Кольцо Нибелунгов 2

Поговорим о чиновниках. Они поистине заслуживают нашего внимания своей запредельной эксцентричностью, величайшим эгоизмом, давно совершенным падением, полным нежеланием признавать все это и страстной даже неуступчивостью, а также прирожденным упрямством, свойственным только им и им подобным существам, в миру называемым козлами, а наверху - заблудшими овцами дома израилева. Основная проблема чиновничества в том что оно мнит себя грозным, пользующимся особой защитой сверху классом, и основная причина их погибели в крайнем неверии в карающую руку господа и в Судный день. Они просто безрассудны и так сказать неискушены, как младенцы, в вере и по крайней мере в жизни справедливой и настоящей - отсюда их способность творить, что прикажет глупость и злоба и поднимать руку на слабого и обездоленного. Нормальные, более менее правильные люди на такие безумства и подлости, какими украшено и изуродовано их не особо нужное стране существование, даже не способны. Нет, конечно, мы нисколько не умаляем их достоинств, и они задумывались пару раз над тем, как хорошо бы было жить с полными карманами не собой заработанных золотых драконов, как прекрасна была бы жизнь, коль не пришлось бы подниматься рано утром на работу, и что неплохо было бы подстеречь в тупике какого то богатого старикашку и убедить его методом дула подарить его золотые часики брату своему адамовъу. Но они никогда не решаются на это, и никогда не смогут решиться, так как на совершение зла тоже нужна некоторая сила и смелость, и если вы не занимаете какой-то высокий пост и если вас не прикрывают высшие инстанции и если кроме вас больше никто так не делает в вашем окружении, если вы среднестатистический человек, то вы просто не сможете заставить себя убить и ограбить неповинного человека. В этом тоже есть некоторое влияние толпы, общие взгляды которой средние и в плоскости зла, и в плоскости добра. Если вы жаждете стать полноценным вором или убийцей, вы должны брать пример в первую очередь с наших милых чиновников, что в своей слепоте, полагая, что их никто не тронет, что защита Транка может отгородить от них перст судьбы, и оправдать их бесчинства, прозябают в золоте, роскоши, приятном досуге, купаются в уважении сливок общества и в то же время со скоростью молнии падают в глубочайшую бездонную пропасть, называемую Всеобщей Молотильней, где мы уже успели побывать в самом начале сего запутанного повествования. Их жизнь проходит в бумагах.

Все до одного письма были написаны на французском языке, который Бэзмонт знал в совершенстве и любил, как родную мать, потому Жонатан не понял из них ни слова и не стал их читать вслух, ровно как и про себя.

Попы

Я видел много разнообразных мучений, и сделал следующий вывод: страдания весьма полезны если не для нашего тела, то для нашей души.
Турель

Парадом руководил Мартинесс Меллиот, давний недруг Возрожденного. Солдаты сверкали переливчатой униформой, лошади - золотыми сбруями. Кое-кто бросил гранату в место, где он стоял и лицезрел парад, для отвлечения взоров от Зимнего Сада. И действительно, едва бомба взорвалась и стали слышны истеричные крики мужчин-воинов, все взгляды обратились к источнику поразительных звуков. Меллиот был ранен и с тех пор плохо слышит. Во время всей этой заварушки некоторые возрожденцы вступили в схватку с солдатами, охранявшими вход во Дворец. Они ворвались в ворота, выбив их замок, и, в то время как к ним присоединялась их товарищи, полетели к парадным дверям здания. Некоторые перелезали через забор. Над головами Пронёсся оглушительный свист заметивших все это карабинеров, и взгляды переменчивой, как ветер, толпы перенеслись сюда. Дворец пустовал, если не считать фотографов, расположившихся на окнах и фейерверкеров, обитавших там же. Увидев мчавшуюся к входу толпу, они все побледнели, бросили аппараты и ринулись к чёрным ходам, не зная, впрочем, где они находятся. Дверь карбонариям было не сломать, и они бежали к окнам. Но окна первых двух этажей были зарешечены, как в тюрьме. Зато с крыши свисали канаты, специально приготовленные только что товарищами, взобравшимися на крышу Зимнего Сада с дугой, тыльной стороны, используя летающий крюк. Таким образом, взобравшись по канатам до нужной высоты, первопроходцы разбили окна третьего этажа и проникли в здание. Их уже давно начали обстреливать, и не обошлось без жертв. Некоторые из обычного народа даже принялись каким-то образом мешать карабинерам целиться в инсургентов. Это были наиболее сметливые и бесстрашные граждане.
Зимний Сад не продержался и трёх дней.
Первопроходцы мгновенно спустились и открыли главный вход, пропустив толпу в здание. Кто-то, занятый дракой с милицией, так и не вошёл. Потом двери захлопнулись. Так сравнительно легко возрожденцы и их коллеги захватили Сад. Но завладеть это ещё полбеды. Надо удержать власть в руках, и у них это не получилось.
Груды золота посыпались на улицу, под ноги милиции, и жадные глаза люда впивались в карабинеров.
Над крышей взвился Флаг Революции, новой, революции этого года, ещё не осуществимой, но такой желанной.

Когда он проснулся, или, вернее, очнулся, увидел склоненное над ним светлое лицо Эларай, которая тотчас в великом стыде отпрянула, едва он открыл глаза. Он ещё в полудреме нежно схватил ее ускользающую руку и на мгновение сжал ее. Тут раздалось чьё-то резкое кхмыканье, и пристыженная Эларай просто метнулась вон от него. Прервала их нежности бывшая княжна Мелиан, что сидела в углу пещеры и точила свой и без того сильно отточенный нож. Потом Дэйрис перевёл взгляд на ещё одно лицо, появившееся в пещере видимо после его отхода от реальности, и округлил глаза в изумлении и даже страхе: в другом углу находился ни кто иной как его недавний знакомец, энтомолог Клео Драга.
К как..., - заикаясь начал строить предложение Дэйрис. Мелиан сразу прервала его.в ней говорило мучительное подозрение.
Рана, как оказалось, была несмертельная. Он очнулся и добрел до нашей мобилы.
Разве вы не понимаете? - воскликнула Эларай, - Это призрак!

Надо было сходить посмотреть самому, но у меня не было сил и желания.

Что же это, мне показалось? Что со мной происходит?

Философ как-то обмолвился: Этот город ( Тео-Мартелл ) всего навсего большая деревня, так же как и Париж, который римляне назвали Лютецией, что значит помойная яма. . Да, действительно, раньше на этом месте вместо знаменитого раздутого города жило небольшое поселение, основанное эльфами, под названием Марсейе, что означало Собиратель сока цветов для духов. В языке эльфийского континента встречающееся сочетание букв и и л принято читать как (й). Люди-Андалы не совсем это поняли и переделали икраткую на ль, и заменили с на т. И город сам, похоже, специализировался на изготовлении парфюмом, гелей, ванной гигиенической продукции, кремов. Факт, что первоначально село принадлежало эльфам, не мог оставить тео-мартелльцев в покое, и они кичились своим якобы западным происхождением и считали себя хранителями эльфийских традиций, не осознавая, что если бы эти эльфы могли видеть то, что они сотворили с их поселением, они бы пришли в ужас. Есть и другая теория происхождения названия нашего города: тео по Ренийски значит отец, мартом древние называли любой город. Получается: отец городов. В этом подходе есть доля мудрости, так как Тео-Мартелл действительно один из самых красивых городов мира, культурная столица всего западного побережья, величайший порт Океана Гийома, скопление заводов, фабрик и узинов по всем плоскостям импорта продукции Элендора.

Дети склонны к вычурности, торжественности, как это не странно. А Дэйрис был простоват снаружи и неимоверно глубок внутри. Наверное, в нем говорило аристократическое происхождение.

Розовый Отель Адвентура
Туда пускают не просто состоятельных граждан (ими ведь могут быть и в прошлом нищие, хотя в Тео-Мартелле такое случается редко), но именитых людей с достойной родословной. Даже некоторым сливкам общества с сомнительной репутацией путь туда заказан. Поэтому отель называют Отелем полусвета, имея в виду огорчительный факт, что он может быть домом только для той половины света, света в значении верхушки, сливок общества, которая у всех на виду уже столетия и которой город может гордиться без всяких оговорок. Мещане, жалкие негоцианты, купцы и другие им подобные ‘ни рыбо ни мясо’ туда никогда не попадут. Отель расположен на самом побережье, в самой, так сказать, Ривьере. Из окон открывается восхитительный вид на серебристый Океан Гийома с никогда не затуманившимся тучами солнцем. Это солнце бьет в глаза по утрам просыпающимся баронам, князьям и графам в отеле Адвентура. Наверное, это один из минусов их высокого положения - обилие света и блеска мешает им хорошенько рассмотреть мир, воспитанные с детства в этом избытке яркого освещения, не знающие вечера, грязи, тучи и темноты, они даже не страшатся тьмы, нищеты, зато с легкостью примы-балерины совершают падение, зато грязь запятнала незаметно ни для них, ни для других, их порочные души. Как и когда они выберутся из колодца, куда попали по собственной воле? Можем предположить - только уже на небесах, где, не прерываясь ни на секунду, светит светильник вечный, огонь, изжигающий, уничтожающий все ошибки и злостности вашего пути; где находится тот изгоняющий любого, пусть самого сильного демона учитель, который действительно в состоянии преподать им величайший и сложнейший урок, заключавшиеся в том, что надо делить хлеб поровну, надо жить, хоть иногда думая о других и их нуждах, надо хоть пробовать отдавать часть себя на благо не общества, оно этого недостойно, но тех людей, которые уже познали этот урок, да и тех людей, про которых вы думаете, что они познают его; но этот великий бесподобный учитель нужен не только им, но и обычным мирянам. Что же вы думаете, что раз ты богат - то обязательно нескромен и распущен, что если ты беден - то богат душой, верен справедливости и истине? Кому-то может показаться, что вся эта книга написана ради этого предложения, что это - ее итог. Однако, мы говорим лишь о большинстве, о правиле, но сейчас заикнёмся об исключениях. Есть люди в низу, корчившиеся под сапогами знати, озлобленные, как волки, в них сидит первородное зло. Они под стать демонам, может быть, они такими родились, может, их сделало такими время, но не тяготы пути, то есть характер их поменялся в юношеском возрасте. Они с лёгкостью зарежут как собаку, так и девушку, что им не говори, как их не укоряй - им все равно, уши их слышат, мозг все понимает и видит, но сердце ничего хорошего не воспринимает. И им, мы верим, будет даровано прощение, великолепное качество бога, за которые мы боремся всю жизнь, их поймут высшие силы и они облачаться когда-нибудь, уже, увы, не тут, в белоснежные одежды. Ибо они мало в чем виноваты, как не виноваты машины, чьи программы писаны кем-то более разумным и высоким, чем они. Есть другие им подобные, но от них отличающиеся - люди, ставшие ворами или преступниками (или революционерами) под гнетом нищеты и несчастья. В них сидит глубокая и сильная обида на весь мир, но она отступает, стоит такому человеку подумать, что он может сделать что-то более кровавое, чем то, чем он занимался раньше. Да, он легко может соврать, стать посредственным участником преступления, но Он не способен на хладнокровное и жестокое убийство.
Но также вероятно, что судьба предначертает им сделать это и на земной тверди. Бывали случаи, когда человек менялся под давлением обстоятельств, это избранный человек, его любит бог не так, как всех остальных, по-другому - мы не скажем - больше. Какая-нибудь Трагедия придавливала его, сжимала, как орудие тетенгаума, и, выбравшись из-под этого пресса, он выходил из пыточной камеры отчистившимся, воскрессенным, прекрасным, непорочным. Это - чистилище на земле, чистилище, забирающее тех, кто не то чтобы нужен богу, но тех, кому уготована великая дорога - дорога раннего, чуть ли не преждевременного очищения и перерождения.

И Эларай вдруг показалась ему хрупкой и беззащитной, а ведь, хотя она была такой всегда, раньше он воспринимал ее как явление грозное, буржуазное, спрятанное за крепостной стеной ее отца. Не из-за ее, конечно, мускул, он боялся ее, а из-за ореола будущей княгини, недоступной, стоящей на сто, тысячу, миллион ступеней выше его, дэйрисовой чести.
Вы что, совсем стыд потеряли? - воскликнула она, отбрасывая его руку подальше.
Я...Я..., - хотел всего лишь пожалеть вас...

Этот чистоплюй сведёт меня с ума.

Курносая

Повстанцы слушали его с таким вниманием, какого не удостаивалась ни одна пламенная патриотическая речь Бэзмонта.

А он малодушный. Ну ничего, это с каждым человеческой бывает, когда он сталкивается с Настоящей Опасностью, Настоящим Злом.
Ужасно, ужасно! - думал Транк, пытаясь закрыть глаза, которые лишь быстро мигали, не захлопываясь, из-за пыли, его любопытства и чар Азазеля, - Зачем он мне все это показывает?
Договор включал в себя следующие пункты:
Не пытаться выйти на контакт с проведшим сделку демоном Перекрестка и другими демонами и духами;
Распространять в провинции Арен слухи о том, что Демоны помогают решить насущные вопросы;
Не пытаться узнать участь сына;
Не умирать до срока;
Не пытаться установить физическую причину выздоровления дочери;
Не пытаться узнать о hades;
Не распространяться о том, что там видели;
Не бежать от Тигра;


Он ее не знал, не понимал и даже не чувствовал, но, одновременно с этим, душа его тянулась к этой чайной розе, и он постоянно изводил себя мыслями о ней, фантазиями. Смотря на других девушек, он сразу же забывал ее, но проходило время, и таинственный образ ее вновь вставал на пути его взора, и они казались ему неприятными, скучными, тусклыми, лицемерными. Лицемерными - вот то слово, что нам нужно! Он невольно, сам того не осознавая всюду искал правду, и находил ее только в ней. Как он узнал, что именно в ней оплот истины, - непонятно. Его, вероятно, соблазнило постоянное молчание, что свидетельствовало об уме, прямой взгляд и жесты,выдававшие сильную натуру.

Жонатан увидел, что в его брата целятся и не терял ни секунды.

Как там оказался Дэйрис, трудно понять и отследить. Он, наверное, хотел быть рядом с Жимом в минуту опасности, не то чтобы поддержать Его, или помогать ему, это кровавое дело было ему н евростандарт не по душе, но отвратительно, и все же, убедить в том Жима он не смог, но чтобы, если надо будет, загородить его от шальной пули. Или его просто увлекли, он податлив и не может отказать, особенно когда на этом настаивает человек десять. Уговаривал его и Бэзмонт, так слащаво и мило, словно это была не грозная, обещающая закончиться слезами и гробами, стычка, а весёлый променад по парку для ежедневного моциона. И, наконец, Жим. Он даже не упрашивал его пойти с ними со всеми, он просто спокойно спросил: Взял свой револьвер? хотя никакого револьвера у Дэйриса не было, и он вообще не собирался пускаться ВО все тяжкие, как все они. Дэйриса глодало предчувствие беды, катастрофы. Это было связано и с будущими жертвами, и с чем-то другим, с ним лично. Он понимал, что вернется уже другим. Для него это было войной во флаконе. Несмотря на то, что трудно сыскать другого более угрюмого молодого человека, в тот день он был мрачен и бледен, как никогда. Ему, признаться, хотелось бы как-то отвязаться от этого дурного похода, но Жим! Как увести его? Как уговорить сдать позиции, пока не стало слишком поздно? А в том, что станет слишком поздно, Дэйрис был уверен, его даже мучила эта странная уверенность, так, то ли по опыту прошлых лет, то ли по вине интуиции, этом вопросе не ошибающейся, знаешь, судя по обстоятельствам, как тебе будет через месяц: хорошо или плохо. Как вбить в его голову, наполненную опилками, сознание отвественности за свою жизнь и сознание неминуемой опасности, что ему грозит? Однако, несмотря на уверенность, что все закончиться плохо, Когда он шел туда, он не знал ещё, куда он шел, не знал, насколько все будет плохо.
Орудия и оружия полностью оглушили его, так, что и потом ещё в течении дня в ушах стоял какой-то глухой шум. Дикие Выкрики полиции и карбонариев казались ему жалким писком. Вонючий Дым, застилая улицу, где они сражались, от которого задыхаешься, который проникает в глаза и в нос и в рот и наполняет своей омерзительностью легкие не поднимался небесам, оседая на земле, словно боялся, что его, дым преступления, дым оружий смерти, заметит бог.
Он устремился быстрее горного потока к Дэйрису и как можно более героично, по мотивам эпических баллад, заслонил собою Тюшку и получил пулю повыше сердца.

О, Элендор, я люблю тебя!

Бедная Площадь Звезды перед Черноводом! Сколько кровавых боев она повидала!

Жонатанова покалеченная нога истекала кровью, но он, совершенно не замечая этого, продолжал биться не на жизнь, а на смерть, словно она его не пугала... словно он желал ее, словно даже... хотел умереть.


Среди инсургентов были и девушки. Лиза никогда не отпускала речи, у неё вообще была привычка молчать и только наблюдать, хоть она выделялась из толпы. У неё были прямые незаплетенные волосы до пояса яркого рыжего цвета и вечная чёрная шляпа над голубыми равнодушными и хитрыми глазами, в которых таилось что-то пиратское. К ней, вернее, к ее волосам, любил приставить весельчак Пилигрим, он перебирал их, как золотых драконов, приговаривая: Волосы женщины - сокровище похлеще Вазы, найденной в гробнице царя Амфилоха! Он, вообще говоря, кутил, был часто пьян и до смерти любил женское общество, но предпочтение втайне от всех отдавал Лизе. Конечно, все об этом догадывались, так как в Обществе не было слепых, которые не замечали бы, как он вьётся вокруг неё, которая была даже немного выше его, пытается угождать ей во всем, что бы она не просила, не обращая внимание на то, что она никогда ничего не просила, а добывала то, что ей хотелось, сама; кидается в неё остроумными по его, но не по ее мнению комплиментами, предлагал ей стаканчик и изводил себя и других, только чтобы завести с ней разговор и привлечь к себе внимание. Можно сказать, он водился с другими женщинами и вёл распутный образ жизни потому и только потому что любил одну ее, ее, что не отвечала ему не то что взаимностью, но даже одним словом, взглядом, что считала его презренным низшим созданием, и одаривала его только холодностью и высокомерностью. И, как львица разрешает себя фотографировать, так и она позволяла ему касаться ее волос, будет бы не замечая даже этого или делая это из подобия шутки. А вообще кто ее разберёт, почему она давала свои роскошные волосы в его грязные похабные руки, если в ней даже ненависти не нашлось для него, а только презрение и оскорбительное умиление. Они знали друг друга уж год, и за все это время она перемолвилась с ним только десятком брошенных с целью унизить словечек. Но она так и не смогла отстранить его от себя, у него не был гордости, чтобы его можно было унизить. Раз - это было уже после прихода Жима и Дэйриса - он, напившись алкоголя до полусмерти, взобрался, как делал это Жим, на стол, помня чертежи, и принялся кричать проповедь, сменяющуюся просачивающимися вдруг куплетами из народных песенок и закончившуюся отповедью Лизы:
Будь моей, красотка!
Ох! Ну что ты меня мучаешь! - он не назвал имени, но все понимали, о ком он говорит и кому адресуется, к тому же, изрыгая все это, он смотрел на место, где она сидела, - Что ты терзаешь меня, когда в миг можешь разрушить я не говорю стену между нами, но хотя бы мою надежду, что меня душит! Да, я прошу, смени гнев на милость и убей эту дурацкую надежду, что мне покоя не даёт! Скажи слово! Одно слово! Нет - и все кончится! Или тебе это нравится? Или ты маньячка, что не хуже насильников и убийц? Всем им нравится издеваться над людьми, смотреть на их извивания, боль! А тебе? Ведьма! Только и Того, что рыжая! Ну и черт с тобой!

Он закончил и взялся за ещё недопитую бутылку, все молчали. Зал, уже в начале его смутной и чересчур гневной проповеди догадывался, чем она завершится, погрузился в неловкую тишину. Лиза средь этого гробового молчания медленно и царственно подошла к столу и выкинула резкую, быструю, как молния, пощечину. Пилигрим свалился за стол и потёр осознание от утра головой о дерево, так не увидя, что она развернулась на каблуках и пошла вон и так и не заметив еле видный в темноте румянец на ее аристократических скулах.

Жим Читал по бумажке

Пилигрим обладал ужасающей взор внешностью. Так и не дойдя до пяти футов ( Жим даже тыкнул в него пальцем и заметил Дэйрису: Мне ещё повезло! ), он не имел никаких достатков и достоинств, которые могли бы скомпенсировать этот грустный факт. Он был смугл, как цыган, не особо беспокоился о своей одежде и внешнем виде, темноволос и коротконог. Также он прихрамывал, что не мешало ему предаваться диким танцам и оргиям. Он постоянно держал во рту сигару, но Бэзмонт не пускал его на собрание, еси он с ней не расставался. Ему не дали образования, он и не стремился к нему. При этом он откуда то брал библейские факты, события истории, математические задачи. Быть может, если бы за него взялись, он бы поразил нас плодами своего таланта. он паршиво играл на сломанной гитаре, и голоса и слуха у него не было. Лицо его было унылое, словно ничто их Того, что он творил, не могло развеять его страдания и скуки. Речь идёт и вымышленном страдании, которое служило оправданием его вступлениях жизнь греха. Он не особо интересовался революцией, его приковывали к подвалу булочной лишь его многочисленные друзья, такие же весельчаки, как и он, коих был онемело в Возрожденном, так как революция их привлекала своим весельем и будоражила их своей серьезностью ( если честно, Бэзмонт не любил таких людей, которые вступили в его Общество ради развлечения и избавления от сплина, но они хотя бы не предавали его и в глубине души были добряками), и Лиза. Своё прозвище, очень ему лестное, при том, что его могли окрестить гораздо более насмешливым именем в связи с его непредставительный внешностью, он получил благодаря тому, что скитался от квартиры к квартире и от одного учебного заведения в другое. Также он высмеивал бога и все святое, что с ним связано. Однажды он с иронией сказал в своей речи: Я буду вашим новым миссионером! Я поведу вас в страну осуществившихся грёз! Слово это карбонарии, сами Того не замечая, переделали на слово пилигрим. Ещё он бросался от одного занятия к другому. Его ничто не удерживало на одну неделю, он бросал все и искал чего-то нового. Его даже сравнивали с банкой консерв в канаве, которую носит от одного берега к другому. Пронырливый, сметливый, быстрый, он никогда не скучал и мог завезти даже самого угрюмого меланхолика. Все его увлекало, жизнь кипела в нем и била ключом. У него не было никаких идей, о революции он и не думал особо, бога в шутку проклинал, друзей менял как перчатки, и только Лиза стала его вечным кумиром. Впрочем, он не делал ничего особенно плохого и гадкого, за что его можно было ненавидеть. Он никого не убил и даже не обокрал, он как-то чудом обошёл эту темную и кончающуюся тупиком стезю стороной. Взгляд его что-то постоянно искал и останавливался только на даме его сердца. Он был беден, из институтов его гоняли, как крысу, не примирившись с его непонятным и расслабленным нравом. Его нигде не любили и не принимали, так как он все никак не мог выбрать, что важней: опасался, жертвенная революция или спокойный милый сердце кутёж.

Как-то раз он обратился к Дэйрису:
Ну что, брат, повеселимся? - Дэйрис не понял, о чем речь и не ответил, - Нет? О, я так просто тебя не оставлю!
Он сжал его плечо мертвой хваткой.

Разрешите присоединиться к вашему одиночеству.

Виват популус

Раньше дворец назывался Зимний Сад, в его дворе располагались огромные теплицы, куда приходили люди полюбоваться на экзотические и даже тропические растения зимой. Однако вот уже как век теплицы ликвидированы, вместе со всеми их питомцами, по которым я Лично скорблю, в дворе образовался никому не нужный и ничем не выделяющихся среди своих собратьях, а даже уступающий фонтану Трёх Русалок на пресловутой площади Звезды, фонтан. Тут же работал и завод по изготовлению кольц, подвесок, ожерелий и других излишеств, аттракторов всех женщин высшего сословия. В шумном грязном темном заводе изнемогали ювелиры и работники, а за стеной, совсем рядом, по сияющим коридорам средь изысканно обставленных ларьков ходили богатые люди и выбирали себе как можно более вычурные украшения. Справа - ад, слева - рай. Их разделяет лишь толстая - чтобы не пропускать звука из завода - стена. Так один глаз у дьявола Воланда чёрный, а другой зелёный, и оба глаза злые.

Задыхаясь от нехватки воздуха в своих маленьких легких, Жонатан забывал каждое произнесенное предложение и устремлялся дальше и дальше на север, в неизведанные дебри свободы, справедливости и равенства, которых всегда ходят рядом, он развивал каждую мысль только на половину и сразу же соскакивал с неё на вновь пришедшую в его головешку, или, вернее, в его страстное большое, огромное сердце, включающее в себя любовь к определенному человеку - Тюшке - и любовь к человеку вообще - Тео-Мартеллу. Он носом будто ловил воздух города и всего необъятного мира, он впитывал настроения стоящих перед ним воодушевленных людей, он дарил им своё настроение, и не просто дарил, а как бы ударял их по голове кувалдой, чтобы оно отзывалось в них тысячекратно, как эхо колокола. Он их не жалел, а терзал, их мозг давно превратился бы в кашу, если б они задумались хоть на секунду о том, что он говорит, о смысле каждого им произносимого слова, если бы погрязли в его странных, уходящих в темный лес мыслях, если бы они вправду вняли ему, если бы правда желали Того же, что и он. Да, это были такие же революционеры, как Жим, но это была также толпа, а в толпе у людей не выходит ничего хорошего. Если бы он переговорил с каждым с глазу на глаз и был бы даже чуть поспокойней, ибо в любой войне, кроме душевного подъема важно также и хладнокровие, и не только в бою, а даже когда читаешь проповедь, чтобы не отпугнуть людей и чтобы не запугать самого себя, а также чтобы этот жар продержался бы подольше, ибо, как мы знаем, чем больше радости сейчас, тем больше опустошения потом. было бы больше толку. Он прыгал на неустойчивом столе, где лежали их планы и бился головой о лампу, освещающую его неправильное, но вдохновленное лицо, благодаря чему все слушатели утопали в мраке. Дэйрис во время этих его бурных проповедей стоял позади всех, в тени, почти в углу, но он искренне радовался за своего друга, и даже хлопал в ладоши, тогда, правда, и только тогда, когда хлопали все, когда его аплодисменты заглушались оными общими. Он смеялся, не в силах удержать сентиментальных слез, он плакал, смеясь, и все это благодаря его доброте, его участию в Жонатане. Настолько сильно его переполняли чувства за своего названного брата, что выплескивались именно в этих формах. В эти минуты он забывал все плохое; однако, к концу проповедей, когда поднимался уровень общего куража, им обычно завладевал страх за их будущее, и слезы текли уже по иной причине - он смотрел на Жима, которого, может быть, отнимет революция, уже как на призрака, и он, не разделяя уже общих восторгов по поводу грядущей войны, а, вернее, смерти, округлилась глаза и застывал, в то времня, как остальные обнимались, кричали, бесились, почти танцевали. Да, каждая речь Жима заканчивалась так, как никогда не заканчивалась спокойная, уверенная и серьезная речь Бэзмонта, который, по сути, был старше всех присутствующих года на три, или Пилигрима, что вообще начинал петь песни и переходил на темы их, не связанные с темой революции, какой-то дионисовой вакханалией, причём пьянтсво рождалось не от напитков, а от слов. Наиболее активные кричали, крутясь на месте, другие улыбались и кивали, тёрли подбородки, остальные, не особо слушая и понимая, что происходит, смеялись, говорили с соседами о том о сём, однако проповедники принимали это за глубокие разговоры, плоды самой проповеди, такое создавалось впечатление, так как среди общего шума их было не слышно, соответственно, никто и не догадывался, что они обсуждают грядущие или прошедшие экзамены, закрытие магазина сапог от Барни и даже самих проповедников и Дэйриса. Про Дэйриса говорили, что он какой-то потерянный, что им не нравилось, так как революцию творят люди знающие, чего хотят, настоящий тихоня, что всем, пожалуй, нравилось, ибо здесь таких было мало, так как Дэйриса сюда привел Жим, а у других тихонь таких друзей, как Жим, нет. В общем, Дэйрис оставлял противоречивое мнение о себе, но в целом, так как не буянил и не нападал, нравился и даже привлекал своей загадочностью и задумчивостью юных карбонариев. Также на них влияла оценка Дэйриса Бэзмонтом, который искренне полюбил и почти односторонне, правда, подружился с ним. Когда Жим и Дэйрис отсутствовали, он даже полуприказывал, полунамекал своим товарищам на то, чтобы с ним обходились помягче, не тянули его в толпу, оставляли ему личное пространство и свободу действий. Он хотел, чтобы Дэйрис остался с ними подольше, а если его будут пугать или гнобить, он моет ускользнуть из Тайного Общества. Про Жима он ничего не говорил, тот ему не нравился, он находил в этом носителе смешного лягушачьего шарфика пустоголового забияку и драчуна. Также имела место ревность. Жим отнял у Бэзмонта подмостки, на которых он раньше выступал и даже имел наглость превратить их в стол. Он, безусловно, умел ораторствовать так, что производил впечатление, так, как никогда бы не смог немного зажатый и правильный пай-мальчик Бэзмонт. Конечно, возникали вопросы, а кто эти двое такие? И особенно вызывал такой резонный вопрос Дэйрис. Что было Бэзмонту ответить на это? Что они вытащили его из подворотни около театра Наций, где они просили милостыню? Он, естественно, был всеми руками за бродяг, но постеснялся таким образом компроментировать Жима и Дэйриса. Да, он записал их черты в тетрадь и намеревался показать эти записи карбонариям. Но он сам вначале знакомства не ожидал, что они вольются в коллектив. Все-таки это были люди класса, низшего, чем все в Возрожденном. Возрожденцы и говорили о бродягах, и спорили о них, и обсуждали, и утверждали, что их сердца болят за их страдания, но вот они встретились с ними лицом к лицу и... испытали величайшую неловкость. Ибо в конце концов они все узнали правду. Слухи разносятся всегда быстро. Не прошло и трех дней, как кто-то растрепал всем, что Кто-то слышал, что кто-то из института видел их на улице, они спали на ступенях Сьютандтнского Собора. Неужели я его потеряю? Таким образом Бэзмонт потерял доверие возрожденцев, утаив от ни правду во имя благой цели.
Ох, Боже, не допусти этого! Он моя единственная надежда, мой единственный причал, моя семья, мой брат, мой друг! Разве этого недостаточно, чтобы мы были вместе вечно?

Страх Дэйриса по отношению к внешнему миру и раздражителям, то есть людям, не только не уменьшался, но возрастал с годами, превращаясь в манию. Это уже не было просто стеснение, не просто скромность, это было подобие болезни. Человек, любой - будь то девочка или старик - сам Того не зная, отпугивал его и заставлял переходить на другую сторону улицы, упорно держать глаза долу. Если к нашему герою обращались, он начинал тупиться и дрожать руками, всем телом он тоже мог бы задрожать, но боялся, что это привлечёт внимание, заикающаяся речь его превращалась в полную несуразицу и белиберду, хоть он прикладывал все усилия, чтобы казаться умным и полноценным человеком. Страх не отпускал Дэйриса даже по ночам, он приходил к нему в кошмарах в виде раздражителей и мучал его, терзал и кромсал. Люди все стали для него чужими, так не было во детстве, когда он чувствовал себя наравне с другими детьми, но теперь он, в то время как они выросли, оставался тоже будто ребёнком, и сильно отличался от своих сверстников. Самобытность, оригинальность, отчужденность, стремление к одиночеству - вот какие качеств удаляли его из лона общества, которое есть всего навсего большая животная толпа, члены которой только то и делают, что пытаются быть, как остальные, жить нормально даже не по закону а по неписанным общественным правилам и подражают окружающим людям, которые, в свою очередь подражают им самим. Испытанием для него был каждый час в Возрожденном Тео Мартелле, где скопилось так много живых, энергичных, подчас доходивших в своей энергичности до грубости молодых людей.


Нет, ФерНандо, ты никогда меня не поймёшь.
Намекаете на мою крестьянскую тупость? Что ж, что-то справедливое в этом обвинении есть, только вот часто Господа недооценивают своих вассалов, полагая, что раз человек занимается землёю или ручными работами, то он ничего не смылит в жизни и вообще полный гусь. Но я понимаю больше, чем вы думаете, мессир, - Нандо тяжело вздохнул, - Дело необычное, странное, я бы даже сказал, противозаконное, хотя что я говорю... вы же и есть сам закон.
Да я не об этом, - махнул рукой Транк, - У меня не было намерения оскорблять твою честь. Я о том, что Не может человек понять и прочувствовать то, что никогда не испытывал и Никогда не испытает.
А вот в этом вы ошибаетесь, поль. Нужно только капельку Фантазии и ведро сострадания, и я легко поставлю себя на ваше место и заместо вас куплю жизнь Эларай и продам жизнь Флориана. Так ведь их зовут?
Андрил принуждённо и невесело усмехнулся. Его позабавила доброта и жалость Нандо. Он вообще редко сталкивался с хорошими людскими качествами в своём обиталище Черноводе и совершенно отвык от них, если вообще когда-то был привыкшим к ним.
Как я сожалею о том, что совершил! Надо же было быть таким круглоголовым... (пропускаем это нелицеприятное слово)! Из-за меня пострадал человек! Немыслимо!
Ну уж, мессир, вы так сокрушаетесь, будто не было у вас стольких лет, чтобы не то что смыть с себя всю вину и кровь, но чтобы хотя бы постараться сделать добро, спасти свою бессмертную душу.
Душу! - воскликнул Транк, - Да это все выдумки пустозвонов, кто вообще в это верит, что кроме тела есть какая-то сила или энергия, что увидеть нельзя... то, что нельзя узреть глазами и услышать ушами и почуять сердцем, не существует. а насчёт Того, что душа бессмертна, то никаких доказательств этому нет и не было и не будет, как бы далеко не продвинулись церковь и наука.
Мадонна! Милорд, Вы сейчас говорите, как самый настоящий еретик. Подумайте, ведь тело бренно, оно умирает, тогда в каком образе мы появляемся в новой жизни?
Да нет никакой второй жизни! Мы умираем, и все тут. Конец! Тело - это все. И когда оно рассыпется в прах, мы не будем где-то витать, мы будем рассыпаться в прах. Тело - вот истинная сущность человека. И Азазелю, кто сказал, что Бог во всем, я не верю, потому что твёрдо уверен: бога, духа и Мессии нет, религия - заблуждение, вера - самообман.
А как же Ад, где вы самолично побывали и откуда спокойно ввернулись?
А то, что есть Ад, ещё не доказывает, что есть и Рай. Вот в ад я верю, потому что там ходил, хотя я до сих пор сомневаюсь, не напоил меня чем-то Азазель, чтобы создать галлюцинацию.
А ваша дочь, которую исцелил демон? Это же доказывает, что...
Это доказывает, что есть демон и у него есть сила, но не больше.
Да, но откуда берётся у него эта сила?
А кто его знает! - бросил Транк.
Вы даже сейчас не верите в Бога, на пороге в его храм? - сердился Нандо, - Даже сейчас, в последние дни чашей жизни, отказываетесь от его родства с вами? Может быть, через несколько дней вы и впрямь откинете копыта, и никто вас не исповедует, кроме меня, и вы отправитесь вниз, прямехонько в преисподнюю, что уже знаете вдоль и поперёк. Мне порой кажется, что первое и последнее и единственное доказательство бога - это космос. Никто не смог бы, кроме него, сотворить такое чудо. Я часто смотрел на звёзды...
У Транка мелькнула мысль, навеянная давними воспоминаниями.
Он сказал, что со мной ничего не случится, пока не пройдёт пятнадцать лет..., - пробормотал он, поднимаясь, - Значит, так и должно случиться! Мы спасены! Спасены раньше, чем вошли сюда, спасены уже в тот день! В ту ночь!
Но он ничего не говорил про меня, как мне кажется, - проворчал сметливый Нандо, который сразу понял, о чем речь.

Монастырь был сродни тюрьме, в которую всех приглашают, но из который уже никого не выпускают. Как сказал поэт, Монастырь В наше время - главный сеятель зла.

У них даже был какой-то военный опыт. В последнее время произошло несколько мощных на уровне города сражений между повстанцами и карабинерами, представителями власти с соответственными жертвами. Через две недели после прибытия двоих новичков в клан, Дэйриса Уайтли и Жонатана Грина, то есть не успели они опомниться, как старожилами и вожаками банды стал прикидываться сначала в уме, потом на бумаге план, который, как они сгоряча надеялись, станет первым и последним. Он заключался в том, что как раз на грядущий через несколько дней, ставший почти национальным праздник Победы над Томом Уокером, когда народ будет отвлечен от насущных дел и явится посмотреть на парад на Площадь Звезды, они, карбонарии, созовут его и вместе с ним (в случае удачи) атакуют и возьмут штурмом Дворец магазина, специализирующегося на золоте и серебре, Солнечный Луч дабы, если не удастся собрать нужное число масс, подкупить людей драгоценностями. В этом восстании будут учавствовать несколько подпольных групп, а именно Вива ла Вида, Кровь Мая, Королева Анна, Витус Фобис и, естественно, Возрождённый Тео-Мартелл.

Кружок Королева Анна был так назван в честь героини тех нескольких мрачных месяцев всем памятного 538 года, что обагрились кровью правительства и его вояк, и славой распавшегося вскоре по причине расстрела или заключения участников Чёрного Пузыря, и что показали на своём примере, что нужно бороться, пока веришь, что не стоит бояться неизбежного и что даже самая мощная попытка свергнуть власть закончится тюрьмой, Анны Винтур, тридцатилетней женщины, что посвятила свою жизнь распространению запрещённой литературы среди молодежи города, объединению в одно целое разбросанных по городу подпольных кружков и агитированию разношёрстных масс к крупному многочисленному восстанию. Наравне с Одри Бламеном и Риком Горкессом, что являлись ее ближайшими друзьями (а Рик также был и ее последней пассией) она пять лет являлась председателем Пузыря, закончив свою карьеру 14 мая, когда ее быстренько арестовали. Сохранился протокол ее допроса прокурором Северного Отсека Тендри Маркусом, который ниже и прилагается, освобождённый от ошибок, опечаток и непечатных слов:
После допроса, как читатель и догадывается, молодую и отважную женщину увели обратно в камеру, где она и дожидалась около 4 с половиной лет решения суда. А решение это, окончательно ее разочаровавшее, но нисколько неиспугавшее, было следующим: Расстрел с третьей попытки. Это значило, что пули первых двух попыток с перерывом в десять минут должны попасть в любые места тела, кроме головы и сердца. И только благодаря третьей стрельбе мушкетов она могла умереть. Анна Винтур с достоинством приняла нелегкую и даже жестокую Смерть, поражающее своими кровопролитием и дикостью. Сила духа покинула ее только после второй стрельбы. Она закричала, застонала и стал звать матерь и призывать своего озлобленного вышеупомянутого Рика. Сам же Рик находился все это время в той же тюрьме, что и она, то есть в Стразе, и, узнав о происшедшем, совершил безнадёжную попытку побега с целью нарваться на шальную пулю, что и произошло. Он был убит одним молодым корнетом, который с испугу выстрелил и попал в самое сердце. Смерть мужчины была намного легче смерти женщины, и в этом только одном проявляется страшная несправедливость, царящая в природе.


Карибайя магазин золота солнечный луч

Леность и глупость нашего века не меньший грех чем убиение, кража и насилие. Не уметь преодолеть себя, забыть о своих обязанностях по отношению к самому себе, лениться, ставить на первое место развлечение и пустой досуг - разве это не сравнимо с тем, чтобы убивать невинных, брать не своё без возврата, потворствовать каперству и уничтожать живое, пусть даже и виновное в чем-то? Ты должен не только обществу но и самому себе. Предотвратить гниение души, подобных которой наперечет у бога, ибо всякая душа велика как вечность, как океан, как сама вселенная, и упустить душу ни в коем случае нельзя, - вот первейший долг человека, он затмевает все. Это из него уже исходит противность насилию и грехам, это он заставляет нас дружить со всем миром и ничьи не проливать слезы, а, наоборот, оказывать всяческие добродетели. Но, производя все это, мы порой забываем, что он также включает в себя стремление к развитию разума, тела и духа, к чистоте и порядку не внешнему, но внутреннему, к миру и покою, даже больше - к полной гармонии этой самой души. На чаше весов они занимают равные позиции и ничто не перевешивает - добро и долг по отношению к окружающим и добро и долг по отношению к себе.

Дядя с подопечным сильно и громко поругались на улице, а невдалеке проходила одна монахиня-настоятельница, которая бог знает что делала в миру вместо того, чтобы предаваться страстной молитве Бенедиктус и исполнять свой долг по отношению к нам, людям, богу и другим монахиням. О развращенные нравы нашей эпохи! Монахи свободно гуляют по улицам, как какие-то сбежавшие из тюрьмы узники, а вместо них в их обителях благодать нисходит на крыс, медленно, но неотвратимо поедающих и измывающихся над распятиями и ликами! В шутку, заметив монахиню, поглядывающую на них (с укором, что удивительно), Джон крикнул ей с подобающим уважением:
Сестра моя, как мне быть с этим непослушным чадом, что уже в своём малолетнем возрасте воспринял и впитал в себя все пороки этого мира! Не могу, не могу его наставить на путь истинный, словно в него вселились все 66 легионов демонов! Противится, как может любому светлому и исцеляющему вмешательству в его грязную душу, исходит седьмым потом, только чтобы не даться в руки священнику.
А вы отдавайте его нам, - отозвалась женщина, - мы воспитаем его должным образом и сделаем усерднейшим слугой господним, дабы отвратить его от гены огненной, куда его нога уже вступила наполовину (откуда она знала такие подробности, осталось неизвестным), поверьте, у нас и не таких переламывали.
Но вы правда возьмёте его для перевоспитания? Тогда что останется у меня? - продолжал Джон в веселом тоне, - Мальчишка то был сметливый, помогал мне, когда хотел, правда, толк, пусть и маленький, но от него да был.
Он ни на что не намекал, и поняли его превратно. Как это ни странно, настоятельница подумала, что он просит денег за мальчика. Она подошла к Джону и, тщательно осмотрев ребёнка, даже потрогав его щеки, словно оценивая его стоимость, протянула его дяде пару золотых драконов. В анналах не записано, ни почему у неё вдруг оказались деньги, ни почему она вообще решилась на такой богопротивный поступок, как покупка человека. После того, как Джон немного нерешительно - у нем зародилось подобие беспокойства по поводу Того, что он больше никогда не увидит своего подопечного - принял порцию монет, она крепко взяла мальчика за руку и повела его, куда было у неё на уме. Горожане, внимательно впитывающие каждое слово этого разговора, посмотрели вслед уходящему мальчику и монахине, посмотрели на стоящего и держащего в руке ненужные ему и даже лишние деньги Джона и пошли подобру-поздорову по своим делам. Представление окончилось.
Таким необычным образом наш неудачливый герой перетерпел ещё одну неудачу тяжелого характера и попал в строгих нравов монастырь Святой Грит, что уже пять сотен лет занимает клочок территории графства Сливер на юге провинции Арен. Будто забытая всеми людьми Крепость, погрязшая в одиночестве, так как ближайшее к ней поселение лежало на расстоянии сотен лиг, находилась среди непролазных диких лесов, которые и днём темны, как знаменитый Робирон, а ночью просто магически страшны, леса эти в свою очередь окружали ещё более неприступные горы, они правда не обладали снежными верхушками, но все равно производили впечатление массивных, грубых, суровых созданий Господа. Наверное, монастырь нашёл себе приют именно здесь даже не для того, чтобы сюда никто не протиснулся, а для того, чтобы отсюда никто не улизнул. Окружённый глубоким рвом Замок больше походил на военный форт, полностью готовый к обороне, чем на обиталище священного духа Господня, где должно царить спокойствие и смирение с любой напастью и горем. Многочисленные, отпугивающие случайных прохожих самим своим видом Башни возвышались над землею на двести метров, что по меркам столетия, в котором строение задумывалось и строилось, составляло огромные числа. Оно пугало и оставляло какое то тяжелое впечатление на сердце и тогда и сейчас. Даже старого вояку оно могло потрясти своими размерами, своими резкими хищными очертаниями, своей грязной гаммой серовато-белых, белых, как Моби Дик, цветов; оно просто нагнетало вас и не оставляло мыслей и желания думать хоть сколько-нибудь о господе, в то время как это являлось первостепенной задачей любого монастыря. Да, направить думы в сторону света - этому должен служить оплот самого света, церковь, семинария или монастырь. Здание пугало; Словно что-то мешало вам пройти туда, сама его плохая аура, впечатление, что оно производило. Самый Фанатичный Пуританин обошёл бы этот монастырь за десяток лиг, так бы его потрясли эти вздымающие к тучному небу стрелами узкие башни без единого оконца, готовые свалиться и придавить вас, и будто резанные кровли, громада, поглощающая вашу положительную энергию и навязчиво отдающая вам свою плохую, и толстые непробиваемые стены, где не хватало только тяжелой артиллерии, отсутствие балконов и террас, статуй и хоть каких-нибудь признаков определенного архитектурного стиля. Если бы наместник видел знал об этом магическом здании, он бы немедленно издал приказ о его сносе. Именно сюда и привели маленького запуганного мальчика, который боялся и своей тени. Вы можете предположить, какие эмоции он испытал, взглянув на свой новый дом, но и не приблизитесь к его настоящим чувствам. Страх, ужас, трепет, удивление, что бог обитает в таком странном месте, жалость к самому себе. Ноги его подкашивались, но холодная рука настоятельницы тащила его внутрь нависших, как готовая проглотить кого-то пасть, ворот.
 Первая ночь в монастыре Святой Грит, что стал его прибежищем на ближайшие десять лет, была самой несчастной в его несчастнейшей из всех несчастных жизней жизни. Его терзали голод и усталость с долгой дороги, но эти чувства, уже сами по себе неприятные, перебивали дикий страх и подлинный ужас, они ещё больше усилились, когда он услышал чьё-то будто и нечеловеческое эхо в пустых коридорах, где располагалась его клетушка. Всю ночь он провёл, нырнув с головой под тонкое рваное одеяло, и, дрожащий от щупавшего его живот, грудь и ляжки холода и испуга, так и не смог заснуть. На утро начались работы, он приступил к ним издерганный, замученный, падающий от напряжения, перепуганный до смерти и все же живой. Впрочем, каждый день этих десяти лет начинался примерно так же. Но человек обладает сметливой способностью ко всему привыкать и все терпеть. Так и наш герой постепенно стал забывать свой неродной и неуютный дом, о котором в первую ночь думал как о прекраснейшем месте на земле, одеревенелые черты дяди, который так больше и не появился в его жизни, его душа сжалась, будто не слыша постоянных упреков и оскорблений, его руки превратились в жесткие железные перчатки, знавшие тяжелый труд, а именно ношение полных водою алюминиевых вёдер, приведение в состояние чистоты комнат и коридоров тряпкой, помощь на кухне, в конюшне, в писсуарах, в церквях, в усыпальницах, его сердце атрофировалось, привыкнув к постоянной скорби, Слезы засохли в его невидящих глазах, но мозг его, Не всецело занятый денной и нощной зубрежкой молитв и акафистов, продолжал жить и работать, пожалуй, единственный из всего организма. Он не был тем человеком, который хотел и мог бежать из неволи. К тому же, здесь его удерживала библиотека. В краткие минуты свободного времени он бегал туда и запоем проглатывал книги, сначала то были фолианты о боге и религии, что вскоре наскучили ему и были неинтересны, потом собрания сочинений монахов древности, которых можно было назвать и учеными, наконец, он перешёл к науке, а от неё - к книгам об Авиценне, его последователях и вообще лекарстве и медицине. На этом он и остановился, хоть чем-то в своей жизни довольный. На пятнадцатом году жизни он нашёл себя и свою будущую стезю, который был верен всегда. Но монастырские не разделяли его увлечений и даже не знали о них, и его талант лекаря и врачеватель так и остался не востребованным и покоящимся в глубине разума. Здесь он полностью изучил всю теорию, а уже в университете перешёл к краткой, но активной практике.
Сменилась мать-настоятельница, и режим немного поменялся, ослабился. На десятом году нахождения в этих стенах ему понравилось то, чем его стали заставлять заниматься. Наслаждение длилось недолго. Он вдруг вошёл в тот возраст, когда человек, воспитываемый под крылом Грит, решает, что он будет делать дальше: постригаться или уходить. Естественно, без больших сожалений, он избрал второй путь и, счастливый и полный больших светлых надежд, ещё молодой, но уже мудрый, ещё неопытный, но подкованный в медицине, подпадает, покалеченный извращенным отношением монастырских, он отправился покорять Университет.

Эти молодые люди горели желанием победить бросающееся в глаза зло в Тео Мартелле, возродить его, как феникса, из пепла, поднять его из ямы праха, куда завели и даже кинули его неоправданные ничем меры правительства в лице злостного жестокого и крайне несправедливого Транка. Если бы они знали, о чем толкуют в Тайном Совете короля, что занимается сферами подпольной инквизиции, цензуры, и неправовым и не закрепленным в законе розыском преступников, они пошли бы всей гурьбой и на столицу. В этих сторонниках решительной борьбы с угнетателями было много благородного, чистого и прекрасного, но наравне с этим в них содержались также готовность пойти на все, то есть фанатизм, ханжество, непримиримость, слепота и максимализм, что не давало им взглянуть на мир глазами отстранённого наблюдателя, к которому больше всего приближался Дэйрис, несмотря на его страсть и пылкое неравнодушие к проблемам его родного города, не давало увидеть его не в черно белых тонах, а во всех цветах радуги. Но их меры оправдывало искреннее непорочное стремление к свободе каждого человека, от мала до велика, от последнего крестьянина до короля, записанной в Кодексе, к высшей справедливости, записанной в Святом Писании, к равенству и братству, к развитию науки, техники и образования. Все эти печатники спали и видели, как подымается над баррикадами красны флаг победы, Ники, восторжествовавшей над нравственным падением правительства, всем злом, причиняемым рукой Транка и над глупостью, трусостью и другими пороками этого века и всех времён вообще. Не понимать, как можно не примкнуть к из рядам, не заботиться о женщинах, детях, художниках, инвалидах и стариках, что во время их грядущей войны останутся без крова и без поддержки, забывать и корить тех, кто по личным соображениям или по соображениях сдержанности и даже трусости не готов взять оружие и идти против Транка - простите им этот грех молодости, вдохновения и отчаяния. Ревностные служители своей высокой и великой цели, они не остановятся ни перед чем - так им казалось. Но любому, кто не испытал на себе испанский сапожок, чудится, что он мягок и не так жёстко, как поговаривают. Некоторых из них остановит первая же неудача, даже без пресловутого сапожка. Другие пройдут дальше и упрутся в стену уже во время пыток. И только лишь очень малочисленные единицы, такие как Мессия, Анжольрас, Безмонт и Жонатан Грин увидят и застанут сладкую победу и будут бурно радоваться своему восхождению на Парнас. Вот эти сильные духом и рукою люди - истинные революционеры, настоящие карбонарии, подлинные инсургенты, их не остановит доброта, им не помешает нежность, они смогут вырваться из объятий плачущей матери. Да для них мать - сама революция, отец - закон, и брат - народ. Они будто и не люди с нашей плотью и кровью, с бренными привычками и любовью ко всему земному. Их тянет наверх, и, как правило, такие высокоморальный люди, не предназначенные для жизни среди обыкновенных мирян, если не доживают до победы, первее всех и уходят. Вожди - вот как их называют, поклоняясь им, как древним кумирам. Никто до конца не сможет их понять, почему они променяли покой и счастье на борьбу, войну и страдание? Почему для них само счастье в том, чтобы Родина жила и дышала свободно? Да и как можно это понять? Если это дар, рождающийся и умирающий вместе с ними? они заслуживают вечной славы, а их гонят и пытают, уничтожая, изысканной эпитафии цветов на могиле, а их портреты висят на каждом дереве и стене, только уже за их патриотизм и любовь ко всему правильному.