Гитара, классика и любовь

Невысокое деревянное здание аэровокзала было переполнено народом. Люди сидели и лежали на стоящих посреди зала ожидания лавках, чемоданах, узлах, коробках… Самолёты ввиду неблагоприятных метеоусловий не летали. Отгороженный от всего мира пеленой дождей, аэропорт тоскливо плыл среди бесчисленных туч в четвертые сутки ожидания. Тяжёлые капли воды, переливаясь в его огнях, рикошетили с окружающих здание тополей на окна, плющились и извилистыми ручейками стекали вниз.

Дождь, дождь, дождь… Что может быть грустнее затяжного дождя?

Устав лежать, стоять, перелистывать журналы, бродить бесцельно по переполненным залам аэропорта — устав ждать, я сидел на полу, облокотившись о перегородку, отделявшую окошечко кассы от остального пространства зала ожидания. Напротив меня, улёгшись на большой бесформенный тюк и прикрыв лицо газетой, дремал невысокий коренастый мужчина средних лет. Около него на краешке лавки с книгой в руках сидела довольно миловидная девушка возраста Джульетты. Поодаль, немного левее, рядом с небольшим рюкзаком, сверху которого лежала обёрнутая в целлофан гитара, примостился паренёк в поношенной серой гимнастёрке. Гимнастёрка была заправлена в протёртые местами до дыр джинсы, ворот расстегнут так, что в разрезе был виден болтающийся на шнурке зуб медведя.

Паренёк флегматично тыкал пальцем по экрану мобильного телефона и через каждые пять — десять минут оглядывал зал, как бы отыскивая там знакомых. При этом его взгляд неизменно задерживался на читающей книгу девушке.

Девушка не поднимала от книги глаз, но на каком-то ещё неведомом науке уровне ощущала его взгляды. Об этом говорили и лёгкий румянец на её щеках и несколько показное внимание к процессу чтения.
Время шло. Тягуче-медленно проходил за часом час. Девушка читала и краснела. Парень никакой инициативы не проявлял. Кругом царили скука и обречённость томительного ожидания.

Я наблюдал за ними скорее от безделья, чем из любопытства. Но постепенно стал ощущать, как ход времени непостижимым образом в моем сознании увязывается с хронической нерешительностью парня. Казалось, время не сдвинется с места и самолёты никогда не полетят, пока этот застенчивый Ромео не решится подойти к девушке.

В конце концов, нервы не выдержали, я встал и, покинув свой наблюдательный пункт, подошёл к парню.
Тот уныло гонял по экрану разноцветные шарики.
— Извините, у вас зажигалки не найдётся? — спросил я, доставая из кармана пачку «Мальборо».

Он отрицательно покачал головой.
— И когда только закончатся эти бесконечные дожди? — попытался я завязать разговор.
Ромео неопределённо пожал плечами.

— Смотрю, ты все время как бы ищешь кого-то глазами. Знакомых ждёшь? — продолжил я свои усилия по налаживанию контакта, одновременно на правах старшего переходя на «ты».

Парень моей инициативы поддерживать явно не хотел.
— Значит, один летишь?
Он не ответил.
— Я тоже один.

Снова в ответ молчание.
«А не немой ли он?» — пронеслось в голове, и сразу как-то окончательно для себя определил: «Ну, конечно, немой!»

Положив «Мальборо» в карман, я присел на пол рядом с немым Ромео и уже по инерции, не надеясь на положительную реакцию, попросил, кивком головы показывая на гитару:
— Может, сыграешь?

Парень закусил верхнюю губу, задумался на секунду, мельком взглянул на девушку и поднял гитару с рюкзака. Освободив её от целлофана, поставил корпус инструмента на правое колено, взялся левой рукой за гриф и пробежался пальцами по струнам, настраивая звучание. Потом на какое-то мгновение пальцы остановились, он поднял голову, и гитара зазвучала.
С первых аккордов я узнал... «Лунную сонату».

Потрясающе!
Упади сейчас на наши головы крыша аэропорта, это не было бы так неожиданно, как музыка Бетховена в спёртом воздухе зала ожидания, переполненного уставшими и оттого озлобленными людьми.

Первый раз в жизни я слушал Бетховена в таком исполнении. Клянусь вам, у меня было ощущение, что Бетховен свою сонату писал именно для гитары. Это уже потом люди, не в силах освоить сложную технику исполнения, попросили композитора переложить её для игры на фортепьяно.

Шум аэропорта отдалился в сторону. Около нас стали собираться другие пассажиры. Парень играл как бы сам для себя, не замечая собравшихся вокруг людей. Никто не говорил ни слова, не прерывал гитариста просьбами или вопросами. Все молчали, слушали музыку, и каждый открывал в ней что-то созвучное своим личным переживаниям, своим личным чувствам.

Девушка уже давно не переворачивала страниц книги и, скорее лишь машинально, опустив руки на колени, все ещё держала её раскрытой. Она понимала, что эта музыка звучит для неё. Не стесняясь столпившегося вокруг народа, немой парень объяснялся ей в любви.

Она принимала объяснение.
Он спрашивал её ответа, и она отвечала: «Да».
И он, каким-то непостижимым образом, слышал её «Да». И слушавшие музыку понимали их разговор без слов.

Ещё недавно опухшие от долгого ожидания, бессонных ночей, духоты, от накопившегося на всех и на все раздражения, лица пассажиров преображались, становились добрее, умиротворённее. В глазах появлялось так не вяжущееся с обстановкой аэропорта чувство мечтательности. Музыка объединяла и возвышала над обыденностью всех нас непохожих друг на друга людей, уводила в мир гармонии...

Грубо и больно вторгся в этот мир голос того самого мужчины средних лет, который раньше спокойно кемарил на своём бесформенном тюке:
— Расплодилось тут хулиганья. По подъездам бренчат — проходу нет, и тут — со своими гитарами. Хоть бы играть, молокососы, умели!

В здании аэровокзала повисла тишина.
Мужчина, громко шаркая по полу стоптанными башмаками, с высоко поднятой головой (приструнил хулигана!) прошёл мимо нас к буфетной стойке.
У девушки на глазах навернулись слезы.
Парень побледнел.

Я рванулся было вслед за этим богом обиженным мужиком, чтобы объяснить ему всю его дремучесть, но меня опередили сразу несколько человек. Краем глаза я увидел, как девушка подошла к парню и что-то говорит ему, вероятно оправдываясь за хамство соседа.

— ...На Москву заканчивается, — донёсся с потолка голос диктора.
Я понял, что дождя больше нет, давно объявлена посадка, и мой самолёт вот-вот улетит.

Уже стоя в очереди перед трапом, ещё раз обернулся в сторону здания аэровокзала. Наружная стена его была почти сплошь застеклённой. Не без труда отыскал глазами своих героев. Ромео крепко обнимал Джульетту за плечи и что-то говорил ей, должно быть очень смешное, потому что девушка без конца смеялась.

— А парень-то вовсе не немой, — удивился я, — и не такой уж он стеснительный…
Завыли моторы. Самолёт вырулил на взлётную полосу, развернулся, помедлил секунд десять и, набирая скорость, пошёл на взлёт.
В ушах все ещё звучала соната Бетховена.

Я приник к окошку иллюминатора, напряженно вглядываясь вниз, и в какой-то миг мне показалось, что там, на Земле, у края взлетной полосы, прижавшись друг к другу плечами, стоят мои Ромео и Джульетта.

— Счастья вам, и никогда не прячьте друг от друга свою любовь! Никогда! «Слышите?» — прошептал я.

И они, запрокинув головы вверх, улыбнувшись, помахали мне в ответ руками.


Иллюстрация Дарьи Федотовой