оплавленные по краям солнечные зёрна; спутать их с другим минералом, я извиняюсь, затруднительно! Ради извлечения шлихов и велись горно-буровые работы на Хатыннахе. Местами россыпь была нашпигована весовыми знаками и мелкими, величиной с ноготь жёлтыми самородками, как украинская колбаса свиным салом. Намытый шлих сливался в жестяной совок и поступал в руки геолога. Винчестер подсушивал его на костре, пакетировал, надписывал номер шурфа и проходки, и визуальное определение металла: «весовые или незначительные знаки», либо «пусто – ПС». Золотины весомей пятисот миллиграммов (на старательском жаргоне «тараканы») отмечались особо, как самородки.


Надсадно весь день наполнять и подносить к зумпфу пудовые ендовки. Ничуть не легче вращать загруженный грунтом барабан, многажды высыпать из него эфеля в навал и совковой лопатой выгребать со дна зумпфа мокрые тяжёлые гали. Но обременительней прочих второму промывальщику, в прорезиненном фартуке склонившемуся над другим зумпфом. Золото мыть – голосом выть; кисти рук постоянно мокры и ревматический артрит на старости неотвратим. Работа ответственная, и не всякий способен с ней управиться.


В бригаде Винчестера на доводке работал сухопарый мужчина с прокуренными зубами, апатичный к отхожим промыслам; его влекла радиотрепотня, и был он заядлый книгочей. Собственно, читать на участке было нечего: дефицитные газеты заменяли туалетную бумагу, толстые литературные журналы тоже годились разве на подтирку: «Мне отец недаром в детстве говорил: лето юкагирам Ленин подарил…» Зато электромагнитные волны радиовещания проходили сюда без искусственно чинимых помех. Корнеич регулярно прослушивал вражьи «голоса», информацией напитался официальной идеологии противной. Верящий печатному слову журналистов Винчестер неоднократно усовещивал вероотступника: «Не дружись ты с буржуинами, Корнеич; злобным станешь!..» Повидавший экзотические страны Моряк назидательно изрекал: «Во многом глаголании несть спасения; чередуй наших болтунов с чужими. Здесь оголтелая пропаганда и там повальный вздор, реклама и агитация!»


Мыл шлихи Корнеич умело и чисто. Необычайная домовитость сквозила в сутулой, склонившейся над зумпфом фигуре; как будто рядом бузили неугомонные дети, дремала за вязанием рачительная жена, а он – великолепный образчик примерного семьянина, выпив тайком чекушку, починял неисправный утюг, а не горбатился у остылой воды, зарабатывая им деньги на потехи. Дальше, чем эта местность, не много осталось мест на свете; алименты с одиноких северян лакомая халява для получательниц, живущих с новыми мужьями. Слив готовый шлих в жестяной совок, Корнеич обыкновенно сам подкладывал его на угли костра; присев на корточки, частыми затяжками курил; торопливо выпивал кружку горячего чая. Вставал, мучительно разгибая занемевшую поясницу; испустив тяжкий вздох, снова брался за деревянный лоток, плавающий в мутной глинистой воде.


Шлиховое золото вечером взвешивалось на аптекарских весах, заполнялась приходная ведомость за подписью Куропатки, и шлихи запирались в сейф. Золотых слитков в загашнике Винчестер не таил, хотя бывало на руках граммов пятьдесят золота в удачную смену. Будь корыстолюбив, сумел бы постараться тайком, знал золотящие лагерные отвалы, но и мысли крамольной не возникало. Не потому, что при устройстве на работу подписал специальный бланк: «обязуюсь не разглашать и не посягать», и не был он равнодушен к дьявольскому металлу; самородное золото у каждого вызывает сугубый интерес. Для них это был рабочий материал, наглядный фабрикат соборного труда и причастности делу государственной важности. Приедут следом иные специалисты, и воскресший прииск будет давать казне валютный металл; мытарства вытерплены не зря. Разумный человек чурается беспутного времяпрепровождения, напрасный труд без перспективы ему в обузу. Они веселели и посмеивались, если намывались весовые знаки, скучнели и больше уставали, когда выходило «ПС», но хитничать для себя?!.. При нашем казарменном общежитии и слёжке тайных сотрудников из надзорных органов, какие внедрены повсюду. На кой прах!.. Побродяги и философы равнодушны к стяжательству и накоплению скарба.


Воротясь из первого отпуска, Влас Болотов рассказал, как родная тётя расспросами докучала. «Говорю ей: ну, там и «дятлы»!.. По золоту ходят и на золото плюют. Самородки горстями в скупку относят, а у самих зубы во рту…» - «Золочёные?!» - завистливо ахнула тётка. «Да нет, просвещаю,  гнилые; и тех за щекой на одно побиение...»



19
…За столом сидел Жора-Хлястик, над разграфлённым листком  обёрточной бумаги. Пушистый венчик седых волос опоясывал блиставшую испариной плешь. Не дослушав обычных слов приветствия, он сразу взметнулся со стула как шальной; пихнул огрызок карандаша за ухо и порывистым вихрем замельтешил по горнице.


- На безбедную старость мне требуется ровно пятнадцать тысяч! –  в трезвых глазах его не сверкнули смешинки. – Вот смета, где я всё точно расчислил! – на бегу выкрикивал глуховатый Жора. – Алкоголь из рациона безоговорочно исключаю! До пенсии осталось три года, буду деньги копить!.. Покупаю ветхий дом на берегу Иртыша, капитально благоустраиваю. Наверху будет мансарда с балкончиком, внизу – в подвале – бильярдная! Приезжаешь в гости, и туда! – не на шутку размечтался Жора, смешав грёзы с явью. На навесистом крутояре высился резной терем в два этажа и хмельные встречей друзья, насладясь зрелищем воздусей заречных лугов, нисходили винтовой лестницей в подвальный зал. На зелёном сукне бильярдного стола благородно желтели костяные шары и лежали два намеленных кия. Звала продолжить неторопливую беседу, под лясканье влетающих в лузы шаров, початая бутылка ароматичного коньяка.


- Смета одинокой жизни!.. «Из шумных, шустрых, пёстрых слов мне дух щемит и жжёт, как зов, одно: бродяга». А довольно будет на всё пятнадцать тысяч? – усомнился Винчестер.

- В самый раз! – категорично заверил Жора, чиркнув кистью по торчащему из жилистой шеи кадыку. – Я всё детально предусмотрел! Моторная лодка, раз. Приусадебная огородина, два. Рыболовные плетушки и снасти, три. Капканный промысел, четыре… Громовую пальбу из ружей я не выношу, и сам знаешь, смрадные города недолюбливаю! Тяжёлая индустрия гнетёт и калечит мне психику! Песцов стану хитрыми пастями стеречь, рыбу солить и вялить, устрою домашнюю коптильню. Чем ещё скрасить бобылю неотвратимую старость?

- Знойной комсомолкой в бикини! – одобрил расчёты Винчестер. – Гениальная смета, да несбыточная! Ведь до первой буфетной стойки, Георгий Васильевич. Запили тряпички, загуляли лоскутки, и обшарпанная гитара как боевой ударный инструмент!..


Люди ожидают пенсии как бессрочных каникул, забывая, что пришло начало конца. Жора ничуть не обиделся, он уверовал в благостную тихую старость как ребёнок, которому маменька пообещала купить дорогую игрушку. Аккуратно сложил бумажку по сгибам, накрыл трезво мудрую голову кепкой, и через минуту вернулся в дом, неся беремя поленьев. «Печь растоплю, повечеряем». Макнул кусок хлеба в открытую банку с повидлом и навесным броском метнул его в дальний угол. «О-абб!» - проворный бдительный Май не дал упасть ему на пол.

- Не приучай собаку к столу! – сердито попенял Винчестер. Взял в руки гитару, подкрутил колки, хрипло кашлянул. Щипнул гитарные струны и взвыл, визгливым фальцетом зарыдал «Журавлей».


И неудивительно! После радужных мечтаний накатывала гнетущая тоска по уютному прочному дому, гнела мысль о бренности здешнего бытия. Полярную надбавку, восемьдесят процентов к окладу, Винчестер выработал всего наполовину. Полная выслуга шла через пять лет, а терялась разом, при расчёте. Жора дважды пропивал это ярмо старожилов, уволенный вопреки желанию. Деньги не особо занимали Винчестера, как и расхожий трюизм: первые три года ты работаешь на север, а затем север обогащает тебя. Издержать зарплату, тайги не покидая, мудрено. Пятьдесят процентов полевых и семьдесят – коэффициента районного, да полярка и квартальная премия; к несчастью, на сторублёвый оклад техника; по северным меркам небогато. Винчестер стопроцентно соглашался с неопровержимым доводом, которым старший друг всегда пригвождал: надо учиться дальше!

- Поступай в институт. На первое время второй стипендией обеспечу! – вжившись в роль, отечески наставлял филантроп Жора.


Местные условия не способствовали укоренению молодых специалистов. Девять месяцев лютейшей зимней тьмы и стужи, глухомань без упования на грядущее благоустройство; духовный вакуум, убогий пещерный быт! Меты скудости и бескультурья неисчислимы; ни телевидения, ни телефона, ни пивного ларька, ни газетного; три замужних женщины и четыре исправных радиоаппарата на всех. «Чего на нашем участке только нет! – горько язвил Папа Коля. – Водопровода нет! Канализации и нужника с подогревом нет как нет! Милиции и политучёбы, слава небу, тоже нет!.. Где я только не был?.. – присовокуплял по аналогии. – На острове Барбадос не был, в Минске и в Санкт-Ленинграде не был! – И вовсе сникнув духом, невесело итожил: - В портовом городе Якутске и в солнечных Гаграх пять лет не гастролировал!..»



20
На обратном пути Винчестер зашёл на наледь. Висящее на суку и овеваемое ветерком мясо за сутки обволакивается сохлой кожицей, сохраняющей от порчи. Худо гнилотворным микробам в стерильном таёжном воздухе, уникальные морозы санируют местность как крутой кипяток. Не ужалит змея и не вцепится клещ, да и людские подонки нежатся на пляжах южных морей; выморозить бы всех разом за одну зимушку!.. К удивлению ветеранов геологоразведки, видавших сквозь кисею накомарника свою тень на скоплении мошкары, на Хатыннахе не досаждали и предвестники тепла комары; их обычно по десять килограммов на каждый гектар. Охота была здесь царская: изъятие из правила, если заяц путь не перебежал или с пугающим треском куропатка из-под ног не взмыла. Прошлые сезоны вспоминались добычливым промыслом: азартной охотой и нескучной рыбалкой; идя маршрутом, зрелые ягоды сапогами топтали; повезло с начальником, был милостив и покладист.


Поначалу Винчестер хранил свежее мясо, погружая в сетке на дно ручья. Ледяная проточная вода остужала отлично, однако вымывались питательные ингредиенты, и мясо делалось безвкусным. Тогда он перенёс хладолюбивые припасы в наледь, за километр от жилья. Великая причудница здешняя девственная природа! Нестерпимая жарынь на солнцепёке, плюс тридцать градусов, а по тальвегу долины там-сям белеют вычурные острова зимы. Веют волглой прохладой айсберги голубоватого льда, не успевая стаять в жаркое быстролетье. Сочатся множеством ручейков, убывают в размерах, переменяя очертания ледяных пазух и вытаин, но стойко сохраняются от прежней зимы до прихода следующей.


Выдолбив топором укладистый приямок, Винчестер поместил туда мясо и консервы. Водрузив приметный кол, забросал кусками выбранного льда и припорошил поверху ледяной крошкой. Каверзным и немалым было изумление, застань он потайной склад лежащим на пригорке, открытым взору как опупки на лбу оленя. Поверхностный лёд стаивал быстро, и стоило провианту обнажиться, жаркие солнечные лучи осадили прилегающее ледяное поле. Припоздай беспечный Робинзон с визитом, и разделил бы трапезу с окрестным зверьём, чутким на ротозейские промашки. Дивясь коварству природных явлений, Винчестер вырубил вторую яму круглым колодцем; поверх льда широко раскидал еловой поруби и впредь посещал тайник с припасами регулярней.


Отложив в сторону шматок оленины и банку китайской тушёнки с силуэтом Великой стены, Винчестер в который раз углубил яму. Пока, припав на колени, он рубил водянистый снаружи лёд, непоседливый Май прочёсывал береговые кусты. Стоило выпрямиться в полный рост, как пёс примчался скорее ветра и затараторил на языке собачьей жестикуляции, замахал выразителем настроения как опахалом: «вот и я!». Выказывая готовность к драке, собака вздымает хвост трубой, виноватая и напуганная загибает между лап под брюхо, радостная и возбуждённая виляет им как записная кокетка веером; если хвост трепыхается как щука, выуженная на берег, значит, высшая стадия эйфории. «Собака чем улыбается?.. – вслух произнёс Винчестер. – Ай, нет, не глазами и моськой!.. Вся собачья думка в хвосте; им плачет, им хохочет!..»


Май оживлённо помахивал кренделем хвоста, заложенным направо, искательно взглядывал в лицо, склонный без проволочки исполнить отданную команду; угодник авансом выпрашивал свою порцию. Собака – животное плотоядное; в шкале ценностей Мая сырое мясо и повелитель располагались рядом. Три месяца отшельничества волшебно соединили геолога и собаку. Винчестер стал первым, кого прозревший Май запечатлел в памяти как родителя, необратимо к нему привязавшись. Винчестер делал шаг в сторону, и неотвязный Май торопливо сворачивал за ним. Хозяин ускорялся, и верный инстинкту следования пёс переимчиво примерялся к быстрым шагам. Винчестер садился отдохнуть, покружась за собственным хвостом Май укладывался рядом возле ног; старательно вылизывал промежность и затихал; олицетворение фанатичной преданности, испытанной веками сожительства. Заигравшись на буровых с лайками, Май тревожно принюхивался и устремлялся вдогонку за Винчестером, молчком покинувшим его. Настигал и накидывался, стремясь облизать руки и лицо, выказать высшее проявление любви. Это была дружба, обычная между собакой и человеком, когда она не мыслит себя без хозяина.


Всю СОБАКУ надо писать заглавными буквами и говорить ей «Вы». Всякая собаченька дорога своему хозяину; горечь утраты сравнима с кончиной друга. Винчестер беззаветно любил верного пса, гордился им; и бесперечь казнился одним дурным поступком. В настроенные ловушки угодили три ушкана. Подвесив дичь на распялки вблизи конуры, он свежевал зайцев; совлекал шкуры, вспарывал животы, кидая потроха ненасытному объедале. Вздувшееся брюхо задевало траву, но запасливый пёс хватал кишочки и волок закапывать!.. Винчестер рассёк тушку, обернулся кинуть в ведро со свежениной: плутовски кося глазами, Май тащил из ведра заячью грудинку. Улизнуть наглый воришка не смог! Хозяин поддел его ногой и взбешенный отшвырнул. В затяжном полёте пёс кувыркнулся и плашмя чебурахнулся наземь, издав непотребный трубный звук. Поджал хвост и, пронзительно вереща: «за что ты меня так жестоко?!» - скрылся в кустах, поражаясь людскому вероломству. Винчестера долго не оставляло чувство саднящей вины, ласками неискупимой. По свойству совестливой памяти, не изглаживается именно то, что желательно позабыть.


В Священном Писании сказано: на том свете мертвеца встречают первыми кошка и собака; воздают по деяниям. Прощать животные не умеют; на ласку отзывчивы, на грубость чужих людей злопамятны. Лайка начальника Бим и на Хатыннахе невзлюбила промывальщика Корытова. В каждом человеке сокрыт таинственный магнит, он либо притягивает, либо отторгает напрочь и ничего изменить в отношениях нельзя. Винчестер и сам сторонился грубого сквалыги, интуитивно чувствуя необоримую антипатию. Гнездилась в промывальщике некая червоточина, он был неприятен геологу изначально.


Буровые скважины врезались в скалистый плотик и подлежали закрытию, когда последние проходки выходили пустыми; вот тогда бурение прекращали. Но бывало, проектная глубина достигнута, а незначительные знаки золота в шлихах есть. Скальные породы по трещинам золотили, либо из-под обсадных труб пески сыпало, только никчемные единичные знаки раздражали и буровиков и промывальщиков. Невзначай засёк геолог, как Корытов скосил глаза в его сторону и украдкой сплеснул отмытый шлих наземь. Швырнул в лоток горсть галей из отвала, вторично промыл поганыш, и бурение прекратили. Невелик криминал; руководясь типовым строением  разреза, Винчестер уже подал команду на закрытие скважины, да грешно обману мирволить. Вчера он слукавил, сегодня сподличал, где завтра снова окажется? В беду летят, как в пропасть, в преступленье сходят по ступеням, гласит пословица.


Нечист был душою и на руку промывальщик; от скупости зубы смёрзлись. Службу проводником на пассажирском поезде «Алма-Ата – Москва» поминал с отрадой. Стыд под каблук, совесть под подошву; чайной заварки не досыпал, в норму сахара не доложил, выдал десяток комплектов неказённого белья. Цейлонский чай закупал в столицах оптом и втридорога продавал казахам на степных разъездах. В пересменку обязательно водкой запасался, чтобы прибыльно торговать на перегонах. Каждого безбилетника привечал, беря плату за проезд наличными. Перед побудкой нетрезвого пассажира, не гнушался карманы висящей одежды обокрасть. На одном узловом разъезде в доле был с дорожными ворами. Они входили в поезд через тамбур его вагона глубокой ночью, а наутро крепко спавшие пассажиры соседних вагонов не досчитывались ручной клади, оставленной без присмотра. Внимательный к стеклотаре загребущий мизгирь за один рейс непомерно обогащался.


Тенёта нетрудовых доходов, что липкая паутина; алчешь чужого, теряешь своё. Из мест заключения он воротился к затухшему очагу: за три года жена сбережения потратила. Второй ходкой Корытов как «домашний боксёр» отбывал, за жестокое избиение расточительной супруги.



21
По истечении шестилетнего контракта чета Баркеновых отбыла на Кавказ; расторгли трудовой договор, с июля взяв отпуск с последующим увольнением. Временно исполнять обязанности начальника стал буровой мастер Манохин. Верная собака всегда раб человека, но забирать охотничью лайку в шумный южный город нецелесообразно; Бима вверили заботам участкового радиста. Вольно выросшая собака в квартире не усидит; передушит дворовую живность, и сама будет казнена.


Собачник из Чепурного был никакой, и скоро Бим стал ничейным, проводя ночи на прежнем крыльце. Иногда прибегал на стойбище Винчестера, трепал Мая за холку и добела вылизывал его кормовую миску. Уповая на милость сильного, щен инертно валился на спину перед взрослым псом. Бим скрупулёзно изучал поверженного, отпрыгивал в сторону; дружелюбно виляя хвостом, ждал, когда Май вскочит и примет игру. Знакомясь, собаки вначале  обнюхивают пахучие железы, расположенные под хвостом. Но окажись Бим возле Корытова, пса неизменно пронимала неукротимая ярость. Глухое остерегающее рычание звучало из стиснутой глотки, он враждебно щерил клыки, грозясь покусать промывальщика. Злобность к человеку лайкам несвойственна, они кротки до людей; Бим не простил зимний наскок пьяных бичей на Баркенова.


Период быстрого роста закончился, и Май выспел в крепкого сложения чутьистого кобеля, любимца полевого участка. Цвет глаз, треугольники стоялых ушей, лихой завиток хвоста, окрас и жёсткость псовины, все стати гармонично сочетались, изумляя боевыми качествами. Изъяны вобрала убогая Энзушка, трусливая вислоухая пустолайка с провисшей спиной пятнистого окраса и кривыми лапами. Собаки копируют внешность и нрав хозяев, их спокойствие либо нервность, дружелюбны к друзьям и непримиримы к недругам. Ситуативное бытие сказалось или дегенерация последышей, но верилось с трудом, что дети одного помёта. Пять пальцев на руке, а все разные; так родные братья бывают духовно несходны при внешнем подобии. Один родителям на старость опорой, а другой выродок укором и обузой, смолоду в арестантских ротах как социально опасный элемент.


Лют человек в обращении с животными, такой и к людям не милосерд, душа заскорузлая. Много было в Петре Корытове атавизма и бессмысленной жестокости. Сострадательный Винчестер не однажды с ним по разным поводам вздорил, пока не сцепились как заклятые враги. Корытову нравилось нарочно стравливать неразумных щенков, и зев в зев грызутся бойцы, шерсть на загривках дерут и морды кровенят. Подлый иезуит подзуживает: «Не мешай, начальник, зрелищной потехе! Мой прадед публику в трактир завлекал собачьими травлями. На быков выпускал догов, а мелкую скотинку терьерами изводил!..»


«Прекрати кровопускание! – увещевал его флегматично сдержанный Корнеич. – Мне от забав твоих больно!.. В нашем селе оккупанты устроили петушиный бой, так резон политический был, а это к чему? Красный кочет олицетворял Сталина, черногрудый петух бесноватого Гитлера. Наскочил чёрный на рябого и едва не одолел; фашисты довольны: «Зер гут! Карашо, карашо!..» Но петел наш не проснулся сполна, очухивался долго. Потом хвать ворога за гребень и ну валять, клевать и тузить! Всё оперение ему ссыпал, пока в общип не угодил!..»


Измывался Корытов над хлибкими духом, и сторонились его люди и собаки. Бима он шпынял при всякой возможности и раз на буровых, желая привычно пугнуть лайку, шагнул к ней, угрожающе разбросив руки. Сердитой шутки кобель не оценил, молчком прыгнул и прокусил синюшную от татуировок кисть; алая кровь из раны омочила сухую прибрежную гальку. Взревев от прожёгшей боли, остервенелый промывальщик метнулся в стоявший вблизи балок, и тотчас выбежал наружу с заряженной двустволкой в здоровой руке. Взвёл курки, подъял на обречённого Бима два убойных ствола да заметил, что самого взяли на прицел. По сузившимся зеницам на посерелом неузнаваемом лице Винчестера понял: заполошный придурок сразу и наповал убьёт! Противостоя дуэлянтами недвижимо замерли со вскинутыми наизготовку охотничьими ружьями, на виду оторопелой малочисленной публики.


- Отойди, заступничек! – гнусаво просипел Корытов, невольно отшагивая вспять. – Этот зверь, считай, падаль! По мирному тебя прошу, отойди от собаки!

- Это ты собака, а она – человек! – не разжимая зубов, хрипло процедил в ответ Винчестер. – Играй назад! – Сам невольно физически ослаб, всей кожей взмок от разряда нервного электричества. Осознал, что мигом назад убил бы ставшего ненавистным мерзкого человека, раздайся первым выстрел по беззащитной собаке.

Набежавший сзади Манохин резким тычком выбил из рук промывальщика ружьё; с крикливой истеричностью, не стыдясь выражений, обматерил невменяемого геолога.

- Лицо расслабь, сучёнок!.. Попамятую!.. – сплёвывая кровавую слюну, с блатной витиеватостью выругался Корытов; у грязного человека и слова с запашком. Локальная сшибка тем и завершилась. Антагонизм, помрачив на мгновение разум, обострясь пароксизмом гнева, снова принял скрытую хроническую форму, готовый разрешиться по ничтожному поводу.


…Винчестер вынул из ножен домодельный охотничий нож, отрезал кусок оленины и с возгласом «возьми!» кинул собаке. Май вглот, не жуя, пожрал мясо; обнадёженный завилял серповидным хвостом. «На тебя не напастись!..» - отклонил напрасные упования хозяин. Взметнул на плечи намокший рюкзак и неспешно двинулся с наледи. От избытка энергии ненасытный пёс юлой крутнулся за собственным хвостом, жадно лизнул лёд, с которого убрали размокшее мясо, и побежал наперёд, семеня лапами по мокрому льду и недовольно оглядываясь на медлительного хозяина.
 

Человек и собака сошли с наледи в проточную воду ручья, вместе поднялись на высокий берег и через минуту скрылись в зарослях таёжного редколесья.



22
В разгар быстротечного лета участок взбулгачило балаганное действо, спровоцированное залётными молодайками. Невпример умерщвлению плоти Винчестером, назрело оно скрытно и наружу брызнуло как гной при фурункулёзе; по теплу и на дальней тропе. Для месячного испытания на метеостанцию прибыли две студентки из Хабаровского метеорологического колледжа. Осёдло там, из года в год проживали бездетная чета метеорологов и знаток уженья дядя Костя, здешний старожил, на лето переселявшийся на водомерный пост в устье ручья Хатыннаха. Он же значился платным сторожем необитаемого посёлка, который долгое время напоминал ему покинутый экипажем аварийный корабль. Стоят незаселённые дома, в сохранности школа, теплицы, ледник, склад, клуб, пекарня, обставленные инвентарём и мебелью, а людей и мародёров – ау! «Человека на месте держит дело; хуже нет гнёта, чем безработица!» - воочию убедился он, проходя вымершей улицей как погостом. Не бывает печальнее зрелища, чем необитаемая планета.


Едва благая весть о новоприезжих всколыхнула мужицкую колонию, движение на отрезке «Хатыннах – Метеостанция» достигло рекордной экспрессии со времён кайнозойских мамонтов. Охо-хо-хоньки! Неотразимо и вечно обаяние молодости! Пятнадцать таёжных километров враз покорились трактору, мотоциклу и тяжёлому дорожному велосипеду;  возобладал, конечно, пеший способ передвижения. Как отлётные журавли на юг, в нарядах брачных, вереницей шли по долине разубранные соискатели; кто со стратегическим – вплоть до законной женитьбы, кто с тактическим прожектом на нечаянный флирт. Самые неискушённые воздыхатели, притворствуя, направлялись мимо метеостанции на охоту, возвращались через неё с рыбалки, но каждый ухажёр вышагивал одинаковый путь, суммарный тридцати километрам. Однако удача в романических делах на стороне нахальных донжуанов, а не назойливых дилетантов, что вскорости подтвердил блистательный скандал. Инициатор оного, жена взрывника Вамидова, проявила необычайную агрессию собственницы.


Это был за ней второй неординарный поступок в нынешнем сезоне; впервые хват-баба отличилась зимой. Заполняя на досуге амбарную книгу, Полина вышла по казённой надобности во двор и впрямую наткнулась на двух пьяных бичей. Выставив наружную оконную раму, они поддели монтировкой внутреннюю, намереваясь залезть в склад; после недавней раздачи спиртного там хранился ящик приворотного зелья. Водка имеет удивительное свойство: сполна выпиваться, сколько её ни закупи. Молчун бесшабашно веселеет, мрачнеет лицом балабол, а иной слывёт трезвенником, в компаниях не выпивает, поскольку скрытая натура с таким свиным рылом, что лучше не обнажать.


Когда свирепая Полина на тумаках пригнала незадачливых грабителей к избе начальника, выглядели они плачевно. Ретироваться помешали вамидовские лайки, оскалом клыков лишив напрасной надежды. Для стареющего Карата и взрослого кобеля Витязя, на пару кусавших за гачи разъярённого медведя, безоружный бич не противник, а забава. Но тогда, известясь от злостных ябедников о подлой супружеской измене, Полина действовала жёстче, не привлекая зверовых собак. Первым порывом ярости она учинила форменное безобразие: колуном разбила в утиль единственную на театре войны мотоциклетку. Вамидов слыл человеком моторизованным: личные бензопила, аэросани, навесной мотор для лодки. Засим, с непревзойдённым женским коварством выждав ночи, лицедейка потревожила зычно храпевшего мужа; в отместку почти выдернула из гнезда ту штукенцию, каковой пай-мальчики сикают!..


Чем крупнее баба, тем глупей. На рассвете, как спущенная со стапелей самонаводящаяся торпеда она пешком ринулась на молодую соперницу; пятнадцать километров оторву лишь взбеленили. От дикарской бабьей потасовки содрогнулось небо, слепым дождём окропив мирное селение. Против огня и камень треснет; несчастная жертва адюльтера была захвачена врасплох, за оправкой в дощатом туалете. Шалая мегера ухватила присевшую над очком девицу за вихор, изуверским приёмом вмиг растворожила коленкой лицо. Остервенясь до безумного буйства, подло била ногами по грудям и животу, изрыгала матерную гнусь, пока не окатили рёхнутую блатнячку колодезной водой.


Обольстивший девицу взрывник Вамидов тем часом предательски таился в лесу, по-собачьи зализывая паховую травму. Рискнул, да и закаялся! Добычливый зверовщик, разивший в зрачок белку и соболя, постыдно скрывался от жены по посёлку, прячась в домах не соболезнующих мужиков. Не вынесши молчаливого осуждения, через неделю уехал. Перевёлся, козья морда, на работу в Полярную партию.


Опереточный для созерцателей фарс обернулся заупокойным плачем. Соломенной вдовицей Полина Вамидова пробыла недолго; вторая беда горше первой.



23
В сентябре Широкий уговорил Винчестера посетить базу экспедиции – районный центр городского типа; на заработанные деньги весело развлечься, приобщась к тамошней культуре. Денежную наличность за ненадобностью при себе не хранили. Попутным транспортом регулярно привозились расчётные листки с цифрами всех начислений, удержаний и налогов; сальдо ежемесячно переводилось на депозит в сберкассе. Раз в месяц участковый завхоз Полина подносила на подпись каждому ведомость личного забора, и затем стоимость авансированных продуктов вычиталась из заработка. Органические затраты энергии и счета за пропитание достигали пика зимой, когда питались исключительно продуктами с привоза и часто пировали. Ощутимо снижались в летний, не имеющий всенародных праздников период, когда выпивали редко и налегали на дичь и рыбу, на подножные корма. Прожиточный минимум был по северному недёшев. Зимой личный забор Винчестера достигал полутора сотен рублей, а летом странно застыл на семидесяти. Из досужего любопытства он подсчитал примерную сумму месячного долга и с недоумением выявил явное расхождение с той, что накануне подписал Полине. Встретив на буровых Широкого, откровенно поделился с приятелем закравшимся подозрением.


- Очевидный факт!.. Она же обкрадывает тебя! – с уверенностью благородного свидетеля воскликнул Широкий.

- Ну, нет! Это исключено! – запальчиво возразил наивный Винчестер. Он водил тесную бескорыстную дружбу с Полиной, все праздники и дни именин отмечали совместно: начальник участка с женой, ИТР и супруги Вамидовы. Зимние заборы в два дорога выходили из-за обильных пирушек. Полина всегда имела заначку спиртного для инженерно-технических работников; но чтобы охально жировать на чужой счёт?! Такое допущение совестливый Винчестер отторгал напрочь.

- Один ленивый не обсчитывает. Фалалей!.. Обирает! – с нажимом очевидца повторил Широкий. – Проверь разок, и перестанешь мне перечить.

- Желал бы учинить ревизию, да розничных цен не знаю.

- Детальную выверку мне предоставь. Она и меня, ракалия этакая, сперва аннектировать хотела. Сейчас на копейку трусит ошибиться. Прейскурант вот здесь, целиком заложен! – торкнул приятель пальцами по выпуклому гладкому лбу.


В текущем месяце таково и проделали. Винчестер составил точную опись взятых со склада продуктов, а конфидент высчитал сумму месячной задолженности. Когда не ждущая подвоха Полина выставила счёт на пятнадцать рублей завышенный, Винчестер законно возмутился:

- Подписывать не стану! За август настолько и не начтётся!

- Да ты что?.. У меня же всё за тобой отмечено!

- Тогда – пошли! На складе проверим твои записи…


Записано было аккуратно и толково. Винчестер брал маленькие банки тушёнки, а ведомостью прошли большие. Чай и сахар-рафинад получали в мелкой расфасовке, а стояла цена объёмистых цибиков. Вовсе нахально фигуряла в учётной карточке мифичная поллитровка, хотя после майских праздников водку на участок ни разу не завозили. Неустрашимые бичи без проволочки двинулись запретным маршрутом в десять километров. Для бывалых ходоков дорога недальняя, и спиртным нагружали вещмешки под завязку, да путь осложнял труднодоступный перевал. Покупщикам надлежало дважды взойти на водораздельный хребет и дважды сойти горной тропой, рискуя вывихнуть ноги и вдребезги разбить бутылки с огненной водой на мшистых курумниках. Перевал изолировал долину с юга от действующего прииска «Большевик», где имелся магазин товаров повседневного спроса, и свободно продавалось на вынос спиртное; для своих старателей вводились сезонные ограничения. Зимой перевал был непролазен, а летом смельчакам удавалось разговеться, если не перехватывал лазутчиков самодур-начальник.


Заверить дутую цифру платежа Винчестер наотрез отказался. Полина, упрашивая, вымаливала личную подпись, обещала сделать равную сбавку следующим месяцем. Ведомость без помарок следовало выслать для отчёта в бухгалтерию ближайшим бортом. Винчестер покобенился и снизошёл, но вера в честность завхоза была невозвратно утрачена. Впредь, по примеру наторелого торговца, он все получаемые продукты сразу записывал, а посредник верно итожил месячный расход.


«Вот вроде, кто такая завхоз?.. Заурядная ключница, прислуга. Столкнись с ней в городе – вся в панцире из натуральной кожи. На каждом персту сверкает по весовому знаку!.. Прибыльное занятие. Вот что значит правильно избрать специальность!.. – не то, осуждая или наоборот, превратно одобряя, наедине рассуждал Широкий. – Здоровый коренной зуб даю; обдай меня голого ледяной водой! Наша офеня каждого в харчевой ведомости на червонец облисит!..»



24
Ожидаемым самолётом и решили лететь в отгулы два приятеля. Широкий улыбался, а Винчестера печалила скорая разлука с Маем; взять в поездку, так товарищ категорически против. Звери тяжело переносят тряску и запах бензина, качку и высоту. Май панически боялся подвижной техники, не был приучен к ошейнику и поводку. Винчестер однажды загрузил артачившуюся собаку в дощатый кузов бортового автомобиля. Май выстоял путь на ногах, больно тукаясь носом в сомкнутые борта, с укоризной косясь на хозяина; от болтанки на ухабах его вытошнило не переваренной зелёнью. Выгрузились из машины, и он убежал неизвестно куда.


Отныне, стоило пойти к автомобилю, как смышлёный Май сигал прочь; антрекотом приманивай, в руки не давался. Хозяин уезжал, он бросался вдогонку, намеренный до издыхания гнаться следом. В посёлок прибегал загнанно дыша, слюнявый язык свисал из разинутой пасти. Выискивал хозяина и проникал в избу. Залёгши возле порога, с неослабным вниманием следил за ним. Если собеседник брал Винчестера за локоть или плечо, голосом или жестом проявлял видимую враждебность, телохранитель утробно рычал, готовый кинуться; морщил нос и скалил безукоризненно белые клыки. Когда усталый хозяин отдыхал, охранник никого не допускал до кровати. Эталон беззаветной преданности и самоотречения, неподкупный страж, самозабвенно возлюбивший повелителя.


Дважды поразила необычайная привязанность собаки к обжитому месту. Буровые отошли в понизовье ручья, и Винчестер снова призвал на помощь астматика Широкого. Загрузили будку на тракторные сани, впихнули Мая внутрь. Чуть сцепка стронулась, испуганный пёс выпрыгнул на улицу и за трактором не побежал, выказав непослушание. «Догонит, строптивец!..» - понадеялся рассерженный хозяин, и они уехали. Однако к новому стойбищу Май не явился, и ночевал Винчестер один. Вечером хлынул ливневый дождь, нескоро сменясь обложным; сильно похолодало. Обмелевший ручей на глазах взбух и неукротимо взревел, подмывая в излучинах берега. Могучий поток неистово влёк мутную паводковую воду, с древесной массой и лесным сором, смытыми с низин.


Наутро запропавший Май не объявился. Встревоженный Винчестер, не завтракая, поспешил к прежнему становищу, где они мирно полевали до вчерашнего переезда. Втиснувшись между каменьев залитого водой кострища Май знобко подрагивал, вид имея поруганный и жалкий. Вымаранная золой сырая шерсть свалялась и слиплась; в ручье чертёнка полощи и над костром просушивай. На приход хозяина отчуждённо не реагировал, точно Винчестер содеял подлость, обрекши его на небывалые лишения в невиданное ненастье; совсем не обрадовался гадёныш, ухом не шевельнул!.. За накормившим и ласковым геологом побежал, и следующую ночь ночевали не порознь. Другое недоразумение между ними разрешилось куда драматичнее.


Горе друга воспринимай как личное; поминая ночь тревог, Винчестер совестился. Нужда перебазировки вслед за самоходными буровыми установками спорадически возникала. На поросших бурьяном приисковых отвалах Моряк обнаружил ржавые сани из загнутых труб и надоумил Винчестера сделать летнее бунгало мобильным. На буксире затащив находку в ручей, они с побагровевшим от надсады трактористом сдвинули конуру с берегового обрыва на салазки. Необходимости сразу переезжать не было, и Винчестер стал проживать прямо в ручье. Влезать домой приходилось в мокрых сапогах, но неудобство возмещало благостное журчание струй омывающих полозья. В древности устраивали лечебницы для нервных больных, где единственным снадобьем была журчащая вода протекающих ручейков. Журчание не раздражает, в нём различима инструментированная мелодия. Неумолчная вода блистала через длинные щели в полу; перегнись с порога и черпай. Венеция, ах! – в нордовом, родниковом варианте. Винчестер ликовал, а дружок горевал: конура стала недоступной. Надменный хозяин давно намеревался выселить Мая на улицу: «нечего нежить собаку теплом». Свернувшись в клубок и накрыв морды хвостами, якутские лайки куржавеют от инея, но в дом не просятся.


Полярный день в августе заметно убавился, сдавая позиции ночи. Луна небосвод не оживляла и вечерами сгущалась беспросветная чернильная тьма. В ночные дежурства Винчестер шествовал на гремящие буровые с зажжённым факелом; Май видел и в потёмках. В первую ночёвку на водах он остался за бортом, доступный враждебному к домашним любимцам дикому зверью. Неугомонно носился по берегу, истерично взлаивал на краю обрыва, игнорируя строгое приказание «лежать!» Меж тем, окончательно стемнело. Выйди хозяин приласкай собаку, возможно, посетовав на произвол, Май утихомирился бы на войлочном коврике, но Винчестер наспал беду. Революционная ситуация представилась Маю настоль безысходной, что он прыгнул с обрыва на боковую глухую стенку конуры. Внутрь, разумеется, не попал и в быструю воду ручья, к несчастью, не свалился.


Своя беда вероломна и застаёт врасплох. Дурной взвой невыносимого, нестерпимо пронзительного тона разбудил и напугал Винчестера как медвежий рык; захолонуло в груди и осыпало спину мурашками. Не всякий звук целебен, громовой способен убить. Не включая ума, он неосознанно схватил ружьё, вывалился из тёплого спальника и нагишом спрыгнул в проточные территориальные воды. Никого впотьмах не увидев, дико озираясь, завертел головой. Немного обвыкнув к мраку и вглядевшись, различил над зеркалом слабых мобильных отблесков воды верезжащего Мая, несуразно прильнувшего к нижнему ребру конуры. Бултыхая брызгами, подскочил к бедолаге, сграбастал за корпус и, холодея от безотчётного ужаса, физически ощутил, что невидимая загадочная сила цепко держит собаку. Не сразу нащупал пальцами твёрдое жало в собачьей брюшине; в который раз его насквозь пробрало испугом. Заржавелый гвоздь-двадцатка, по халатности Винта торчащий из-под пола наружу вверх, вошёл в плоть собаки всем оголённым шпицем! Превозмогая слабость, он совлёк обезумевшего от неуёмной боли, дико верезжащего Мая с гвоздя. Рвущая барабанные перепонки визготня смолкла.


Винчестер отнёс покалеченного пса, вернулся подобрать впопыхах утопленное ружье, и сам забрался под кровлю лачуги. Засветил свечной огарок и внимательно оглядел жалобно скулящего пациента. Амбулаторный осмотр единственно выявил маленькую колотую рану в собачьем паху. Он прижёг кровоточащее отверстие йодом, прилепил лейкопластырем клок стерильной ваты. Нежно поглаживая сначала благодарно смотревшего, а потом затихшего на его коленях Мая и бичуя себя за роковой недогляд, стал ожидать рассвета. Ни фельдшера, ни травозная на Хатыннахе не было, и спасти издыхающего друга он не мог. Санитарный рейс Винчестер бы оплатил, да кто ж его за собакой пришлёт!..


На живом всё зарубцуется: верные бытуют в народе поговорки! Май недолго нежился на раскладушке попечительного хозяина, поедая сырое мясо и косточки досыта. Валко ступая, прошёлся по траве и затерялся в ближнем лесу. Вскоре снова как верный адъютант сопутствовал Винчестеру; символ вальяжной независимости – это своенравная гордая кошка.



25
«Ну, что ты, дурашка, так отчаянно загрустил? Боишься потерять меня?.. Ворочусь через три дня. Раз – два – три!» – растопырил Винчестер заскорузлые пальцы. Он часто беседовал с Маем и собака, потешно склонив голову набок, внимала рассказу с интересом и пониманием. Уйма природного ума стояла в глазах, выразителях мысли; поневоле верилось, что каждое слово истолковывает верно, смысл фраз доподлинно разумеет и сейчас знакомым голосом заговорит. Есть северное поверье: собака, прежде чем стать собакой, побыла человеком, само собою, хорошим.


Май зорко наблюдал, как люди входили в салон, как исчез в проёме люка Винчестер, и дверца за ним с лязгом захлопнулась. Громко взревели прогретые моторы и, мелко вибрируя, самолёт стал медленно поворачиваться. В мутный иллюминатор Винчестер видел, как Май торопливо подался вслед за отъезжающим шасси. Застопорясь и напрягши силы перед разбегом, крылатая уродина вдруг понеслась с внезапным ускорением; прыткий догоняла сразу и безнадёжно отстал. Малый винтомоторный самолёт натужно оторвался с взлётного поля и круто взмыл на встречный ветер. Май достиг точки отрыва самолётных колёс и бестолково закружил по полю, ничего не понимая. Спотыкаясь в резиновых болотниках, к нему бежал от здания метеостанции бородатый Серёга Мазай, согласившийся присмотреть за собакой. Ухватиться за кожаный ошейник попечителю не удалось; собака увернулась и побежала в направлении летнего бунгало, очевидно надеясь застать Винчестера там. Застоялый запах хозяина, как отпечатки пальцев неповторимый, был наградою за пробежку.


Собаки мучительно переживают разлуку, всякую отлучку хозяина принимая за уход навсегда. Так для любящих жён нет ужаснее несчастья, чем потеря владетеля; вещим чутьём Май предчувствовал беду. Ввечеру он прибежал в посёлок; не найдя там Винчестера, протяжно повыл у избы горных мастеров. Вернулся на стойбище и ночевал на кошме, положенной между полозьями недоступной для него избушки. Рано утром зашёл Мазай, попытался накормить его, но пёс воротил морду от подносимой чашки; как безнадёжно хворый безучастно лежал, уронив кручинную голову на пясти передних лап; смертная обречённость блуждала во взоре. Май безмерно тосковал по хозяину, никем незаменимому человеку и покорно ждал, когда Мазай допьёт свой чефир и соблаговолит уйти восвояси. Заветное желание снедало пса: задремать вблизи хозяйского ложа и, очнувшись обнаружить, что хозяин рядом.


«Проголодается, так сам пожрать догадается!..» Серёга тщательно загасил костёр, добродушно побурчал на страдальца и, оставив полную миску с хлёбовом, ушёл на буровые. «За неделю без пищи не околеет! Винт вернётся, так накормит!..»



26
Треть получки Винчестер отослал почтовым переводом матери. Пообедав в ресторане «Крепись, геолог!», они прошлись по магазинам и оформились на ночлег в общежитие экспедиции. Транжирить деньги Широкий не любил: потребовал у официантки счёт. Винчестер впервой узнал, что его обязаны выдать каждому посетителю. В общежитии приятель раздобыл ведро и отправил Винчестера на колодец за водой. Остудив две бутылки шампанского, обмыв прохладной водицей потные стопы и торс, они приступили к апофеозу каникулярных забав. Коньяк и лимоны покупал Винчестер, а далее за водкой ходил незнакомый геофизик, уволенный за рукоприкладство. Винчестер улизнул в контору и выяснил, что брат Саня приедет нескоро; стало быть, из знакомых в райцентре один Родимчиков. Вместе зимуя, он настоятельно зазывал братьев в гости, и Винчестер направился по адресу.


Родимчиков обитал в покосившемся одноэтажном доме; геолога встретил с показным радушием. Остроглазая жена изжарила глазунью с трёх яиц, накромсала салатом овощей, и они зараз опростали бутылку водки, принесённую гостем. Утробистая баба Родимчикова, такая же бочка сорокаведёрная, пила с мужем наравне. Эмансипация!.. Взглянуть на гостя пришли соседи из дома слева и из дома стоящего справа. Отрядили гонца в магазин и закупили ящик крепкого портвейна; они глотали его чуть не с посудой. На халяву и полынь не горчит, все расходы оплачивал Винчестер. Званый гость трижды извлекал пухлое портмоне, и вызвавшийся доброволец вприпрыжку бежал в винный магазин; делаясь громкоголосым, застолье ширилось. Когда в сумерках Винчестер входил в общежитие, бесовским наваждением мерещилась розовая ряшка Родимчикова. Звучала в ушах идиотская прибаска, с которой тот осушал всклень налитый стакан: «Ну, будем радёхоньки!..» Беспутно проюрдонил Винчестер двести рублей.


Старшего товарища в комнате не оказалось. Пьяный до бесчувствия геолог рухнул на ближнюю койку, не снимая башмаков. Наутро выяснилось, что геофизик сильно поколотил Широкого, и оба ночуют в вытрезвителе. Перепой он пуще недопоя, так жуировать они не помышляли. Винчестер отправился на выручку и столкнулся с мрачным приятелем в вестибюле милиции. Опухший, с фиолетовой гематомой на лице (драчуны всегда целят в глаз) Широкий на расспросы Винчестера отвечать не стал. Порешили забыть дурной сон, а завтра возвращаться назад. Поскольку обратного рейса не ожидалось с месяц, они купили авиабилеты до прииска «Фестивальный»; оттуда оставалось шестьдесят вёрст Индигиркой до метеостанции. На прииск они благополучно прилетели, двое суток прожили в заездном доме, где Широкий собрал ватажку алкашей. Винчестеру до тоски опостыли туполобые хари и спиртуозный запах перегара; вспоминался Май и тяготило безделье. Однако охотника везти их на моторке не сыскал и принялся склонять байбака Широкого на пеший переход.


- Главное вкатить на гору твой живот. Под уклон юзом сползёт в знакомую долину, где каждая собака нас уважает. И пьян, и помечен. Решайся, пока здесь не избили! Под перевал старатели довезут на машине...


Широкий сходил к рыбакам, день поканителился и стал готовиться в поход. Винчестер переоценил моторику тучного приятеля, на тропе понял, что добрая палка лучше плохого попутчика. Штурм высоты давался запойному торговцу как восхождение без кислорода на Гималаи. Пока лезли на седловину  (Винчестер впереди, а потный от нездоровья собутыльник сзади) выслушал много ядовитой ругани посылами в спину. Поначалу отвечал на град упрёков, затем ушёл в отрыв и сходился с ним на время привалов. Охладив бутылку в горном ручье, они утоляли жажду кислым вином, перекуривали и брели ввысь на перевал.


Выбравшиеся к магазинам таёжники никогда не возвращались назад порожняком; зазорно было не принести трезвой братии водки на разговение. Американские охотники за пушниной встарину применяли специальный пояс спиртоносца, куда как в патронташ вставлялись шкалики со спиртом. Винчестер нёс дорожный багаж в одном рюкзаке. Тяжёлый груз надсаживал плечи, и всё равно майорское пузо с батожком в руке невыносимо тормозил продвижение. Прииск они покинули на заре, и путь через перевал был вдвое короче водного, однако в долину Хатыннаха сошли под вечер. На выходе из распадка их чуть не растоптал вскочивший с лёжки сохатый; скотина страшная, может копытом снести полчерепа. Протаранил заросли так близко, что Широкий едва не обделался; пятясь, сломил спиной две осинки.


К летнему жилью Винчестера подошли затемно. Он надеялся услышать заливчатый лай радостной собаки, но уморённых бродяг никто не поджидал.



27
Минувшим летом конуру Винчестера значимо украсили два приобретения: живопись внутри и переносное устройство снаружи. В горизонтальный, фанерный циферблат он вделал гномон – стержень для определения высоты солнца над горизонтом по даваемой тени; примитивные солнечные часы. Суточный параллакс позволял в условиях полярного дня считывать местное время с небольшой погрешностью. Самую куцую тень гномон отбрасывал в полдень, указывая курс на Новосибирские острова, если верить географии, расположенные в Ледовитом океане; картину Винчестеру подарил радист.


Профессии брат Гена выучился, два года служа в войсках связи. На крайний север прилетел вслед за однополчанином, работавшим механиком в Верхоянске. Украсив голову наушниками, Чепурной был деловит за рацией неописуемо – и когда на ключе писклявой морзянкой, и когда позывными в голос, открытый текст: «РЖСР» я «Буран», как слышите меня? как слышите меня? приём… Примерно через час, примерно через час, приём… До связи, до связи…» Завидная специальность: всегда в сухом тепле и при новостях, умственно работал; в часы сеансов посторонних в радиорубку не допускал.


Приняв и передав радиограммы, Чепурной брался за творчество, особенно продуктивное в зиму, лучшую пору для домоседства. Он филигранно резал берёзовый кап и мамонтовую кость, не уступавшую качеством слоновой; за день изготовлял декоративную чеканку: тему оглашал утром, а вечером показывал готовое изделие. Способ тонирования рельефных изображений брат Гена помышлял запатентовать. Налёт благородной патины ложился при копчении металла свёрнутыми в рулон и с краю подожжёнными газетами. Задатки художника радист имел недюжинные: рисовал карикатуры и шаржи, поясные портреты, был искусен в акварели; писал этюды масляными красками. Каждый народ богат самобытными одарёнными умельцами без академического образования.


Курьезный рисунок из альбома карикатур, остроумно названный «Долговременная огневая точка», запомнился всем надолго. В коленно-локтевой позиции выгнулась женщина с переброшенными через плечи на лопатки непомерно длинными грудями. Завитки жёстких, смоляно-чёрных волос обрамляли раковину лоснящихся кожных складок бледно розового окраса. Анатомически выписанные гениталии грозно щетинились стволами стреляющих орудий, как похотники торчащими из расселины лона. Мелкие фигурки карабкающихся вожделеющих мужчин вязли в густом подлеске на подступах к доту. Они закидывали амбразуру ручными гранатами в виде восставших пенисов, чьи яички таили взрывоопасную сперму. В альбоме имелись рисунки и не требующие описания, элементарные: на табурете лучится огненный шар, и надпись: «Солнце село». Скромность в урон таланту; у неизвестного мастера её не было, он заранее приглашал названых братьёв на персональную выставку. Вполне могла быть, если не погрязнет в обывательстве, в битве за уют в шикарных апартаментах, в безудержном накопительстве вещей и денег, если не сопьётся наш непризнанный гений.


- Продам блестящую идею! – однажды за ужином, когда радист ещё говел без семьи, воскликнул довольный брат Саня. – На злобу дня, не упускай приоритет. Грунтуй холст и малюй сношенные кирзовые сапоги всмятку. Из обоих голенищ свесь прелые грязные портянки. Да так сумей изобразить, чтобы на зрителя вонью дохнуло...

- Искусству надлежит волновать и радовать, подвигать на добрые дела! – недовольно буркнул рисовальщик.

- Не перебивай! Стоят два сапога, да не у порога, как эти, - мотнул Ершов головой, - а на убегающих за горизонт, лестницей просёкших тайгу шпалах. Название известное – БАМ, Байкало-Амурская магистраль. Рельсы подавай в разрезе, тавровый профиль. В соавторы не вяжусь, а гонорар не вздумай зажуливать.

- Не эстетично и отвратительно, как галопом бегущая корова!

- Зато натурально и без прикрас! Правдивая передача жизненных реалий! – Брат Саня любил пикироваться с Чепурным по любому поводу, особенно, когда тот корпел над воплощением очередного замысла.


- Слушай, любезный брат Гена! Почему, если изобразят голую сисястую лярву, так непременно картину «Весна» или «Утро» нарекут?.. Ты и сам неоригинален в заглавии: «Одиночество»…

- Да не мешай ты мне! Второй раз сбиваешь с мысли! – взорвался Чепурной, писавший ню, нагое тело. Он как раз наводил глянец на мягкое женское брюшко, прежде закончив тонкую пропись грудей; их подмывало сосать, лизать и нежить, губами, языком и ладонью. Посредством трёх цветов, за неимением холста на древесноволокнистой плите выражал удручающую тоску мужа разлучённого с женой.


На фоне отверстой космической бездны изобразил женский торс, в серовато-синих тонах селеновых отсветов. Драматично вздёрнутые титьки, две гибкие руки, в страстной мольбе воздетые к мерклым звёздам, и спутанные пряди нечёсаных волос детализованы и выписаны были мастерски. Фигура наглядно выражала, пусть не юдоль скорбного одиночества, так нестерпимое от похоти желание. Да как брат Гена ни тщился воплотить в полфас намеченное, лунным сиянием озарённое и кручиной убитое лицо, ему одному ведаемое, претворить замысел верно не удавалось. Бывает, что замышлено конгениально и мысленному взору создателя видимо ясно, а боговдохновенно запечатлеть не удаётся, исполнение выходит посредственным. В энный раз забелив ускользающий лик, он со словами «дарю!.. выучишься, сам дорисуешь!» летом вручил незаконченную картину Винчестеру, бравшему у радиста частные уроки чеканки и резьбы по дереву. Благодарный подмастерье немедленно потребовал надписать автограф.

- Вот спасибочки, украшу жилой интерьер. Когда станешь скандально знаменитым, сделаю выгодный бизнес. Чохом продам твою мазню ненасытным коллекционерам!..

В ответ на дерзость заносчивый маэстро тщеславно ухмыльнулся: «Мне не достаёт лишь громкого имени в искусстве!..»  Клиническая форма мании величия; всякий даровитый творец гадко самоуверен.



28
Проснулся Винчестер в липком поту и долго не мог избыть отчётливых видений неотвязного кошмара. Было безмолвно вокруг до чрезвычайности. Могильное безветрие нарушал конский храп спавшего на полу Широкого и аритмичные всхлипы недалёкого ручья. Винчестер зажёг свечу, от догорающей спички прикурил и невольно взглянул на подарок Чепурного. Лунные отсветы колебались от бликов зыбкого свечного пламени, ложились по ним витые струи табачного дыма, и Винчестер вдруг ясно увидел вместо смазанного бельма на холсте гневный страдальческий взгляд немолодой искушённой женщины. Как ангела нисходящего с небес она ожидала возврата дольнего мужа, забранного пучиной космоса. Не зажигая потухшей сигареты, Винчестер недвижимо лежал на раскладушке и под гипнозом догадки неотрывно пялился на магическое полотно. Холодной гаммой синего цвета Чепурной сумел таки выразить напугавшее брата вселенское одиночество, на которое смертный человек изначально обречён. Ничто так не усугубляет его, как преклонный возраст и неизлечимые заболевания; символ полного конечного одиночества – лунный шар и покойник в гробу.


Предчувствия бывают верны. Едва забрезжил серый рассвет, Винчестер поднялся и, не тревожа спящего приятеля, спозаранок направился в посёлок. Непоправимое горе с ошеломляющим вероломством подрывает устои будней, нарушает ритм существования, тормозя время и непредсказуемо смещая человека в пространстве. «Фррр-рры!..» - с шумным хлопаньем крыл взмыла из-под ног пёстрая куропатка; громко хрустнула раздавленная сухая ветка; с прискоком метнулся и прочь заскакал вспугнутый заяц; грязной жижей чавкнула под сапогом лужа. Зрительная память не отобразила дороги, как в сонном дурмане миновал Винчестер околичные, незаселённые дома.


Собаки в посёлке не оказалось. Мазай опустился на колени и божился, что был бессилен. Май не отходил от опустевшей конуры ни на пядь, жутко по-звериному завывал ночами, грамма кормёжки не приял из чужих рук. Заверял, что видел собаку невредимой вечером позавчера, однако Мая нигде не было: ни возле избушки Моряка, ни окрест балка промывальщиков, не отыскался и на людных буровых. Неприятная новость в день разнеслась по участку; многие выразили искреннее соболезнование, досаждали излишними советами. Моряк высказал гипотезу, что Май угодил в петлю и без остатка расклёван вездесущим вороньём; случалось находить вместо зайца разбросанный пух и обклёванный череп. Некий, с чувством нездорового юмора злопыхатель вывесил на антенный столб объявление: «Пропала собака… звонить на пейджер… нашедшему обещана награда…»


Гложимый тревогой, лицом осунувшийся Винчестер дважды сходил на метеостанцию, откуда пять дней назад улетал туровать в райцентр, но и там Май не выказался. Винчестер напрасно исходил вдоль и поперёк все ветвящиеся из долины распадки, сорвал в стократном кличе голос, но равнодушная к его печалям тайга воровски помалкивала. Он был уверен, Май не станет избегать его, не приучен жить врозь; то мнилось, что похвально верный питомец истомился, ожидая у конуры, и Винчестер смятенно поспешал к стойбищу. Собака, покуда не издохнет, беззаветно преданна тому, кого признала за вожака и кормильца. Может смениться хозяин, и человек обзаведётся новой сворой собак, но сердечная склонность неповторима. Ранимая и памятливая душа ничего не позабудет; до кончины тревожат воспоминания. Всё заветное, освящённое подлинной любовью, выпадает человеку единственный, один невозвратный раз: Родина и отчий дом, праздник разделённой верной любви, бескорыстие братской дружбы, вдохновенный труд по выбору, привносящий смысл в прожитое, и прочее неповторимое.


Активные поиски не принесли результата. Май словно растворился в прозрачном воздухе осени, покинул родной Хатыннах, заметая следы ухода, и Винчестер начал постигать горчайшую непреложность детективной потери. Все собаки по смерти попадают в рай. Помрачённым рассудком он понимал, что нет вживе радостной мясной обжоры боготворившей хозяина. Чудеса оставим снам и сказкам, лайку не воротить. Но равно надеялся увидеть задорную псиную морду, потрепать грубую бурую шерсть, почесать за чуткими ушами и под бородой, обнять за пушистый воротник на шее, расплакаться и приголубить, задушевно поговорить и впредь ни под каким предлогом, никогда, ни на час не разлучаться.


На душе Винчестера было невыносимо горько, муторно и гнусно; лишив покоя, раскаянье угрызало его. Не единожды он зло помянул анафемский день, когда легкомысленно оставил собаку на чужое призрение, и ради чего?!.. Чтобы заночевать в полупустом ещё общежитии и полдня очухиваться с похмелья; чтобы ублажить отвыкшее от разносолов чрево ресторанными деликатесами; поглазеть на сальную рожу упившегося до косоглазия пройды Родимчикова: вот тебе шапка и рукавицы: ночуй, родимый!.. У-уфф!.. палашом по вые и кистенём по яйцам!.. Горючие слёзы его вопрошали над трупиком собственного легкомыслия. Нравственная пытка была не в подъём, не в потяг душевной мочи. За невинный, в сущности, проступок налегло несуразное по тягости наказание, лютая разъедающая неутешная туга.


С маниакальным упорством, достойным лучшего назначения, он посвящал досуг розыску хоть каких-нибудь отпечатков, пока окончательно не иссякла напрасная надежда, возбудимая памятью.



29
Выше посёлка, в сузившейся к истокам долине, он обнаружил на пустоши от лагерных бараков кости собачьего скелета. Но выбеленные дождями и солнцем бренные останки не могли принадлежать сгинувшему Маю. Понурив непокрытую голову, Винчестер долго и скорбно стоял над ними, ощущая в руке холодок и тяжесть личного оружия, и не знал, что такое предпринять завтра.


В эту минуту глубочайшей, невыразимой книжными словами психической депрессии подкосившей его, ему вдруг почудился в насторожённо затихшей окрестности… Чу, нет!.. Не паголосок Мая, не грай вспугнутого им воронья, а звук неимоверный, звук мистический: «Тыдыт-тыдыт!.. тыдыт-тыдыт!.. тыдыт-тыдыт!..» Издалече, но с явственным западанием колёс на стыках, приглушённое дальностью грохотанье тяжеловесного гружёного состава. Сиречь то, чего в здешнем первобытном краю с дней творения не наблюдалось и наперёд никем не предвидится. Скорее паковые льды Арктики оплывут или Тунгусский метеорит в старую воронку повторно ударит, разметав деревья, нежели по хребтам, буеракам и хлябям вечной мерзлоты пройдёт рельсовый укладчик. Электричкам и поездам дальнего следования здесь делать решительно нечего.


Скользя ладонью по ружейному стволу, Винчестер подогнул ослабшие колени, и плечи его вздёрнулись, судорожно затряслись, в такт из гортани исторгнутым рыданиям, выкрикам и сдавленным стонам.




Тетрадь третья: ОТЪЕЗД

30
В последней декаде сентября сошёл мороз. Температура стремительно убыла к двадцати градусам, и обманутые берёзы звучно шелестели скоробившейся листвой. Шквалистый стылый ветерок охапками уносил заледенелые листья; порошинки снега всё гуще спархивали, не истаивая, на остывшую землю. Чернильная тьма предзимья размылась небесной побелкой, ушла в ночное, звёздами усаженное небо. Возвращалась накоротко отступившая зима, и бедовая жизнь Винчестера осложнилась. Вечерами он докрасна раскалял печурку, жгучее пламя хлесталось в короткой трубе, роем взмывали ввысь летучие искры; жилой объём будки наполняло сухое приятное тепло. Винчестер без желания апатично ужинал и валился в тревожный причудливый сон.


«Босыми ногами он ступает по первому снегу, мышцы его взведены, звериный шажок сдержан и упруг, улавливают слабый звук, стороннее движение слух и зрение, тончайший аромат различают чуткие ноздри; он неразделимо слился с окружающей субстанцией, без остатка растворился в животворной чащобе тайги, и вся жизнь её, от молодого побега до сгнившей шишки, близка и понятна ему, стала неотъемлемой частью его естества, а города со всеми их благами, пороками цивилизации, с их многолюдством и толчеёй на перепутьях отошли в небыль, обернулись странной, полузабытой реминисценцией. «Разве посмотреть, как мчится по кочкам вспугнутый олень, не менее достойное занятие, чем слушать «Пиковую даму»?» - дословно повторяет он куваевскую фразу. Вот перед ним покляпая берёза надломленной дугой, из свилеватой древесной плоти восшли два ствола молодых. «Разве посмотреть, как мчится по кочкам вспугнутый олень…» - а сам плавно вздымает ружьё, выцеливает, - «что-то чёрненькое белеется», - выхватывает мозг, - «какой абсурд!» - думает он, - «белиберда! катавасия!» «Разве посмотреть, как мчится по кочкам…» - а сам плавно наводит стволы, выцеливает сидящую на изломе птицу, затаив дыхание, сгибает указательный палец, и куропатка, вертнувшись через голову, падает на снег разорванной варежкой, сея по белизне яркий бисер кровавых точек. Винчестер вздрагивает, размыкает глаза и видит спящую под берёзой Марину, лесную нимфу в бесстыдной разверстой позе, а рядом с ней, уронив голову на пясти лап, застыл изваянием цербера Май; из раскосых глазниц его вся невыплаканная вселенская скорбь глядит на Винчестера и бархатно вопрошает: «Ну, почему всё так?.. Ну, почему всё так?.. Ну, почему всё так?..» Как ребёнок к матери Винчестер тянется руками к лохматому Маю, но собачьи глаза застятся ручьистыми слезами, низвергаются вдруг мощным водопадом, и солёный поток жгучих слёз захлёстывает Винчестера, сбивает с ног, и водоворот тащит его в тартарары, уносит вон от собаки; он вскрикивает, просыпается и снова падает в беснующийся, дикий, пронзительно и надрывно кричащий «Ну, почему всё так?..» - в бредовый, фантасмагорический морок быстрого полусна, полуяви».


Дрова сгорали, и зола подёргивалась невесомым мертвенным пеплом; охладелый уличный воздух быстро заполнял щелеватую конуру. Зябко скрючиваясь в суставах, Винчестер с головой уползал в спёртую волглость спального мешка. Поутру, набравшись отваги, вскидывался к печке, выдыхая клубы сизого пара. Запихивал в топку припасённые накануне поленья, швырял зажжённую бересту, забивался в спальник и ждал, когда воздух в жилище перейдёт со студёного минуса на прохладный плюс. Зима в одну ночь становится; юность невозвратимо заканчивалась. Теперь никто не будил его по утрам, не требовалось проявлять заботу, и он подолгу лежал, предавшись мрачной ипохондрии. Апатическая немочь и недужная тоска невыносимая точили его.


Винчестер обуздал эмоции и с показным стоицизмом перемог несчастье; от Мая не осталось даже фотокарточки. Горевал, что не упросил Чепурного запечатлеть в светлых тонах оригинальное жильё и четвероного друга, а рисовать «от себя», как говорят художники, без подмалёвок радист не умел. Житьё затворником и без собаки пресуществилось в тягость, потянуло к людям, и Винчестер воротился в посёлок. Навсегда покидая летнее бунгало, он разжёг близ него расточительный трескучий костёр; спалил пахнущую собачиной войлочную подстилку; кинул в полымя не пригодившуюся сыромятную сворку; не колеблясь, предал аутодафе живописный недоделок брата Гены. Увенчал огнище остатками впрок заготовленной поруби, взвалил на плечи тяжеленный рюкзак и, горестно оглядев напоследок опустелую обитель, торопливо ушёл; на десятилетие возмужалый в очистительном горниле перепавших страданий и страстей.



31
Вывозили их с Хатыннаха в октябре, двумя небольшими самолётами с аэродрома метеостанции. На демонтаж и последующий вывоз оборудования в посёлке остались несколько человек, под водительством молодожёна Манохина. Бим упирался когтистыми лапами, боязливо прижимал зад к земле и коротко взлаивал, но Винчестер упрямо волок его к лесенке трапа. Франтоватые лётчики бесстрастно взирали на погрузку: здесь перевозили воздушным транспортом всякое. Геолог на руках занёс собаку в салон и привязал поводок к подлокотнику кресла. Пока взлетали, набирали потолок высоты, сирота Бим не сводил с горемыки Винчестера укоризненного взгляда, не понимая, зачем его силком впихнули в гудящий амбар с пропеллером, почему знакомые лица бездомных скитальцев непривычно мрачны, отчего все молчат и сидят без движения.


Людей сплачивают не праздники, а будни, совместно пережитые суровые испытания; для унынья и тоскливых дум имелись сугубые причины. Многим трудолюбцам грозило сокращение либо увольнение с потерей полярных надбавок, неизбежный локаут по окончании летнего сезона, когда многие оказывались не нужны. В отделе кадров просили приходить весной, трудоустроим с радостью. Бытие и работа, сведшие этих людей, приютивший Хатыннах с быстротою полёта делались воспоминанием. Впереди ждали неизвестность, обязательная разлука и гражданская панихида, на которую они успевали. Накануне закрытия участка брат Гена огласил скорбную радиограмму о гибели Вамидова. Он мирно внимал пискливой морзянке и вздрогнул, записав в журнал знакомую фамилию. Частные подробности выведал, связавшись с радистом Полярной партии, товарищем по эфиру.


Огнепроводный шнур сгорает на сантиметр в секунду; все концы одинаковы и не менее метра. Расчётная длина такова, чтобы достало времени на поджог всех зарядов и на отход в укрытие. Весьма осторожно работают с капсюлями-детонаторами, повышенно восприимчивыми к трению, удару, сжатию. Патронами аммонита зарядил шпуры, смонтировал взрывную цепь, двумя короткими свистками подал сигнал боевой тревоги и приступай к последовательному зажиганию. За один приём разрешено поджигать до шестнадцати зарядов, но вначале запаливают контрольную трубку без заряда, со шнуром на шесть дециметров короче. Холостой выхлоп означает, что осталась ровно минута до начала отпалки; взрывник обязан немедля покинуть забой, пускай и не управился с поджогом. В укрытии число взрывов отслеживают, на слух выявляя возможные отказы.


От живого тела до мёртвого порой одно ужасное мгновение. Говорили, что погибший не следовал паспорту буровзрывных работ; этому мало кто верил. Ха-ха-ха!.. Опытнейший боец-практик ошибся в азбучном расчёте, неверно вычислил время горения бикфордова шнура! Но факт неоспоримый, когда взрывник подпалил концевые трубки, центральные врубовые шпуры внезапно грянули взрывами. Ударной волной Вамидова откинуло от забоя, привалило кусками оторванной породы. При огневом методе взрывания, применяемом в штольнях, к забою разрешено подходить после проветривания, не ранее пятнадцати минут по завершении отпалки. Обыкновенно ждут, когда взрывник отстреляется, осмотрит взорванный забой и просигналит отбой тревоги.


Во всякой трагедии обитает тайна; не приходя в сознание, взрывник умер по дороге в больницу. Не всякому слуху верь, но вину списали на погибшего, дабы не ломать служебную карьеру начальствующим живым, отвечавшим за соблюдение правил безопасности; циркулировал слух, что Вамидов был нетрезв. Взрывники на Хатыннахе лично редко спускались в шурфы: световой день был короток, зарядку шпуров доверяли забойщикам. Замкнув электрическую цепь, взрывник кричал предостережение, крутил рукоять взрывной машинки и гремел мощный подземный взрыв; из горловины шурфа вырастал чёрный сноп камней, щебня, газов и пыли. За наклонный щит из брёвен уходили не все; ротозеи стояли снаружи, наблюдая, как вылетевшие обломки низвергаются к ногам. Должность горного мастера нервозная и подсудная; обслуживая две разведочных линии, за порядком на каждой не уследить.



32
Полевые отряды один за другим возвращались на базу экспедиции; расселять полевиков становилось некуда. Винчестер временно проживал в тонкостенном вагончике, с нарами в два яруса на шестерых. Печь топится, и жильцы изнемогают от невыносимой духоты; угасла, и снова воцарился уличный холод. Скорому отъезду препятствовал импульсивный Жора-Хлястик; он действительно оформил полугодовой отпуск и порывался до барышень в Омск. Долго не хотел увольнять специалиста главный геолог экспедиции, не усматривая к тому резона. Кормить лайку покупной едой стало накладно, и уборщица перенаселённого общежития приискала Биму новых хозяев. Запойный Жора идиотично изводил смету зажиточного старчества.


Звавший в компаньоны Моряк как всегда оригинальничал. Оймякон покидал окольной дорогой, и ему требовался физически крепкий, добросовестный носильщик. В дорожные баулы и ящики были упакованы, кроме за бесценок купленных шкур бурого медведя и оленя, шкурки беличьи и заячьи, каповый корень, сухие лекарственные травы, вяленая рыбица, каменья, ветвистые маральи рога и завитые в спираль снежного барана, целиком с крепкой головой… «Поеду в Магадан автобусом по Колымской трассе, - говорил авантажный Моряк, делясь замыслом. – Там наймусь матросом на судно идущее во Владивосток; и оттуда, через всю страну, в оплаченном купе отбываю домой!» - восклицал он с притворной печалью. Коротко остриженный, выбритый до синевы и пахнущий дезодорантом, одетый в костюм-тройку модного покроя и в штиблеты на микропористой подошве, Моряк выглядел щеголевато, неузнаваемо и весьма претенциозно; удачливый коммивояжер, действующий по доверенности жены.


На конец ноября стоическое терпение Винчестера истощилось. Выслушав путаный бред омерзительного Жоры, он матюгнулся и одиночкой поехал в аэропорт, расположенный на левом пологом берегу Индигирки. Однако он не обеспечил себе стремительного исхода. Народ массово сбегал от наступившей зимы, скупив и забронировав авиабилеты надолго вперёд. Озадаченный беглец прислонился к дверному косяку, от огорчения закурил и услыхал, как пожилая сотрудница в синей униформе просит сгрудившихся возле костерка бичей разгрузить приземлившийся самолёт. «Посадочный на Якутск будет?» - вкрадчиво спросил Винчестер; заручась благосклонным кивком, возглавил добровольцев. Выгружали они чугунные радиаторы центрального отопления два часа; столько же длился комфортный перелёт в центр русской колонизации.


В столице автономной республики незадача с вылетом повторилась; слабо обжитый якутский север, место политической ссылки, молодого геолога не отпускал. Винчестер съездил в городские кассы предварительной продажи и бесцельно гулял по улицам, где сквозняки обдувают днища поднятых на сваи малоэтажных зданий. Дремал в жёстких креслах, запивал газированной водой чёрствые булочки, ночуя в многолюдном аэропорту. В день отлёта неожиданно услышал знакомый голос, донёсшийся из верхнего зала ожидания. Под аккомпанемент гитары горласто солировал кучерявый чистопородный цыган; восхищённый комедиантом Жора-Хлястик сиплым фальцетом и в другую тональность подпевал. Друзья обнялись, неподдельно радуясь встрече; сентиментальный Жора троекратно облобызал Винчестеру небритые щёки.


Бывшая жена обманом забрала отпускные деньги и перевела по месту будущего отдыха; втридорога купила с рук дефицитный авиабилет и выдала пропойце командировочные на дорожные расходы. Наличные деньги Жора дотла израсходовал, шаткое равновесие сохранял посредством хватательных движений, и был не один. «Мужчины на зиму ищут гнездовье, а по весне расправляют могучие крылья и улетают, в рот им спелую вишню!..» - сразу признав геолога, выпалил невзрачный мужичонка с соловыми глазами. Всю ночь Жора и Перелётная Птица кутили в ресторане, а днём проспали улетевший в Омск самолёт; лететь следующим рейсом вместе Винчестер наотрез отказался. Взял просроченные билеты и уплатил администратору порта неустойку за опоздание на рейс. Балаганно фиглярничая, Жора всенародно обещал выслать долг телеграфом.


Пока бестолково гомозились, вышел срок житья Винчестера на земле Якутии; объявили посадку на рейс, и все трое всплакнули как любящие родичи. Отрок глядит на окружающий мир глазами пытливыми и доверчивыми, пока не окунут в купель лжи, коварства, жестокости и крови. Быстро мужая минувшим летом, Винчестер сполна изжил юношеский комплекс поисков идеального. Жизнь интересна непредсказуемостью и разнообразием, сводит с людьми всякими; безупречных особей не бывает. Преходяще пьян, небольшой изъян, человек непотерянный; бессрочно прощаться, что текущим часом похоронить. Умереть, будто взмыть в небеса на крылатом дилижансе и навеки осиротить возлюбивших тебя людей.



33
Новый год Винчестер встретил в Екатеринбурге. «Почему я с севера уехал?.. А ты знаешь, какие там водятся комары?! – отнекивался от досужих расспросов. – Залетит кровосос в спальню, коробок спичек лапами с тумбочки цап, и унёс через форточку».


Гнетущая тоска и горечь невозвратной утраты постепенно унялись, однако жгучее раскаянье подспудно бередило его. Однажды ночью как извнутри побуженный он вдруг открыл глаза с мгновенно настигшей, краткой и отчётливой мыслью, которая завершала эту криминальную историю: «Его же убили!.. Мая убил Корытов!..» Догадка снизошла свыше, по наитию, осенила с внезапностью божественного озарения и была такой непреложной, неопровержимой и непоправимой правдой, что Винчестер ни на йоту не усомнился в ней: «Мая убил Корытов! Кор-р-ры-товв!!! О, сын козы!.. Копытная гниль!.. Аспид и душегубец!!!.. Умертвил, а затем скрытно зарыл, либо огнём кремировал собачьи останки...»


Рыдания душили Винчестера; сочась ручейками по щекам, неудержимые слёзы стекали на подушку. «О, гг-ад! Сатанинское отродье!! Поквитался!!!..» Да, но чем тайно совершённое злодеяние докажешь, если абсолютно не найдено улик?.. Допустим, изобличил, что радикальное сделаешь?.. Самочинной расправой собаку из небытия не воскресить, не даровать жизнь, средняя продолжительность которой минимум десятилетие.



Новая тетрадь

34
Ранней весной его надолго взволновало гневное рукописное послание. «Ну, ты и стервец! Удивил!.. Втихомолку от брата Сани сбежал к теплу!.. – не щадил самолюбия резкий на выражения Ершов. – Честно говоря, я очень сильно по тебе скучаю. Не загордись, брат Коля, но полевать с тобой на Хатыннахе было радостно. Досадно и оскорбительно мне, когда покидают Север толковые работящие мужики. Единственная территория, природными запасами пока не оскудевшая и толпами идиотических туристов не истоптанная!.. Я буду ждать тебя, брат Коля, возвращайся без раздумий. До повиданья в грядущем сезоне!..»


Едва под крылом самолёта возникли строгие очертания знакомых гор, Винчестер с пафосом присягнул гиперборейской сторонке. Когда быт сродни схватке за выживание, достойное в людях зримее; не пёсья свычка к обжитому месту пленит человека, а конкретные люди, осевшие там; при знакомстве в каждом растворилась крупица отворённой навстречу души. Вот скрытый магнит неизъяснимого притяжения, что не вымерить погоней за заработком и романтикой. Брат редко бывает другом, но друг родным братом будет всегда. Мореходы грезят пассатами, скалолазы бредят горой, рудознатцы больны ожиданием полевого сезона; приобретённый недуг, что не страшит, а томит предвкушением. Куда ни стреми резвые стопы, но чтобы в старости не каяться, обретай единоверцев, никогда не изменяй стрежневой цели, а на талан встреть зазнобу, которая дни твои отрадою скрасит. Иначе измучит тоска по краям обетованным, вместо здоровой усталости изведут зависть и досада, а чужая жена всегда будет казаться лучше своей.



35
Винчестер и Серёга Мазай шли по водоразделу всю ночь. Оставалось сойти в крутой распадок и паберегом безымянного ручья выйти к большой воде. Длинные кроки геолог исполнял по ночам, когда не угнетали гнус и полуденная жара. Колдовское величие и покой нисходили на округу, сумятица дня смолкала в природе и, объятая сном, она казалась стократ волхованнее. «Встань повсюду белые ночи, - хорошо подумалось Винчестеру, - перевелась бы вся мразь, что маскируется темнотой».


Перед спуском в распадок он присел, вдумчиво выкурил папиросу, поджидая маршрутного рабочего. «Чифанит, образина, либо стадо баранов скрадывает?!..» - незлобиво ругнулся, приуныл. Белесая полярная ночь бегло таяла, необоримо клонило в сон. «Выйду к Индигирке, догонит!» - стряхнул дурман оцепенения геолог. Подтянул лямки объёмного рюкзака, взял ружьё и стал спускаться в узкий распадок, поросший никлой травой. Сокрытый осыпью глыб ручей ниже по ходу забурлил открытым водотоком. Обходя груду валежника, Винчестер выступил на береговую кромку, обернулся, высматривая попутчика, как почва едино ушла из-под ног; что-то звучно треснуло. Мокрый по пояс, геолог на четвереньках выкарабкался на сушу. «Оля-ля!..»  Тяжёлый ствол и лакированная ложа ружья сложились по спусковой скобе… 


Мазай выследил стадо снежных баранов; подползая, спугнул; в бег и вдогонку стрелял и, разумеется, промахнулся. Массивный рогач промелькнул с быстротою вихря; окажись на пути, размозжит! Для удачной охоты помимо сноровки обязателен карабин. Залегают под сопкой, высматривают в бинокль пасущееся на солонцах стадо; наметив пути облавы, редкой цепью бесшумно скрадывают. В коллективной ловитве Мазай участвовал дважды; вблизи сторожкое животное повидал впервые. Он слил остатки воды из фляжки в консервную банку, на собранных хворостинках вскипятил. Дав заварке осесть и настояться, с наслаждением выцедил в рот тёплый чефир и пустился нагонять геолога.


Когда он распадком вышел к пункту купания Винчестера, наперерез из расселины выбежал диковинный зверь, с торчащим книзу саблевидным клыком. Мазай оторопел от испуга, потом торопливо вскинул ружьё, сместил предохранитель. «Чиф-фый!» - высоко вскидывая  зад, дичина метнулась прочь да в ужасе обмерла; охотник и дичь пугаются друг друга. «Чиф-фый!» - вновь скакнула и, громко чифкая, стала. Мазай рефлексивно надавил курок, и сражённое, инертное тело скошенным стеблем рухнуло в траву; кучная осыпь свинцовых дробин навылет прошила длинную выю. Всякий убивец по нечаянности ужасается делам собственных рук. «Выпала, как чёрт из коробочки!..» Он взвалил убоину на загорбок и берегом ручья стал спускаться к Индигирке. Обходя валежник, вышел на край обрыва, и, охнуть не успел, как сверзился в воду. Ружьё не переломил, а добычу притиснуло упругой струёй к разлапой коряге ниже по течению.


На берегу Индигирки пылал жаркий костёр, парила мокрая, растянутая на жердях одежда. Наскоро сварив суп, Винчестер вносил необходимые записи в пикетажную книжку. «Кабарга, мелкий травоядный олень. Мясо у них отзывает мхом. Злостный ты браконьер, мудило! – жёстко изрёк начальник, разглядывая трофей. – Шкура теклая, волос лезет. Копытца-то! – изумился, - как дамские туфельки на высоком каблуке… Пахучую струю вырежи и сохрани, сгодится при импотенции!» – Не дожидаясь бесполезных оправданий, распорядился: «Опробуем устье ручья, и на покой!» В маршрутах они занимались шлиховой съёмкой: попадая в долины ручьёв и рек, промывали на лотке пробы. Результаты опробования выносились на карту, отмечая скопления ценных минералов; бывало, цепочка шлихов выводила к коренному жильному золоту. Однако, и нулевой итог в геологии не напрасен, на каждую удачу здесь сотня бесплодных усилий; девственная целина, когда о рудные выходы спотыкались, предтечами распахана; труд геолога обезличился, процесс открытия стал многостадийным и долгим.


Мазай наспех выхлебал горячий суп и направился к песчаной косе. Умиротворённый Винчестер долго наблюдал, как рабочий набирал грунт, склонясь к воде, сноровисто манипулировал лотком; умело доводил шлих до нужной кондиции и, смыв его в пробный пакет, снова отправлялся за грунтом. В промывальщики брали через испытание: в заведомо пустой грунт подмешивали золотинки или мелкую по счёту дробь; не спустил зернь, значит, маракует, годен. Через час они забылись дурным сном физически измученных людей. Костёр прогорел, лишь едва заметно шаяли угли. Юркий горностай сновал вблизи кострища, исследуя порожний котелок. Летнее палящее солнце блистало над горами, припекая кочевое пристанище. В короткой поре якутского лета переход ночи в день неуловим; чуть яснее и жарче становится, больше роится мелкого гнуса.


Горние путники спят, на берегу якутской реки Индигирки. Большая вода катит мутным потоком, беснуется в прокрустовом ложе крутых берегов, ведущих к Ледовитому океану. Никогда не смолкает извечный спор Матери-Земли с Водой-Матерью; не утихает всесветная борьба между злым и добрым началом на земле, в человеке. Винчестер и Мазай спят, а где-то, в ирреальной дали, мчатся машины, гудят пароходы, женщины рожают детей, грохочут заводы и фабрики; каждый занят обыденным делом.