Правила и исключения 12

12.
Утренний рассвет захлебнулся в плотных низких облаках, и наступило зябкое невнятно серенькое утро сырого сентябрьского дня. То и дело вкрадчиво норовил проявить себя мелкий дождик, дразня желтеющие и багровеющие листья невысоких деревьев обещанием влаги и в очередной раз откладывая свое пришествие, отступая…
Личный состав полка – точнее, те его солдаты, сержанты и офицеры, которые были свободны в это утро от службы – прибыл на место намеченного события заранее, чтобы не создавать раздражающих начальство пауз. Подразделения построились вдоль относительно прямого участка дороги, проходящей вдоль совсем небольшого оврага сразу за которым начинался лес. По рекомендации командования армии, из штаба дивизии в части поступило распоряжение о том, чтобы на оглашении решения трибунала присутствовали командиры и солдаты других частей дивизии; их разместили на левом фланге полка. Все это, включая известие о предстоящем прибытии осужденных в сопровождении комендантского взвода, добавляло гнетущих аккордов в тягостное созвучие природного увядания и человеческого ожидания неотвратимой трагедии.
Командование дивизии представляли начальник ее политотдела и заместитель начальника штаба; кроме того, с самого прибытия подразделений полка на месте построения оказался уже знакомый Клену капитан-особист.
Оперативник, обычно крайне не разговорчивый и державший дистанцию со всеми, кроме своих сослуживцев и очень высокого начальства, неожиданно и как будто случайно возник рядом с замполитом дивизиона.
– Здравствуй, капитан… Ты же не куришь? – в лоб приветствовал особист замполита.
– Здравствуйте… не курю, – напрягся Клен.
– Да можно сейчас на "ты" …  я ведь тоже из-под Красноярска.
– … ?
– Да ладно, может, когда-нибудь еще поговорим, вспомним... А пока – будь готов. Не знаю, как тебе это понравится, но я … случайно узнал: комбату вашему серьезный срок решено было дать, а разведчикам … – внезапно возникший земляк Степана сделал секундную паузу, – с ними, похоже, все…, чтобы другим не повадно было – и тут же продолжил:
– Так что, тебе повезло… И я этому рад! Держись, – и также неожиданно, как и появился, исчез.
Как это нередко бывает, томительное ожидание "семерыми одного" скоро стало казаться бесконечным.
Буквально вчера назначенный командиром полка майор, бывший до этого командиром второго дивизиона, учитывая похолодание и возможные заминки в ходе всего мероприятия, предусмотрительно приказал всему личному составу построиться в шинелях. И теперь он был спокоен хотя бы за то, что офицеры и солдаты не замерзнут понапрасну.
Строй, вначале четкий, почти незыблемый, через четверть часа начал "оживать": аккуратно заколыхался, вкрадчиво "зашептал" и постепенно становился все более подвижным. Офицеры не пресекали осторожных поворотов головой, коротких обменов фразами, а то и шутками. Дождь, тем временем, все же решился подвергнуть ожидающих серьезным испытаниям, он уже не прерывался, все больше набирая тягучую осеннюю силу, как будто хотел заглушить невнятный шум строя. Погоны, фуражки и пилотки стали заметно темнеть.
Наконец, как будто из тучи, промозглой влагой сходившей с неба, внезапно возник и построился комендантский взвод; вывели осужденных; в центр перед строем вышла группа старших офицеров: дивизионное и полковое начальство, члены трибунала.
Начальник политотдела дивизии посчитал нужным еще раз изложить позицию партии и командования Красной Армии на то, какими должны быть воины армии-освободительницы на отвоеванной у немцев территории. Его слова тонули не столько в нарастающем шлепающем шорохе небесной влаги, подкараулившей людей, сколько в напряженном ожидании главного, смешавшем всю речь в малозначимые звуковые колебания.
Дождь тем временем усиливался, стирая очертания окрестного пейзажа, обращая реальность в неуютную, безразличную к человеку временность. Как тесно не прижимались стриженые затылки и бритые подбородки к жестким изгибам грубоватого солдатского сукна, влага упорно пробиралась внутрь плотного намокшего шинельного панциря, проникала под гимнастерки и нательные рубахи, ощупывала каждый встречающийся на пути бугорок кожи, сделавшейся "гусиной", вызывая озноб тел и норовя просочиться унынием в души. Где-то на грани ощущений, на подступах к сознанию, влага смешивалась с ноющим нервным напряжением, с крепнущим раздражающим шелестом ветра, переходящим в монотонный шипящий шум, добавляя внешнему миру неприветливости и равнодушия …
Даже не все, из стоящих в первых шеренгах, уследили, когда начали читать приговор. Не все расслышали и ключевые слова приговора, возможно, вследствие ожидания самого худшего для осужденных; но еще больше – от напряжения и в виду невозможности никак влиять на происходящее. Приговор утонул в холодном отвесном жестком дожде, в отвержении сознанием всего, что мешало воспринимать мир дающим человеку надежду, обещающим гармонию, позволяющим верить в справедливость …
Степан тоже прослушал главные слова. Он, как ему казалось, уже знавший все наперед, старался не смотреть в сторону осужденных и комендантского взвода, и вообще ничего перед собой не видел, кроме дождя, а думал почему-то только о Тане Князевой…

– Скажу вам доверительно, – говорил несколько взволнованно и с определенным облегчением начальник политотдела дивизии собранным после построения "накоротке", тут же у дороги, командирам дивизионов, батарей и их заместителям, представителям командования других полков, – решение трибунала оказалось более мягким, чем мы могли …, чем можно было ожидать. Решающее значение, думаю, оказало мнение генерала Романовского  Он, как мне передали, сказал, что расстр… , что главное для нас всех сегодня – бить врага. И поэтому осужденные направлены в дисциплинарный батальон.
Дождь не прекращался, но на него уже не обращали внимания.
– Однако никто не должен забывать о том, какую страну мы представляем … каждый из нас. Довести это еще раз до каждого! Дополнительные указания получите установленным порядком.

Но ни это устное требование, ни письменные указания политотдела дивизии толком выполнить не пришлось. В тот же день поступил приказ о срочной переброске полка на запад, к озеру Выртсъярв, а в последний момент, когда уже некоторые подразделения начали движение, выяснилось, что полк переподчинили второй ударной армии.
Обязанности командира дивизиона, пока не назначили нового, выполнял начальник штаба и замполит во всем, как мог, ему помогал. Свои прямые обязанности Степан выполнял в эти дни не то, чтобы формально, а, скорее, без свойственной ему тщательности; много было и других забот. Утро, проведенное под осенним дождем, аккомпанировавшим нелегкой фронтовой судьбе, привело его чувства в смятение, какого не было, пожалуй, с осени 1941 года, когда он с ужасом понял, что война – надолго. Теперь же он осознал, что многим не удастся дожить до Победы, а многим другим – встретить её так, как хотелось, как мечталось.
И еще ему представлялось, что он совершил какую-то серьезную ошибку, но какую и в чем, он не смог определить. Чувство непонятной вины навалилось на него и долго еще тлело в душе, заглушаемое тяжелой военной работой. Однако он еще больше утвердился в собственном выводе о том, что справедливость – не данность, а неизбежный горизонт, стремиться к которому обречен каждый честный человек, что на пути этом следует не только соблюдать правила, но и помнить об исключениях, уметь быть одновременно непримиримым и терпеливым, беспощадным и всепрощающим, рациональным и непоследовательным … Человечным.

Людям свойственно ошибаться.
Многие из них остаются не до конца уверенными в том, что сделанное им в тот или иной момент жизни верно. Довольно часто человек не понимает меру и глубину своих заблуждений, а иногда даже и не стремится. В одних случаях ошибки мало значат и легко исправляются, в других – оборачиваются трагедиями для тысяч людей, складываются в горестные страницы истории и народную скорбь.
Ошибаются люди и на войне. Нередко они не соглашаются друг с другом, порой, резко критикуют действия и решения своих сослуживцев коллег, и даже, не желая того, могут помешать в решении не только второстепенных, но и главных вопросов. Впрочем, и те, кто оценивает ошибки, тоже нередко ошибаются. Не избежали ошибок и оценивающие оценивающих, и руководители страны, и видные ученые, и герои …
Ошибаются не только люди, но и государства, и не все ошибки удается исправить; иногда к этому идут веками, иногда не хватает и тысячелетий. И невозможно жить в этом мире иначе, как принимать его и людей, и с их красотой, и с их недостатками.
Нет ошибок только в Вечности, ближе к которой, честнее перед которой те люди, государства и народы, которые искренне неустанно ищут истину. Те, кто умеет радоваться жизни и не только за себя, но и за других. Кто умеет прощать чужие ошибки, всеми силами помогают их исправить, но не забывает проявлений целенаправленной холодной враждебности. Таких людей большинство и они не ошибаются в главном: в том, что отстаивают справедливость, утверждают жизнь, человеческое достоинство. Они и на войне строят свою судьбу не на ошибках, а на достижениях, не на промахах, а на успехах, не на слабостях, а на подвигах, не на злобе, коварстве и стяжательстве, а на великодушии, любви и жертве во имя жизни, во имя Родины.
Поэтому и побеждают …

В ночь на 17 сентября  капитану Степану Клену удалось поспать не больше полутора часов. Последние дни велась активная подготовка к новому наступлению, и у замполита дивизиона по этой причине было много забот.
Поднявшись задолго до рассвета, и выйдя из блиндажа, капитан, вдыхал слегка прихваченный заморозком и оттого колючий воздух, прогонявший из вздрагивающего усталого тела остатки сна.
Природа проявляла полное безразличие к людским хлопотам. Она настаивала на неотвратимости своих вселенских планов, демонстрируя незначительность череды самонадеянных поступков человека, возомнившего себя способным действовать по своему усмотрению, подчеркивая несоизмеримость этих поступков с величавой монотонностью естественных вселенских циклов. Природа, казалось, убеждала себя, что нет силы, способной сопротивляться непреклонной воле текучей вечности.
Скоро деревья и кусты скорбно замрут гигантскими метлами, обратив в мутное небо свои прутья-струны, которые будет бесцеремонно перебирать осипший балтийский ветер, прорвавшийся с побережья. Вода в прудах, на болотцах и в ручейках обретет сначала жалкую хрупкость, а потом и монолитную незыблемость. И все живое, как будто, перестанет интересоваться друг другом в ожидании весеннего тепла.
Все вокруг требует: остынь, молчи, затаись, усни…
Но люди в своем настоящем, отрешившись от прошлых невзгод, поражений и радости будущих побед, снова рванутся навстречу смерти ради справедливости, ради счастья своих детей, и вечность с благодарностью примет их подвиг.

2014, 2016