Рассказ юрия петракова сибиряковы

Рассказ Юрия Петракова

"СИБИРЯКОВЫ"

С И Б И Р Я К О В Ы
Рассказ
Пролог.
Дома, как люди - рождаются и умирают. И хотя со стороны, кажется, что этим домам тесно на земле, их постоянно не хватает. Жильцы въезжают и выезжают в них по разным причинам. Одних приносят сюда в пеленках; чтобы спустя какое-то, каждому свое отведенное время, вынести вперед ногами. Другие селятся на время, чтобы потом получить более комфортное жилье. Кого-то уводят под конвоем. Кто-то получает жилье в подарок или по наследству, по обмену или в силу иных житейских обстоятельств. Не случайно жилье считается важнейшим атрибутом, без которого человеческая жизнь не может быть понятной до конца.
Лично я сменил тринадцать квартир, так или иначе, связанных с моей, не такой уж и короткой жизнью. На Донбассе и в Восточной Пруссии. В Узбекистане и Азербайджане. В Москве и в Подмосковье.
Мне необычайно повезло в жизни. Из всех квартир, выпавших на мою долю, кроме двух воинских казарм, не было ни одной коммуналки, Были и «хрущёвки», и «сталинки». И даже одна, находящаяся, в так называемом, «цековском» доме. Но я  расскажу о той, которая находилась в одном и том же городе, на одной и той же улице с домом, в котором я когда-то родился. В начале 30-х их построили по указанию Лазаря Кагановича для специалистов, ударников и стахановцев, военнослужащих и железнодорожников, хозяйственных и партийных руководителей. И хотя по документам они значились пятидесяти квартирными, жило в них народу видимо - не видимо. Что подтверждает, что большинство из квартиросъемщиков жили в  коммуналках.
До 1931 года наш город считался крупным уездным, и потому жило в нем немало людей известных. Здесь встретил свою вторую любовь Никита Хрущев, обучавшийся когда-то на губернских курсах Совпартшколы. Сюда частенько наезжал Климент Ворошилов, родившийся здесь неподалеку. Были и другие, всех не упомнишь
Во время  фашистской оккупации в них обреталось высокое немецкое начальство, часть из которого нашло свое последнее пристанище тут же рядом  в сквере у памятника видному большевику - ленинцу Артему. И по сей день при производстве землеустроительных работ строители часто натыкаются на человеческие кости.
После войны первым восстановили дом, в котором я и родился. А еще через три года мы переехали в дом напротив. Накануне от тяжелой болезни скончалась моя бабушка, и отдельные доброхоты настоятельно советовали нам сменить квартиру, чтобы она не напоминала о тяжком горе.
И по сей день я хорошо помню, как меня повели «выбирать» новую квартиру. Помню, как, увидав стоявший посреди коридора фарфоровый унитаз, никак не мог понять его предназначение. А все потому, что я в то время еще пользовался детским горшком, хотя впереди у меня была долгая жизнь, не ограниченная двумя вершками.

Глава 1.  Мишка приехал.
Моя жизнь протекала на бесчисленных  руинах, переполнявших наш небольшой город. На пыльных улицах, кое-где сохранивших мощеный гранитный булыжник.  На школьных уроках и шатаниях по дворам. В бесконечных играх в «войнушку».
Летом – босиком, в сатиновых трусах, подпоясанных верёвочными матузками, и застиранных, потерявших свой натуральный цвет, маечках.
Зимой – в штанах из «чертовой кожи», перелицованных из семейных обносков курточках и пальтишках, в кирзовых, на два размера больше нужного, сапогах и парусиновых тапках.
Здесь я услыхал о смерти Сталина, узнал о событиях, произошедших совсем неподалеку от нас, в Новочеркасске. радовался полету Юрия Гагарина.
Здесь начинался мой первый рабочий день. Отсюда я уходил в армию, чтобы вернувшись возмужавшим и поумневшим. Осваивал студенческую науку, писал свои первые стихи, которые еще не являлись таковыми.
В детстве нашими игрушками были жестяные банки, тряпичные футбольные мячи и бесконечное количество самого разного оружия. Одних пистолетов у меня было штук пять. Ржавых винтовок – не сосчитать. Находились и мины, и гранаты. Немецкие и австрийские штыки считались предметами кухонного атрибута буквально в каждой третьей семье.  Но из всего этого арсенала, самой большой моей гордостью был дамский двуствольный «Браунинг», умещавшийся на ладошке.
От неумелого обращения с оружием случались взрывы. Гибли, как правило, дети. В том числе и мои ровесники. Лично мне как-то довелось услыхать свист  осколка гранаты, пролетевшего где-то невдалеке от моего виска.
В ту пору в нашем доме находился отдел милиции. И  прямо перед ним на травяном газоне периодически разбивали  табор цыгане. Заполоняли все и вся в надежде заставить милицейское руководство выпустить из камеры предварительного заключения задержанных за разбой и драки  цыган. Здесь, цыгане сидели табором по нескольку недель. Тут же гадали, тут же пели и плясали. Старшие пугали нас рассказами о похищениях цыганами детей.
Иногда на улицах города звучали выстрелы. Это залетная братва грабила ларьки и магазинчики, отстреливаясь от местной милиции. Не случайно нас, совсем еще малых ребятишек, родные поучали, как нужно вести себя в подобной обстановке. И все-таки нам, послевоенной шпане, хотелось быть такими же смелыми и бесшабашными, как прошедшие огонь и тюрьмы фраера. Многие из нас мечтали когда-нибудь справить себе такой же лабсердак, обуть колесики со скрипом, надеть кепку - восьмиклиночку и вставить фиксу. Причем, непременно золотую. А кроме того, мечтой каждого из нас – из дворовой шпаны было добыть себе настоящее «перо». Так тогда называли нож финку, с цветным набором рукоятки, собранной из авиационного американского оргстекла.
Сшибать и курить бычки мы начинали с одиннадцати лет, а пить бражку с пятнадцати. И кто знает кем бы мы выросли на самом деле. Но, к счастью тогда, во всем нашем доме откровенного уголовного контингента не проживало. Хотя однажды пошел слух, что такой элемент вот – вот появится. После отсидки в родную семью должен был вернуться Мишка Сибиряков.
Сибиряковы заселились в наш дом одними из первых. Глава семьи после окончания техникума, работал на железной дороге старшим инженером дистанции пути, чем очень гордился. К слову сказать, тогда диплом техника ценился не ниже вузовского. У Сибирякова старшего на шее сидела целая орава иждивенцев: теща, жена и двое сыновей школьников – Виктор и Толян. В начале сороковых хозяину семейства довелось поучаствовать в финской войне; о которой тогда старались помалкивать в тряпочку. Может быть, поэтому Сибиряковы переехали из железнодорожного вагончика сразу в отдельную двухкомнатную квартиру. Но скорее потому, что бывший сослуживец Сибирякова служил полковником военной комендатуры.
Напротив нее, в такой же двухкомнатной квартире проживали двое футболистов из местной футбольной команды. А команда та была предметом отеческих забот начальника железной дороги Николая Кривенко, к ведомству  которого и принадлежал наш дом. Один из них, скорее кореец, чем китаец играл за команду, носившую довольно распространенное тогда название «Локомотив», вратарем. Другой - уже имел жену  и дочь, и всячески сторонился нас ребятишек.
  Вопреки ожиданиям, Мишка оказался внешне далеким от уголовной романтики. Ни серенького лабсердака, ни скрипучих колесиков, ни золотой фиксы у него не было. А вот настоящее перо – было. Его под страшным секретом показал мне как-то Толян.
За целый день Мишка выходил из дома только покурить. Из нашей шпаны не признавал никого. Разве что одного неисправимого второгодника из нашего класса, по кличке Тива.  Но то, что Мишка настоящий вой рецидивист, мы убедились довольно скоро.
Как-то в ночь ограбили городской универмаг. И уже на следующее утро арестовали Тиву. Мишка же исчез, и с той поры его никто не видел. Как было принято тогда говорить – ни слуху, ни духу. И только мне и Толяну было известно, что накануне ограбления Тива просил у меня на ночь мой «Браунинг». Предлагал мне в обмен Мишкино перо. Но мне хватило ума сказать, что мать  выбросила его в общественный сортир, куда под конвоем милиции водили заключенных из КПЗ.
Прознав про это моя матушка так и поступила..

Глава 2. Просто Толян
Детство послало мне трех настоящих друзей. Так же как и я они жили и росли в стенах  дома, в котором жила моя семья.  Леха Галушко считался самым талантливым из нас. Учился как бы мимоходом – легко и просто. Мать его была учительницей и парторгом школы. Отец – фотографом. Во время войны отец, воевавший кавалеристом у генерала Доватора, потерял ногу. Не знаю почему, Леха первым откололся от нас. Стал избегать встреч и дружеских посиделок. Окончив медицинское училище, легко поступил в МГУ. Женился на девушке из Каунаса и связался с правозащитным движением. Всеми правдами и неправдами добился выезда в Израиль и там погиб. Лешкину мать вынудили уволиться из школы, и она кое-как перебивалась уроками музыки. Мне было жаль Леху. Он погиб за идею, не нажив при этом ни собственности, ни денег. Жаль его и сейчас. Мне кажется, что он мог бы прославить и нашу Родину, и свой народ чем-то более полезным и значимым для большинства людей разных национальностей.
Вадим Онегин был на год старше нас с Лехой, и сколько я себя помню, всегда занимался музыкой. Отец Вадима – капельмейстер армейского оркестра был демобилизован по хрущевскому сокращению и стал служить нотариусом. Потом играл в оркестре городского театра. Но Хрущев разогнал и театры, и он снова подался в суд.
Меня с Вадимом объединяли настольный теннис и умение делиться о самом сокровенном. Он деликатно критиковал мои стихи. Я внимательно слушал его рассказы о музыке, о поездке на музыкальный фестиваль в польский город Сопот, об учебе в Киевской консерватории. От него я впервые услыхал о националистических настроениях среди «золотой молодежи» Киева. Так что много позднее то, что потом случилось в Украине, нисколько не удивило меня.
Жизнь развела нас с Вадимом по городам и странам. Я уехал в Москву. Вадим остался работать в музыкальном институте. Лишь один раз, случайно встретившись в Москве у Белорусского вокзала, мы отметили Новый год у меня в Московской квартире.
С Толяном все было иначе. Мы более всего подходили друг к другу. И когда учились в параллельных классах одной и той же школы. И когда после восьмилетки он поступил в тот же техникум, который окончил его отец, а я пошел работать на производство.. И после того, как Армия поочередно призывала нас в свои ряды.
Меня призвали так неожиданно, что мы не успели даже проститься друг с другом. Время было такое. На Ближнем Востоке вовсю шла шестидневная арабо-израильская война. Там в армии была двухмесячная подготовка к Параду на Красной площади и служба в глухом уголке Советского Союза на острове Наргине. А когда я вернулся домой, Толян нес службу на северном космодроме.
По возвращению Толян тут же женился. Потом пошли дети и было уже не до прежней дружбы, которая продолжалась скорее через Виктора, оканчивающего политехнический институт в Ленинграде.

Глава 2. Виктор удалой.
Если с Мишкой Сибиряковым отношений не было никаких, а с Толяном они носили братский характер только до определенного возраста, то с Витькой они были скорее всего соревновательными. Он был на три года старше меня, и по характеру скорее напоминал отца. Виной тому все считали его гордыню. Во всем, чем он ни занимался, он стремился достичь абсолютного успеха. Если в настольном теннисе я добивался каких-то побед,  он должен был стать чемпионом города, оставляя меня на втором или третьем местах. Если я говорил о том, что буду поступать в Ленинградский институт, то он непременно поступал туда же, куда  я проваливался. И при этом никоем образом не поддерживал земляческие отношения. Высокий, худой, в очках в золоченой оправе, он нравился девушкам и рано женился на Ленинградке с квартирой. Накануне моего призыва в армию он привозил ее в наш город на смотрины с родителями. При этом Витька не преминул познакомить ее со мной, всячески ерничая и подкалывая меня насчет будущего переезда в Ленинград. Его избранница была простой и открытой в общении. Светленькая, полненькая, веселенькая.
Где-то через год, находясь в армии, я как-то по армейским делам оказался в штабе нашего полка и случайно узнал, что к нам на остров, направляется  в учебные лагеря рота студентов из Ленинградского политеха. Поймав одного из них перед отбоем, я спросил его - знает ли он Мишку Сибирякова, на что тот мне ответил, что знает. Я, было, обрадовался этому известию, но студент тут же огорчил меня.
- Его освободили от лагерей по здоровью. Что-то там похожее на туберкулез. А скорее, косяк от Армии по семейным обстоятельствам. У него ведь сыну нет еще и года.
После службы, вернувшись домой, я узнал, что Витька разошелся с женой и женился вторично. И теперь учится в аспирантуре и к родителям не показывается.
На этом и кончилась моя детская дружба.

Эпилог.
Казалось, что жизнь расставила все по своим местам. Я учился, работал, влюблялся и дружил. По жизни мне встречалось множество людей. И людей хороших. Они помогали мне во всем, в чем могли. Помогали бескорыстно и по зову собственного сердца.
Вскоре я перебрался в Москву. Занимался любимой работой, женился, завел детей. Со временем Московские писатели приняли меня в свой союз. В родном городе я не был более тридцати лет.  И вот однажды члены нашего землячества в Москве, сопроводив меня приветственными адресами, отрядили на малую родину на юбилей техникума.  Для города это было событие так как я привез адреса, подписанные Иосифом Давыдовичем Кобзоном и Николаем Ивановичем Рыжковым. Юбилей прошел, как обычно – тепло и празднично. Местная газета дала не только сообщение о нем, но и разместила  интервью со мной.
Казалось – тут бы мне поставить точку под моим повествованиям, если бы ни…
Где-то через полгода на мой электронный адрес пришло сообщение от Виктора.Сибирякова. Он радовался моим успехам. Поздравлял с Новым годом и сообщал, что газету с моим интервью показал ему Толян. Просил написать подробнее, как я живу. О себе сообщал, что защитил кандидатскую диссертацию, но работы нет. Приходится служить в охране.
Позднее, касаясь жизни своей семьи, он лаконично сообщил – У меня было две жены. Первая родила сына, который вырос и стал Американским профессором, а вторая родила сына алкоголика.
А недавно мне повезло увидеть его первого сына по центральному телевидению.
Сын Вадима стал классным скрипачом. Мои дети то же добились успехов. Жаль только, что все они вряд ли знают о дружбе, которая связывала их отцов в то тяжелое и интересное время.