Секунданты

(Медиумический рассказ, написанный при помощи "яснослышания").

Двое встретились на Дворцовой, обговорили детали стрельбы, так они называли дуэль между юнкерами. Опять повздорили: барышня виновата. Теперь сама дуэль.

  - Готовиться времени не осталось, будем действовать по прежнему плану.
Прежний план – это вывод дуэлянтов на место прежней встречи, начальству оно известно не было, кровь в это время не пролилась, примирение состоялось. Такое редко бывает с юнцами, они «привыкли» идти до конца.
  - Место пока не известно, но потом поздно уж будет менять, если из его превосходительства люди пронюхали: сынок стреляться изволил.
  - Будет нам.
Козырнул и ушёл, следом поспешил моложавый подпрапорщик – вечный дуэлянт. Каждый год расстреливали, и чаще бывало, а теперь, как с ума посходили: за каждый пустяк – стреляться. Вот и в этот раз: Верочка хорошая барышня, красотка, всем нравилась, а ей никто. Викентий был небольшого роста с прямой осанкой, роста не стыдился, а отпор давал сразу – боялись. Вот он и вызвал первого красавца, и пороть обещал, если не явиться. Упрямством он не отличался, но сказал – сделает всегда.
«Завтра увидимся», - был ответ.

Утро. Загородом всегда свежо: не столько пыли. Сапоги быстро намокли: лужи кругом.
  - Падать неловко будет.
  - Уже готовят себя к смертному одру.
  - Будто знает.
Потом скажут: «Сплоховал», - а сейчас это неловкость.
  - Убили?
  - Нет. Ранен в ногу, пуля ещё там, надо достать. Доктора!
  - Этот разболтает.
  - Ну что? Пусть, зато жить будет.
Доктора пригласил сам, не надеясь на исполнительность. Больной лежал, корчась от боли. Пристанывая, говорил:
  - Всё бы так могло, я стрелял первый, не попал, а он решил проучить: в ногу бил.
  - Попадёт тебе и ему, не сомневайся, да и мне с погонами прощаться надо: знал, пошёл.
Тон не плаксивый, Алексей не любил слёз и своих не выдавал. Однажды сам был в ситуации, из которой…

  - Я просил скорым шагом, не меряй в сажень, - это он, Алексей, готовит «стрельбу».
  - Промаха не дадут.
Это ещё не приговор, а вот через тридцать минут – оба трупа. Разбор был серьёзный. «Предотвратить нельзя», - твердил на суде Алексей. Ему вменялось в вину и его прежние дуэли, из которых он выходил покалеченным, но службы не оставлял. «Буду служить», и служил с малоподвижной рукой и свинцом в бедре. От этого его походка становилась «развязней», кто не знал – шутил, но недолго. Алексей в правилах имел одно: обижают – давай отпор. Бил наотмашь, а потом «к барьеру». «Знающих» было больше и Алексей стреляться перестал. Званым стал на дуэли в качестве секунданта, не отказывал, шёл. К нему шли, и он считал себя обязанным «помогать» стреляющимся. И в этот раз размазня достался, но отказываться не стал.

Доктор пришёл с «холодными руками», трогал рану и кривил лицо, когда раненый дёргал конечностью.
  - Я ещё сделать ничего не успел, а вы, молодой человек, очень щепетильны и к моим рукам и манере вас трогать. Профессия такая, терпите.
Больше уговоров не было. В профессии доктор был хорош, но скрывать не любил от начальства. «Любите дуэли, голубчики? Отвечайте. А моё дело лечить вас».
Скоро все знали и до начальства дошло. Его превосходительство сидел, сложив на животе руки, и покусывал кончик усов – плохая примета. Далее командиры, допустившие «стрельбу», давали отчёт о проступке, который едва не кончился трагедией. До суда всё же дошло: рана юнкера загноилась, и он скончался, отказавшись от ампутации, которая могла бы спасти ему жизнь.
  - Трус, - вердикт доктора.
Про такую рану говорили бы «плохая», но перевязки, промывания дали бы результат. Юнкер трусил, боль переносил плохо и на опиуме доживал последние дни. Уже без сил он клялся отомстить. «Бредил», - решили, позвали попа. От причастия он отказался, твердил заклинания, впадая в бессознательное состояние.
  - Умер, - это прозвучало, как приговор.
Доктор развёл руками.
  - Если б сразу, - это юнкер младших классов, проявил чувствительность.
  - Иди, если знал.
  - Не знал, - юнкер подошёл, посмотрел в раскрывшиеся глаза, зрачки расширялись, и от этого становилось страшно.
  - Ступай, ступай, - Алексей, как сиделка пропускал к покойнику.
Юноши крестились и уходили.
Прощание было немноголюдным.
«Не праздник, дуэлянт умер, - был вердикт руководства, - всё чин по чину разберём».
Разбирали долго: Викентия, виновника, в солдаты за тридевять земель. Алексей вины не отрицал из подпрапорщиков ушёл в отставку сам, уехал в имение, там загрустил. Служба ему нравилась, уходить не хотел, а теперь слонялся без дела и на барышень не поглядывал.
Проклятье достало Алексея, хоть вины своей не чувствовал в той смерти. Были «плохие» дуэли, погибали, а тут…
Стал сниться юнкер.
  - Я жив, - говорил, - всё, что со мной сотворил – помню, буду мстить.
И так несколько снов. Такой чертовщины не видел раньше отставной подпрапорщик, а здесь и причины за собой не знает: встал, перекрестился, забыл.
Через полтора года уехал на воды. «Стреляют, ну и что? Подлечу руку и в спину отдаёт незажившее бедро, всё полегче будет». Однако и послужить, если возьмут в мыслях держит. Приехал. Парк, вода – лечись. Нет, полез туда, где горцы. Там и на нож можно набрести, набрёл. Кто ударил так и не понял. В сердце не попал, соскользнуло остриё, медальон помешал – мать дала, знала будто. Плечо насквозь, потерял много крови, но выходили, доктор помог. Он самый. Как оказался? Спрашивать не стал, усмехнулся, покивал на соседнюю койку: раненый солдат лежал.
  - Едва дышит, узнаёшь?
Алексей обессилено повернул голову.
  - Викентий?
  - Он.
  - Умрёт?
  - Жив, посмотрим. Пуля навылет, но агония, сепсис начался.
  - Помочь нельзя?
  - Ему? Можно ещё, ногу по колено и будет жить.
Алексей усмехнулся.
  - Проклятье, помните, Алексей Иванович? Вот оно.
  - Отказался? Хочет, как тот?
  - Упрямится пока, потом поздно будет. Придёт в себя, скажите ему, - доктор умоляюще посмотрел на Алексея.
  - Ладно, сам выживу?
  - Сила есть, кровь восполним. Пейте, голубчик больше, ни в чём себе не отказывайте – пойдёте на поправку.
Алексей лежал и думал: «Вот ведь как? Трус, а проклял, пожелал возмездия и вот оно». Хотелось разбудить солдата, да он не просыпался. Мычал во сне, всхлипывал, тяжело дышал, затихал и всё повторялось. Доктор подходил ночью, шевелил больного, тот не просыпался.
  - Поздно? – Алексей с трудом, напрягая силы, приподнялся на постели.
  - Утром ещё привезут, стрельба слышна, а этого лучше сейчас, умрёт.
  - Сделайте сейчас, доктор. Спасите ему жизнь, не стоило умирать молодым, - себя он считал стареющим в тридцать пять.
Доктор уныло посмотрел больному в лицо, он и сам не хотел этой смерти, но уговор был сразу – не резать ногу, а сейчас передумать некому, без сознания и вряд ли придёт в себя.
  - Режьте! – уверенно крикнул Алексей.
Доктор выпрямился, будто приказ получил, приказал отнести умирающего в «чистую». Пока шла операция стали поступать раненые в перестрелке. Одни выглядели бравыми, шутили, два солдата были без чувств, раны выглядели страшно. Выживут ли? Семь человек, один скончался, не приходя в сознание, другие два были готовы лечь под нож, раны кровоточили, требовалось извлечь пули, остальных пестовали санитары, накладывая тугие повязки. Смех не прекращался.
 - Это шок, пройдёт, - санитар скручивал кровавые тряпки, - доктор освободился, пойдут эти.
Опытным глазом он определил «жильцов».
Алексея будто не замечали, движение шло отовсюду. Вкатили коляску, приспособленную для лежачих больных, с бледным как полотно Викентием, но живым. В операционной слышался шум, голос доктора успокаивал следующего раненого, тот громко ругался, потом шум стих. Бурной ночи продолжения Алексей не дожидался, уснул. Боль не стихала, сквозь гул слышались слова: «Месть», - но уже отдалённо, переходящее в шёпот. Это теперь не волновало и при пробуждении, забылось сразу. Умер второй тяжелораненый, остальным доктор оказал помощь. Четверо вновь прибывших спали, один перебирал чётки, молился. Викентий спал, лицо по-прежнему бледное, но бреда не слышно и дыхание ровнее.
«Будет жить», - решил Алексей, прочитал про себя «заутреню», так он называл молитву «Благослови, Господи, раба своего Алекса и даруй ему блага свои и живот вечный. Аминь».
Себя он называл Алексом только в молитве. Бедная сестра его, Софья, болея, советовала чаще молиться, но у Алексея дальше «заутрени» дело не шло, да и матушка, благородное состояние своё помня, говорила:
«Алексушка, свет мой, уймись, ведь призовёт Господь всех праведников, а мы в них не окажемся – молись, сын мой».
«Матушка права», - и решил читать свою «заутреню» по утрам, на кресте божился, что к святым иерархам обращался, а сам ни ногой. Верил в саблю, солдатский строй, команду «пли» и был рад этому.
После «заутрени» почувствовал голод, пока не зверский, но есть хотелось. Он позвал санитара.
  - Голубчик, есть хочу, спасу нет. Принеси, если есть что, а то денег дам…
  - Тут деньги, барин, не в чести. И куда я с ними? Петухи не кукарекали. Принесут, барин, покормим. Тут и барынька одна приходила, спрашивала про вас. Сказал, спит. Будить не велела, так я и сам не стал бы: ни кровинки в лице. Придёт, скажу ещё, - и ушёл.
«Кто бы мог быть?» «Барынек» Алексей знал отлично, но не сходился ни с кем. Сколько ни думал, ни одна не подходила на роль той особы. Затем и успокоился, забыл. Викентий спал. Сиделка кем-то нанятая, своих он знал, смачивала губы, вытирала лицо. Простыни меняла с санитаром, он помогал поворачивать, придерживал культю. Ноги не было не по колено, от бедра торчал лишь зашитый обрубок. Так доктор решил, спасал. За два дня Алексей «поправился» - стал вставать с постели, санитара в помощь не звал. Разговаривал с ранеными, те делились военными трудностями, о перестрелке сказали: «Перебили наших, в засаду попали. У горцев свои люди, докладывают, что да как, а с нами за столом кунаками называются. Предали». Рассказы о житье в горах, обычаи местных племён Алексей слушал внимательно. Только раз на слове поймал:
  - А то, как не победим? Что с нами делать будут?
  - Победим, вон какая махина идёт, - Алексей видел подходящие части, - раздавим.
Поведал свою историю, часть, в которой нет места отмщенью. На Викентия кивнул:
  - Знакомец мой по Петербургу.
  - Герой, знаем его. Да дуэлянт, разжалован.
Здесь Алексей говорящего не поддержал и дальше перевёл разговор на перевязки.
  - Тычет в рану по-живому, радуется – заживает, а сам её шире делает…
Раненые смеялись. Кто-то, как Алексей, шёл на поправку, кто-то – поручик, умирал, последние силы собирая для молитвы. Викентий не подавал признаки выздоровления, но и смерть не брала. Героем, на взгляд Алексея, он не был: прикрыл собой командира, но тот уже умер. Знал ли юнкер об этом? Нет. В бою держи ухо востро, а командира приказ жизнь спасёт – спасай командира. Смерть или обморок – не знаешь, спасай. Прикрыл собой. Одна пуля прошла насквозь, другая раздробила лодыжку. Доктору запретил трогать ногу, пока в сознании был, а потом…
На четвёртые сутки после ампутации, Викентий открыл глаза. Сиделка ойкнула и позвала санитара. Доктор пришёл, осмотрел больного.
  - Так, уважаемый голубчик, с того света я вас вытащил. Благодарите его, - он указал на соседнюю кровать. Алексей сидел и во всю ширь улыбался, - теперь от вас требуется выслушать меня и понять…
  - Не надо, я почувствовал, если так надо – я рад. Благодарю, вы спасли жизнь.
  - Благодарите его. Он приказал – режьте! Пойдёте на поправку, голубчик. Ранение тяжёлое, но вы справитесь, - и ушёл.
Алексей подошёл, пожал руку, не ожидая ответного пожатия, но оно состоялось.
Через день Алексей ушёл из лазарета на своих ногах. Слуга подогнал коляску, и раненый барин уехал в съёмный дом для поправки здоровья, на долгие семь месяцев. Женился и с беременной супругой вернулся в имение.
На этом рассказ обрывается. Впрочем, есть ещё: девица та, из-за которой смерть случилась, была на водах. Узнала историю и раненого Алексея нашла в лазарете. Показываться не стала, но от санитара знала всё о его выздоровлении. Дальше была встреча, объяснения, свадьба. Викентий был гостем.