М. М. Кириллов Ледовые путешествия Рассказ

М.М.КИРИЛЛОВ

ЛЕДОВЫЕ ПУТЕЩЕСТВИЯ

Рассказ

       Как-то под Новый (1953) год, собрались мы, человек 5-6 слушателей нашей группы 3 курса ВМА им. С.М.Кирова, перейти недавно замёрзшую Неву, благо была она рядом, прямо под окнами нашего академического общежития, что было тогда на ул. Карла Маркса. Видимо, мы не раз наблюдали, как в разные годы это делали другие.
        Осторожно спустившись с Пироговской набережной, там, где от основного русла Невы отходит Большая Невка, наискосок от стоявшего напротив крейсера «Авроры», мы медленно, друг за другом, гуськом, пошли по льду, обходя грязноватые у берега ледовые торосы. 
       День был сумрачный. Небо серенькое, ленинградское. В суматохе спуска с набережной страха у нас как-то не было, а вот потом идти стало страшновато. До каждого из нас постепенно дошло, что под ногами у нас неслышно неслась невидимая многометровая невская стремнина. Но лёд, по-видимому, был уже прочным, так как до этого уже несколько дней стояли морозы, и даже основное русло Невы, под Литейным мостом, сковало льдом. Хотелось так думать. Идти нужно было метров двести.
          Вспомнилась картина какого-то художника, где Ленин в пургу пешком идёт по Финскому заливу. Это вдохновляло. Подумалось и о страшной ледовой «дороге жизни» у Ржевки через Ладожское озеро в 1942-1943 годах.
            Отсюда, с реки, Ленинград был очень красив, нарядно убран снегом. Было необычно тихо, и всё казалось далёким и немного нереальным. Городские звуки стихли. Лёд был непрозрачен и покрыт снежком. Далеко впереди возвышался с реки казавшийся высоким гранит противоположной Петровской набережной. За ним виднелись тёмные фигурки шедших и стоявших там людей. По правую руку метрах в ста у стенки гордо стояла краснознамённая Аврора.
        Мы шли и шли потихоньку, в основном молча. Говорить не хотелось. Лёд под ногами не трещал, как ожидалось. Я заметил, что и прежние мои мысли, и тревоги здесь стали восприниматься как-то иначе. И самого себя я почувствовал словно каким-то другим, обновлённым, человеком. Подумалось даже, что, наверное, нужно иногда уметь отрываться от привычного мира, видеть и своё окружение, и себя самого как бы со стороны, в новом измерении и, возможно, возвратившись в реальную жизнь потом, чувствовать себя уже немного другим.
           Дошли до спуска на Петровской набережной и через сугробы и торосы поднялись по ступенькам наверх, на тротуар. Оказавшись на земной тверди, все мы как бы сбросили с себя тяжесть скрываемого, но, несомненно, только что пережитого страха и заслуженно почувствовали себя победителями. Наконец, все мы, как по команде, бурно разговорились, делясь впечатлениями. Испытание закончилось.
         Не помню, зачем это было нужно делать? Конечно, мы иногда видели, как это делают другие, обычно школьники-старшеклассники. Но мы-то были уже взрослыми.
          Уже потом, вспоминая об этом случае много лет спустя, я мысленно ужасался безрассудству нашего поступка. Может быть, это и преувеличение, но мы тогда, как говорится, не зная брода, пошли на риск. Как ведёт себя ледовый покров на одной из самых стремительных рек России? Это же не какая-то промерзающая насквозь и потому безопасная речушка, а Нева – река в гранитных берегах, буквально бегущая в Финский залив из Ладожского озера!
        Стремление к экстриму в 20-леинем возрасте? Ну, один из нас действительно был заводилой, как говорят. Но остальные-то были обычными спокойными людьми. И я – тоже. И надо же!?
         Самоутверждение? Коллективная «смелость», вернее, дурость? Бывает. Вот такая история приключилась. Была бы хоть какая-то польза от нашей смелости. Я не забыл об этом случае и через полвека упомянул о нём в своей повести «Моя академия». Когда я бывал позже на этом месте, всегда поражался самому себе. И всё-таки подобные случаи со мной бывали и позже.
          Каждую раннюю весну, в марте, в Саратове, где я с 60-х годов служил уже преподавателем кафедры военно-полевой терапии, от набережной города до острова посреди Волги народ массово ходил (и ходит сейчас) за вербой. Прямо по льду, по возникшей тропе. Даже детей на санках везли. Паломничество какое-то. Если бы звонили в колокола, могло бы показаться, что это крестный ход. Лёд, правда, в это время был ещё очень крепкий, наверное, метровой толщины. Но и Волга была необъятно широка, летом как Феодосийский залив.
        Я с семьёй тоже ходил на остров не раз. Редкий саратовец туда хоть раз да не сходил. Народная традиция. До острова метров триста и обратно. Над головой огромное светло-голубое небо, снег вокруг серебрится. Кустов вербы на острове было много. Всем хватало, и её охапками несли и дарили знакомым. Весенняя радость зимой. Страшно было вообще-то, конечно, но народу вокруг шло много, и потому как-то и не страшно. Народная традиция. Вербное Воскресенье.
         Но и на этом мои ледовые путешествия не закончились. Как-то зимой, в одно из воскресений января (было это где-то в семидесятые годы), мы с матерью собрались пройти вдоль по Волге по льду. На удивление, она оказалась не против этого предложения. Ей тогда  было лет 65. Я – не рыбак, но приходилось видеть сидящих у лунок в тулупах и валенках мужиков – любителей зимней рыбалки. Их всегда можно было увидеть на середине Волги.
        Я медленно шёл на лыжах, мама в валенках шла рядом пешком. Переговаривались. Обходили рыбаков, двигаясь в сторону моста на Энгельс. Скользить на лыжах было трудно, так как по пути часто встречались участки льда, совершенно свободного от снега. И тогда лыжи разъезжались, и их приходилось нести. Иногда лёд был настолько прозрачен, что видно было его толщину и течение самой реки. Было страшновато ощущать свою ничтожность и беззащитность. Встречи с рыбаками-наседками успокаивали. Мама на удивление чувствовала себя спокойнее, радовалась простору и свежему воздуху.
        Правый, городской, высокий берег Волги с реки смотрелся иначе, чем в самом Саратове. Дома на набережной Космонавтов выглядели торжественно красивыми и мощными. Таким же казался знаменитый мост через Волгу. Этот вид Саратова знаком тысячам проплывающим мимо пассажирам теплоходов. Знали бы они, какое убожество скрывается за этой визитной карточкой города. Но это уже другая история. Но сама возможность иначе увидеть привычный мир, разрушить стереотипы, в этом моём путешествии повторилась, и я вспомнил свой прежний, невский, эпизод. Маме я был очень благодарен.
        В районе набережной мы с ней вышли на берег, отыскав безопасное место, и вернулись домой на троллейбусе.
         Но и это ещё не всё.  В 1989 году побывал я на озере Байкал
      Из Иркутска на грузовой машине мы подъехали к самому Байкалу, у устья Ангары. На берегу стоял посёлок Листвянка: несколько десятков домов, лимнологический институт, турбаза, школа, судоверфь. У берега громоздились вмерзшие в лёд суденышки. Дорога заканчивалась тупиком. Дальше сопки уже вплотную подходили к озеру.
      С какой любовью Россия смотрит на Байкал, как много о нём сложено песен и легенд, сколько людей стремится побывать в этих местах. А здесь так буднично, безыскусно и даже бедно...
      И все же устье Ангары — место необычное, это чувствуешь сразу, хотя и не понимаешь, в чём дело. Высокие спокойные сопки, затянутые дымкой, лес, белое марево озера — все застыло, и в противоречии с этим — бегущая, свободная ото льда Ангара. Покой и рядом яростное движение реки.
      Вроде всего здесь вдоволь, ничто ничем не стеснено, словно великан разлёгся и заснул. А чего-то нехватает, оттого возникает беспокойство, сожаление, грусть. Говорят, здесь тоскливо и летом, когда и Байкал синий, и солнце яркое, и леса зелёные. Оттого ли, что Ангара прощается с Байкалом, и видеть это больно, оттого ли, что при виде Великана особенно зримой становится твоя собственная непрочность и временность.
           Байкал действительно огромен. Это и Ленинград, и Москва, и вся Октябрьская железная дорога, вместе взятые. А народу здесь столько, сколько в одних Сокольниках.
      У самого выхода из Байкала из реки едва показываются две каменные головы — вершины Шаман-камня. До строительства Иркутской ГЭС уровень озера был метра на три ниже, и тогда Шаман-камень высоко поднимался в устье реки.
      Ангара течёт из моря, пресноводного. Морская река. Невольно чувствуешь это своеобразие. Не оттого ли волнение и беспокойство, которое охватывает при виде убегающей Ангары. Неспроста и легенда. Отец-Байкал, отчаявшись удержать дочь — Ангару, бросил в сердцах камень в её устье (Шаман-камень), чтобы загородить ей дорогу. Но она вырвалась и бежит так, что не останавливает её и целый каскад гидростанций. Успокаивается она только в объятиях Енисея. Говорят, в прошлом был обычай: непутёвого, непослушного человека перевозили на лодке на Шаман-камень и оставляли одного. Ночь непроглядная, ветер, Байкал штормит... Одумаешься.
      В Листвянке мы с шофёром пообедали. Столовая для рабочих судоверфи — из брёвен, тёплая. Из окон видно белое полотно озера. Повариха, чернобровая и румяная, вовсю шурует кастрюлями. Омуля нам не подали, но котлеты были ничего. За одним столиком с нами обедал пожилой мужчина. Разговорились. Оказалось, он мастер на местной судоверфи. Я посетовал, что нет дороги вдоль берега. «Берегут Байкал, объяснил он, да и не безопасно: берег в этих местах нависает над озером. Получается, мы с вами на порожке сидим и котлеты едим». Мастер родом из соседнего села. Воевал танкистом. Дважды ранен, причём в одну и ту же ногу. Один раз на Днепре, другой — под Варшавой. «Вылезаешь из горящего танка, а немец только этого и ждёт. Кого в голову, кого насмерть, кто целехонек. А меня оба раза в ногу. Сильно дрался немец. Но и мы не оплошали». А после войны? — «Домой вернулся, мастерую».
      Байкал защищали на Днепре. И вновь исчезают расстояния, и видится Большая Россия. Побродили по берегу. Мой шофёр с увлечением рассказывал о зимней рыбалке на Байкале. 3—4 рыбака прорубают небольшую прорубь в метровом льду. Над прорубью ставят палатку — от ветра и солнца. Прозрачность воды поразительная: видно вглубь на десяток метров. Побросав приманку, опускают лёски с мормышами на стальных крючках. Мормыша на глубине не видно, но хорошо видно, как замирает окунь перед «добычей» и, раскрывая жабры, начинает глотать. Тут его и подсекай. Иногда и омуль попадается, это деликатес — очень нежное мясо. -
         Выяснилось, что в 200 метрах от того места, где начинается Ангара, по льду озера можно проехать на машине. Туда от Листвянки до порта Байкал на противоположном берегу Ангары по льду озера расставлены вешки и проложена дорога. Решили мы перебраться на тот берег, чтобы возвратиться в Иркутск южным, московским, трактом.
      Колея накатанная, но всё же жутковато. Переехали — по спидометру 5 км. Тот берег ещё более крутой. На узкой кромке его — железнодорожная ветка. В доках пережидают зиму корабли. В распадках — одноэтажные дома. За машиной рванулись собаки, да поотстали... Через десять минут машина уткнулась в тупик. Нет дороги. Спросили у мужиков. Один из них ответил, подумав: «На тракт без провожатого не проедешь, круглые болота ненадежны». А пьяненький дед — в шапке ухом вверх — погрозил пальцем: «Не ищите счастья!» И мы решили счастья не искать. Повернули и назад — в Листвянку по озеру.
      Жаль было расставаться с Байкалом. 56 лет прожил — первый раз и побыл. Когда ещё? Подъехали к берегу стремительной Ангары. Припай здесь высокий, нагнувшись, воды не зачерпнуть. Пришлось лечь на лёд. Перед глазами идеально прозрачные струи. Дно видно прекрасно. Опустил руку в воду, умыл лицо, зачерпнул в стакан, отведал. Чистейшая студёная вкусная байкальская вода. Шофёр смеётся: «Вставай, Байкал не выпьешь.
        Спасибо, что спустя 8 лет после поездки на Байкал, я написал этот очерк и опубликовал его («Незабываемое»,1997). Сейчас эта первоначальная зарисовка пригодилась. Я её, дополнив, повторил.
         Итак, в разное время и по разным причинам мне довелось совершить ледовые путешествия и через замёрзшую Неву, и по Волге и по зимнему Байкалу. При всей случайности происходившего тогда со мной, я думаю, этим можно даже гордиться. За всем этим стою не я, стоит Россия.  В этом всё дело. Причём, Россия советская и никакая другая.  Не так ли?
        А что касается других возможных оценок и соображений, то это исключительно дело читателя.