Всё дело в рукколе

 



     «Занудство —  это не порок, а жуткое несчастье,
      Для тех, кто вынужден  занудству  этому   внимать…»
                ( М. Леванте)

     Юра был натурой увлечённой,  и увлекающийся  всем-чем.  Ещё с  самого детства  много читал, всем интересовался,  и потому ему было, что рассказать людям, а  им  было, что   послушать, узнать  из его уст   то,  что   знал он сам.   Говорил  Юрий   много и  долго,   на разные темы, подкрепляя сказанное цитатами от великих, которых он,  к тому же, сам и   читал, на темы политики и истории,  философии и психологии, это были   особенно  излюбленные   темы для его бесконечных разговоров —  политика и остальное.   Короче, был Юра человеком всесторонне развитым и   самообразованным, отличающийся, при этом,  отменной памятью,   он  даже сам называл себя ходячей энциклопедией,  которую  каждому дозволялось полистать, что впрочем, было почти правдой, если бы не  одно «но».

 
      Дело в том, что   своими бесчисленными знаниями он готов был делиться не просто со всеми, а  абсолютно везде.  Вещал   с трибуны перед   малочисленной аудиторией,   с кислой миной   на вечно  постном выражении своего  аскетического лица, подпитывая свои лекции принятыми  ста граммами,  а  то и больше, о чём никто, конечно же, не знал, но все догадывались,  что пьёт Юра много и регулярно, а то, как же,  откуда бы взялся у него  такой  запал, говорить долго  и без устали.  Он говорил   даже тогда,   когда,  уже  закончив, не закрывая огромного тонкогубого рта,    медленно и неохотно  покидал своё законное   место ораторства.   А  следом, глядишь,  уже  перемещался   дальше, и  прочно  садился   на следующие уши,   катясь теперь  в маршрутном такси, и всё зудя в демонстративно повёрнутую к нему спину своего собеседника.  Ему и  такое  не мешало, ни в коем разе,  глухая стена непонимания  его, зануды, в  которого    он со временем, трансформировался,   что было неизбежно,  учитывая все черты  его характера, не только то, его  вечное желание всем рассказать о прочитанном.

    Люди не хотели его больше слушать, не смотря на то, что был он совсем не дурак, но зануда же, и старались избегать его серой,  с виду,  личности, потому что напоминал Юра  такой мятый,  потасканный костюм, внутри которого ничего не было, то есть хозяин этого пиджака и  брюк попросту отсутствовал.  Собственно,  обуславливалось такое  ещё и  тем, что  было ему уже  немало лет, но он всё хорохорился, рядясь в спортивную курточку из "плащёвки", песочного цвета,  галстука не носил,  отдавая предпочтение  просто  белым  рубашкам, с отложным воротничком,  и   будучи  сам всегда  бледным с лица, сливался с ними, в единый неразличимый  ансамбль,  правда,   низ всегда  при этом надевал   костюмный, и    на трибуне  во всём этом одеянии   смотрелся  страшно нелепо, потому    что вечно  претендовал на  роль великого, даже не важно уже, кого именно, но великого.  Коим, собственно,  и был —  великим занудой.


По сей причине, нежелания людей выслушивать его занудство,  Юрий  вынужден был постоянно   искать  для себя всё   новых слушателей,  которым он  мог бы  бесцеремонно   усесться   на уши и так и  ехать  на своём занудстве и на  их случайных ушах дальше. Что он   и делал с удивительным постоянством,  даже вызывая своим упорством  какое-то уважение, он же, был всё-таки занудой,  даже здесь, в таких поисках собеседника  для  самого себя, не умея наслаждаться собственным одиночеством и своей безграничной  творческой натурой,  от чего часто попадал  в не лучшие для себя   ситуации.

     Так, однажды, находясь в очередном поиске новых ушей, он повстречал юное создание, по имени Вика, которое по возрасту  годилось ему в дочери, что даже не насторожило его, и он умудрился не просто на  её уши  положить  свой  глаз, а и на неё саму, будучи при этом при жене, и при   двух дочерях.  Но те тоже давно не желали слушать своего мужа и отца, и он просто вынужден  был к   новым и молодым ушам прибавить, бонусом всё остальное, страстно увлёкшись девушкой, тем более, что тут же можно было много чему поучить, что, конечно же, просто послужило ему оправданием в своих  собственных глазах.

      Но надо бы  заметить, что, будучи,  как говорилось ранее, натурой  многогранной,  Юрий отличался  не только   страшным занудством, но и желчностью—  желчностью своих высказываний, тут уже на темы всего, не только политики и истории, когда он яростно брызжа во все стороны слюной, без устали метал искры, сыпавшиеся из его узких, прищуренных глаз сушёной   воблы, ещё и рождённый под зодиакальным созвездием  «рыбы»,   чему он  придавал особое значение, часто говоря, что вот, и люди, что встречаются на его пути, плывут навстречу друг другу и проплывают мимо, как рыбы.  Не замечая,  при этом,  одной, но очень  существенной детали, что эти люди-рыбы намеренно проплывали мимо него, Юры,  не желая снова и снова  внимать его  основному качеству - занудству. А так как он этого не замечал, то и закономерно продолжал, мучить окружающих своим  занудством, ещё и  приправленным желчностью.

    Вика тоже  не стала исключением из   этого правила от Юры-рыбы-воблы, он и ей в уши зудел на все темы, изученные им за всю  свою совсем  не короткую  жизнь, ему было, чему поучить молодую поросль, случайно, но так   некстати  оказавшуюся на одной из   его лекций, когда он был оратор  и древнегреческий философ одновременно, когда блистал ораторским искусством, подпитанным, как всегда,  принятой на  тощую,  впалую  грудь, алкогольной дозой.

После она подошла к нему, и он так обрадовался, так  зарделся от счастья,  что не преминул наклониться к самому лицу девушки, потом  дыхнул ей прямо в нос,  и  спросил:

        —  Не пахнет? Чесноком  от  меня не  пахнет?   

Его жена, та,  которая  была у него, готовила салат из рукколы,  из   той самой, что в народе зовётся гусеничником посевным,  из семейства «капустных»,   приправляя  его обильно  чесноком и маслом,  и это блюдо, было одним из самых любимым им и  настолько,   что собираясь в общественные места, он, зная, насколько пахуч чеснок, всё равно, не мог удержаться и не отведать салата из рукколы, приготовленного его женой, но он же  в такие моменты лишний раз  утверждался,  жуя итальянскую  зелёную приправу,   в собственном  мнении, что является древнеримским философом, каким-нибудь   Марком Аврелием или Марком Туллией  Цицероном.

И потому, да, ему   ничего не оставалось, как наклониться, почти прижаться влажным ртом с полу-гнилыми зубами  к чужому носу и прошептать,  что-то,  в виде извинения   за то, что поел не то, что надо было, напомнив при  этом  собачку, обнюхивающую своего противника, только  под хвостом у того, на предмет, не поговорить ли, вместо того, чтобы  подраться.

И чаще всего, он-то  и говорил, потому что, если люди и отшатывались, то делали вид, что ничего не заметили и что чесноком, тем, что был в салате, от него не пахнет.

Но, помимо образованности,  ума,  отменной памяти и занудства    была у Юрика, как его называли,  многие сразу  после того, как узнавали,  кто он есть, на самом  деле  и  в первую очередь,    ещё одна  отличительная черта- он страдал пафосностью,  что означало, не имея чего-то, делал  вид, что это у него есть и в большом количестве.

Потому, договорившись однажды с Викой о встрече  в кафе,  где намеревался долго и нудно поговорить, но, как всегда,  не придя во время, стал набирать её на мобильном телефоне, и на вопрос девушки,  а где он сейчас, с обескураженным видом  спросил:

           —  Да, вот,  не знаю, где встать.  Припарковаться, то,  бишь... Вы не знаете, где тут стоянка для автомобилей? —   Уточнил он, привычно прикатив в район делового свидания  на маршрутном такси, которым он пользовался, как общественным,  а не личным видом транспорта.

 В этот раз, продвигаясь к столику, где уже  ждала  его Вика, он был   в  надетой  рубашке  голубого цвета, и  он не выглядел, как серая моль, наоборот, цвёл и пах, как розовый куст, ещё и,  раскрасневшись от удовольствия, что удалось, так ловко обвести молодую и неопытную Вику, задав тот вопрос про парковку.

Тем не менее, молодая,  не молодая, обвёл,  не обвёл, но голубой цвет посоветовала  ему она, а не жена, готовившая отменный салат с рукколой и  с чесноком, который он,  конечно же, не сумев удержаться,  успел откушать перед выходом из дома, думая, что пока будет бежать за маршруткой,  привычно опаздывая, запах от съеденного выветрится, а сам он проветрится.

Шёл между столиками, задевая своим тощим задом в надетых  серых штанах от костюмной  пары посетителей. Как всегда,  никого и ничего не замечая, кроме самого себя. Он привык слушать и видеть только свою венценосную   особу, отличающуюся удивительным,  просто феерическим  занудством.

Подошёл ближе, не забыв изобразить собачку, нагнулся   к девушке,  дыхнул, сел за столик, загородив своими ногами весь проход не только  официанту. Откинулся  на спинку металлического стула и,  почувствовав себя на трибуне оратором,  начал.


     Уже давно не шумел камыш, деревья просто все согнулись от долгих речей Юрика, он ничего не замечал по обычаю, ни гневных, возмущённых взглядов, ни почти мечущих молнии голубых холодных  глаз напротив. Продолжал упорствовать в своём. То  есть занудствовать. Его уже попросили помолчать. Не слышал, как всегда. Ведь говорил сам.  Сказали не трогать близких. Не услышал. Потому что снова говорил сам. Не видел и не хотел  замечать  ничего  вокруг себя.  Ему было хорошо, в рубашечке голубого цвета,  он чувствовал себя на высоте ораторского  искусства, того занудства, приправленного  желчью, потому что  по - иному не умел и не хотел, и потому продолжал в том же духе. Уже превзошёл самого себя и всех ораторов всего  мира, не только древнегреческих и римских. Не заметил, как взгляд голубых глаз с его тщедушной  внешности, обрамлённой  венценосной головой, качающейся  на хлипкой шее, как маятник,  от выпитого, переместился ниже, на стол, не покрытый скатертью, но на котором лежали остро-колющие предметы. Вика размышляла, выбирая,  за  какой бы столовый прибор  ей  сейчас взяться, пока Юрик продолжал брызжать слюной, снова и снова трогая не своих  близких людей,  свои только приготовили салат с чесноком из рукколы. Потому он был ещё и собачкой, драчливой собачкой, громко, на всё открытое летнее  кафе, тявкающей   сейчас на сидящую напротив  него,  так понравившуюся ему девушку, от которой он был почти  без ума, и потому продолжал занудствовать, даже не заметив ещё одного, как из собачки, что желал поговорить, превратился в собачку, с которой очень хотелось   подраться, не выясняя даже, кто она есть конкретно.

И потому, Вика,  встав, из-за столика, медленно подошла ко всё тявкающему Юрику, и нависла над ним в выжидательной позе,  понимая, что не заткнётся, пока не закончит начатое, и про её близких тоже.

Наконец, он прерывисто вздохнул,  желая для следующей серии тирад  набрать побольше воздуха,  а вместо этого  затянулся дымом от сигареты, он же  ещё  был и курильщиком со стажем, не абы что и  как  многогранен,  чуть поперхнулся, но не от никотина, удачно  попавшего в лёгкие, а от прозвучавшего вопроса:            


           —  Вы закончили?

Прищурился, но не от дыма, а от желчи, что, казалось, лилась из его узких рыбьих глаз,  и со  всем пафосом на какой только был способен,   заявил:

           —  Да!

Откинуться ещё раз на спинку стула у него не получилось, потому что в этот момент он получил сильный  удар по своему аскетическому  лицу, той рукой, что на его счастье, так и не сделала  выбор между  алюминиевой   вилкой и ножом, которые планировалось всадить в него и по самое не могу.

И всё равно, удар, произведённый наотмашь,  оказался таким сильным, что даже голоса в летнем кафе смолкли, а на проезжей части от ужаса завизжали тормоза той самой  машины, на которой  не прибыл сюда этот герой.

Его голова, с закрывшимся,  наконец-то, ртом,  отлетела куда-то   в сторону и там продолжила качаться, как маятник.  Он продолжил сидеть.  Морщинистая шея на тщедушном теле, в рубашечке  цвета голубых небес, слегка   потянулась вслед за головой этого чревовещателя, который  был зануден  даже в  молчащем состоянии.  Снова завизжали тормоза автомобиля, уже проехавшего дальше.  Он продолжал  сидеть на том стуле, который не замечал под  другими посетителями  этого заведения, и не только.  Его занудство, достигло своего апогея, потому что Юрик даже не сделал попытки встать, поднять свою  голову,  криво  улыбающуюся ртом рыбы-воблы,  он надоел даже самому  себе, впервые в жизни  устав от себя самого и своего занудства.
 Потому, ему ничего не оставалось, как желчно взирать на свой же аксессуар, только что,  так неожиданно, и так удачно отлетевший  от своей   основной     части, его худого,  костлявого  тела,  и ждать, когда же снова его  главное   качество его непревзойдённой натуры   вернётся к нему,  и он снова сможет  им наслаждаться.

     Только вряд ли,  уже  это произойдёт, потому что  он теперь всё больше напоминал не великого оратора, вернее, его мраморный обезглавленный  бюст, а поверженную собачку, которой очень не хватало сейчас  её  любимого   салата с рукколой  и с  чесноком, чтобы хоть как-то  успокоить себя, оказавшись в привычном статусе вопрошающего пёсика, а следом,  конечно же, зануды, потому что, какой же из него  пёс и  без занудства? Он будет не он, не зануда!   А,  ведь именно  этим качеством,  а не своими многочисленными  знаниями,  Юрик  завоевал свою бешеную  популярность, не знал, правда,  он, как быстро сумеет надоесть людям, ещё и,  оставшись без головы, что значит, даже с  самим собою поговорить  у него теперь  не выйдет,   ведь, ко всему прочему, он   так и не научился наслаждаться собственным   одиночеством, оставшись навсегда   наедине  с самим собой, да,  и рукколы ему теперь не  отпробовать,  в которой-то и было, изначально,  всё дело,  и не ощутить себя  привычно   истинным философом,  ибо просто  нечем.

23/08/2018 г.

Марина  Леванте