Гречанка из Пентикопоса Глава 21

- 21 -

Пресс-конференция, на которую вызвали Катерину и на которую под нажатием Юлии Борисовны и профессора Ельникова она согласилась, измотала её до физического истощения. Катерина чувствовала себя кем-то, кого изжаривали живьём на раскалённой сковороде, прямо кожу всю жгло, а в голове стоял сухой дурман от поднявшейся температуры.

Учёные, журналисты, случайные интересующиеся личности, занесённые в актовый зал института неизвестно каким ветром, сыпали вопросами, будто из рога изобилия. Как всё надоело! Откуда же Катя знает, почему да зачем было то или другое?
- Меня интересует, каким образом попали вы в семейный склеп в качестве покойницы? На вашем месте должен был  находиться  ваш отец,  -  скороговоркой нёс околесицу один из представителей СМИ, весь дерганый, куда-то спешащий -  и речью, и движениями своего тела -  молодой человек в джинсовом потёртом костюме.

- Я не знаю, я не помню,  -  морщась от света ярчайших ламп и прожекторов, от множества одномоментно сверкающих вспышек технического оружия корреспондентов без охоты мямлила Катерина.
- Конечно, отец Калиопи скончался ранее, чем она, может, и не на Понтийской земле, может, он лежит в чужой земле. А в склепе саму Калиопи похоронили, наверное, её же потомки: дети, внуки (у Калиопи, вероятно, были дети ). Может быть, по её же завещанию, наставлению,  -  скомкано держал ответ Ельников.
- Э… скажите, почему Екатерина помнит себя в образе гречанки лишь с шестнадцати лет? Почему не отражается в памяти вся жизнь, если она  -  это действительно копия гречанки Калиопи Павлидис?

Катя вновь пожала плечами. Её лицо выражало кислое безразличие ко всему происходящему. Для чего это нужно? Чего хотят добиться эти странные люди? И если то была её жизнь, то для  какой надобности они лезут в неё  -  в её, только её жизнь? Как они могут касаться её, только её жизни, бессовестно и цинично, будто перед ними не живой человек с водоворотом чувств внутри, а объект для опытов.

- Невозможно с точностью передать преобразования, творящиеся в мозгу человека, можно лишь осторожно допустить своеобразную амнезию,  -  начала Юлия Борисовна,  -  проснуться памяти и отключиться памяти позволили, вероятно, яркие события, случившиеся  в жизни Кати-Калиопи. Благодаря сильному потрясению, вызванному любовью, Катя превратилась в Калиопи, то есть с него, с этого потрясения,   началось воспоминание о Димитрисе. Равно как после сильного потрясения, которое явилось следствием неожиданной потери самых близких людей и исчезновения в адском пожаре родного города, воспоминания прекратились.

Катя поглядела на Юлию сначала отрешённо, устало, а потом пристальней и внимательней. Что же её  удивило  вдруг? Она  заметила розовость щёк приятельницы-куратора,  блеск увлечённости в глазах, искреннюю, совсем неподдельную готовность и, главное, желание отвечать на  возмущающие Катю вздорные вопросы собравшихся здесь бестолковых любителей сенсаций.

Далее перевела испытывающий взгляд на профессора, так экстравагантно «нашедшего» её, выхватившего её из огромного  космического мира, как сущую загадку, тайну…   Ельников, взлохмаченный, сидел, поджав бульдожий подбородок кучей жирных сарделек, довольно улыбающийся и одновременно с этим делавший мечтательную физиономию. Чему он так довольно улыбался? Да неужели же всему тому, что сейчас в этом зале происходило?

Катя подумала, что её персона сейчас уже мало интересует профессора. Он устремлён желаниями в будущее: он, скорее всего, конструирует какой-то очередной уникальный аппарат или мотает туда-сюда физические формулы, пытаясь найти совершенно  новую из них, или представляет своё, ещё не созданное в реальности, но уже созданное в воображении детище  -  какое-нибудь невероятнейшее физическое открытие. Катя для него  -  этап пройденный. Мечта, новая мечта начинала светить в его глазах.

Потому что мечта для нас есть путеводная звезда, не более. Сладостна и упоительна  не мечта как таковая, а дорога к ней. Вот в чём шик! Однако при достижении желаемого,  -   когда исполняется то, что ранее казалось   недосягаемым чудом,  -  опьянённость успехом  быстро проходит, пропадает интерес, а привыкание к чуду  бывает  почти мгновенным!   Ту же картину Катя наблюдала воочию:   то же самое творилось и с Ельниковым! Наступает как бы вневременье, печальное вневременье, пустое, вроде никчёмное, но в пространстве, где-то там, вдалеке, уже мерцают пока что хилые, неясные, однако всё быстрее набирающие силу, сочность и отчётливость, сначала намётки, а затем и тугие стежки новой мечты. Уже в уме крутятся всяческие способы её непременного осуществления. Так устроен нормальный человек  -  ему нельзя останавливаться на достигнутом. Движение  -  жизнь, остановка  -  смерть. Было, есть и будет!

Но Кате от понимания этого не было легче. Катя видела процесс, происходивший в Степане Фомиче, словно сам профессор растворился в воздухе, а процесс остался.
Катерине стало одиноко среди «общества». Скучно. Одним нужна была громкая слава изящно описавшего события журналиста, нужны статьи-сенсации, поднимающие рейтинг газеты или журнала. Другим - изложения и публикации научного шокоматериала, которые могли бы принести неплохие дивиденды. Третьим  ещё что-нибудь было нужно, что может  создать приработок в денежном эквиваленте или славу в эквиваленте частоупотребляемости имени. А кому нужна была сама-то Катя-Калиопи? Её-то куда?

Нет-нет, ничего не изменилось во времени, ничего! Катя вспомнила  расхожую, ставшую модной, фразу о мире людей, которую частенько употребляла Юлия Борисовна в один голос со всенародным «обществом»: "Если этот мир плох, надо менять не мир, а своё отношение к нему". Менять собственное отношение к происходящему?
Но почему же?!  -  смеялась Катя. Кто выдумал такую вот систему поведения и мысли? Психологи? Откуда они знают, что так верно?  Почему же не поменять мир?! Вот взять всем вместе, хором, собором  -  да и поменять с плохого не хороший. И не нужно будет выдумывать, как оправдать  слабость и навязанное странным воспитанием наших умов равнодушие.

Вот назвать всё своими именами и поменять! Поменять с жестокого на человечный! С неприглядного и пошло-мелкого на гармоничный и животрепещуще-радостный! Со злого на добрый! И хранить, лелеять хрупкий, но прекрасный мир человеческих отношений!
Катя окинула синими глазами зал и президиум пресс-конференции. Чужие! Как будто с другой планеты сюда попала. Она, та планета, точь-в-точь такая же, как Земля: красива до безумия! Такие же просторы: леса и пустыни, моря и реки, горы и низины, многодышащие небеса!..
 
Зато там  -  другой мир. Не такой, как здесь. Другие человеки, с другим, совершенно другим устройством думающего и чувствующего организма. Другой мир, к которому не надо менять отношение. Туда! Надо попасть, -  или вернуться,  -  туда!

Получилось презабавно: никто, ни одна душа не заметила её ухода. Она, ничего предварительно не говоря, встала из-за стола и пошла к выходу с подмостков. Села в автобус и поехала на железнодорожный вокзал. Свободно купила билет в купейный вагон (не сезон, народ на юг не едет). Мобильный молчал, её не искали.

 И вот поезд стучит второй час, покидая пределы столицы, но все средства связи  -  в глухой тишине. Катерина дремала под убаюкивающий, мерный стук колёс скорого поезда, который увозил её в Пентикопос навсегда. И, засыпая, она думала о том, что ей очень-очень жаль, что люди наворотили такую никудышную фразу: надо менять не мир, а своё отношение к происходящему. «Опомнитесь, люди!»  -  кричала её душа, но даже и через восемнадцать веков люди не опоминались.
     Поезд резко толкнуло, и он перед станцией замедлил ход. Катя проснулась.  «Я вспомнила!»  -  губы разошлись в доброй, мягкой улыбке.

***
- Катюша, я рада вас видеть! -  обняла Катю Дарья Фёдоровна.  – Ну? Что вы сияете, аки медный начищенный самовар?
- Отличное сравнение. Дарья Фёдоровна, отец не стал жить в имении Макропулоса, я вспомнила…
- Катя, вы ж присядьте, что же с порога-то?
Дарья Фёдоровна засуетилась как-то по-домашнему, по-свойски. Включила кофеварку, достала из шкафчика вазочку с печеньем, яблоки, лимон и половину коньяка в бутылке, а также две малюсенькие рюмочки, подняв их в руке, так демонстрируя слово «победа». «Вот кому я нужна,  -  обрадовано решила Катерина,  -  вот кому. Весь мир, вся земля наполнилась бы такими, как она, которым не деньги или слава, или власть, или…, которым  -  сама история, Земля сама, сам человек нужен, сам человек!»

- За встречу!  -  скомандовала директриса.
Катя покладисто кивнула.
- Да, за встречу! За продолжение жизни!
Они глотнули добрый коньяк. Спиртное обжигающей струёй проникло внутрь, согревающей волной  растеклось по телу, стало изнутри уютно и покойно.

- Дарья Фёдоровна, отец ушёл из имения. Он сказал, что не может так больше жить. Он повидал страшные людские муки в плену, куда он попал, он испытал на себе невыносимые унижения человеческого достоинства. Он, богатый торговец,  сын богатого торговца, никогда не знавший нищеты, имеющий деньги и тех человеческих особей, которые беспрекословно исполняли любую его прихоть, попал в условия, которые  перемололи его нутро.

Мир перевернулся у него в сознании с ног на голову. Он потерял в недолгое время всё своё материальное благополучие, любимую жену - подругу, мать его девочек;  он, вырвавшись из другой половины ада и вернувшись домой с благими намерениями, нашёл свой дом уничтоженным…  Потерял. Столько он потерял! Вот жизнь и доказала ему, что не это нужно холить и упрочивать, не это! Зато он приобрёл иную мудрость.

Никос пересчитал своих  рабов, оставшихся в живых, и отпустил их! Отпустил!
- Куда же мы пойдём, господин?
- Идти нам всем некуда. Тогда идите со мной. Но идите рядом, как товарищи, как соседи. Идите. И помните, что вы свободны. Начнём с нуля,  – сказал он им.
Оказывается, он и его помощник, которому также удалось бежать из плена, давно облюбовали раздольное место где-то между бывшим Пентикопосом и деревней Макропулоса, чуть ближе к горному хребту. Вот туда он и повёл своих бывших рабов. Они занялись стройкой.

 Ведь наши рабы все были весьма трудолюбивы и каждый знал своё дело: кто в земельных делах разбирался, кто по гончарному ремеслу, кто флотскую работу осиливал, кто кухню, кто строительство. Всем труда хватило. Поставили мазанки из самодельного кирпича. А позже натаскали дикого камня (Сафрикис снабдил отца тягловой скотиной, парой повозок и ещё кой-чем по хозяйству). Трудились в поте лица от зари до зари. Отстроили имение, хуторок…
- Катюша, ты хочешь сказать, что современное село Ксёново основал твой отец и его рабы?!

Катя улыбнулась.
- Именно, именно так. Назвал  он хутор Новая Поликсения. Наверное, с течением времени название преобразовывалось. Вслушайтесь: Поликсения  -  Ксёново, созвучно. Вы знаете, я ведь ездила как-то раз в село, но, признаться,  не смогла полностью опознать местность. Единственное, что я вспомнила, -  это родничок. Вода до сих пор, представляете,  так и бьёт из него, прозрачная, хрустальная, чистейшая. Я его нашла, не поверите, лишь по интуиции. Двигалась как будто наугад, а сердце звало, подсказывало.

- А ты? Ну, то есть Калиопи? Где она была?
- Калиопи? Жила с мужем в его имении. Но больше я ничего подробно не помню.  Юля назвала это амнезией. Наверное, немного не так. Мне кажется, в памяти у меня восстало только то, что было нужно мне сейчас, вот именно сейчас, остальное, значит, хоть и было важно для той жизни, для Калиопи, для меня-Кати, для нынешней моей жизни, не столь важно.

Катерина и Дарья Фёдоровна глотнули ещё коньячку в недолгом молчании и перешли к кофе.
- Многое запутано-перепутано человечеством: гениальность путается с самодурством завоевателей, талант -  с умением подкупить, добро -  с чинопочитанием, настоящая благословенная любовь  -  с низкими наслаждениями плоти; одно понятие  сплошь и рядом подменяется другим, - продолжала Катя, - а в итоге человечество стонет: где же истина? Ау, истина?! Есть ли вообще эта единственная истина?  «Конечно, она есть,  -  убеждённо настаивала Катя, ведя диалог со своим внутренним «я»,  -  и она, истина, без всякого сомнения, одна, основательная, твёрдая. Она есть.

 А вот человек, несовершенное существо, может, прикрываясь грешными оправданиями собственного несовершенства, оговаривать вероятность существования многих истин и «менять своё отношение к миру», каким  бы грязным он ни был.  Истина – одна. И ведь что самое увлекательное здесь: каждый из нас в отдельности желает её постичь!
- Значит, Катюша, Никос Павлидис решил «изменить мир» и даровал свободу рабам, организовал свободное поселение….
- Да, но, видимо, изменять мир, очищать его от скверны: войн, эксплуатации, лжи,  -  возможно лишь при условии, что этого захочет каждый человек. И не только захочет, а станет действовать каждый. Тут и  Христовой жертвы, я смотрю, не  хватило впоследствии, чтобы вразумить, остановить человечество. Не хочет оно меняться. Легче ему  подстроиться, «поменять своё отношение».

Дарья Фёдоровна задумчиво произнесла:
- Но часто человеческую жизнь сравнивают с рекой: всё течёт, всё изменяется.
Катерина улыбнулась в ответ  всем своим добродушием, светившимся в синих лужицах-глазах.
- Река-то течёт: одна волна  перебегает в другую, третья волна сталкивается с четвёртой в  непрерывном течении. Но от этого река не  перестаёт быть рекой, от этого  она  не превращается в дерево или камень. Так и человеческая жизнь: что бы  в ней ни происходило, жизнь остаётся жизнью с её принципиальными, общими для всех, основными и неизменными признаками на вечные времена.

Мы, люди, можем открывать законы природы, можем нарушать их, можем воздвигать города, сооружать технику, делать и переделывать денежные знаки, строить и разрушать, разрушать и строить снова, менять якобы общественные формации, но мы, крутясь в приходящих и уходящих течениях  -  остаёмся людьми! Людьми, жаждущими людского, человеческого во всякое время  -  добра, милосердия и любви!

Без этого нет человека, нет его жизни, нет никакого времени!  Вот если ЭТО   потеряется, тогда  исчезнет и жизнь.  Река впадает в океан, да. Но она  -  в нём, как в вечности, хранящей о реке память. Жизнь одного человека также впадает в океан  -  во Вселенскую Вечность Памяти обо всех людях, иначе не было б океана вечной жизни, безгранично вбирающего и хранящего в себе и прошлое наше, и настоящее, и будущее как один единый длинный день…

2007-2008 гг.