Его Читатель

Иногда мне кажется, что это были два разных человека.
Один -  входящий ко мне, ребенку,  в комнату,  и говорящий, чтобы я не беспокоился,  и читал сколько  хочу. А он придет и выключит мне свет, когда я засну.
Утром я просыпался рядом с  раскрытой книжкой и выключенным светом. Он входил так осторожно, что ни разу  не разбудил меня.
Как-то он сказал мне: "Я видел  сегодня по телевизору - один человек в интервью говорил: "Если я за день не прочитал хотя бы страницы,  я чувствую  себя так, как будто  не помылся". И...я тоже  хочу, чтобы ты жил с таким вот ощущением".
И он посмотрел на меня с очень ласковой надеждой.
А второй годами в руки не брал никаких книжек, смеялся над "книжными мальчиками", и вообще был бандитом. Не в метафорическом каком-нибудь смысле. Однажды к нему (уже давно живущему отдельно от нас с мамой) пришли другие бандиты и выбили все зубы, и это не все что с ним сделали, потом  понадобились очень серьезные операции.
Но эти два человека все-таки были одним, моим отцом.
Когда  в газете напечатали первый мой рассказ, я жил предвкушением того, что мой отец будет мной гордиться, ведь мне,  тогда подростку, заплатили гонорар, как взрослому автору. Я ожидал, что папа помчится скупать все экземпляры этой газеты,  она у каждого метро продавалась.
Наконец он приехал в дом, где уже очень давно не жил.
Я принес газету. Он стал читать.
Я ждал восторгов, восхищения, которые тогда мне так нужны были от него.
- А  разве есть такое слово "Отдохновение"?  - спросил он.
(Это было название моего рассказа).
- Есть, - сказал я, не понимая, где же восхищенные возгласы,  или похлопывание по плечу: "Старик! Ты, оказывается, у меня писатель!".
- Хм..., - пожал он плечами, - вдохновение я знаю, а вот отдохновение...
Больше он не произнес ни одного слова о моем рассказе.
А я уже никогда не показал ему ни одной написанной мной строчки.
Мы не виделись годами, а когда встречались, очень редко, я знал, что с кем я никогда не заговорю о литературе - это мой отец.
Однажды, я был уже совсем взрослый человек, мы  сидели  в машине, неподалеку появилась ворона.
И он вдруг стал читать стихи. Первый раз в моей жизни.  Читал он очень долго, и очень пронзительно. Я не слышал, чтобы кто-то так читал. Тихо,  но необыкновенно сильно, без малейшего пафоса, но с такой болью, не хвастаясь своим страданием, а как бы сообщая о нем мельком, как о чем-то неважном. И это не были какие-нибудь несколько строчек. Огромная поэма.  Он ни разу не сбился, ни одного слова не забыл.
Я не понимал, что происходит, поверить не мог.
- Да так, - объяснил он тоже, как о чем-то совсем неважном, - Михаил Генделев дал, когда мы  к нему  с другом ходили, стихи свои показывать.
Так я узнал, что мой отец писал стихи.
На следующий день  я (совершенно случайно) наткнулся на  сборник Вознесенского, в котором была та самая поэма,  прочитанная мне отцом в машине.
Я узнал о том, кто такой Михаил Генделев. До того, как уехать в Израиль и стать там "одним из основателей русскоязычной литературы в Израиле", он жил в Ленинграде. И молодые поэты показывали ему свои стихи.  И мой отец - тоже.
А я до 26 лет не знал, что он  их когда-то писал.
Свои первые рассказы я печатал на привезенной мне отцом печатной машинке. Может быть, он привез ее  мне, думая, что у меня ничего не выйдет.
Я не знаю, но теперь мне кажется, что, выключая мне свет в комнате, разрешая читать хоть до утра, он надеялся, что я вырасту не каким-то там писателем, а  Читателем.
Его Читателем.