Строганина для инспектора

Только   Володька   Никонов   въехал в Кудрявинский бор, как по ветровому стеклу забрызгали крупные капли  весеннего  дождя.   Володька  включил   «дворники», и за туманной сеткой воды засверкала металлическим светом дорога.
На семнадцатом километре голосовал мужчина в зелёном военном ватнике, с рюкзаком за плечами. Но едва он разглядел чёрную «волгу», сразу же опустил руку. Знал – легковушки голосующих не берут. А Володька принципиально тормознул:
– Куда, отец?
– Да тут недалече, на кордон.
– Садись, а то растаешь.
–  Чай, не сахарный,– весело ответил тот – старик лет под шестьдесят – и шустро шмыгнул на заднее сиденье. – Намочу я своей тюфайкой твои ковры, - виновато заметил он.
– Ничего, высохнет, не сорок первый,– отмахнулся Володька и дал по газам. – А тебе, отец, зачем на кордон? Лесник, что ли?
– Ага, лесник.
– Значит, лес сторожишь?
– Значит, сторожу.
– Ну, и как?
– Да по-разному.
– Слушай,   отец,– спросил   Володька,   включая   печку,– а много зверя в вашем Кудрявинском бору? Поди, с дорогой поубавилось? – он глянул в зеркальце: пассажир озабоченно поскрёб подбородок и молвил:
– Да   не,   дорога   ничего.   Дорога зверю не помеха. Хотя да, поначалу, пока строили да пока они привыкли, подавили зайчат и бурундуков. Потом они остерегаться стали. А раз было – «КрАЗ» в лося врезался. Ему ничего, «КрАЗу» -то, а лося пришлось пристрелить. Не, дорога зверю мало вреда принесла. А всё ж его поубавилось.
– С чего? – снова глянул Володька в зеркальце.
– Да, понимаешь, слишком много обществ по охране окружающей среды развелось.
– Так это же хорошо,– не понял Володька.
– Ага, хорошо. Раньше у меня сколько начальников было?   Ну,  приедет  один,  другой,– завалю  ему  косулю, он её в багажник и месяца три не кажется. А щас? Один на однём сидят! И каждому дичятинки надо. Начальник-то он из себя – тьфу, пустое место, а гонору, что у твоего генерального прокурора. Вот они-то и главный бич природы! Чем не меньше шишка, тем задавастее, тем наглее. Сколько, брат, строганины на этих инспекторов ушло!..
Мотор гудел ровно, колёса равномерно шелестели, брызги из-под них летели веером. И весенний бор оживал, дурманил. Даже через закрытые окна в машину проникали его сумасбродные запахи. Сосны уже дали кое-где изумрудные побеги, ну, а берёзы – те, и говорить нечего,– заневестились, засверкали светлой зеленью.
– А ты, отец, что из города-то?
– Да   с   конференции.  Рассказывали про  охотничье наше хозяйство, про проблемы наши, учили, как с браконьерами воевать,– старик неожиданно притих.
– А что, отец, с ними воевать? Штрафуй под завязку, и дело с концом!
– Ага, попробуй, посмотрю на тебя, такого шустрого. Знаешь,  сколько нашего  брата  от  браконьерской  пули гибнет?
– Брось ты, не при царе!
– Хоть брось, хоть подними. Стреляют в нашего брата, сколько уж смертельных случаев было!
– А в тебя, отец, стреляли?
– Было.
– Расскажи!
– А чо тут рассказывать. Я за ними, они от меня. Ну, и для страховки – жиканом по мне.
– Да ну!
– Да ну. Прошлой весной пошёл на токовище, стреляли там, слышал. Смотрю, какой-то шустряк в цветастой болонье  по петухам понужат.  Я  ему:  сукин сын, кончай, сдавай оружье! А он в кусты и оттуда по мне. Шапку сбил. Ну, я тогда, как на фронте, хитростью ре¬шил его взять. Дал крюк, зашёл ему в тыл да и навалился. Пацан оказался, лет девятнадцать. Ну, я ему слегка насовал. Хотел ещё прибавить, да тут из чащи верзила под два метра на меня вываливает. «Ты – говорит,– батя, отпусти сопляка». Смотрю, это ж наш зампредседателя райисполкома. «Дак,– отвечаю ему,– браконьера поймал». А он мне: «Это зять мой. А что браконьер, так это ты точно заметил. Он и с моей дочуркой побраконьерил, только вот тоже попался».
Пошли мы с ним к его «бобику». Он меня коньячком угостил, снял с плеча зятя ружьё – вещь, скажу тебе! – два вертикальных ствола – заграничная работа. «На,– говорит,– тебе на память». «Да мне,– говорю,– такое оружие не с руки».
Он из портфеля закусочку достал: огурчики парниковые, баночку крабов. Угостил. «Я,– говорит,– дед, как на охоту поеду, тебе позвоню. Или, если так кого «сверху» надо будет на охоту свозить, позвоню. Ну, и ты, если что надо, позвони мне».
«Так у меня телефона нету»,– отвечаю.
«Ничего, проведём».
И провёл. Сейчас позванивает.
– Я,   конечно,   отец,   не охотник,– закурил Володька,– но  природу  люблю.  Отдыхаешь  на  ней.   Мне,  как рядовому члену общества, тоже такие безобразия обидны. Ну, а как ты думаешь: дело поправят?
– Да за наукой дело не стало. Вот в Германии как наладили: приходи, билет показывай, бери у егеря ружьё и  стреляй.  Пострелял,  душу  отвёл,  сдай ружьё.   И  не забудь  в   лесу   поработать.   У   нас   же   больше   охотников,    которые   браконьеры.    А   любителей   единицы  остались...
–...Кх-м,– вдруг развеселился старик,– а ты почитай,  что  отдельные  любители  природы  пишут.   Дописались, кабинетчики, что чем больше убиваешь зверя и птицы, тем их больше становится. Что не надо, дескать, паниковать   по   поводу   исчезновения   дичи,   всё   будет   в абажуре. Их бы в звериную шкуру, да популять по ним.
Бор кончился берёзовой рощей. На взгорке возле копанцев с тёмно-синей водой стоял широкий дом с широкой оградой.
– Айда, сынок, берёзовым кваском угощу,– предложил старик.
– Это мы с удовольствием. А он без градусов? – пошутил Володька.
Во дворе блеяли овечки, лаял лохматый пёс, мычала в стайке корова.
– Сейчас, мои хорошие, сейчас, напою и накормлю,– заворковал  старик,  сбрасывая  на  крыльцо  рюкзак.   На¬щупал   ключ   над   косяком,   открыл   старинной   работы замок:
– Раньше не запирал, а как хозяйка осенью померла, пришлось замок весить. Вишь,    браконьер ноне пошел механизированый, пока пешком дойдёшь, где   он   стрелял, он уж в другом месте. Целый день, быват, зря бегашь.
В сенях стоял запах звериных шкур, в горнице висели головы косуль, лосей, волков. Если бы не мутные глаза, можно подумать, что они высунулись из стен из чистого любопытства.
Берёзовый квасок был хорош. Володька отоварил два ковша. Пока пил, рассматривал нехитрую обстановку дома. Без этих чучел похож был бы дом на любой деревенский, поэтому Володька, сам деревенский, угадывал, где стоит старая двуспальная кровать (у старика она давно не раскладывалась) с горкой пуховых подушек, где крашенный под дуб комод, где висят карточки в большой рамке. А вот лежак у печки хранил следы постоянного пользования. Не в диковинку был бы и телефон «Чебурашка» на ненужном холодильнике с керосиновой лам¬пой, кабы не заброшенность, не одинокость этой старой избы от иного жилья.
– А не страшно, отец, одному здесь? Кто их знает, браконьеров?
– Да не,  не страшно.  Скоро вот внук должен приехать, в лесном техникуме учится. Помощник будет. Он у меня парень здоровый.  В десантных войсках служил.
– Ну,  давай,  отец,  поеду я!   Ещё сотню вёрст колбасить.
– А куда, сынок?
– Да в Михайлинский санаторий. Там мой шеф радоном лечится.
– Ну, так на вот, угости его клюквой в сахаре, вот грибки, кваску налью. На вот сохатинки вяленой. И ты в дороге поешь, и начальника угостишь. Всё, гляди, потрафишь...
Осенью Володька снова ехал по той же дороге. Только обратно –  в город. Их завод послали на уборку в подшефный колхоз, и начальник остался самолично посмотреть, как его ребят устроили, как работой обеспечили. Он считал, что колхозники часто сами сачкуют, а городские за них отдуваются.
И опять «волга» шла сквозь дымку дождя. Промелькнули луга, началась та берёзовая роща, что со стороны города заканчивала бор. Володька вспомнил про задушевного говорливого старика, подумал, надо бы к нему в гости как-нибудь заехать: поохотиться и вообще отдохнуть.
Вдруг наперерез машине выскочил парень в штормовке. Прямо под колёса.
– Ты одурел, а? – заорал Володька, открывая дверцу.– Я по твоей милости сидеть должен, да?
Но парень в штормовке – здоровый и плотный – тревожно заговорил:
– Тут,   браток,   старика   подстрелили!   Браконьеры, сволочи! Надо срочно в больницу, иначе помрёт!..
Володька растерялся. Во-первых, было мокро, во-вторых, раненый – он же крови нальёт в салоне, отмывай потом. Но почему-то согласился и побежал за парнем. Ещё не добегая лужайки, где желтел брезентовый плащ, на котором серело тело в фуфайке, Володька понял, что это его старика убили, а парень этот – десантник, что в лесотехникуме учился, внук старика.
Парень сидел на заднем сиденье, держа на коленях голову деда. Володька давил на всю железку. Было плохо видно. «Дворники» мельтешили во всю мочь, но было плохо видно. Володька вытер тряпкой стекло – всё равно плохо видно. Потом понял – слёзы.
Он влетел в город на полной скорости. Был час пик, машины табунились на перекрёстках, ползли, как черепахи.   Тогда   он   врубил   сигнал.   Постовой милиционер пронзительно засвистел и кинулся к его дверце.
– Понимаешь, старшина, человека убили. Надо срочно в больницу!
Милиционер прыгнул в седло жёлтого «урала» и помчался впереди, требуя в мегафон освободить дорогу.
В областной больнице их уже ждали: этот старшина – молодец, не зря ему технику дали – по рации передал.
Мигом вылетели санитары, уложили старика на носилки, понесли к лифту. Выбежал седенький хирург, спросил у Володьки:
– Чем ранили?
– Не знаю, он знает,– и показал на внука.
– Жиканом стреляли, дважды,– ответил тот.
Они сидели вдвоём в вестибюле, ждали, что скажут. Ни Володька, ни внук не верили, что дед умрёт.
 За окном снова заморосил дождь.
1983 г.
 Егерь. Художник Н.П. Карякин