Ксю. Не самый лучший день

Поезд прибыл по расписанию, вагон был новый, поездка недолгой, поэтому Ксю чувствовала себя очень даже ничего себе, даже немного получше, чем так. Она попрощалась с проводницей, примерно её ровесницей, с которой весело проболтала последние два часа, и закинув сумку на плечо пошла по перрону на выход.

Дальше было метро, автобус, и вот через час с четвертью она уже подходила к своему подъезду, садилась в лифт и через несколько этажей, через открывающиеся двери лифта, она увидела свою одноглазую дверь, что была как всегда последние тридцать лет одета в старый поношенный дерьмонтиновый прикид, привет из восьмидесятых, с кучей заклёпок по периметру и двумя дорожками от угла к углу в форме неприличной буквы, участницей многих похабных надписей на стенах и заборах.

Дверь была рада встрече с хозяйкой. Её единственный глаз светился мягким, тёплым светом. С приездом, добро пожаловать домой.

Её не было три недели, и Кирилл верно успел соскучиться. Он давно разучился сам себе готовить, стирать, сам за собой убирать, сам себя удовлетворять, предоставляя это её умениям. И она была на высоте. Почти идеальная жена, как сама себя, смеясь, называла, лёжа перед телевизором в его объятиях.

— Почему «почти»? - спрашивал её Кирилл, целуя в макушку.

— Только потому, что идеальных людей не бывает, как не бывает вообще ничего идеального. Идеал как горизонт, его не дано никому достигнуть, — шутливо философствовала она в ответ. — А так бы да, я была бы идеальная жена.

Она открыла дверь в квартиру и первое, что увидела, это чужие туфли. Одна туфля стояла, другая, немного отойдя от первой, прилегла отдохнуть. Устала, видать. Или пьяная была. А потом она услышала смех. Это был женский смех. А потом был голос Кирилла:

— Малыш, принеси мне попить, будь добра.

По разумению Ксю, место Малыша было далеко не вакантно вот уже как четыре года, без нескольких копеек. Но Кирилл, получается, думал не так. Мужские мысли вообще ездют другими дорогами, плавают другими пароходами и летают другими авиалиниями - это Ксю знала давно и бесповоротно. Но совесть-то понятие общечеловеческое, без гендерных признаков. И нож предательства вошедший сейчас в её душу, как в масло, неожиданно, по самую рукоять и почти не больно, вдруг провернулся, заставив её скорчиться от боли, почти физической, бесконечной, как вселенная, и страшной, как одиночество последнего дельфина.

Некоторое время спустя она сидела на лавочке во дворе и не понимала, как там оказалась. Она не помнила ничего. Совсем ничего. Ни кто она, ни что она тут делает, ни почему у неё трясутся руки и что это за топорик в крови лежит у её ног.
21:29
19.08.2018