Богоубийство. 8 Глава

Стефану снился сон. Такой, что он был даже больше воспоминанием, чем сном.

Родительский дом. Семейный ужин. Стефан всегда недолюбливал это. И сейчас в нем было не самое приятное чувство, словно он уже что-то знал или ощущал наперед. Насколько не подводила его сомнамбулическая память, было это ровно семь лет назад. Даже сезон был тот же – конец лета. Спадающая жара, намекающая на скорый приход осени. В общем, вся семья в сборе за столом в гостиной.

Стефан сидел рядом с Мерилу. Напротив сидела его мать и старший брат Бенедикт. Отец сидел во главе стола. По правую руку старший сын, по левую – младший. В общем, все представлялось довольно беглым. Шикарная родительская гостиная была окрашена в более темные тона, чем была на самом деле, а стол хоть и был красочным и разнообразным, как это было традиционно в их семье, но Стефану мало хотелось есть. Аппетит его также представлялся ему чем-то навязанным и принужденным. Впрочем, некоторые детали, особенно слова, смаковались Стефаном с особым привкусом неприятия, врезались в его сознание, как сорняк врезался корнями в распаханную, дышащую почву. И пока он не созерцал цельной картины, которая откроется ему уже не в первый раз, в его сознании стали вмешиваться, словно сопровождаемые гидом, слова, надоедающие и представляющие собой некую предысторию семейного портрета.

Отец. Он же Анджей Полански. Зачастую угрюмый и серьезный, но при этом старательный и трудолюбивый, весьма нетипичный поляк. Почему не типичный? Из рассказов его же отца, Стефану представлялся менталитет типичного поляка, как пьющий, вечно с сигаретой в зубах, матюкающийся по-польски лодырь, который даже если и отважился на эмиграцию, то все равно ничего не будет делать. Анджей любил работать. У него были густые, подчеркивающие всю серьезность его тяжелого и упрямого взгляда, брови. Легкая седина и залысины впереди не портили общего впечатления о нем, как о человеке, который, в принципе, старается делать для семьи многое, но и порой позволяет себе скверное поведение, подправленное эгоизмом. В общем, Стефан не считал своего отца тщедушным, хоть и считал его довольно умным, моментами справедливым человеком. И этого человека очень любила его мать.

Его мать – Каролина, в общем-то, была представительницей даже не средних слоев населения. Она была детдомовской молодой глупышкой, живущей на пособие и моющей посуду в одном из придорожных кафешек ради дополнительного заработка. Своих родителей она практически не знала. Знала лишь, что мать ее выходка то ли из Ирландии, то ли из Северной Ирландии. И Каролина была несусветной красавицей. Бедняки признавались ей в любви, но она словно чего-то ждала. И дождалась Анджея, о чем никогда не жалела, насколько понимал Стефан. Пусть Анджей и был старше ее лет на восемь, пусть он имел ребенка от первого брака – Бенедикта, Каролина была уверена в нем и в том, что хочет от него ребенка. Она была настоящей матерью. И настоящей красавицей в более старшем возрасте.

Бенедикт. Этот молодой человек имел неоднозначное влияние на Стефана. Собственно, Каролину как родную мать он не принимал, по сути, редко видясь с ней. Только по особым случаям, таким как сегодня. Раньше их отец чаще устраивал им встречи, они проводили больше времени, когда были мальчиками. Всем нравилось. Сейчас же, Стефан не испытывал трепетных чувств к брату, впрочем, как и тот в свою очередь к нему. Словно и не братья они вовсе. Стефан никогда не забывал все те неприятные случаи из отрочества, которые еще тогда начали гасить верность в Стефане по отношению к его старшему брату. В общем, сложно ему было находиться в кругу семьи. Даже улыбка Мерилу его мало успокаивала.

Мерилу… Насколько она была чужда его семье, а точнее, не настолько родна в той степени, в которой была бы родственницей для того же Бенедикта, она все равно умела улыбаться, за что Стефан считал ее очень сильным человеком. Не смотря ни на что, она умела показать отличное настроение, в отличие от него. Постоянно напряженный… Стефан всячески старался скрыть это чувство, понимая, что плохо выходит. Сейчас он научился это делать. Когда же был юнцом, все равно не покидал идеи заслужить уважение своих родственников, мотаясь от мыслей, что же он делает не так. Почему Бенедикт так холоден? Почему отец до сих пор так критичен к его идеям и начинаниям? Почему мать до сих пор боится перечить отцу? Словно он все такой же маленький, щуплый, хоть и умный непогодам, мальчик, мнение которого всем побоку. Особенно этим двоим мужчинам из его семьи, в чем-то похожим между собой. Разве что, Бенедикт был крупнее и физически сильнее отца.

Стефан признавал, что менее похож на отца, чем Бенедикт. Это выражалось не столько во внешности, но и в повадках, и в характере, и в темпераменте. И его озадачивало это. Ведь Бенедикт жил со своей матерью. Стефан же жил с отцом и своей матерью. Как так получилось, он не мог понять. Все равно он не перенял этих чисто «поланских» качеств. Но и качеств матери он не перенял… Чьи же тогда? Он сам не знал, постоянно думая об этом. От этого и чувствовал себя чужим в некотором смысле. В вопросах генетики он был не силен, он признавал это перед самим собой. Как и это превосходство во взгляде его старшего брата, которому хватало лишь посмотреть на него, вот так собравшись раз или два в год, чтобы отбить все желание посмотреть в его глаза еще раз.

Вот и сейчас они сидели за столом, и Стефан вспоминал слова Мерилу о том, что нельзя так думать и говорить о своих родственниках. Стефан любил их. Но также в нем было и это… странное – как, опять же, говорила Мерилу… Это странное ощущение неладного перед тем, как он постарается сделать свой вдох более воодушевленно, и сказать родителям как можно короче и яснее о том, что у них будет внук или внучка. Не то, что бы ему было сложно это сказать. Ему было сложно от ожидания реакции его родителей.

Это странное чувство не подвело его, хоть он и старался верить до конца в то, что оно ложное. Сухая, прозаичная реакция отца, по сути самая важная, продемонстрировала отношение семьи к данной информации. Сначала он отреагировал в стиле «это, конечно, хорошо, я вас поздравляю». Вас! Только это «вас» уже переместило Стефана на край над бездной. Но погодя, его отец выпалил, не сдерживая эмоций:

- Ты еще аспирант! За что ты будешь содержать семью? Об этом ты подумал? Ты в своем уме? – забивая ментальный гвоздь прямо в голову Стефана.

Мать побоялась вставить слово. Бенедикту было все равно, но как-то весело наблюдать за всем происходящим, словно его это не касалось вовсе. Стефан лишь подавленно посмотрел на них всех, положив вилку на стол в предвкушении продолжения концерта.

- Я ничего не имею против, пойми это Стефан. Но нужно думать головой! Мерилу молодая девушка. Ей даже полезно. Но, не обижайся, Мерилу, - обратился он к ней. – Стефану это будет во вред.
- Рождение ребенка? Во вред? – спросил Стефан.
- Да. В том смысле, что денег вам будет не хватать, и вы разойдетесь из-за их недостатка. К вопросу детей нужно подходить расчетливо. Если бы я не был женат два раза, я бы не говорил об этом с такой уверенностью.
- Ах, расчетливо… - перебивал его Стефан.
- Да, расчетливо! Подумать об этом уже имея хорошую работу, дом и абсолютную уверенность в своем завтрашнем дне!.. Посмотри на Бенедикта! Он на семь лет тебя старше…
- И что? И что? – разъяренно выпалил Стефан.

Ему очень не понравилось сравнение его отца. Он ненавидел, когда тот сравнивал его со старшим братом, порой специально, поскольку не нужно было гадать на кофейной гуще, чтобы знать, кого из сыновей Анджей любит больше.

- Наверное, ты сейчас скажешь, что теперь женишься на Мерилу, узнав о ее беременности? Да? – спросил отец, чем более раззадорил Стефана.
- Да! – выпалил он. - Завтра мы вернемся в Белвью и распишемся! Сразу же! Понятно?
- Что? – не менее разъяренным тоном выпалил отец.

Еще никогда Стефан ему так не сопротивлялся. И, по сути, война, разразившаяся в эти минуты, разозлила и поссорила обоих настолько, что все остальные даже и не думали влезать, молча следя за ними. Бенедикт спокойно наблюдал картину. В глазах женщин читался страх. Особенно в глазах Мерилу – таких растерянных. Как же больно ей было прощаться со своей наивностью в этот момент. С тем, что все может происходить не так проблемно, как оно есть на самом деле.

- Что слышал! – выпалил Стефан, более не в силах терпеть вечный и нерушимый авторитет своего отца.

Ему хватало на самостоятельную жизнь, пусть и костюмы его были несколько поношены и дряблы. Он взрослый человек. Родители больше не имеют на него влияния. Это он понял тогда, еще больше утвердившись в той мысли, что если хочешь иметь сносные отношения с родственниками, то лучше не живи с ними под одной крышей и видься с ними как можно реже.

Анджей замолчал. Но не с поражением, а скорее с передышкой. Словно что-то затаил. Какую-то обиду на собственного сына, которую был готов пронести через всю жизнь. Собственно, как и Стефан, признавший в тот момент, что отношения между ним и его отцом уже не будут прежними. Он больше никогда не послушает этого невыносимого человека. Сколько же  бурных эмоций он вызывал в нем!

Плавно сцена семейного ужина стала убегать во что-то светлое, скрывая частички за частичкой, переходя в небо, затем к кронам деревьев – природная декорация. Эмоции перенесли Стефана куда-то вдаль, где он, по сути, не скрылся от них, лишь временно обретя покой. Мерилу не было рядом, хоть и было это непрекращающееся желание сохранить ее, уберечь любой ценой от всех и от всего. Быть рядом с ней всегда. Даже когда он не знал ее – в свои четырнадцать лет.

Бенедикт. Из-за него Стефан оказался в этом воспоминании и сне. Он вызывал у Стефана не менее противоречивые эмоции, нежели Анджей. Бывало, Стефан даже ловил себя на мысли, что не переносит мужскую часть рода Полански. Хоть и мать его была морально слабым человеком, но уважал он ее больше, хотя бы за то, что она полностью отдавалась им всем, чуть ли не жертвуя собой. Бенедикт же вызывал неприятие в Стефане. Холодный, надменный, удручающий своим стеклянным взглядом. Он часто являлся Стефану в его неприятных, даже страшных снах, от которых он, бывало, подскакивал до потолка, просыпаясь стоя на кровати.

Когда они пошли в тот поход, у Стефана уже был молодой бладхаунд по кличке Кэл. Мирный, игривый, умный пес, которого Стефан очень любил. Если бы дядюшка не подарил его Стефану на день рождения, то вряд ли бы у него когда-либо была бы собака. Анджей хоть и относился к ним терпимо, но сам не купил бы сыну собаку. Наверное, зная это, дядя Стефана и решил сделать ему такой подарок. Мальчик души не чаял в собаке.

Стефан, его отец и Бенедикт отправились в поход с ночевкой в горы. Старший брат приехал на несколько дней. Отец решил взять палатку и провести время с сыновьями. Естественно, он был очень рад появлению Бенедикта. Из-за него этот поход и организовался. Сейчас Стефан это уже понимал, что никак не для того чтобы два брата пообщались.

Распалили костер, пожарили сосиски. На второй день устроили охоту. Отец взял с собой ружье. Они сговорились с Бенедиктом пострелять в зайцев или лисиц, если заприметят таковых. Бенедикт очень любил держать оружие в руках, и довольно ловко стрелял, особенно по животным. Стефан не любил это. И он знал, что он недолюбливает Кэла, поскольку Кэл недолюбливал его. Стефан пытался не отходить от своего пса, поскольку переживал за него больше, чем остальные. Но тот в какой-то момент решил забрести в кусты, видимо, заинтересовался каким-то запахом. Стефан же упустил этот момент. Бенедикту привиделся заяц. Он сказал, что сам обойдет кусты и выстрелит в него. Никому не двигаться. Бенедикт пошел туда. Но пуля угодила в Кэла. Он подстрелил его. Пес проскулил несколько секунд и умер. Стефан лишь успел подбежать к нему и увидеть в его глазах момент испускания жизни, который преследовал его еще очень долго. Словно видел, как тело пса покидала его душа.

В тот момент он возненавидел Бенедикта первый раз. Он перестал доверять ему. Разуверился же окончательно он в нем в тот момент, в который он, возненавидел его второй и последний раз. Большей, чем эта ненависть, Стефан не испытывал больше никогда и ни к кому.

После того, как Бенедикт нанес несколько ударов ножом в грудь своей бывшей подруги, та скончалась, а он сел в тюрьму. Это шокировало Стефана настолько, что его мир больше не был прежним. Его охватывала паранойя, даже сейчас в этом сне, ретроспективой возвращающем его в тот день, лет на восемь назад, когда он узнал это, когда увидел руки брата в крови. Ненароком он подумал, что Бенедикт способен убить и Мерилу. Запросто. Это желание уберечь ее… От Бенедикта, от внешнего мира… Это желание никогда не покидало Стефана, даже когда она уже была мертва. Он бы сам убил его, если бы он хоть пальцем ее тронул. Защитить любой ценой. Даже ценой своей жизни. Зная, что это сон. Он все равно боялся его и ненавидел как в реальной жизни. Смотрел на него, совершенно не раскаивающегося в своем поступке, и видел дьявола перед собой, в которого не верил и не верит до сих пор. Парадокс. Он сопровождал его разум и во сне. Образы становились менее четкими, мысли более противоречивыми, эмоции более сложными. Слой накладывается на слой. Фон вперемешку. Головная боль… Боль в глазах… Свет стал проникать в его сознание все сильнее. Сознание же, в свою очередь, начало словно отдаляться, но и приобретать другую сторону себя. С осадком, осевшим в нем, видимо еще когда-то давно. Он лишь его взбаламутил. Гнетущее послечувствие сопровождало мучительное пробуждение Стефана, который пока не знал, хорошо ли это, или плохо – что он проснулся, стараясь узреть границы мира, в котором живет каждый день.

Сразу же почувствовал, как сильно болело его ухо. Видимо от того, что проспал на нем всю ночь. На софе, на которой они сидели с Анной, насколько он понял, вчерашним вечером, мило общаясь – о чем, Стефан мало помнил. Но уже понимал, что заснул в ее номере, попытавшись как можно скорее встать от этой неудобной мысли. Заметил, что спал без туфлей, рубашка была расстегнута на две пуговицы, очков не было. Поскорее, нужно сосредоточить свои мысли…

Анна была в стороне, у зеркала, находясь к Стефану спиной. Одетая в классическое платье-футляр светло-синего цвета, она надевала длинные золотые серьги. Стефан посмотрел на нее и резко почувствовал сухость во рту, после чего у него в висках раздалась резкая боль, словно выстрел, после чего стала пульсировать. Он скривился, молча облокотив голову на спинку софы. Анна, заметила его пробуждение.

- Доброе утро, Стефан! – начав красить губы красной помадой, не отрывая своего взгляда от зеркала.
- Доброе утро, Анна! – с долей стыда в голосе сказал Стефан.
- Вода и алкозельцер на столе. Пиджак с галстуком на тремпеле в шкафу. Туфли там же, внизу, - сказала Анна, докрасив губы, после чего повернулась к Стефану. - Простите за то, что не попыталась разбудить вас, вы так крепко заснули. Я решила не трогать вас и тревожить ваш сон.
- Нет-нет. Ни в коем случае не извиняйтесь, Анна! Вы все верно сделали! Это я должен извиниться перед вами за причиненное вам неудобство! Это я виноват в том, что так напился! Прошу вашего прощения! Честное слово, Анна! Со мной такое впервые! – с виноватым видом начал оправдываться Стефан, превозмогая похмелье и головную боль.

Анна улыбнулась своими красными губами, но сдержанно и скромно, словно и не хотела выказать своей искренней улыбки. Она сказала:

- Стефан, я не сомневаюсь в том, что вы человек порядочный и честный. У всех бывает первый раз. Ничего страшного.
- Нет-нет. Анна, позвольте высказать вам свою благодарность. Я как минимум обязан вам за ваше ангельское терпение и восточное гостеприимство. Я должен как-то искупить свою вину перед вами.

Анна подошла к нему, взяв стакан с водой со стола и таблетку алкозельцера, сказав:

- Для начала, хотя бы выпейте вот это.
- Простите, - сказал Стефан, взяв стакан воды из руки Анны и таблетку, быстро запив ее, опустошив стакан до дна.

Ему так хотелось пить. И ему так было стыдно.

- Вынуждена предупредить вас, Стефан, что через час у меня самолет. Не сочтите за грубость…
- Да-да. Я понимаю. Я сейчас уйду.
- О чем вы?
- А вы о чем?

Стефану показалось, что они друг друга не поняли. Анне тоже. Она решила объяснить.

- Я не имела ввиду, что вам пора покинуть номер, если вы подумали об этом. Если бы вы спали дольше, я бы не стала будить вас. А просто предупредила бы администратора, что вы покинете номер после того, как я покину его, и попросила бы передать вам этот конверт, - Анна отложила его в сторону. - Я имела ввиду, что у нас, как оказалось, есть несколько минут на личное общение, что намного приятнее конвертов.

Стефан озадаченно посмотрел на Анну. Было видно, как он все еще мало ее понимал, и в принципе понимал не много. Ввиду ли тяжелого пробуждения, или же многозначных фраз Анны. Но он был вынужден спросить еще раз:

- Простите, Анна, но я не понимаю…
- В конверте письмо и деньги. Этих денег вам должно  хватить на обновление вашего гардероба и на билет на Сардинию.
- На Сардинию?
- Именно.

Стефан не верил своим ушам.

- Лучше взять билет в Рим или в Милан, а там уже в Кальяри доберетесь с пересадкой.
- Я правильно вас понял? Вы приглашаете меня на Сардинию? – удивленно спросил Стефан.

Анна решила присесть возле него, чтобы не разговаривать с ним стоя, как бы свысока смотря на него. Тем более, она видела, как ему было сложно поднимать свою больную голову. Она заглянула в его глаза, присев. Наконец-то, в них можно было посмотреть без очков, заглянуть в глубину его серых, что-то скрывающих словно зеркальным цветом, глаз. Словно застывших… В боли и сожалении…

- Послушайте меня, Стефан. Я давно не встречала таких интересных людей, как вы. Своеобразных, но при этом сдержанных настолько, что это притягивает как магнит. Стоическая уверенность, которую вы выражаете нехотя, присутствует в вас и ваших противоречиях. Но сами вы это не до конца принимаете. Но я говорю вам об этом. В вас очень сильный потенциал. У вас есть колоссальное творческое начало. Но вы стесняете его. Иногда чрезмерной рассудительностью, но иногда и излишней простотой. Вы человек, который любит крайности, а не золотую середину. Я знаю вас лишь самую малость…

- Бросьте, Анна! – перебил от смущения Стефан. - Я самый невзрачный человек…
- Вы самый интересный человек из всех, которых я когда-либо встречала! – заявила Анна.
- Вы шутите?
- Послушайте, Стефан! Я серьезно. Вы носите в себе отличную идею, достойную славы не меньшей, чем слава Оруэлла. Как видите, 1984 год уже прошел. Он был не прав.
- Вы же понимаете, что это относительно…
- Да, относительно. Но все же. Поймите, вы можете поведать миру о его ближайшем будущем. О том, к чему он сам себя приведет. Причем, в спиральном смысле. Ваша версия более правдоподобна, хоть и ни один философ еще не доказал истинность как таковую. По любому найдется такой, что оспорит…
- Вот и мою идею оспорят многие…
- Это не важно! Вы совершенно не хотите выслушать меня!
- Простите!
- Знаете, Стефан! Позволю себе немножечко демагогии. Было время, я общалась с лауреатом Пулитцеровской премии. Мы решили с ним поужинать, встретились с ним как раз после того, как Камю получил Нобелевскую премию по литературе. Так вот, знаете, что он у меня спросил после того, как я ему рассказала о том, что Камю получил премию? Он спросил меня: «А разве Камю не философ?» Понимаете, о чем я?
- Не совсем.
- Вы не получите Нобелевскую премию по философии, потому что нет таковой, вот в чем дело.

Стефан молча потупил взор.

- Вот так же и тот господин посмотрел в стол, когда я сказала ему, что он ошибается. Я понимаю, что вам далеко не главное иметь славу или признание, Стефан! Я все это отлично понимаю. Но ваши мысли имеют выход. А если они имеют выход, то они должны иметь и результат. Ведь так?
- В принципе, да.
- Зачем вам возвращаться в Белвью? Я предлагаю вам большее, Стефан!
- Не нужно, Анна! Поверьте!
- Вы не знаете, от чего отказываетесь, Стефан!
- Поймите, Анна! Я отказываю не вам, ибо просто не смею этого сделать. Я не могу принять ваше предложение…
- Из совести? Вы это хотели сказать?

Стефан снова молча потупил взор.

- А что такое совесть? Ответьте мне! Хотя нет, не стоит! Я скажу вам. Совесть – это далеко не благодетель.
- Поймите…
- Вы стесняетесь, Стефан? Скажите честно!
- Да.
- Не стоит. Мы отлично проведем с вами время. По-верьте, мне будет очень интересно узнать вас получше. Ну а вы, возможно, наберетесь сил и вдохновения, что также немаловажно. Позвольте себе отдохнуть.
- В сентябре?
- Поверьте, в университете у вас не возникнет с этим проблем.
- С чего вы взяли?
- Я посодействую.

Последняя фраза Анны даже насторожила Стефана. С чего бы он вызвал в ней такой интерес? Он обязан ей, в итоге она зовет его с собой. Он не доверял ей настолько, чтобы соглашаться. Но и не обладал той силой и наглостью, чтобы отказать ей. Тем более, ей, чувствуя себя виноватым. Она излучала тонны уверенности и энергии. Она затмит его за один день, если захочет, испепелит своим внутренним солнцем.

- Я… поймите… я не могу взять эти деньги… - пытался выказать мягкое сопротивление Стефан.

Анна встала, словно ей надоело вести этот моральный «торг», поправила платье, и медленно повернулась к нему спиной. Стефан тут же выдал:

- Погодите! – заметив, что, возможно, задел ее. - Я… Я все же должен искупить свою вину перед вами, Анна!

Анна повернулась к нему и окинула его сначала холодным взглядом, но не отвергающим, скорее мягким, медленно тающим, но не до конца, приобретая свойственную ей жгучесть.

Совесть – это далеко не благодетель. Это точно. Стефан соглашался с этим, чувствуя себя в мысленной ловушке в этот момент. Она словно ждала ответа. Только такого, который она хотела услышать от него.

- Я так понимаю, недели через две я должен быть в Кальяри. Ну что же, я согласен. Но при условии, что я обязательно искуплю свою вину перед вами. Договорились? – ловя себя на мысли, что все это звучит весьма странно, даже неестественно.

Но такое, видимо, бывает. Стефан себя так чувствовал впервые. Он смотрел на Анну в ожидании ее ответа, по сути, не зная, чего ожидать от нее в будущем, такой непредсказуемой. Она кивнула головой, и устремилась к двери, сказав:

- Не забудьте пишущую машинку.

***

- Ну, ты и попал, мужик! – говорил Льюис, смеясь и хлопая Стефана по плечу.

Они  сидели в своем любимом баре. Как обычно, пили виски. И как обычно, Стефан выглядел подавленным. Но сейчас чуть более, чем обычно.

- У вас точно ничего не было?
- Вроде бы, нет.

Льюис рассмеялся еще громче после такого ответа Стефана, которому не становилось веселее от этого. Даже наоборот, его бесило чрезмерно веселое настроение его друга, к чему он уже давно мог бы привыкнуть. Но не сейчас. Ловил себя на мысли о том, что стал слишком много пить последним временем, погружаясь в самого себя еще сильнее.

Он не понимал, что стало происходить в его жизни – такой серой, невзрачной, посредственной, размеренной, к ровному ходу которой он привык. Бесконечная грусть. Она стала еще сильнее, после поездки в Нью-Йорк. Но она стала какой-то другой. Стефан пытался понять, какой именно. Это была не та ежедневная стабильная грусть от созерцания быта и рутины. Не та, которую пытаешься вроде бы запить, но не запиваешь, лишь усиливая ее чрезмерным приемом алкоголя. Непонятная грусть, перекочевавшая из области сердца и солнечного сплетения, куда-то пониже. Ближе к низу живота.

Неизменный меланхолик… Льюис привык его таким видеть. Возможно поэтому, как думал Стефан, его друг и старался быть таким веселым в его присутствии. Нужно отдать ему должное. Зачастую у Льюиса неплохо получалось поднимать ему настроение. Просто, сейчас сам Стефан не мог разобраться в своих чувствах. Как же все тщетно…

- Нет, ну этого не может быть! – продолжал в том же духе Льюис, - «Вроде бы, нет», ах-ах!.. – смеялся он, стараясь сделаться серьезным хотя бы на несколько секунд, - Ладно тебе, Стеф! Расслабься! Сам факт того, что ты ее встретил, и что она тебя пригласила!.. Фьиу!.. – присвистнул Льюис.
- Странно это, понимаешь?
- Что странно?
- Вот это все! Резкое появление в моей жизни этой Анны, у которой родной брат на войне погиб, и которая трех мужей похоронила, но при этом выглядит не старше меня; умница, красавица, еще и богатая; еще и я ей оказался интересен.
- И это ты называешь странным?
- А что?
- Иногда ты умеешь насмешить, - просмеявшись, сказал Льюис, после чего успокоился. – Знаешь, что странно? Странно то, что ты не воспользовался…
- Да ну тебя!
- …что ты не переспал с ней! Хотя, может быть, ты не помнишь?
- Исключено!
- Да ладно! – подкалывал Льюис.
- Да брось! – серьезно возражал Стефан. – Мы с ней не спали, это я могу сказать тебе со всей уверенностью!
- Вот это и странно, - не мог угомониться Льюис.
- Короче, - отмахнулся от него Стефан, отвернувшись на несколько секунд, не желая его слушать.

Но Льюис завелся. Ему так захотелось рассказать ту самую старую добрую историю, которая была у него любимой, но которую ненавидел Стефан.

- Эх, не понимаешь ты, Стефан! Всей сущности женщин! Их ореха, скрывающегося в их плоде искушения. Вот, я тебе расскажу об одном дне, когда я еще был в Нью-Йорке. 1980 год. Аспирантура… - с ностальгией начал вспоминать Льюис.

- Нет! – запротестовал Стефан, заведомо понимая, что напрасно, Льюис все равно расскажет ее. – Снова твоя история «Шесть дюймов»!
- О, да! Но ты послушай!
- Ты мне рассказывал ее как минимум два раза! И еще два раза я ее слышал от других! Не надо, Льюис! Я ее знаю…
- Да, но… - стал перебивать его Льюис. – Ты даже и представить себе не можешь, что это такое! Когда у меня вышла эта грандиозная накладка, и мне пришлось побывать с тремя пылающими от жажды секса юными девушками, студентками. В один день. Но хоть по очереди…
- Начинается! – успел выговорить Стефан, перед тем, как сделал отстраненно нудное лицо, всем видом своим показывая, что не слушает Льюиса, и не хочет.
Но тот загорелся от желания поведать свой любимый рассказ еще раз. Его невозможно было остановить.
- Помню, как сейчас. Весна. Вечер посреди недели. Вторник, кажись. На следующий день меня ждал тот скучный профессор с моей предварительной версией диссертации. В общем, не суть. Хрен на него. Девчонка. Первой оказалась Британи. Время 16:00. Подхватил ее прямо на выходе из университета. Вся такая улыбчивая. Смотрю, горит ярким пламенем желания. Думаю, да и угощу ее у Ленни в баре. Тем более что были уже немножечко знакомы. Я заметил, что нравлюсь ей. В общем, сели за столик у окна. Если ты помнишь…
- Помню-помню… - поддакнул Стефан, лишь бы Льюис закончил поскорее.
- В общем, туалет у Ленни был шикарный. Это был мой третий, если не ошибаюсь, в жизни туалет, в котором я оттрах… гхем… в котором я доставил удовольствие юной нимфоманке. Помню, как сейчас. Она решила повыделываться, сделать вид, что пьет виски наравне со мной. В итоге, полчаса, и она готова! – хлопнул в ладоши Льюис. - Правда, и я пустил уже минут через восемь. Уж очень она меня разгорячила. Хотя, насколько я помню, она и этим оказалась довольна, поскольку предложила вместе пройтись, но я сделал вид, что вдруг вспомнил о срочности какого-то важного дела. В принципе, это дело и так было важным. Это дело звали Хелен. Эта уже была русоволосой и с кудряшками. Уже не с такой вызывающей агрессивной внешностью. Наоборот. Эта была очень милой и нежной, даже как-то по-детски. Но ей было восемнадцать! Если что. Чуть не опоздал к ней. Она ждала меня около шести часов, чтобы я помог ей с историей. У нее были проблемы с эпохой Древнего мира… Ну, ты помнишь... Особенно, тема развала Римской Империи…
- Помню-помню, - подтвердил Стефан.
- Так вот. Пришел к ней. Первым делом подумал, ага, нужно же свои шесть дюймов облагородить, так сказать. Подготовить их, поскольку я знал, что у нас с ней все получится. Пошел в ванную комнату, сунул хер под кран. Помыл его хорошенько, чтобы не пах другой бабой. Когда вернулся же, заметил, что готова. Даже как-то с надменным от скуки лицом прилегла на кровать, мол, удели же мне внимание, наконец. Ну, я и уделил. Сначала тактично, конечно, не спеша, издалека начал заходить. Я-то видел, что у нее другой стиль поведения – зажатый, скромный. Этакая порядочная девочка. Не она берет, а ее нужно брать. В общем, решил немного поиграть с ней, разогреть ее сильнее. Начал штудировать ее историей, все больше замечая ее невербальные намеки. То волосы она закрутит, то смущенно опустит взгляд. В общем, игривая девчонка. Я намек понял, стал углубляться в иную стезю истории Римской Империи. Сказал так, за между прочим, какие оргии устраивал император. И тут, - Льюис щелкнул пальцами. – Она как с цепи сорвалась, эта скромница! Я тут же впился в ее пылкий поцелуй, опрокинул, оказавшись сверху. А ей понравилось. Походу, пассивная девочка. Ну, а я то что… Хер набух, надо же доставать его, расстегнул ширинку. Ах, ее бледно-розовые соски! Ты даже не представляешь, какие же они…
- Давай уже к сути! Меньше подробностей! – перебил его Стефан.
- Ты не понимаешь! Вот с ней я уже вспотел на полную. Я же работал. Тем более, что второй раз за час. Старался. В общем, замечательная девушка! Но! Но, вот Жаклин!.. Хах, звали как жену Кеннеди! Так вот, эта знойная мулатка поставила жирнющую точку в моей бесславной ублюдочной авантюре. Нет, сама она не была жирной. Секс ее был жирным. Я имею ввиду, что она любила доминировать, приказывать. А как она извивалась сверху. Ух! Хоть и третья, я думал, уже пойдет с трудом, но от ее сексуальности я даже ни на секунду не подумал прилечь передохнуть. Понимаешь? К тому же, у нее был парень. Он был черный. Понимаешь? Она жила с ним! И видимо, он так плохо ее… В общем, каким неудачником нужно быть, чтобы такая знойная мулатка изменяла с белым?

Льюис больше был не в силах, чтобы не рассмеяться с собственной истории. Она ему так льстила, и так веселила его, что порой, он забывался и думал, что другим история «Шесть дюймов» также по душе. Стефан всем своим видом показывал, что по крайней мере с ним это не так.

- Она скакала на мне, как на коне! – продолжил после своего смеха Льюис, – А ее мясистый (не жирный!), а именно мясистый крепкий орех так взял меня по самые яйца, и не отпускал, что я думал, что и останусь в нем навечно, или переломает моего героя пополам. Какие сильные у нее там были мышцы! Наверное, занималась с помощью упражнений Кегеля. Скакала без устали, текла немало раз, но все чаще стала спрашивать меня, мол, когда, да когда, ведь скоро ее олень вернется. А меня это так заводило. Я хотел делать с ней это вечно. И пусть он застанет нас, зато в какой момент! Но в общем-то, как ни странно, подумал я головой, и стал поторапливать себя. Все же, репутацию не нужно себе портить. Я частенько умел вовремя, за пять минут до прихода таких вот оленей. Стараюсь, стараюсь. Чувствую, что еще нет. Уже и за грудь ее хватаю, уже и отрабатывать внизу начал, по встречной, но все никак. Она кричит мне: «Давай быстрее, скотина!», переживала за меня, - с улыбкой говорил Льюис. – Хотела, чтобы я закончил. И в общем, как только я это делаю, в третий раз за день испускаю свое семя, уже немножко с болью, слышу, как проворачивается ключ в дверном замке, как отщелкивается, мать его! Я быстро начал одеваться, но оба мы поняли, что я не успею. Не вытерся, ни хрена. Она тоже. В общем, не знаю, как она после этого, но мне пришлось спрыгнуть со второго этажа (хорошо хоть на втором жила) прямо в трусах и босому на холодный тротуар. И зачем носки снял? Как ударился пятками! Она успела мне кинуть штаны и куртку в окно. Кричу ей: «Туфли!» Зараза, так и не выкинула мне их. Наверное, буцнула сразу же под кровать, чтобы ее олень не заметил. Ну, а я так и пошел…

Льюис выдохнул с облегчением. Как же ему хотелось снова рассказать это. Снова улыбнулся, но уже сдержанно, добавив:

- В общем, я что хотел сказать, мой друг. Не дрейфь! И не думай. Чем больше думаешь, тем больше девушки это не любят. Они любят, когда мы лажаем. Потому, что когда мы лажаем, мы учимся быть героями. А как ты станешь героем для своей девушки, боясь обложатся? Мои шесть дюймов выдержали то испытание. Вот и тебе бояться нечего! Поверь мне. Не ищи никакого скрытого контекста. Женщины сами не знают, чего они хотят. А если та редкая особь и попадется, которая знает, чего хочет, так лучше не стоять у нее на пути, а если уж стал, то подчинись. Поверь мне! Иначе женщина будет спокойно смотреть, как ты захлебываешься в своей крови после ее удара ножом по твоему горлу.
- Какой ужас, Льюис! – не выдержал Стефан.
- Ладно, здесь я уже переборщил с метафорами. Ты понял, что я имел ввиду. Будь, что будет. Не парься насчет женских мотивов. Голову сломаешь.
- Даже не знаю… - задумчиво протянул Стефан, думая об Анне.
- Оглянись на свою жизнь! Что ты делаешь последние несколько лет? Читаешь лекции, пишешь статьи, забиваешься в своей квартире, время от времени общаешься со старушкой, живущей с тобой на одной лестничной площадке, раз в неделю позволяя себе выход в бар, и то, пока я тебя не потяну. Ты сам почти никогда не предлагаешь. Но не в этом суть. А суть в том, что же это за жизнь?
- Моя жизнь, Льюис! – инфантильно заключил Стефан.
- Да. Но что у нее за направление? Ты и сам не знаешь! Потому, что у твоей жизни нет мотора. Ты словно заглохший катер посреди океана, который гонит тебя по направлению ветра. А ты и не сопротивляешься. Пусть так. Да? Нет! Возьми и зажги мотор! Поплыви навстречу! Полети! Поползи! Ты озадачен. Почему?
- Не знаю, Льюис. Но в чем-то ты и прав.
- В чем-то? Стеф, признайся, что ты согласен со мной на все сто. Я же твой друг, и понимаю тебя как никто другой, и вижу в тебе это. Засевшее чувство опасения или же банального нежелания сделать шаг в непривычную сторону. Но что ты теряешь? Свой нос, который ты свесил? Так и собираешься сушить его, прицепив прищепкой к веревке для мнительных меланхоликов?
- Я не мнительный меланхолик!
- Тогда, в чем проблемы?
- Ни в чем!
- Да ладно?
- Да!
- Послушай, Стеф! Вот, только не обижайся! Хорошо? Постарайся понять то, что я скажу тебе сейчас.

Льюис заглянул в глаза Стефана, чтобы увидеть в них готовность воспринять информацию. Стефан пожал плечами, и сказал:

- Ну, хорошо. Давай.
- Серьезно, Стеф! Без обид. Я скажу прямо, что думаю. А думаю я следующее. Тебя до сих пор тянут (и будут тянуть, я уверен) самые трепетные чувства к Мерилу. И это понятно, ты по-настоящему любил ее, как никого больше никогда не полюбишь. И не нужно пытаться этого делать! В этом я солидарен с тобой, а я уверен, что ты и не хочешь. Что ты по-прежнему любишь ее. Но ты закрылся от мира, от людей. И воспоминания о ней тяготят твое сердце тем бременем, которое не дает тебе ни настоящего, ни будущего. Чувствами ты еще в тех днях, и в том времени. Но, пожалуйста, Стеф! Пойми меня правильно. Прошлого не вернуть. Храни память, но не убивайся по прошлому. Пусть оно не будет комом в твоем горле. Ясно, что оно имеет отпечаток на твоей нынешней жизни. Но твоя нынешняя жизнь никудышная, извини. Ты не позволяешь себе лишней улыбки, общаясь с противоположным полом. Ты не изменишь Мерилу, если начнешь, хотя бы, более милое общение с кем-нибудь из девушек. Позволишь хотя бы одной из них приблизиться к тебе чуть ближе, чем ты позволяешь. Ты отличный умный парень. Я уверен, что ты нравишься девушкам. Но ты слишком закрыт. Ты не изменишь ей…
- Я изменю своим принципам.
- Каким? И что для тебя эти принципы? Очередная глупость…

Стефан не ответил. Во-первых, он уже чувствовал себя пьяным (был пьянее, чем Льюис, хотя зачастую бывало наоборот), а во-вторых, ему было сложно признать это, но во многом он был согласен с Льюисом. Даже во всем. Но почему-то, выстраивал внутри себя этот невидимый барьер, который и сам не в силах был терпеть. Действительно, что он теряет?

- Ты отказался от должности заведующего кафедрой. Ты знаешь, кого назначили? Старый пердун, если он видит нас с того света, и если он есть, тот свет, наверняка теперь смеется над нами. Потому, что лучше бы им стал ты. Но не важно. Момент упущен. Теперь ты отказываешься от отпуска, который тебе дают свыше, просто так. Потому, что Анна так захотела.
- Вот это меня и настораживает.
- Расслабься, Стеф! Получай удовольствие. Пойми же ты, наконец, что тебя никто и ничто не держит. Ты – свободный человек. Разве не так?

«Не так» - подумал наперекор Льюису Стефан, - «Свободы не бывает. Бывает лишь степень ее относительности. Для кого-то это одно. Для кого-то – другое. Но по сути, никто из нас не свободен».

Стефан опустил свой взгляд. Он всерьез думал над словами Льюиса. Над смыслом своих мыслей. Боковым зрением видел взывающий взгляд Льюиса, признавая его дружескую заботу. Он хотел для него лучшего. Старался растормошить. Всегда старается. Что же с ним не так? С этим принципиальным и занудным философом, закрывшемся в своем мирке? Он прав. Льюис во всем прав. Зачастую он абсурден. Но вот она, эта воля! Абсурд – это и есть воля. Такая же, как у творца. Вот, почему он захотел творить. Он захотел воли. Свободы. Не важно, в какой степени. Какой же он дурак, на самом деле!

Стефан думал все это о себе, после чего чуть вдохновенно поднял взгляд на Льюиса. Пиши, что хочешь! Делай, что хочешь! У тебя есть свобода, которую ты хочешь! Лишь распорядись ей правильно, используй ее умело, а то сойдешь с ума, и станешь отупевшим самоубийцей.

- Знаешь, Льюис… - начал Стефан, чувствуя, что хочет, наконец, сказать откровенно, Льюис и сам заметил в нем это. - Пожалуй, я соглашусь с тобой. Ты прав. Насчет всего, что сказал мне только что. Мой друг… Ты… ты настоящий друг!

Льюиса тронули эти слова. Он даже на несколько секунд застыл. Редко он слышал такое от Стефана. Почти никогда. Словно пытаясь вернуть свой голос, он сказал, потрепав Стефана по плечу:

- Ты молодец, Стеф! – с трепетом в голосе, затем, постаравшись вернуть более привычный шуточный тон. – А эти кретины… Им кто-то другой лекции почитает. Подождут.

Стефан чуть ли не впервые за весь вечер по-настоящему улыбнулся, почувствовав благодарность, что и решил высказать вслух:

- Спасибо тебе, Льюис! Правда. Ты всегда меня поддерживаешь. Знай, я всегда тебе помогу, как ты помогаешь мне.

Они закинули руки друг другу на плечи, после чего еще немного поговорили обо всем подряд, поистине не важном для обоих, словно и забыли этот момент откровенности, который на самом деле засел в памяти каждого на всю жизнь. Перед тем, как пожать друг другу руки, у каждого зазвенел свой биологический будильник. У Стефана это был будильник, который звал его домой. У Льюиса – подталкивающий к знакомству с очередной забурившейся в этом баре более менее незнакомой красоткой. На том и разошлись.

Вечер оказался очень теплым. Поэтому, Стефану было приятно зашагать медленной походкой в сторону дома, особенно ни о чем не задумываясь. Не спеша он пошел, даже присвистнув пару раз. Почти никогда у него такого не было. Он смотрел на ясное ночное небо, на звезды, освещающие ему путь, и просто наслаждался этим. Луной, с ее открытым немым ртом. Он любил наслаждаться окружающей средой. Почему же он так редко это делал, почти никогда не обращая на это внимания? Он даже решил приостановиться, чтобы посмотреть на нее повнимательнее. На ее кратеры, словно пятна на лице. У нее они тоже были. Конечно, покрывали большую часть ее лица, в отличие от его одного единственного пятна на виске. Но все же…

Все же у него зарождалась какая-то мысль. Стефана осеняло в этот момент. Вот сейчас он посмотрел на небо, и, казалось бы, что в этом необычного? В этом моменте? Но именно такой неуловимый момент и рождает ту мысль и ту идею, которую писатели, скульпторы, художники передают сквозь поколения. Его взгляд переменился. Он осознал это. Перед его глазами всплыл его роман. Видимо, не в полной мере он представлялся ему доселе. Одна маленькая деталь может наделить его тем скрытым смыслом. Именно эта деталь, которая и осенила его голову сейчас. Видимо, всему свое время. Каждой идее. Она придет только тогда, когда творец будет по-настоящему готов к ней. Неважно, как он изобразит ее. Главное, что изобразит.

Его начала греть эта мысль. Греть факт того, что его осенила она, прямо сейчас, на улице. Он продолжал смо-реть на луну. Мысленно благодарил ее с трепетом в душе, до конца и самого себя не понимая в этот момент. Как же ясно ему сейчас представлялась концовка. Он знал начало, он знал конец. И это главное. То, что между этими двумя точками – всего лишь линия, соединяющая их.

Почувствовав себя вдохновленным, Стефан дернулся с места. Зашагал так быстро, прокручивая в голове одну и ту же мысль, чтобы она не забылась, пока он придет домой. Лишь бы она не потеряла свое истинное предназначение. Может быть, зря он был так к себе самокритичен?.. Ненароком ему вспомнилась Анна и ее слова поддержки.

Туфли застучали каблуками по тротуару почти бегом. Узкая фигура в темноте передвигалась быстро, удлиняясь тенью от одного фонарного столба к другому. Стефан думал о ней. Об этой мысли. И об Анне. Она наравне с этой мыслью о книге лезла в его голову, словно напоминала о себе. Стефан вспоминал ее слова, ее манеры, поведение. А ее взгляд! То, как она держит осанку! Почему мысли о ней стали отвлекать его от главного? Или же она и была главным? Стефан мог себе позволить такие мысли? Или они сами, не спрашивая его, пленили его разум? Скорее всего. И есть ли смысл сопротивляться мыслям? Стефан признавал, что нет. Он не смог сопротивляться ей, ее манерам, утонченности, ее вкусной женской зрелости, которая, возможно, пленила его. Но сам он этого не знал, пока что. Такой человек остается в памяти навсегда. Он будет вызывать интерес, даже если ты узнаешь о нем абсолютно все и он просверлит в тебе дырку насквозь. Он будет в твоем сознании независимо от твоих желаний. Как же все стало смешиваться в его голове…

Стефан настолько увлекся этими мыслями, что и не заметил, как оказался под родным подъездом. Он посмотрел на часы. По меркам миссис Трефан сегодня он засиделся. Да и выпил лишнего. Как же ему не хотелось тревожить ее. Хоть и понимал, что по существу, она сама себя тревожила, вечно выжидая его шаги за своей дверью. С ее тупой, но, все же, такой милой верностью; с ее типично женской, но, все же, такой материнской заботой. Наверняка, она ждала своего любимого соседа. Стефан постоял минутку, чтобы успокоить мысли, дыхание, с той надеждой, что может быть, сегодня ему удастся пройти настолько тихо, и незаметно провернуть ключ в дверном замке, что она и не выйдет, во что особо и не верил. Такого ни разу не было. Но вдруг. Раз в году и палка стреляет.

Неспешно вошел в дом. Поднялся по ступенькам, прислушиваясь к звукам каблуков, стараясь ступать на носки. Воткнул ключ в дверной замок. Не успел услышать звук открывающегося замка. Зато услышал этот звук за своей спиной. С привычным чувством умиляющей досады, он замер, свыкаясь с мыслью, что через несколько секунд должен будет повернуться к миссис Трефан и постараться быть доброжелательным. Тут же попытался принять внешний вид, который показал бы, что он трезвее, чем есть на самом деле. Хоть и понимал всю тщетность этой банальной попытки. Миссис Трефан было не обмануть. Стефан даже представлял себе, что как только он подходил к дому, она уже унюхала запах алкоголя. Так и представлял ее шпионом СССР в шутку.

Типичные фразы, типичные милые отговорки. Все как всегда. Их особый добрососедский ритуал не менялся. «Зачем ты так напился?», «Почему так поздно?» - типичные вопросы миссис Трефан. «Не беспокойтесь», «Все хорошо, идите спать», «Спокойной ночи» - типичные ответы мистера Полански. Как всегда, ему хотелось в максимально короткий промежуток времени закончить с ней разговор. Тем более, сейчас, когда в нем пылала его писательская мысль. Будет ли он винить соседку, если он вдруг забудет ее?.. Отчасти. Но себя корить он будет больше. Это типично для писателей. Сейчас он ловил себя на мысли, что теперь может легко понять настоящего писателя. Потому, что только настоящий писатель и поймет ту искреннюю душевную боль, которая появляется после того, как тот забывает то, что хотел записать. И Стефан очень надеялся, что не забудет. У него не получалось быстро отмазаться от разговора.

- Маменька родная, Стефан! – восклицала старушка.
- Не переживайте! – уставал успокаивать ее Стефан. - Хотите, я приду к вам в это воскресенье? Недавно меня угостили таким вкусным печеньем. Я его принесу…
- Не стоит, Стефан! У меня тоже есть очень вкусное печенье!
- Нет, такого вы не пробовали! Вы должны его попробовать!.. – настаивал Стефан, тем самым заканчивал разговор на приятной ноте, дабы поскорее.

Старушка смеялась, умиляясь опьяненной добродушностью Стефана. «Нынче молодежь уже не та. Наплевать на стариков» - в шутку говорила она.

- Да-да. Спокойной ночи, - соглашался Стефан, закрывая за собой дверь, и оказавшись за ней, устало выдохнул с облегчением.

Пошел на кухню, чтобы чего-нибудь попить. Хотя бы воды. Так хотелось пить и сделать паузу. Знал, что мысль уже не убежит. Уже был уверен в том, что удержал ее. Хоть и хотел поскорее записать, так она чесала ему мозг.

С радостью обнаружил молоко в холодильнике. То, что нужно. С удовольствием выпив его, Стефан выбросил бутылку в мусорное ведро, после чего решил прилечь на минутку. Ему хотелось сформулировать мысль как можно четче и яснее, чтобы ему уже не пришлось кардинально переделывать ее потом, хоть и знал, что придется. Все же, в каком-то смысле писатель он был скучный и дотошный. Насколько серьезно он все же относился к своему труду при всем своем нежелании его широкой огласки. По-прежнему он даже как-то отчасти стеснялся его, тем самым, стесняя свои мысли о нем. Это нормально? Стефан не знал, поскольку в нем сейчас говорил абсурд.

Абсурд – составляющая всех вещей, по сути. Он чувствовал себя писателем и не чувствовал себя им одновременно. Возможно, не стоит думать об этом вообще?

Стефан посмотрел на пишущую машинку, и подумал о Мортимере. Наверняка, ему сейчас было холодно, он забился в какой-то пещере, либо же соорудил укрытие среди камней, пытаясь выжить. На острове в свои права вступала зима. А он мерз, и Стефан чувствовал это. Он представлял себе картину, которую должен был описать следующей. А мысль… Хватит заметки. Она будет в самом конце. А нужно писать все по порядку. Так решил Стефан. Он не понимал писателей, которые писали частями, затем стыковали их, меняя местами, расширяя. По сути, каждый писатель непонятен другому по-своему. Возможно, поэтому он недолюбливал их на самом деле, особенно их общества, хоть и любил читать их?

Стефан вдруг почувствовал, как вверху желудка его стало подташнивать. Еще чуть-чуть, и станет подниматься вверх по пищеводу. Он понял, что перепил. «Не сейчас, Мортимер! Сейчас кое-что другое» - подумал он, и побежал в ванную. Подбежав к унитазу, он быстро поднял крышку, склонившись над ним.

Рвал и думал, что есть вещи абсолютно неизменные в этом мире, и в его жизни, в частности. Думал, что завтрашнее утро обязательно напомнит ему о сегодняшнем вечере, что уже сделает сегодняшний вечер незабываемым в какой-то мере. И что он пообещает себе больше так не пить, что будет самообманом, пока подобный вечер не повторится вновь. И по сути, ничего не забывается абсолютно, просто человеку свойственно болеть от желания повторить приятное, пусть оно и чревато неприятным. Гедонизм ломает людей…

Странно, но когда Стефан размышлял обо всем этом, чувствуя горечь от рвоты в горле и во рту, он вдруг снова подумал об Анне. В этот самый момент…

Морган Роттен © Богоубийство (2016-2017гг.)