Вина мне!

- Вина мне, Дмитрий, вина! – возопила дама, свешиваясь одной ногой в сетчатом чулке с продавленного дивана, чьи торчащие пружины были скрыты под розовым чехольчиком в рюшечку и кружавчик.

- Ай, - скрыты-то были, но больно впивались в даму, стоило ей сделать чуть более резкое движение или чуть решительнее перекатиться на другую сторону дивана.

Молодой – относительно – человек заспешил через всю комнату со штопором.
А потом обратно к даме – с бокалом.

В бокале было красное полусухое, потому что розовое сладкое закончилось ещё на прошлой неделе во время одного из суарэ – людей было так мало, что всего двое – дама и Дмитрий, но пить они решили, словно собрали настоящую тесную компанию близких друзей – человек так на тридцать. Впрочем, Дмитрий, как обычно, ничего не решал.

- Благодаа-арю, - протянула дама, стягивая белые перчатки с рук и кидая их куда-то за диван.

Одну из рук она вытянула вперёд, подставляя для поцелуя, второй взяла бокал и прикрыла глаза.

Дмитрий тактично отошёл в сторону.

- Ах, - звякнув перстнями, она взмахнула нецелованной рукой и отхлебнула.
Замерла с прикрытыми глазами, а затем широко распахнула их:

- Что это за дрянь?! – возопила и сплюнула вино вверх, но оно полетело почему-то вниз, оставляя малозаметные пятнышки на розовом чехольчике дивана и розовом же пеньюаре дамы, - мне киссло…

- Вино-с, - отвечал Дмитрий, - красное-с, полусухое-с… Весьма недурное, - покрутил в руках бутылку, разглядывая этикетку и делая вид, что читает на армянском.

- Недурное… - снизила дама громкость, отчаянно думая – как бы вывернуться и не показать Дмитрию, что в винах она ценит, прежде всего, сладость, - корень всех бед! Яблоко раздора, плод-искуситель моей семейной жизни!

И резким движением швырнула бокал в стену.

На этот раз она угодила точно в цель, и осколки покоились теперь на полу, под красно-расплывчатым пятном посередине стены.

- Ну просто современное искусство-с, - всё ещё крутя в руках бутылку, резюмировал Дмитрий, - перфоманс а-ля «неистовые страдания прекрасной дамы 21-го столетия»… Шарман…

Прекрасная дама смерила его наисвирепейшим взглядом.

- Шутить изволите-с, - прошипела, невольно копируя его манеру речи, - а между тем, вы и только вы виноваты в том, что Миша от меня ушёл! Конечно, кто бы не ушёл от дамы, даже самой красивой, если она употребляет столько алкоголя в сомнительной – вашей – компании! Всё, с сегодняшнего дня никакого больше…
Дмитрий пошарил рукой за белой – всей в кружеве – занавеской, извлёк большую пивную кружку с надписью «Спартак – чемпион!» и стыдливо прикрыл её рукой. Да, в облик всей остальной комнаты она как-то не вписывалась: ни рюшечек, ни кружавчиков…

- Эвелина, - наконец обратился он к даме по имени, - я так понимаю, вино вы не будете ближайшие минут пятнадцать?
Она обречённо взмахнула рукой.

- Бысстыдник! – простонала она, - разрушил семью, а самому лишь бы выпить!

- Виноват-с, - коротко кивнул Дмитрий, снова откупоривая бутылку и наполняя пивную кружку до краёв.

С наслаждением отпил, присаживаясь в кресло. Присел он слишком резко – поднимая собой облако пыли и заставляя пружины отчаянно скрипеть.

- Сказали бы спасибо, что кровные узы не дают мне разорвать наши с вами отношения и отказать вам от дома!

- Спасибо-с, - ещё раз кивнул, - но, позвольте, коль вам так уж претит моё присутствие – ведь вы могли бы просто меня не приглашать?
Эвелина возмущённо села на диване, картинно, но с трудом складывая одну ногу на другую, ненавязчиво приподнимая пеньюар, и произнесла:

- А кто подставит мне плечо поддержки в столь сложное время? Кто, если не мой единственный и горячо любимый брат?

Тут важно сделать отступление и сказать, что братом в привычном понимании этого слова Дмитрий ей не приходился. Нет, родственниками-то они были, но настолько дальними, что при желании могли бы пожениться. Желание, впрочем, у обоих отсутствовало: Эвелина считала себя слишком юной, свободной, творческой и шальной для брака, к тому же она носила фамилию Гончарова и мнила себя достойной как минимум Пушкина, а как максимум Дантеса; Дмитрий же просто предпочитал симпатичных девушек, к которым в глубине души Эвелину не относил.

А зря - она была вполне недурна собой: светлые волосы большую часть дня лежали ровной, залакированной волной, голубые глаза, обрамлённые такими же голубыми – ближе к фиолетовому – ресницами, смотрели невинно-вызывающе – Эвелина никак не могла определиться, какой же взгляд ей всё-таки ближе; а накрашенные ярко-красной помадой губы заставляли мужчин в муках размышлять, как бы поизящнее её смазать. Каких-то мужчин. Когда-то. Наверное…

А то, что возраст её выходил, как она сама говорила, «чуть-чуть за тридцать» - предположительно, лет на пятнадцать – так это вообще недостатком считаться не могло ни при каких обстоятельствах. Ведь главное – это не возраст, а состояние души, которая у Эвелины всегда была молода и свежа.
Сама же Эвелина единственным и главным своим недостатком считала энное количество лишних килограмм – она называла цифру «пять», но врачи, которых она посещала пару раз на неделе между суарэ, качали головой и рекомендовали сбросить как минимум тридцать.

Впрочем, несмотря на то, что своим жизненным кредо Эвелина считала «не хочу жениться, хочу влюбиться», изредка на неё таки накатывала женская тоска по сильному плечу, и тогда она достаточно прозрачно намекала Дмитрию, что коли он возьмёт её в жены, а её фамилию в паспорт, то точно сможет добиться успехов на писательском поприще и написать второго «Обломова». «Обломова» она никогда не читала, но проходила когда-то в школе, и свято верила в то, что стать проходимым в школах писателем – большая честь.

Дмитрий был молодым, подающим большие надежды писателем сорока восьми лет от роду. Однажды его стихотворение «В весеннем лесу очень хорошо» опубликовали в газете 8-го муниципального округа, и Эвелина устроила по этому случаю такой банкет, что редакторы газеты несчастного округа зареклись впредь публиковать работы юных дарований.

- Ах, моя голова! – снова застонала Эвелина, - ах, бедный Миша! Он был вынужден так долго жить с алкоголичкой! Но ничего, ничего… У меня есть ещё шанс: вот он придёт сегодня, проголодается ведь наверняка, прибежит – а у меня для него ужин готов, ужин – и никакого алкоголя! Всё – отныне никакого спирта более в этой комнате, я никогда…

- Вина-с? – участливо спросил Дмитрий, - или я допью-с?

- Все вы одинаковые, - неожиданно жалобно пробормотала она, - бесчувственные… равнодушные… Всё!

Дмитрий долил остатки вина в кружку, отхлебнул и растянул губы в блаженной улыбке.

- Всё! – громко повторила Эвелина, - я звоню Наташе.

Дмитрий слегка поперхнулся вином и спешно протараторил:

- Не стоит-с, не стоит-с… Ну что же вы – давайте всё-таки по бокалу вина, а потом обсудим-с всё, что вас волнует…

- Нет! Вы, Дмитрий, неотёсанный мужлан, не можете в полной мере оценить глубину моих страданий… Да вы плевать хотели на Мишу, а уж на меня… Телефон мне, Дмитрий, телефон!

- Ну что вы-с, ну подождите, - Дмитрий встал из кресла, пошатнулся и упал обратно, - ну зачем же звонить Нат-таше... У неё же дет-ти… Она занята-с…

- Наташа, как брошенная женщина, поймёт меня лучше всех и уж точно лучше вас!

Дмитрий хотел что-то ей ответить, но пока он мучительно связывал мысли в слова, а слова в предложения, хлопнула дверь.

- Мой вертолётик! – возопила на этот раз не дама, а барышня лет двадцати, стоящая на пороге комнаты, - как далеко ты от меня улетел! И ведь даже не сказал, к кому направляешься: я искала тебя у Юленьки, а потом у Жанночки, и не нашла нигде! Я думала, ты, как настоящий мужчина, оставил меня, чтоб пойти к одной из своих любовниц, а ты… Как хорошо, что есть слежение по телефону! Я и помыслить не могла, что ты решил нанести визит бабушке! Моё солнышко… Здрастьте, - кивнула Эвелине, которая смотрела на неё изумлённо и почти испуганно.

Дмитрий икнул, встал с кресла и попытался подойти к барышне, но запутался в собственных ногах и присел обратно.

- М-мой пыл-лесосик… прости… я м-могу всё объяснить-с…знакомься, это…

- Да-да, - барышня-пылесосик подбежала к Эвелине и энергично потрясла её руку, - я Люба. Я его, - показала на Дмитрия, уже полулежащего в кресле, - муза, ну если вы понимаете, о чём я…

И хихикнула.

Эвелина скривилась.

- Димочка, зайчик, котик, вертолётик, полетели домой! У тебя завтра презентация новой книги, тебе срочно нужно проспаться!

- Презентация? Книги? – среагировала Эвелина, - Дмитрий, вы почему мне об этом не сообщили?

- Да-с я-с, собственно-с… - пробормотал Дмитрий и притих – видимо, он уснул.
Люба заломала руки и произнесла куда-то вверх:

- Да! Время не щадит никого! Как это ужасно – не помнить даже своих близких…
- Да, - вздохнула Эвелина, - меня, вот, Миша совсем забыл…

- Вы не помните, так я вам напомню: Димочка, то есть Дмитрий, то есть ваш внук, гениальный, известнейший на всю страну писатель – Дмитрий Быков!

- Внук? – ошалело помотала головой Эвелина, - какой внук… Дамочка, вам что, очки подарить: Дмитрий – мой старший брат…

Как бы в знак согласия он всхрапнул.

- И раз уж вы его муза, - сменила тон с мягкого на приказной Эвелина, - подайте-ка телефон… Вон там, на подоконнике…

- Если вы такая молодая, то почему же такая немощная? – Люба прищурилась, но телефон всё-таки принесла.

Эвелина натянула пеньюар почти на колени, улыбнулась и застрекотала в трубку:

- Алло, Наташенька… Тут твой Дмитрий… с новой «музой», если ты понимаешь… А ещё Миша… Ушёл… - улыбка переросла сначала в гримасу, потом дама просто скривилась, расплакалась и бросила телефон на пол.

Вытерла слёзы, говоря:

- Осталась я одна-одинёшенька на старости лет… Никто ко мне приходить не хочет… Миша ушёл… Я ему надоела… Дмитрию лишь бы выпить… А Наташа…
А Миша…

Люба взглянула на неё почти сочувственно, а потом присела на пол рядом с Дмитрием, тихо произнесла:

- Солнышко моё, вертолётик мой, полетели домой. Видишь, к твоей ба… сестре скоро гости придут…

Он не отвечал.

- Ну ёк-макарёк, шо у вас тут происходит?! – завопила на этот раз не дама и не барышня, а простая баба, стоя на пороге комнаты.

Стояла она, впрочем, недолго – прыжком добралась до Дмитрия и наклонилась к нему – барышня Люба только успела отскочить, чтоб не быть задавленной.

- И чего ты лежишь тута? – заорала у него под ухом, - опять нажрался? Пошли домой… Дети папку ждут: плачут, матерятся.

- А вы кто, собственно? – пискнула Люба из противоположного угла.

- Я? – громогласно засмеялась баба, - стыдно не знать: я жена его, Наташа.

- Жена?!! Жена моего солнышки, моего Димочки, моего вертолётика?!

- Вертолётика – это потому что летает недолго, но громко? – Наташа довольно загоготала.

Люба сморщилась, но, взглянув на неё ещё раз, решила ничего не говорить.
- От меня Ми-и-иша ушёл, - снова не то возопила, не то простонала Эвелина, едва не скатившись с дивана. – Ай! Ай!

Похоже, что она наткнулась сразу на две пружины.

- Миша? – на секунду Наташа отвернулась от Дмитрия и призадумалась, а потом изрекла, - вот кобель! Всегда говорила тебе, Элька, что кобель – он кобель и есть, что б ты с ним не делала… щас, погоди…

Она водрузила на стол небольшую, казалось бы, сумку, доставая из неё шоколадный торт, бутылку «Путинки», две стопки, термос, нож и пластиковую погремушку в виде медвежонка со слегка подплавленным правым ухом.

- А вот ентого нам, - Наташа улыбнулась, запихивая погремушку обратно в сумку, - пока не надо.

Люба смотрела на неё смущённо и заворожённо: ей вдруг пришло в голову, что в сумке такого же размера у неё поместилась бы как максимум косметичка и последний роман Дмитрия Быкова.

- Давай, Элька, - Наташа разлила «Путинку» по стопкам, - давай за женское счастье!

Слёзы на щеках Эвелины почти мгновенно высохли, превращаясь в голубовато-фиолетовые разводы. Выдохнув, она чокнулась с Наташей и одним глотком влила в себя «огненную воду», замерла с раскрытыми от ужаса глазами. А потом швырнула стопку в стену, зарыдав:

- Ах, Миша, прости меня, что я такая алкоголичка! Мишенька, я обещаю, больше – никогда, ни грамма, ни рюмки, ни стаканчика… Надо вставать, готовить тебе ужин! Мой дорогой, мой любимый, вот ты вернёшься – а у меня тут никакого алкоголя, только горячий ужин для тебя, вот тогда ты больше от меня не сбежишь…
Она сделала попытку встать, но, напоровшись на пружину, застонала и зарыдала с новой силой.

Наташа всплеснула руками.

- Ну дела… Вот ведь кобелина несчастный… Ужин ему ещё… - горестно взглянула на осколки стопки, - испортил хорошую вещь…

- Ну, я так понимаю-с, - Дмитрий, на удивление ровно держащийся на ногах, встал из кресла и подошёл к столу, - вы водочку-с не будете-с? Ближайшие полчаса-с…

- Димочка! – возопила из угла Люба, почти бросившись к нему, - мой вертолётик…

- Заткнись, алкашня! – молниеносным движением Наташа метнула в него термосом.
Из термоса вылилась светло-коричневая жидкость, залившая Дмитрию лицо, волосы и воротник белого свитера.

Секунду он стоял, блаженно прикрыв глаза, а потом прошептал:

- Ах… вот это кофий-с, вот это я понимаю-с…

- Дмитрий Иваныч, - неожиданно саркастично, забыв про рыдания, произнесла Эвелина, - вы у нас, я понимаю, тёзка Менделеева… Но это же не повод для таких странных сочетаний напитков, позвольте…

- У моего Димочки, - возмущённо пропищала Любочка, - другое отчество. Он этот, как его там, - быстро достала из кармана телефон и застучала наманикюренными пальчиками по экрану, - вот! Нашла! Дми;трий Льво;вич Бы;ков… — русский писатель, поэт, публицист, журналист, литературный… Подождите-ка… Димочка! Вертолётик мой! Что это за толстый боров на фотографиях? Где твоё личико, солнышко моё?

- Дай-ка сюды, - вырвала из её рук телефон Наташа, - дак и причём тут мой Димка? Енто-то да, Дмитрий Быков, писака, в телике мелькает ещё, я видела…

- Как… - ахнула Люба, - да такого просто не может быть… погодите, погодите… - она порылась в ридикюльчике, который до этого всё прижимала к груди и достала книгу, - а ведь действительно… Не он! Дима!..

Дмитрий, вспомнив, очевидно, что находится в алкогольной коме, сделал два шага назад и снова упал в кресло. Всхрапнул – для достоверности.

- Дима! Это всё! Это развод и девичья фамилия! Как ты мог! Как ты мог обмануть меня, Юленьку, Жанночку! Ты всем нам врал, что мы – дамы сердца известного писателя, а мы на самом деле…

Потеряв весь страх, Люба метнулась к Дмитрию и что есть силы ударила его книгой. Он всхрапнул, показывая всем видом – я сплю, не трогайте меня.

- Подонок!

- Вот енто верно, - повеселела Наташа, - ты ещё не знаешь, как он меня… Бросил… Одну! С тремя детьми… Меня! Самую верную, преданную, а я ведь так его ждала… Из каждого запоя…

- Верную-с? Преданную-с? – Дмитрий вскочил с кресла и замахал неожиданно хорошо подчиняющимися руками, - да я сейчас тебе напомню-с…

Эвелина смотрела на них и уже прозрачные слёзы катились по её щекам – про её беду все забыли.

- А вот Миша… Мой любимый… Не смог жить с алкоголичкой! – завопила что есть мочи, перекрикивая и Дмитрия, и обеих его женщин.

Дверь хлопнула так, что одновременно замолчали все.

- Да сколько можно! – орал, стоя на пороге комнаты, краснолицый мужик в пятнистой майке, - сколько можно… люди с работы пришли, а вы тут… Уроды. Отдохнуть не даёте!

Дмитрий закрыл глаза и упал в кресло, не решаясь даже всхрапнуть.
- Простите, Роман Никитич… - притихшим и кротким голосом произнесла Эвелина, - у меня горе…

Мужик смерил комнату взглядом, полным презрения и, коротко ругнувшись, хлопнул дверью об косяк.

С минуту все молчали, а потом Наташа спросила вкрадчивым, изменившимся голосом:

- Сосед? Какой мужчина…

- Хам неотёсанный, - прошипела Эвелина, - у него здесь три комнаты: в одной он, в других – дочь с семьёй… Капустой своей жареной вечно воняют…

- Женщины ему не хватает, - Наташа подняла взгляд к потолку, - ласки… вот он и сердитый такой… А какая мощь… Впрочем, - она злобно посмотрела на Дмитрия, - после этого-то все мужчины богами покажутся…

Он приоткрыл один глаз и прошипел:

- О да, - встал с кресла, - богами-с, конечно… Особенно-с этот твой Андрей-с, с которым ты мне изменяла-с – настоящий-с Ахиллес…

Наташа возмущённо замахала руками:

- Да как ты можешь! – едва не задохнулась, - как ты можешь так говорить про своего лучшего друга! Это всё от недостатка… недостатка внимания…

- Всё! – она развернулась и, вильнув всеми выступающими частями тела, метнулась к двери, - енто уже край! Задолбал! Жри дальше тут свою водку, алкашня!

Когда дверь за ней захлопнулась, Эвелина грустно обвела взглядом комнату.

- И Наташа от меня ушла… И Миша… Никто меня не любит! И Миша…

Люба смущённо опустила глаза, а потом подошла к ней, присела рядом и приобняла.

- Не плачьте… - погладила по голове, - вернутся ещё… Зато вам никто не врёт, не представляется - метнула суровый взгляд на Дмитрия, - известными писателями…

- Да он вообще враль знатный, этот наш Дмитрий, - снова повеселела Эвелина, - тоже мне, многоликий Ломоносов… Он же, это, его тёзка – Дмитрий Васильевич…
Только мозгов бог столько же не отсыпал. Жаль… Я-то всю жизнь его знаю…

- Ломоносова звали Михаил, - прошептала Люба и тут же прикусила язык – ох, это она зря…

- Михаил?! – начала повышать громкость Эвелина, - ах, Миша! Ах, нет мне от тебя спасенья… На кого ты меня покинул?!

Дмитрий смотрел сквозь них на бутылку водки и радовался, что про него снова все забыли. Его собственное отчество совершенно не волновало – отца своего он никогда не видел, потому был согласен и на Львовича, и на Ивановича, и даже на Васильевича, если того требовала ситуация.

- Ах, Миша!

Дверь снова хлопнула.

- Нет, ну это же невозможно! – мужик, стоящий на пороге, был уже без майки и стал чуть более краснолицым, чем полчаса назад, - что у вас тут происходит, мать вашу? Мне милицию вызвать?

- Роман Никитич, - прошептала Эвелина, - вы понимаете…
- У женщины горе, - громко прервала её Люба, - от неё Миша ушёл, вы понимаете?
- О господи, - Роман Никитич выдохнул и громыхнул дверью.

Эвелина сидела, глядя в одну точку. Люба гладила её по голове, а Дмитрий, осторожно встав из кресла, попытался наполнить кружку водкой. Не получилось – «Путинка» выскользнула из его рук и упала на пол. Не разбилась – закатилась под диван. Туда, шарить под чехольчиком – розовым и в кружавчик, Дмитрий лезть не решался.

- Тьфу-с… - шёпотом выругался он и сел в кресло.

- Мой вертолётик, - вдруг позвала его Люба, - я тут подумала… Ты же солнышко у меня… Полетели домой, мой вертолётик? Чёрт с ними, с книгами… Я тебя всё равно люблю…

Она подошла к нему и крепко обняла за шею.

- Зато ты от меня не ушёл, как от твоей сестры её Миша… Ты же у меня хороший… И даже если ты и не писатель вовсе… Всё равно тебя не брошу, солнышко моё!

- Как это не писатель-с? – возмутился Дмитрий, но тут же сообразил и просиял, - конечно-с, золотце моё… Пылесосик-с мой родной… Сейчас, сейчас, Наташа вернётся-с – мы же одну Эвелину не бросим-с, правда, любимая?

- Конечно-конечно, - на её глазах выступили слёзы, - подождём… как скажешь, солнышко моё…

- Ах, - разрыдалась Эвелина, - ах, если бы Миша… если бы Миша меня так любил… Я бы ни грамма алкоголя не выпила… Ни водки, ни коньяка… Всё! Хватит! С этой минуты – новая жизнь…. Я пойду за продуктами – надо Мишеньке ужин готовить… Вот он вернётся – голодный небось, бедненький… Ай!

Дверь снова хлопнула.

- Ух… - мечтательно выдохнула Наташа, входя в комнату, - вы не представляете…
На её щеках играл румянец, а рукой она поддерживала норовящий распахнуться явно чужой халат.

- Представляем-с, - скривился Дмитрий, - новый бог-с?
Она фыркнула, а Люба зачастила:

- Тише-тише, любимый… Не волнуйся, вертолётик мой… Пойдём, Наташенька вернулась…

Дверь опять приоткрылась – на этот раз осторожно, без хлопков.

- Миша! Мишенька!!! – Эвелина подалась вперёд, едва не падая с дивана.
Люба подняла брови и переспросила:

- Ми… Миша?!

Дмитрий выдохнул.

- Да, вот, получите и распишитесь, Миша, - Роман Никитич улыбался – лицо его было уже не красным, а пунцовым, - прятался у внука моего от ваших криков… Я чего злился-то на вас, - его улыбка растянулась чуть ли не до ушей, - я чего злой-то такой был… Это потому что у меня Наташи не было… Ну, бывайте!

Дмитрий решительно встал из кресла и произнёс, беря Любу под руку и приобнимая Наташу чуть ниже талии:

- Ну-с, дамы… Я думаю-с, пора и честь знать-с… раз уж всё так благополучно завершилось… Тут за углом-с – такой ресторант-с, вы бы знали-с… Эвелина! Моё почтение-с, - он слегка поклонился.

Шатаясь, направился к выходу – дамы придерживали его с двух сторон.

Эвелина с ними не попрощалась. Скажу вам больше: она и не заметила их ухода.

Такая мелочь не могла отвлечь её от минут невообразимого счастья, счастья, которое мало кому удалось постичь – сидя на продавленном, в рюшечку и кружавчик диване, дама обнимала седого и плешивого пуделя.