Мои переводы. Дугаржап Жапхандаев. Шамбала-32

ВСЕ ПОНЯТНО!

Скрестив ноги, на зеленой траве сидят люди. Перед ними стоит Цыдено Абрам и что-то рассказывает. Жарко, и многие стараются спрятаться в тень стоящих, а другие просто лежат под солнцем.
– Новости сэсэсээра, – объявляет Цыдено Абрам и продолжает рассказывать. Я сижу перед ним на траве и медленно засыпаю.
– Теперь от имени женщин выступит Жамбиева Дарима. – осипшим голосом говорит Цыдено Абрам. Открываю и протираю слипающиеся глаза.
Жамбиева Дарима выходит к людям в нарядном бурятском тэрлике, пот струится по ее круглому лицу. Очень уж взволнована Жамбиева Дарима!
– Великая октябрьская революция и учитель – Ленин... женщин... женщин, – звонко начала она и сбилась. Она уставилась на дальние синие горы, несколько раз открыла рот, но так и не смогла продолжить. На концерте она тоже забывала слова, вспомнил я. Пот градом бежит по ее лицу.
– Все понятно! – зашумели люди. Жамбиева Дарима облегченно вздохнула и села рядом с другими. Кто-то громко крикнул:
– Бато-Очир Цыбиков прочитает доклад о пятилетке. Слушайте!
Вышел худощавый парень в белой рубашке, подпоясанной тонким ремешком и не спеша начал говорить:
– Трудящиеся Бурят-Монголии и нашего агинского аймака выполнили пятилетку за четыре года. В Верхнеудинске построены Бурремзавод и фабрика. Там работали и добровольцы из нашего аймака... Строительство социализма продолжается, создаются коллективные хозяйства, все больше становится машин и другой техники, увеличивается производство мяса и зерна...

– Понятно! – одобрительно закричали люди.
– Тише, товарищи! – поднял руку Цыдено Абрам. – У кого есть вопросы – задавайте. Ответим на все!
– Хорошо бы прокатиться по железной дороге... Эх, где моя молодость? – вздохнула бабушка Цымпилма и испуганно огляделась. – Может быть, я что-то неправильно сказала?
Но потом она рассмеялась и пустила клубы дыма из своей трубки.
– На этом собрание закончено, – сказал Цыдено Абрам, и люди, устало потягиваясь, начали разбредаться в поисках тени.

ЦВЕТЫ И ЗВЕЗДЫ

Трава растет по ночам, вечером нельзя бросать на землю ургу – утром не найти. Бледные весной цветы сейчас налились густым цветом и вспыхнули местами малиновым жаром. Но выше их качаются над зеленой травой желтые колокольчики. В сумерках они светятся, как мерцающие огни лампадок, в знойные дни подрагивают бледными пятнами в синем струящемся мареве. На склонах гор растут высокие белые цветы, в низинах алеет сарана.. Время от времени льют обвальные ливни. Бабушка говорит, что нынче очень хороший год. А мы с Жалма-абгай пасем овец и собираем, ползая по земле, крупную землянику.
Вот-вот начнут отцветать цветы и острая литовка скосит их вместе с травой.
Папа запряг коня в телегу, и мы выехали на сенокос возле нашего зимника. Я уже умею косить не хуже взрослого человека, и папа больше не смотрит за мной. Мы скосили всю траву в изгороди и вокруг стоянки. Потом перекочевали подальше и поставили балаган.
Ясным днем еду на коне домой за харчами. За поскотиной пасутся коровы коммуны. Рядом косят сено коммунары. Как их много! Уже стоят много копен. У балагана горит костер, двое держат на веревке жирную корову. Третий приноравливается ударить топором.
В Соктуе у цветет картофель коммунаров, белеют новые изгороди и сараи, а возле ручья лежат в грязи жирные белые свиньи. Сколько их? Где-то далеко кто-то кричит пронзительным и визгливым голосом: «Чух-чух-чух!» Свиньи подняли головы с большими свисающими ушами, а потом ринулись наперегонки на голос.
На другой день, взяв приготовленные мамой сумы с харчами, я отправился обратно. Коммунары уже поставили два зарода, а копен стало еще больше. Наверное, у них нет ленивых, как в том спектакле... А в нашей изгороди только один маленький стожок! Остановив коня на пригорке, я долго смотрю на работающих коммунаров. Они тоже похожи на качающиеся под ветром цветы...
Наш участок на опушке леса. Вокруг темнеют густые кустарники. Вечером мы привязываем коня на длинной привязи к крепкому колышку, и папа уходит с берданкой на охоту. Здесь много косуль.
Однажды наш конь вскинул голову и навострил уши. В чаще послышался треск валежника, и вдруг, сотрясая сумерки, раздался утробный и долгий рев.
– Медведь... Он, наверное, искал смородину, увидел наш табор и испугался. В чащу рванул, – рассмеялся папа. – А сюда ему не пройти, кругом болото. Любая животина боится в болото провалиться.
– Может быть, там человек ходил, и медведь его испугался? -заметил я.
– Нет. Тут только зимой ходят до перевала. А летом не пройти.
С тех пор больше мы не слышали медвежьего рева. Только иногда отрывисто рявкали рогачи– косули. Так они ругают кого-то, если чем-то недовольны...
Сенокос закончился. Зеленые поляны острижены, нет на них ярких летних цветов. Все крупнее и ярче в ночном небе августовские звезды...

Продолжение следует.