лабиринт разрушенных скульптур части 1 и 2


Оглавление
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 3
Дневник первый -  «Художник не по призванию» 3
Дневник второй - «Всего лишь иллюзия» 13
I 13
II 18
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 26
Дневник третий – «Жестокий урок Пэй-Мея» 26



Не закрывай глаза перед последней вспышкой света.
Не будь смиренным, уходя на небеса.
Встречать судьбу не страшно, если где-то
За точкой смерти, ждёт бессмертия полоса…
Не покидай бесшумно сумрак тёмной ночи.
Скажи «прощай», хоть сердце болью полонит.
Заснуть – не значит сгинуть, ну а впрочем,
Всегда найдутся те, кто в полдень крепко спит.
Не разжигай костёр, где в языках пожара
Надежда догорит, как мы могли
Не видеть тень, что пламя отпускало,
В котором чувства превращаются в угли.
Там, наверху, где лишь потоки ветра
Я слышу возгласы, чудные голоса:
” Не закрывай глаза перед последней вспышкой света.
Не будь смиренным, уходя на небеса… ”

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Дневник первый -  «Художник не по призванию»

…мне плохо… Но плохо ли это?
Наверное не стоит судить о человеке, по его худшим качествам, но в  последнее время я стал всё чаще ошибаться в окружающих. Никогда не относившись к тому типу людей, который бы верил всем с первого слова, я заметил, что стал чаще доверять лжецам. Вести разговор с теми, кто не заслуживает и приветствия. Учитывать мнение тех, кто не достоин его озвучивания. Чего достоин я? Этот вопрос поставил меня в тупик. Я смотрю сквозь стекло и не вижу ни одной весомой причины становиться похожим на них. Практически все люди в этом мире разные снаружи, но такие одинаковые внутри. Достоин ли я того, чтобы слиться с пёстрой массой на улице, или же остаться в серой комнате наедине со своим злорадством? Выйдя из зоны комфорта, вырвавшись из потока себялюбивых сердец, мой отравленный косыми взглядами мозг решил посмотреть в прошлое, и там, в ретроспективе произошедших событий найти ответ на главный для себя вопрос: почему я стал таким?
Не люблю людей. Вакуум спасения.
В чём ещё можно найти спасение сегодня, если не в принятии самой смерти? Ведь если счастье, это и правда избавление от страданий и беспокойств, то что кроме смерти избавляет от них лучше? Убери из человеческой жизни смерть и он не проживёт и дня. К принятию часто приводит отчаяние. Отчаяние определяется потерей всяких надежд, что в свою очередь приносит абсолютную свободу. Само спасение.
Сейчас 14 мая 20** года, ровно 3 часа ночи и это то время, когда я захотел рассказать про себя. Будет ли кому-то это полезно? Найдёт ли кто-нибудь себя на этих страницах? Наверное, одно из не многих, чего я точно достоин – это позволить проникнуть вам внутрь. Не потому что я чувствую потребность других в этом, а потому что это надо мне, чтобы окончательно не сойти с ума.
Именно наедине со своими мыслями человек теряет рассудок.
Ощущая в себе дискомфорт, который нужно просто выпустить в пространство, я отойду от событий сегодняшней ночи, когда я решил поразмышлять над тем в кого превращаюсь, и опущусь на самое дно зарождения своей сознательной жизни. Начну с тех событий, которые, как мне кажется, положили начало моему пути. Нет! Начну ещё раньше…







Я – видеокассета с двадцатью пятью кадрами.
Такое ощущение, что частое пребывание в состоянии хронического недосыпа сказалось на его отношении ко всему вокруг. Всё чаще он стал воспринимать наружный мир как плоский черно-белый рисунок на серой бумаге.
Не помню когда это произошло. Не помню какая за окном была погода и какой был месяц на календаре. Кажется, стояла осень, и как самая обыкновенная осень в моём городе, она была в большей степени продолжением лета.
Особенно сентябрь…
Конец августа – начало сентября – то самое время, когда житель городка может почувствовать прикосновения нежных, тёплых лучей солнца, которые, из-за частых тайфунов и циклонов, так редко удаётся наблюдать в начале и середине лета. Пожалуй, погодные условия родного города в большей степени повлияли на моё отношение к окружающим, чем самое ближнее окружение. Там я и полюбил дождь, что повлекло за собой привязанность к одиночеству. Не хочу углубляться в описание местной флоры, такой любимой и родной, но всё же стираемой из памяти набежавшем потоком времени, однако одно я могу сказать точно -  была ночь.
Ночь.
Апогей всех депрессий современного человека.
Слишком часто в моей жизни всё самое плохое происходило после заката. Не то что бы описываемое мною событие было сродни непоправимой жизненной трагедии, но и окрасить его в яркие тона положительного опыта я тоже бы не смог, хотя, когда-то я слышал, что любой опыт является положительным. Пусть не всегда, точнее сказать не каждый это осознаёт, но вышесказанное – правда. Не могу даже вспомнить кто  автор этих слов, поскольку хронические проблемы с памятью не позволяют мне так полномасштабно передавать мысль, как я бы этого хотел.
Он создаёт максимально привлекательную картину на самом дрянном холсте, он всматривается в жёлтые кости в своём отражении, в красные огоньки внутри глаз, и вся эта разноцветная палитра салютом выстреливает в него букетом каких-то новых красок.
Художник не по призванию.

Я продолжаю верить в истину, так давно поселившуюся у меня в мозгу и меняющую само отношение к самоцели родственных отношений, заключающуюся в простом принятии иной точки зрения относительно взаимосвязей с людьми. Это правило, которое в последствии стало для меня некой жизненной аксиомой, образовало мощнейший фундамент мировоззрения, давно закрепившееся в моих действиях как клеймо негодности на больной корове. Мне всё ещё хочется верить, я всё ещё пытаюсь надеяться на то, что семья гораздо выше крови. В последнее время, кровная связь перестала значить так много, она ушла на второй план, уступив место новому союзу. Для меня.
Смотря на то, как уезжает сестра, я не знал, что чувствовать. Теряю ли я просто члена семьи, или же всё-таки что-то большее? Было какое-то детское ощущение свободы, которое быстро сменялось осознанием реальности происходящего. “Главное, оставаться спокойным”, - думал я скрывая улыбку за ширмой тревоги, не то что бы фальшивой, но явно бумажной, неестественной. Тогда я конечно и не думал о том, что не увижу родного человека в ближайшие шесть месяцев, может быть семь месяцев, я, честно, забыл сколько времени прошло с той ночи, до момента, судорожного, ситуативного мгновения, когда всё вокруг меня за считанные часы изменилось с привычно-затасканного, на противное.
Двойственность.
Вот оно! Сочетание греха и непогрешимости. Если она прочитает это, я хочу, чтобы она меня простила. Сестра много странных, полярно влияющих на меня вещей сделала за всю нашу жизнь, которые, в последствии, повлияли на восприятие мною внешнего мира, а точнее, восприятия его уж как-то совсем по-своему, и уже тогда, в тринадцать лет, я был готов с отчаянием встречать искупление в виде потери единственного приближённого ко мне человека. Тринадцать лет… Наверное сейчас я бы постыдился себя «прошлого», а может и нет, в любом случае, я не жалею ни об одном сказанном слове и ни об одном не сказанном, потому, что сердце моё не сжимается от воспоминаний, а по ночам, приходящие ко мне нотки сожаления, я ограждаю от себя стеной невозмутимости и уверенности в собственной правоте. У меня есть причины делать то, что я делаю, и теперь, кажется, я до конца понимаю смысл своих поступков.
Хладнокровность.
Предательство.
Чёрствость.
Какие бы эпитеты я не использовал, описать своё состояние до конца у меня никогда не получится.
Она уезжала. Нет. Она бежала. Она убегала… От кого-то персонально, или  в целом от всего? А может быть это был комплексный побег во имя истинного спасения и “обретения”, или простого продолжения существования? С момента обретения, до момента  потери бывает даже нет промежутка. А я? Было ли это всё только ради меня? Может, так оно и есть, но правды, надеюсь, я никогда не узнаю, просто не хочу знать причину. Мне кажется, что овладев ею, я буду терзать себя ещё больше, а может даже ненавидеть, кто знает. Это тот самый момент, когда приятно жить в неведении, представляя себе различные оправдания, дабы не добраться до истины. Почему принято думать, что необходимо иметь правильный ответ? Во имя чего это?
Дуализм.
Вот про что я говорю! Материальный мотив мне хорошо известен, но не духовный.
В любом случае, сестра уезжала. Переезды уже давно стали частью нашей жизни. Я уже не могу себе представить хотя бы год без билетов, чемоданов, рёва воздушно-реактивных двигателей. Бывали отрезки, когда я за пару месяцев успевал сделать три-четыре перелёта, не будучи при этом уверенным в том, что мне это необходимо. Я просто летал из дома домой и обратно… Это всё, конечно, повлияло на меня, на мой характер, на мою психику. Постоянные метания в пространстве несомненно, рано или поздно, образовывают раскол в душе, особенно если этот раскол подкреплён абсолютной бессмыслицей происходящего, осознанием полной потери стимула к изменению своей судьбы. Последние годы я только и делаю, что отталкиваюсь от берегов этой реки, дабы совсем не выпасть из потока, который несёт меня куда-то просто в даль. Устраивает ли меня это?
Теряя контроль над собственной жизнью, сколько упущенных возможностей вы бы имели, дабы что-нибудь изменить?
Я пытаюсь. Я только об этом и думаю.
Попытки - краеугольный камень всей нашей жизни. Уверен, это всё, что останется после меня. Это всё, что останется после многих из нас. Попытки сделать «хорошо» или «плохо» - на самом деле не важно, ведь если их остаётся больше, чем реальных результатов, теряется смысл человеческого существования, хотя, на протяжении долго времени я был уверен (да и сейчас тоже), что смысл заключается в том, чтобы просто дожить до конца. Слишком просто, но, как правило, оно так и есть. И вот, в конце, размышляя над самыми значимыми поступками, которые я совершил, если я приду к выводу, что попыток было больше, то ко мне, наверное, придёт разочарование относительно того отрезка прожитого мною времени, что господь отвёл мне. И знаете что, каким бы моральным духом не обладал каждый человек, часть которого бы воплотилась в результат, в конце уже невозможно будет подсчитать число попыток…
 Каким бы моральным духом не обладал я, найти в себе силы достойно проводить сестру – было, хотя и минимально возможным жестом любви к ней, однако непреодолимым препятствием на пути к само исцелению от болезни, именуемой одиночеством. Я не сделал ничего, хотя, правильнее сказать – ничего не помню. В моей памяти остался лишь момент, как я, сидя за старым, облезлым компьютерным столом, на котором компьютер то едва ли когда появлялся, смотря в даль узкого коридора, провожаю её взглядом, произнеся лишь будничное прощание, и обещание, заключавшееся в непрерывном ожидании возвращения. К слову тогда, я ещё на что-то претендовал, кроме как безнадёжно захлёбываться в собственной бездушности ко всему вокруг. Лучше уж чувствовать гнев, чем совсем ничего. Но не в моём случае, заложника своей собственной аэмоциональности. Странно, но это равнодушие (едва ли само равнодушие), в свою очередь, заставило меня открыть  внутри новые границы своего отношения к людям. Моя душа стала тоньше, хотя я и перестал быть таким ранимым, как раньше. И теперь, научившись наблюдать за одной ситуацией под разными углами, у меня и хватает сил на то, чтобы описывать вам всё, что со мной происходило. Как я сказал выше, это нужно в первую очередь мне самому, мне, отчаявшемуся встать на правильный путь. Порой нужно просто остановиться и подумать, понять, что часто отчаяние несёт в себе новые возможности. Или так попросту удобнее думать.
… иногда хочется, чтобы за окном всегда было темно…
Уверен в том, что мама бы точно хотела для меня лучшего будущего, чем “обычная” жизнь в этом провинциальном городе, в городе ушедшего будущего, забытого прошлого, проклятого настоящего. Тут никогда не было никакого давления на человека, по причине отсутствия перспектив и возможностей уйти от своей судьбы. Городок, расположенный на побережье моря, является единственным населённым пунктом за много километров вокруг, и всегда будет, в свою очередь, магнитом для накопившейся ненависти к жизни.  Иногда, горожане мне напоминают тут заключённых, а город – тюрьму, сдерживающую души узников, не имеющих желания покидать тихую обитель, обитель уничтожающую своих поселенцев. Они все просто не могли не притягивать к себе ошибки тех, кто уже ушёл. Всё тут является притягивающе-безнадёжным, в том числе и дух города, выражающийся в погоде. Каждый ненавидел солнце, оно же было и редким гостем по причине своего отторжения горожанами. Я никогда не мог объяснить  себе свою и всеобщую ненависть к солнцу, хотя это было абсолютно очевидным, если учитывать пропитанную морским туманом атмосферу, царившую вокруг. Туманы и дожди – всё, чем богата яма бездонной меланхолии, покорившая моё сердце. Каждый раз, когда я возвращаюсь сюда, я чувствую, будто бы снова падаю в эту яму. Всё происходит как на эскалаторе, когда ты вроде бы стоишь на месте, но в тот же миг опускаешься вниз. Тут, внизу, нет ни знаменитых памятников архитектуры, ни красивейших воспеваемых мест, ни других каких-либо достопримечательностей, кроме мостов соединяющих берега заливов, которые действительно являются лицом всего города и предметом гордости для тех, на лицах которых ещё можно увидеть надежду и по сей день. Не смотря на всю серость описываемого мною мета, могу сказать, что только редкий прохожий тут пожелал бы избавить себя от каждодневных испытаний психологического характера, которые связанны с нахождением в периметре города,  про который можно до сих пор сказать только одно – в нём родились для того, чтобы умереть, а я хочу умереть именно там. Я полюбил эту землю, но сие проникновение духом родного мне места было чуждо моей матери. Её вот всегда тянуло вперёд. Даже спустя двадцать один год жизни здесь мама подталкивала отца к переезду. Она, наверное, руководствовалась тем же самым чувством, что потом передала мне – чувством вечного стремления к совершенному.  Но было ли оно найдено?
Родители умерли за три месяца до отъезда сестры.
Я не знаю как об этом рассказать. Да и нужно ли, тоже не уверен.


 Поиск идеала заставляет людей совершать радикальные поступки. Рискнуть, поставить на кон почти всё и добиться того, чтобы жить хотя бы как все. Почему-то, это приводит меня в бешенство.
Я – одинокое ружьё на спусковом крючке.
Я направлен самому себе в рот.
С отъезда сестры и берёт начало моё повествование. Тогда не началась моя новая жизнь, нет. Но, наверное, был дан отсчёт более важному событию – зарождению моего заболевания. Параноидального. Линейного. Бесконечного.
Одиночество.
Взяв одиночество за руку однажды, оно больше не отпустит вас никогда. Лучше не берите. Как-то раз, я позволил ему заполнить пятна пустоты в своих чувствах, и теперь, всё, что мне осталось – сидеть на пепелище своих эмоций, после того, как я начал кидаться камнями в хрустальном замке. Я был рождён для этого. 
После того как сестра покинула тёмный коридор, мне в грудь ударило тяжёлое чувство пустоты. Я раньше никогда не испытывал ничего подобного. Но вряд ли это была пустота, связанная с утратой любимого человека, или с тяжёлым расставанием. Нет. Подобное ощущается тогда, когда больше нечего чувствовать. Мы долго подходили к этой границе, но переступить её почему-то пришлось именно мне. Помню, как я уставился в стену и искал своими маленькими глазками ответ в толще бетона, заворожённо разглядывая каждый сантиметр грязных, дешёвых обоев, которыми моя бабушка обклеила всю комнату. Опустошение. Боже, ощущал себя щенком, которого вскоре после рождения, посадили на цепь, наивно полагая, что будут выпускать по выходным. Подойдя к окну, панорама которого открывала вид на импровизированную автомобильную парковку, которая наверно была и есть во дворе каждой убогой бетонной девятиэтажки, я  увидел, что машины уже не стояло. Я это знал. Мне даже не пришлось рассматривать каждый отдельный автомобиль, чтобы вычислить отсутствие нужного. Ничего удивительного, что память хорошо зафиксировала машину человека, который испортил мне детство. “Видимо я слишком долго просидел за стулом, исступлённо изучая трещины в обоях”, - всплыло у меня в голове, в то время как оконное стекло уже прилично обдавало каплями дождя. Тревоги не было, лишь полная пустота внутри и на дне желудка. Я не хотел кушать, все мои внутренности сдавило лишь от осознания того, что последним человеком, которого Ева увидит до отъезда, будет он. И последние слова ей скажет он. Возможно, обнимет её на прощание, изображая заботу и вовлеченность.
Ненависть.
Занозу несправедливости я проносил в своём сердце уже очень долго. Прежде чем встречать настоящее, нужно отпустить прошлое… Хотя, встретив его теперь, я, наверное, не то что бы даже не поздоровался, а вовсе демонстративно прошёл бы мимо, скрывая в себе тот ураган, который до сих пор терзает мои лёгкие, бушуя где-то в районе грудной клетки. Может быть, именно так  и надо поступить.
Чувство мести как тараканы – пока не избавишься окончательно, они никуда сами не уйдут. А избавление наступает посредством удовлетворения потребности. Либо время. Но его потребуется не малое количество для полного излечения от подобной зависимости. Ломая привычки человек разрушает свой собственный песочный замок.  Месть сжирает душу, как саранча последний акр пшеницы. А что остаётся в конце?...
Я благодарен судьбе за всё, во что она меня окунула.
Я  не заслужил, но я благодарен.
Отношение к этому у меня сложилось специфическое, ведь не случись того, что случилось, я бы никогда не научился видеть дальше устоявшихся парадигм сознания. Капаясь в глубинах собственной души, ко мне пришло осознание полезности пережитых тягот. То, что меня не убило – наконец-то сделало сильнее. Я ощутил.

Всё, что со мной случилось вскоре после отъезда Евы, я бы откровенно назвал полнейшим безумием. Прошло около шести месяцев, до того как она осознала всю ложную необходимость своего участия в моей жизни. Я не говорю, об абстрактном влиянии матери на ребёнка, я говорю о вполне реальном отсутствии каких-либо духовных, глубоких отношений, между нами и, уверен, что именно Евины ошибки сделали меня таким, на самом деле, закрытым человеком. … только благодарен. Ни в коем случае не хочу выставить её в свете эгоистки, которая в погоне за лучшей жизнью бросила собственного брата, а потом, вдруг решила оказать влияние на его судьбу, но практически все её дальнейшие поступки привели к тому, что я оказался начисто отрезан не только от внешнего мира, но и от собственного рассудка. Не стану сильно углубляться в историю своей жизни, связанную с родным городом, в обществе бабушки и дедушки, (который, вообще-то был маминым отчимом, но я особо не ощущал дискомфорта по этому поводу) но некоторые обстоятельства всё-таки необходимо будет указать, ибо кое-какие повлияли на моё географическое положение, а большинство, так и вовсе, по сути, в какой-то мере, спасали от сумасшествия в  первое время, после расставания. Во-первых, должен уточнить одно важное обстоятельство – я не был несчастен в тот период своей жизни. Не знаю как даже описать своё душевное состояние, по большому счёту из-за своей слабой памяти, но оно уж точно было более походящее на «человеческое», чем спустя год, после описываемых мною дальше событий, к которым, я надеюсь ещё подведёт повествование.
Шесть месяцев впустую. Много это или мало, я не знаю. В первую очередь, скажу, что если бы я сразу поехал с сестрой, как она мне предлагала, то, скорее всего, всё осталось бы как прежде, а возможно, даже и улучшилось. Но как и тогда я не был близок с Евой, так и сейчас остаюсь, к сожалению, вдалеке от её сознания и мироощущения. Всё это время я провёл без пользы: занятия посещал с неохотой, жил с потерянным энтузиазмом в общении, и как бы мне не хотелось влиться в новую компанию, все они, как соринки в раковине с водой – всегда ускользали из рук, и когда ты думаешь, что вот-вот получится выхватить… их опять, из-за твоих же движений(!), потоком воды уносит к другому краю раковины, и всё приходиться начинать с начала. Когда постоянно начинаешь с начала твои руки темнеют, покрываясь ещё тёплым пеплом от прошлых неудач, заставляя все внутренности смириться с тем, что новая попытка принесёт с собой лишь новую чёрную краску для твоей кожи. Чёрт, мне не привыкать строить свою жизнь на руинах, теперь я это понял, когда прошло так мало времени, но столько совершено ошибок. Меня ничего не привлекало и ничего не могло занять на долго. Однако я совру, если скажу, что был этаким изгоем в своём окружении, которое всё таки присутствовало в повседневной жизни.
Дни шли за днями.
За днями…
За днями…
Новый день.
… иногда хочется, чтобы за окном всегда было темно, чтобы не видеть этого никогда.
Дни проходят скучно. Скучно одинаково везде. Всё время я сижу на уроках, чтобы дождаться последнего звонка. А потом час дороги домой. А потом…
За днями…
За днями…
Так прошёл месяц, может два. И месяц за месяцем шли бесполезные дни моего существования.
Я – ленивая опухоль головного мозга.
Может завтра? Зачем торопится, если завтра будет такой же день как сегодня. Продолжалось всё это очень долго, но знаете, меня всё устраивало. А что могло не устраивать человека, живущего в своём мире этой искусственной вселенной? Но кое-что всё-таки было. Отец. Папа. Мне пришлось отпустить его с ощущением, что я никогда не знал его так, как хотелось бы, а он никогда не пытался узнать меня так, как обязан был. Самое интересное, что ситуацию вокруг мамы я едва ли могу описать позитивнее. Живя всю жизнь в расплывшемся, распавшемся окружении, каждый из нас, иногда, чувствует себя как роза, поставленная в расколотую вазу – при малейшем наклоне, есть шанс выпасть навсегда из этого хрупкого сосуда, где мало места даже для одного цветка. Слишком часто я был свидетелем таких ненавистных событий. Когда наблюдаешь за чем-то подобным, иногда хочется, чтобы за окном всегда было темно, чтобы не видеть этого никогда. И никогда этого не слышать. Не верится, когда думаю о том, сколько всего я стал ненавидеть.
Моё треснутое зеркало отражает лишь ночь.

Что я мог знать об отце? Он был всего лишь тенью на горизонте: ни заботы, ни поддержки, ни даже попытки окунуться в мой мир, в моё мировоззрение. После расставания родителей, именно папа стал моим слабым звеном вплоть до своей собственной гибели. Я часто стеснялся того факта, что мои родители развелись, потому, что не смотря на статистику, большинство вокруг всё равно имели полноценную семью, ну или хотя бы мам и пап, которые не ненавидят друг друга. И мама часто рассказывала, что именно отец был причиной их расставания. Что-ж, это теперь всё в прошлом. Теперь это всё не имеет никакого значения, если только для меня самого. На отца у меня обиды нет. Такой уж он человек, слишком похожий нам меня…
Я благодарен судьбе за всё, во что она меня окунула.
Я  не заслужил, но я благодарен.
И за те описываемые мною  пол года, я тоже хочу сказать спасибо. Я многому научился у самого себя за это время. Открыл себя с новой, абсолютно ранее не замечаемой, но постоянно присутствующей внутри меня стороны. Я понял, что такое дружба и верность. Первый раз по-настоящему ощутил ненависть и искреннее желание смерти другому человеку, пока что только другому. Но больше всего, я познал цену уважения! Меня вечно тыкают носом во всякое дерьмо, а после стараются убедить в том, что это дерьмо оправдывает такой запах своим статусом, который на самом деле равен точно такому же дерьму.
“Следуй завету старшего.”
Я жалкий человек, с маниакальным стремлением обернуть своё бессилие в нигилизм. Вы считаете меня жалким за это? Что-ж, жалко, что это ни на что не влияет. Сколько бы хорошего для меня не сделал мой старший родственник, или любой другой человек по возрасту превосходящий мой, он не вызовет “должного” уважения только за факт своего раннего появления на этот свет. Моё уважение вызывают искренние поступки, воля, безмерная  и безграничная доброта и сила убеждения, даже само убеждения. Все мы люди, пока нам удобно, а за чертой – все мы звери, и не стоит сего стесняться. И мир не поменять. К чему я веду? Я не смог покориться воли своей бабушки, после отъезда Евы из города. Не смог начать уважать её только за прописанный возраст, как бы это не внушали мне остальные. То же самое было и в случае дедушки. Похожая ситуация случалось и с мамой, но, по крайней мере, она заставляла меня относиться к ней так, как ей этого хотелось. И я делал. Думал, что у меня не было выбора, а душа как болела в детстве, так и болит.
Я не сопротивлялся своей судьбе, я никогда не сопротивлялся, однако то, что было предложено мне в качестве альтернативы нахождению в «искусственной вселенной» - пугало, даже шокировало в большей степени, чем перспективы быть найденным собой в абсолютной непринадлежности к чему бы то не было.

Я был фактически разбит.
Подавлен и сломан.
Мне пришлось оставить всё, что я имел. Всё, чем я дорожил: этим местом и воспоминаниями – единственными вещами, за которые я цеплялся в погоне за «нормальной» жизнью. Мне пришлось. Воля сестры, конечно, сыграла свою, определяющую роль, и с того момента, с конца зимы 20** года, для меня и началась моя «новая жизнь». Вот тот самый узелок, с которого можно начинать распутывать меня, простого раба привычек, который решил написать историю своей попытки обойти смерь. Не потому, что я чувствую потребность других в этом, а потому, что это надо мне, чтобы окончательно не сойти с ума. Просто надоело всё держать в себе, вот причина. Просто надоело. Эта жизнь уже изрядно меня потрепала, без преувеличения, без хвастовства, но и без малейшего упрёка.
Без упрёка в сторону Евы.
Без упрёка в сторону папы.
В сторону моих близких и, конечно, самого себя, ведь… Просто я благодарен судьбе за всё, во что она меня окунула. Я  не заслужил, но я благодарен.

 Дневник второй - «Всего лишь иллюзия»
I

Много ли вы знаете о людях? А о людях, способных замечать прекрасное в простых вещах? Испытывать счастье там, где остальные бы увидели лишь горе. Сохранять веру в, казалось-бы, безнадёжные минуты. Невероятный дар – то, как я назову возможность обладать этими качествами. Большинство видят смысл своего существования в погоне за канонами потребительского общества: жить как остальные – единственный способ продолжения движения по кругу потерянных душ, способ существования. Пассионарность в чистом виде. Такие люди встречаются постоянно, люди с непонятной, необъяснимой, внутренней жаждой какой-либо деятельности, которая навязана модой, не более. Да уж, всё это печально, особенно, когда ты приписываешь себя к ним, ведь имея внутри этот «невероятный дар», я отношусь ни к чему иному, как к потерянным душам. Генетический конформизм – то, как я объясняю свою причастность. Всё уже давно решено. Ничего вы не знайте о людях.
Решения принятые впопыхах вряд ли когда-либо имели благоприятные последствия. Это ошибки. Такое правило обычно работает во всех сферах человеческой жизни. Всё, что произошло после зимы 20**, когда я был отправлен к сестре, можно назвать ошибкой, ведь никогда нельзя относиться к своей жизни стихийно и необдуманно. В тот момент на всё была воля Евы, соответственно мне осталось лишь собрать вещи  и приземлиться в другой стране. Расставание было тяжёлым. Не помню на сколько всё было плохо у меня внутри, когда пришлось покинуть родной дом. Капаясь в себе можно найти множество ответов на один и тот же вопрос – почему я поступил так, а не иначе? И какую цену заплатил за свой просчёт? Поступки, приведшие к ошибкам, всегда совершаются во имя благих целей, реже наоборот. Я точно мог поступить так, как подсказывало мне моё сердце, но всё было брошено на кон случая, и мы просчитались, облажались по крупному. Я трус. Но сколько бы я мог изменить, будучи хоть немного посмелее.
Самолёты успокаивают.
Возможность быть полностью ограждённым от внешнего мира на несколько часов сегодня совершенно не ценится людьми. Такая возможность часто воспринимается лишь как должное препятствие перед достижением мифической, выдуманной цели. Для меня же, ещё с самого детства, ещё с самого моего первого перелёта, длившемся больше пяти часов, время проведённое в самолёте казалось, и кажется по сей день, настоящим подарком судьбы, преподнесённым ею не верующему в неё человеку. Почему подарком? Потому что только там мне никому не приходилось отвечать на вопросы, вести разговоры и делать вид, что интересно кого-то слушать. Десять тысяч метров над землёй не давали никому добраться до меня. Спокойствие и тишина. Я уткнулся лбом в пластмассовую, бежевую вставку вокруг иллюминатора и наблюдал за движением потоков ветра, которые можно увидеть благодаря полёту облаков, окрашенных в кроваво-багровые цвета от угасающего заката на горизонте. Никогда не мог понять (хотя очень пытался) людей, которые холодно относятся к этим алым, полыхающим бликам на небе, создаваемыми умирающими солнечными лучами. Для чего ещё ждать конца дня, кроме как понаблюдать за закатом? Закат не создаёт человек, закат приносит природа. И это делает его одним из единственных прекрасных, постоянно-уникальных явлений на нашей планете.
Самолёты успокаивают.
Успокаивает даже не сам факт полёта, а какая-то камерная атмосфера самолёта, точнее внутренней его составляющей. Ничего не сравниться с этим, но пожалуй только то, когда ты остаёшься один дома в дождливую погоду. Что такого может случиться с человеком в самолёте? На ум приходит единственно правильный ответ – авиакатастрофа. Авиакатастрофа это единственный негативный сценарий жизни человека, к которому может подвести случай, приведший его в самолёт, помимо самой естественной смерти, конечно. По сути только этого и ждут люди, заходя внутрь этой огромной летающей птицы. В обычной жизни всё не так. Там, за дверью, нас ждут миллион выборов как закончить жизнь, не то что на высоте, где шанс умереть сводиться к одному лишь событию. В обычном мире мы даже не застрахованы от нас самих, а в полёте ко мне приходит какое-то удалённое уединение и, защищённость. Защищённость от любых возможных приходов смерти, кроме одного. Будто я сам себя создал. Будто я свободен. И это успокаивает меня.
Самолёты успокаивают…
Там, наверху, я чувствую себя как можно ближе к создателю. Создателю, который, если что, позволит мне умереть смертью совсем не той, которой бы я хотел. И он будет лишь провожать взглядом падающий самолёт, сидя на своём троне творца, внушающему абсолютность только ему самому. Интересно, как оправдается бог, если узнает, что его нет? Жалко, что не многие стали обращать на это внимание сегодня, когда душевному одиночеству создали образ неправильной стороны модного рая и правильной стороны ада. Но и это меня успокаивает.
На что в первую очередь обращает внимание человек, при переезде на другое место? Обстановка? Обстановка нас окружает повсюду – на улице, в магазине, школе, родительском доме. Глазу необходимо время, для объективной оценки реальности и формулировании выводов через эмоции. Простым языком это называют необходимостью «обжиться». Другие люди? Чаще всего да, но люди – тот самый компонент, мгновенное наличие которого тяжело гарантировать, так как появление или отсутствие чужого человека, при определённых вышеуказанных обстоятельствах, предугадать невозможно. Что же остаётся? Вы удивитесь, но это будет воздух! Воздух – первое, что человек может оценить, когда в его жизни меняется люди и обстановка. Дыхание необходимо организму и, по причине непрерывности этого процесса, наше сознание научилось крайне успешно дифференцировать на «приятные» и «неприятные» запахи в воздухе, которые совершенно точно влияют на человеческое восприятие окружающего мира. Мощнее этого не может быть ничего. И первое, что я ощутил, выходя из самолёта, следуя по длинному жёлобу, ведущему к зданию аэропорта, это невероятная затхлость и мёртвость, натуральная мёртвость и какая-то обречённость. Тут пахло ничем и ничто не могло, казалось, нарушить эту пустоту. Я чувствовал удушающую сухость, гадкость, старость. Даже теперь, спустя столько лет, когда я пытаюсь сквозь невозможное в точности вспомнить, чем дышал тогда, у меня напрашивается лишь одно слово, которое уже было употреблено мною для описания воздуха в том городе – мёртвый. Символично.

Пекин был чужим. Ощущение было полнейшей нелепости. Я не должен был там находиться. Мне казалось, что когда увижу её, я буду испытывать крайне противоречивые чувства. Такое бывает, когда встречаешь случайно старого знакомого, который раньше, являясь тебе другом, на сколько часто причинял боль, на столько часто и помогал выбраться из самых сложных жизненных ситуаций – такие люди, обычно, на долго задерживаются в моей жизни. Мало кто другой задерживается. Может быть именно это поспособствовало тому “заболеванию”? Тот факт, что я ужасный собеседник уяснил каждый, кто хотя бы раз имел “удовольствие” меня видеть. Хорошо, когда есть о чём помолчать с близким человеком, но это, к сожалению, ценится меньше, чем бестолковый трёп о том, что увидел за сегодня. Сейчас, это ценится меньше, чем фальшивые друзья в интернете.
Банально и не интересно.
Ева успела обжиться в этом мегаполисе за те пол года и уже никакой “мёртвый” воздух не мог пошатнуть её уверенности в том, что она на правильном пути. Могу сказать, что сестра была довольно таки прагматичной женщиной, никогда не поставившей бы под угрозу своё будущее из-за таких мелочей как неблагоприятный климат. Имея высшее педагогическое образование, по специальности «Преподаватель начальных классов», она совсем немного отработала школьным учителем, а после занималась чем угодно, только не использованием полученных знаний при обучении. Был момент (позже рассказывала она), когда жизнь её болталась на тоненькой верёвочке, закреплённой на остром лезвии ножа. Это была ситуация, а точнее даже сказать череда событий, побудившая Еву кардинально изменить свою жизнь, после осознания произошедших с ней неприятностей.  Она тогда только закончила педучилище, получив диплом на двадцать втором году жизни.
Это были, несомненно, тяжёлые годы для неё, когда она совмещала роль родной мамы и ненавистной мачехи. Сестра была моим спасением, моей единственной надеждой на спасение от этой жизни, но так же, она была и моей болью, проклятием.
Выглядела Ева хорошо, я бы даже сказал, что она была симпатичной девушкой: высокий рост, длинные чёрные волосы, правильные черты лица, которые вместе с вытянутым подбородком, впадшими скулами и густыми бровями, выдавали в ней какую-нибудь дочь королевских кровей, аристократку, которой она никогда не являлась. Ева была худенькой и с виду беспомощной, безобидной девочкой, не способной дать отпор никому, кроме своего собственного отражения в зеркале, или просто постоять за себя. Всего лишь иллюзия. Моя сестра, не смотря на крайнюю ранимость и чувствительность, родилась с характером «преодоления» и «достижения», который был помещён в тело шестнадцатилетней девочки. Практически никто из людей не мог подступиться к ней, но если и находились смельчаки, желавшие разделить её душу со своей, то, как правило, это оказывались ужаснейшие люди самого низкого сорта. Это и было её главной слабостью – неумение выбирать себе мужчину. Именно это и стало моим главным кошмаром… Наши слабости, зачастую, причиняют боль окружающим больше, чем нам самим.
Выходя из запутанного коридора пекинского аэропорта я попал в главный вестибюль первого этажа, где уже толпились встречающие, таксисты и просто пассажиры, которых это скопление заставило застопориться. Не смотря на то, что все ожидающие прилёта рейса из *** были выстроены в длинную шеренгу, ограждённую широкими перилами, не дававшие им ворваться внутрь коридора, я всё равно не смог быстро найти в толпе столь знакомые черты лица. Спустя две минуты стихийного поиска сестры я, обременённый массивной телегой, на которой компактно расположились два чемодана и большая спортивная сумка, отправился на поиски вглубь зала, надеясь, что Ева затерялась где-нибудь между Стар баксом и магазинами типа «H&M» на пару со странными бутиками то ли сувениров, то ли одежды каких-то местных брендов. Всё было в новинку.
Сестра никак не появлялась в поле моего зрения.
И тут я перестал искать.
Вдруг, я задумался над тем, что скажу ей в самые важные минуты нашего воссоединения после не столь долгого, но всё же достигшего отметки психологической заморозки эмоций расставания, в те первые секунды, когда мы встретимся глазами в этом муравейнике странных, “новых” людей. Задумался именно потому, что за последний месяц подготовки к отъезду мои мысли были заняты лишь собственными переживаниями. Мне так и не довелось представить нашу встречу и прокрутить у себя в голове каждую возможную деталь грядущего события, события требующего к себе совсем не такого наплевательского отношения. Весь мой затуманенный рассудок находился в абсолютной уверенности в том, что чем больше буду думать об этом, чем лучше отрепетирую “вступительную” речь, чем нужнее и, пожалуй, уместнее будет каждое моё сказанное слово, тем с большим провалом и закончится эта волнующая сцена.
Я хотел сказать искренние вещи.
Я хотел подобрать правильные фразы.
А в итоге, я не знал как выразить в словах и долю того, что чувствовал.
Молчание не всегда олицетворяет безразличие, но ведь она этого не знала…
Секунды ступора превращались в минуты и вот, спустя может быть пол часа моего бессмысленного ожидания в самом центре первого этажа, посреди нескончаемого потока лиц, я осознал, что все прибывшие со мною пассажиры уже давно разбрелись со своими встречающими  их родственниками, друзьями или знакомыми, а те, кто прилетел без удовольствия быть встреченными, так и вовсе скрылись на такси раньше всех. Тусклый огонёк тревоги уже был готов вспыхнуть синим пламенем пожара, но я держал себя в руках. Достав свой белый IPhone, подаренный Евой без повода не за долго до своего отъезда, я разблокировал его и лишний раз убедился в том, что сети нет, а время установлено не правильное. Да, я был и так уверен в бесполезности своего телефона тогда, но то терпкое, кислотное чувство, которое заставило бы проверить охотника заряд ружья, после того, как тот уже совершил крайний выстрел, при несущемся на него медведе овладело мной, и я всё таки лично убедился в ненадобности смартфона без местной сим-карты. Оставался только один вариант – хаотично озираться в разные стороны в надежде, что какая-нибудь из попыток не окажется таким же попросту потраченным временем как и все предыдущие. Не знаю почему мне сразу не пришло в голову попробовать подключиться к Вай-Фаю аэропорта, который явно существовал и исправно работал, наверное просто потому, что я не успел этого сделать, так как один из беспорядочно опрокинутых мною взглядов всё-таки достиг своей  цели.




II
… что она искала меня глазами с более обеспокоенным выражением лица, чем было в тот момент  у меня, но, тем не менее, стояла на месте, сомкнув свои миниатюрные ступни. Это было как облегчение, однако связанное не только с осознанием обеспеченности ночлега и избавлением от множества набежавших за прошедший час дурных мыслей в мою голову, нет, просто я, наконец, увидел последнего, по настоящему родного мне человека. Я первый заметил сестру и у меня ещё было пару секунд до того, как она обратила своё внимание на мою одинокую фигуру с громоздкой телегой, заполненной чемоданами и сумкой. Мы очутились на расстоянии примерно в тридцать метров друг от друга так, что я смог отчётливо разглядеть её мягкие черты лица и тёмно-каштановые волосы, отросшие до уровня лопаток. Одета Оля, в отличии от меня, была совершенно по местной погоде. На ней превосходно смотрелись короткие чёрные шорты, подчёркивающие красоту и длину её ног, полупрозрачная, чёрная кружевная блузка и босоножки такого же цвета на элегантных тоненьких застёжечках вокруг щиколоток. Лёгкий вечерний макияж только подчёркивал её, с виду, добродушное лицо. Я бы не смог полностью раскрыть природу этого человека, если бы не указал, что по крайней мере внешне в ней было идеально абсолютно всё, но на сколько она сама об этом не догадывалась или не хотела видеть, на столько же ей было плевать на мнение окружающих о её внешнем виде. В отличии от меня. Я же всю свою жизнь стремился к соответствию. Соответствовать поведению, моде, любому чужому человеку на улице, кто покажется мне хотя бы приблизительным, отдалённым отражением моей души и природы. Каждый пытается соответствовать, но не согласовывать соответствие.
Наши взгляды пересеклись, когда я уже было хотел окликнуть её и привести тем самым в состояние ощущения реальности себя, от которого я ушёл на, казалось, минут двадцать.
Ни одно потерянное равновесие не в силах вписать в себя границы его падения.
Иногда, ему кажется, что он поскальзывается на твёрдой, ровной поверхности и, не замечая, проходит несколько шагов до осознания очередной аномалии поселившейся у него в мозгу… Сегодня он пережил это снова.
Сестра посмотрела на меня как-то слишком ровно и… бездушно, (показалось мне сначала, глядя в её пустые глаза, за которыми не было видно ничего) пока я не разглядел на нижних веках скопление слёз, которое быстро начало своё естественное движение вниз по щекам. Тогда, впервые за долгое время, я увидел любовь.
Мы разъедали друг друга взглядами с минуту, до того как я, сбросив с плеч груз тревоги, тяготивший меня пол года, медленно направился  в её сторону… Не прошло и десяти секунд, как наши тела максимально сблизились, а всё, что отделяло меня от сестры – железная телега с вещами. Медленно выдохнув через рот, препятствуя губами выходу воздуха из моих лёгких, у меня, в конечном итоге, хватило смелости посмотреть ей прямо в глаза, и хотя никакой вины перед Евой я не испытывал, чувствовал себя как ребёнок перед поркой, предварительно разбивший вазу. Слёз на её щеках я больше не видел. Это были всё те же пустые, бездонные, но пока ещё стеклянные глаза. Эмоции этого человека никогда не поддавались адекватному описанию. Гнев мог моментально смениться доброжелательным отношением, но зачастую это правило работало в обратную строну, по крайней мере по отношению ко мне. Даже на похоронах родителей Ева держала себя в руках и не показала ни одной эмоции, которые можно было бы ожидать при тех обстоятельствах. Никто бы не поставил под сомнение её железный стержень и характер если бы она пролила хоть слезу, никто, кроме неё самой.
Тогда, в аэропорту, Оля смотрела на меня уже совсем другими глазами, чем когда мы прощались в квартире бабушки. Что-то тогда ёкнуло у меня в сердце. Я на миг подумал о том, что наше воссоединение было гораздо важнее лично для неё. Сестра возможно больше страдала от одиночества, чем от возможности не дать мне лучшую жизнь…
Эгоизм это то, что до сих пор сохранило любовь на планете.
Не возьмусь сказать сколько мы простояли так, просто смотря в глаза друг другу, но в конечном итоге подкралось осознание того, что нужно было что-то делать. Наступил момент для слов, для тех самых слов, которых у меня не было, да и у неё, скорее всего, тоже. В таких ситуациях я никогда не знал, что мне говорить, зато прекрасно знал после. Это было что-то вроде исковерканного эффекта лестницы. Знаешь? «l'esprit d'escalier» - эффект лестницы, как говорят французы, и как назвал его философ Дени Дидро. Бывала ли у вас когда-нибудь такая ситуация, что при жарком, местами даже жестоком и энергичном, демонически энергичном споре со своим оппонентом, вы забывали даже имя сидящего на против в порыве собственной само разрушительной ярости и адского гнева? Проскакивало ли у вас в такие моменты чувство собственной потерянности и какого-то глупого мыслительного тупика, в который вы сами себя загнали? И тогда невозможно сказать даже слово, стоя напротив такого тупика. Спор, ссора, или просто беседа, перешедшая границы простого обсуждения и вошедшая в стадию пренебрежения друг другом, выбивают вас из колеи и оставляют на обочине, выкинутого без сил, но с абсолютно чётким чувством того, что точка не поставлена, что ещё одно слово не сказано, что финальный аргумент не назван, не сформулировано главное предложение, не произнесено только потому, что нету выхода из того самого эмоционального тупика. И вот, оставив безвыходную ситуацию, вы развернулись и покинули собеседника. Вышили из квартиры, дома, неважно от куда на самом деле, а важно лишь то, что только закроя за собой двери, только спускаясь по лестнице, вы находите… Стойте! Вот оно! Вы находите у себя в голове то нужное оправдание! Тот аргумент и то решающее слово, которого так не хватало, и которое не могло быть никак найдено в разгар спора. И никогда вы его не обнаружите в себе, кроме как на той самой лестнице, удаляясь от эпицентра отрицательных эмоций, в агонии, захлестнувшей ваше сердце и разум, но постепенно отпускавшей, пока ноги находят новую ступеньку по дороге вниз на этой лестнице… Эффект лестницы, как он есть. Конечно, это только пример его проявления. Я пытался сказать нужные слова именно в нужный момент, я правда очень хотел.
Я пытался быть не собой, но никто не ценил этого.
Теперь, больше нечего было говорить.
Безмолвие.
И почему людям обязательно нужно что-то говорить в самые волнительные моменты жизни? Неужели шаблонное пустословие цениться больше, чем успокаивающая тишина? Ведь любое начало разговора, в подобной неловкой ситуации, выглядит как свежий комариный укус – у нас хватает воли на то, чтобы не начать чесать, но ведь не удержаться... А дальше, обычно, бывает только хуже. Неправильные слова перерождаются в…
- Сколько прошло? – дрожащим голосом неожиданно опрокинула она.
Я выждал паузу, поскольку линяя моего размышления была бесцеремонно прервана таким не нужным, таким не уместным вопросом. Но таким желанным.
- Шесть месяцев и семнадцать дней.
Видимо, ответ Еву удовлетворил и она, прикусывая нижнюю губу, скрывая онемевшими скулами улыбку от нахлынувших эмоций, запрокинула затылок назад, отведя свой взгляд куда-то в сторону, задержав голову в верхнем положении на секунду, лишний раз демонстрируя своё превосходство и праведное равнодушие. Всё это было мне ответом.
- Шесть… – ровно произнесла сестра.
 Я же сохранял каменное молчание, оказавшись на пороге эмоциональной ямы, куда был готов столкнуть меня кто-то другой.
- Как твой перелёт?
- Обычно. Не знал чем занять себя два с половиной часа.
- Совсем не читаешь те книги, которые я тебе купила?
- Ты мне ничего не покупала. – уверенно и с долей недоумения произнёс я, таким же тоном, которым бы ответил на вопрос о форме нашей планеты.
Наступила новая пауза, которая длилась около двух минут. Мучительные сто секунд, которые пытали меня своей потрясающей безысходностью.
В конце концов, Ева сделала знак головой, приглашающий на улицу, где уже нас ждало заказанное ею заранее жёлтое такси. Дорога до выхода ничем не выделилась. Сестра шла чуть впереди, как бы показывая путь наружу, а я лишь покорно толкал вперёд металлическую телегу с вещами, с которой мне уже скоро случилось расстаться, но нагрузить другую, у меня в душе. В стенах этого грандиозного массива, который бы занял весь центр ***, мы больше не обмолвились ни словом, и меня, помимо прочих переживаний, захлестнула очередная волна невероятной нервозности, которая обычно возникает в кабинете школьного директора, когда все уже сказано и решается степень применяемой санкции. Но нервничал я напрасно, наверное. После того, как мы вышли на улицу, я обнаружил для себя ещё более скверный воздух, нежели чем после выхода из самолёта. Тогда была ночь и небо казалось довольно ясным, по крайней мере, на чёрном покрывале виднелись крохотные белые звёздные крошки, беспорядочно сиявшие каждым лучиком своей печали. Не успел я присмотреться к ним, как сестра снова оборвала ход моих мыслей один весьма глупым спором, который она открыла следующим замечанием:
- Почему ты смотришь туда?
- Глядя на звёзды, мне вспоминается единственный город, в ночном небе которого я вижу своё отражение.
- Город, название которого мне лучше забыть. – последовал равнодушный ответ.
- Не забудешь. Знаешь без чего, ничего никогда не бывает? – резко оборвал я сестру.
- Без чего?
- Без имени.
- Тогда скажи мне, есть ли то, что в мире уже давно погибло, но мы можем это видеть? – ядовито спросила Ева.
Я задумался. Вопрос мне казался абсолютно не корректным и не уместным к данной ситуации. Понятия я не имел, что можно видеть, после «его» смерти.
- Память? – как-то безнадёжно проговорил я полушёпотом.
- Мы видим память после её смерти?
- Ну, я имел в виду, что когда происходит …
- Нет нет нет, - пулемётной очередью оборвала меня она, - Память здесь абсолютно не причём. – заключила сестра, выкинув последнюю фразу куда-то в сторону и проговорив её значительно тише.
Снова окунувшись в глубину чёрного покрывала, я понял, что стараюсь найти ответы внутри, а не снаружи, однако другого решения поставленной задачи мне в голову так и не пришло. Спустя примерно двадцать секунд Ева обратила свой взор туда же, куда и я. Проведя рукой по воображаемой линии, она охватила всё звёздное небо, которое было в поле её зрения и указала мне на моё невежество:
- Ты помнишь, с чего я начала?
- С чего ты начала?... Ты спросила, почему я смотрю на небо. Я не…
- Я спросила, почему ты сморишь на звёзды! Звёзды, вот ответ.
Наступила новая пауза, которую я заполнил размышлениями о логичности полученного ответа, но заметив, что и это мне даётся с трудом, сестра спокойно и уже с улыбкой пояснила:
- Космос на столько огромен, что мы видим сияние от предмета, которого, возможно, уже нет миллиарды лет. Это свечение, на самом деле, есть обычный луч уже потухшей, мёртвой звезды. Звезду человек «видит», после её смерти, понимаешь?
- Да, кажется.
- То, что мы видим, порой, напрямую зависит от того как именно мы смотрим. Я говорю о том, что не всегда зримое кажется реальным, на самом деле, это может оказаться простым обманом, за которым уже давно ничего не осталось. Порой, следует отпустить иллюзии и посмотреть за обманчивый луч.
- Ты пытаешься избавить меня от того, что является частью меня.
-Нет, это ты, даже не пытаешься… - оборвала сестра.

Такими были одни из последних слов, которые мы друг другу сказали этим поздним вечером. И я не знал тогда, что ответить Еве, не знаю и сегодня. Надеюсь, что никогда не узнаю. Иногда проще не знать правды.
Когда было найдено такси, я отгрузил все вещи в багажник жёлтого Хёндая и рухнул на заднее сиденье легковушки, надеясь на то, что дорога до дома пройдёт быстро и не заметно. Но это были только мои ожидания. На самом деле ночью дороги этого мегаполиса действительно разгружены, как и в любом городе, но трудность заключалась в том, что хоть Ева и жила в центре, аэропорт находился на окраине столицы и до ночлега мы добирались как минимум минут сорок. Таксист ехал очень быстро, особенно по платным, скоростным автострадам, поэтому даже задремать у меня не получилось. Нельзя сказать, что я был измотан физически, нет, занимаясь всю жизнь спортом, я выдерживал различные нагрузки, но морально и духовно мне было очень тяжело переносить каждую минуту в состоянии бодрствования. Первое впечатление, которое у меня сложилось о Пекине, на сколько я конечно мог судить о городе, имея вид из окна машины, мчащийся на скорости сто сорок километров в час, было самым обыкновенным и ничем не отличалось от рядовой неприязни и отторжения всего чуждого устоявшемся ценностям.
Тяжело делать оценку по первым впечатлениям.
Хотя нет.
Это легко.
Я думал, что у меня получится трезво посмотреть на ситуацию и занять правильную позицию, которая бы не позволила мне жить наедине со своей болю. Наверное не стоит судить о городе, по его худшим местам, но в  последнее время я стал всё чаще их замечать.
Ночной город заворожил меня. Я всматривался в красные фонарики на небоскрёбах и в жёлтые огоньки в жилых домах, где вся эта разноцветная палитра салютом выстреливала в меня букетом каких-то совсем новых красок. Прислонившись лбом к стеклу, я лишь беспорядочно кидал свои взгляды в разные стороны, пытаясь тем самым ухватить отрывки картин стремительно проплывавших мимо моих глаз, пока таксист давил на педаль газа. Мне было как-то приятно надеяться на то, что я тут всего лишь проездом, я почти верил в это!
Истинная вера никогда не умирает.
Это было абсолютно в моей природе – жить в обособленной мечте.
Нам обо всём позволено мечтать в полной мере, но в полной мере мечеть не дано никому.
Минуты до квартиры пролетели незаметно, хотя на общем плане было очевидно, что мы добирались до дома не меньше часа и оказались на месте в без малого два часа ночи. Не смотря на то, что произошёл не длительный перелёт, все мои кости магнитом притягивались к любой горизонтальной поверхности.
Обстановка создаёт вдохновение.
…тут же последовал за Евой. Шли мы не долго и спустя секунд сорок оказались в холе первого этажа элитных гостиничных апартаментов, где и проживала сестра. Вход в подъезд оказался строго по карточке проживающего, поэтому мы слегка застопорились на входе, пока сестра искала заветную пластмассу, что немного вывело меня из себя, однако что-либо высказывать по этому поводу я не решился, так как понимал, что нахожусь не в том положении, чтобы вступать в бесполезные (будучи таковыми в любой ситуации) дебаты с сестрой. Ждать лифт пришлось не долго и зайдя внутрь я стал участником следующего, глупого диалога:
- Какой этаж? – спросил я заспанным басом.
Сестра лишь нажала на кнопку на панели и молча уставилась в металлический блеск двери. Кабина тронулась.
1…
2…
- Так высоко ты ещё не жил. – последовал прямой, монотонный ответ.
- То есть мы будем выше четвёртого этажа?
5…
- Да, повыше.
Изначально я не успел оценить всё величие этих апартаментов и, поскольку для меня оставался загадкой верхний предел моего жилища, я был уверен, что выше десятого этажа лифт нас не за что не доставит.
- Погоди, четвёртого? – лицо сестры искривилось и из-за щёк показалась наглая улыбка.
- Надеюсь, ты хотя бы помнишь у кого оставила меня, когда сбежала.
- Никуда я…, - тут последовала продолжительная, неловкая пауза, сдерживающая гневную эмоцию - …не сбегала. – закончила она наконец. – Ты ещё ребёнок, который не понимает значимость ответственности.
- Да, но я знаю плату за неё. Мама бы…
- Мамы тут нет! Ты не знаешь как бы поступила мама! Жертвенность была точно не её сильной стороной! – вырвалось у Евы. Причём последняя фраза была действительно лишней.
14…
- Но и не твоей. – сказал я таким тоном, которым обычно заканчивают разговор.
15…
16…
17…
- Почему ты улыбнулась? – решил я добавить.
- В чём проблема?
- Мне кажется это было глупо.
18…
- Я, знаешь, удивилась, что ты прожил с ними больше чем неделю. Как ощущения?
- Как в музее восковых фигур.
(ЦЗЫНЬ)
 Двери открылись и мною с ужасом было обнаружено, что я нахожусь на девятнадцатом этаже. Девятнадцатом! Колоссальная высота для меня, в то время.
Ева привела меня к квартире, к которой вёл короткий коридор, обклеенный светлыми обоями и со встроенными датчиками звука, при раздражении которых автоматически включался свет. “Девятнадцатый этаж”, - восторженно произнёс я шёпотом. Это было последней деталью, которую я могу припомнить в тот день. Я лишь поражался высотой местных жилых домов и это то, чем я могу завершить своё повествование о том дне. Отдельные отрывки иногда всплывали у меня в памяти, но они оказывались настолько не значительными, что пожалуй упоминать о них нет смысла. Например, в холодильнике не нашлось никакой и еды, а местом моего ночлега оказался диван в гостиной напротив телевизора. Не буду вводить в заблуждение ложными воспоминаниями, полу придуманными и накрученными для пущего контраста, поэтому попытаюсь проникнуть в воспоминания, когда свет в квартире был потушен, а сестра уже как минут двадцать спала в своей кровати в отдельной комнате.
Диван оказался узковат, поэтому тело моё, чутка потрёпанное перелётом, отказывалось полностью расслабляться. Взамен уставшим мышцам я сам себе предложил немного отпустить своё сознание и прогуляться по тёмным уголкам моего воображения, но вспомнить куда именно занесло меня это вольнодумство не смогу, и не потребуется, потому, что наверняка я быстро заснул.
Может, я поразмышлял о перспективах и очевидных трудностях первых дней пребывания в этом городе.
Может, пустил в своё сердце уже набежавшую, не понятную тоску, и придумывал пути её преодоления.
Возможно, задумался об удивившей меня отстранённости сестры по отношению ко мне этим вечером.
В любом случае, один из тяжелейших дней в моей жизни, на тот период времени, был уже прожит, и мне оставалось только отпустить последние минуты его пребывания рядом. Оставалось только отпустить, но внезапно я вспомнил отца. Я вспомнил его потому, что мне вдруг показалось будто бы он стоит прямо напротив меня, буквально в метре. Одним неосторожным движением грудной клетки я сделал очередной вдох, который заставил меня почувствовать его запах. Это было невероятно прекрасно, но в то же время ужасно разрывало мне сердце. Я вспомнил его таким, каким он был ещё до того, как умерла мама: человеком способным испытывать любовь, человеком не ненавидящий мир, человеком без ужасный мыслей, насилующих его мозг. Я вспомнил его человеком. Как бы мне хотелось сказать, что мне его не хватает, однако, мне нечего сказать о нём, абсолютно ничего. Это как дыра в душе, которую можно заполнить чем угодно, но одновременно нельзя заполнить ничем. Мы нужны обществу только когда мы рождаемся или умираем. Рождаемся или умираем. На остальном промежутке рядом остаются лишь самые близкие, либо вообще никто не остаётся.

 Я заснул. Какие сны я тогда видел? Что могло присниться мне после всего того, что приключилось со мной за последнее время.
Мы видим лишь то, во что верим. То же касается и снов. И пускай с вышесказанным тяжело не согласиться, это очень странно, ведь сие есть не что иное, как обыкновенная иллюзия, от которой человек смертельно зависим.
Реверсированная правда.
Совершенная иллюзия.
Всего лишь иллюзия.





























ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Дневник третий – «Другой, жестокий урок Пэй-Мея»

Я никогда не мог вытерпеть бестолкового присутствия ненужных людей в своей жизни. Есть те, кто научился извлекать выгоду из общества, а я не обучаем. Мне хватает одного-двух тех, с кем бы я мог чувствовать себя самим собой, стоя напротив которых, мне не пришлось бы лгать. К сожалению, таких людей рядом нет.  По моей причине. Но то, что хоть как-то подпитывает мою симпатию к миру на данный момент есть, надеюсь не ложная, уверенность касательная присутствия меня в хоть чьей-нибудь жизни, при чём присутствия не бестолкового.  В конце концов, в этом же и заключается самоцель человеческих отношений. Однако, просто быть объектом беспокойства для другого мало. Настоящим эпилогом взаимоотношений между людьми является даже не любовь, а чувство страха потери. К сожалению такое чувство редко кто испытывает на самом деле, ведь все мы очень часто выбираем не тех людей, которых боимся потерять. Думаем, что боимся. Сегодня я понял одну простую вещь, которая, наконец-то, позволила мне скинуть с плеч тягостный груз сомнений – люди, к которым я привязывался в этой жизни, почти всегда находили мне альтернативу, либо просто не могли избавиться от воспоминаний о прошлом, потому как я не в силах был заполнить их дыры в душе. И что-то мне подсказывает, что дело не в них. Как может человек с дырой заполнить чужие дыры? Я почти принял факт замкнутости этого круга.
Чувствую, что терпеть осталось не долго.  Я верю в это. И в это только и стоит мне верить сейчас. Многие со мной не согласны.
Но это не важно.
Люди, зачастую, так склонны доверять мнению тех, кто якобы в чём-то там разбирается, чем воспринимать слова своих ближних, что слепо следуют советам чужих, не обременяя себя мыслями о возможных последствиях сделанного выбора.
Думать своей головой сейчас не модно, модно -  избегать неудач, полагая, что кто-то разбирается в вашей жизни лучше, чем вы сами.
Почему?
Да просто так проще в конце оправдать свои страдания. Ведь надеяться на свои силы могут не все. В очень слабом обществе мы живём. В обществе, где желание, если что, обвинить другого человека в чём-то кажется гораздо более приятным исходом, чем признать, что мы сами всё просрали.  «Это он мне так посоветовал!! Вот, кто виновен!!», - хочется сказать нам, а не искать ошибки в собственных действиях. Нет ничего приятнее, чем сбросить с себя ответственность, не правда ли? Но нет ничего глупее, чем сбрасывать с себя ответственность за собственную жизнь.
Глупости заслуживают последствий.
Но и это не важно.
Рамки нашего понимания настолько узкие, что при всей бесконечности космоса вообще ничего на Земле не имеет значения…
Практически всё тут – выдумка.
Время.
Смерть.
Догмы.
Я уже не говорю о канонах потребительского общества – всё чушь и вымысел. Нет моды, нет ориентиров и кумиров, лишь их «падение». Есть только фантазия человеческого мозга, которая, кажется, уже захватила здравый рассудок и пытается подстраивать мир под удобные обществу критерии: завести семью, получить хорошее образование, найти высокооплачиваемую работу. Бливотная фантасмагория в режиме онлайн. Скажите, хоть что-то из вышеперечисленного имеет смысл за пределами стратосферы? Зачем нам исследовать космос, когда мы не знаем даже самих себя…
Бессмыслица в каждом вдохе.
Ирония жизни в действии.
Тушите свет, мы опоздали с самого начала.



























- Три!
- Ну тру я, тру. – отрывистым голосом ответил я, выдавливая каждую букву из опухшего горла, замученного стонами последние четыре часа.
Он наблюдал.
Пол был покрыт пластиковыми квадратными пластинами серого (раньше белого) и бледно-зелёного цвета, расклеенными по миниатюрной кухне в шахматном порядке. Они на столько перевалили за дэдлайн своего срока годности, что рассыпались от малейшего прикосновения, особенно, если были намочены, а одна и вовсе, просто лежала на своём месте абсолютно не закреплённая и постоянно поправляемая ногой, если на неё наступали. Из-за своей непригодности, под ними еженедельно скапливалось большое количество грязи и остатков пищи, которая, в принципе, не залёживалась по причине наличия в квартире тараканов. Я намочил вонючую тряпку в ведре с грязной водой, обмотал её вокруг своего уже рифлёного от влаги пальца и вновь попытался выудить крошку хлеба из толстой щели между наполовину отклеившейся серой пластиной и полом. Дрожащими руками мне приходилось повторять эту процедуру снова и снова.
- Сука, ты её сейчас сломаешь! – заорал он и пнул меня пяткой в район ягодицы.
От такого удара я перевернулся и упал на спину, ударившись рукой об уголок дверцы кухонного шкафа.
Я ощутил резкую, тупую боль где-то в области таза, при чём эпицентр не распространялся дальше по телу, а лишь сдавливал тот кусок мяса, куда был нанесён пинок.
Тело больше не могло сопротивляться. Упав от такого «толчка», я продолжал лежать сколько это было возможно, поскольку чувствовал испарение всех сил в своём организме. Это больше не казалось невыносимым. Оно так и было.
«Голова, какая тяжёлая голова. Не могу поднять голову», - была моя первая мысль после приземления в углу кухни. Из глаз текли слёзы, но я не плакал – это был просто рефлекс на боль. Попытавшись привстать, оперевшись на локти, я почувствовал как вся алая кожа моего лица превратилась в бесформенный кусок резины, который тянулся вниз к полу как какой-то подогретый сыр. Ныли суставы и особенно шея, на которой пока держалась приклонённая к плечу голова. На предплечье лёгким покалыванием отдавала розовая ранка с оборванными кусочками кожицы, из которой тоненькой бардовой струйкой текла тёплая кровь.
- Я сказал помыть до моего прихода? Говорил или нет?
На его губах блестела слюна. Я снова забыл как его зовут. За пару дней до этого он так сильно ударил меня по затылку, что я потерял сознание на несколько секунд, рухнув бесчувственным куском мяса прямо на липкий линолеум зала, где происходила традиционная вечерняя проверка домашнего задания. Кажется, его звали…
Ему, по большому счёту, было глубоко плевать на меня и на мою жизнь. На моё образование и ментальное здоровье. Это всё продолжалось изо дня в день лишь потому, что людям необходимо осознавать, что кто-то или что-то может находиться под их контролем, а если это ещё и чужая жизнь, то тогда человеческие инстинкты разрушения точно подавят чувство человеческого сострадания.
Было 0:45 ночи.
Рваной, ужасной, порезанной на пластины кухонного пола ночи.
- Я сколько раз должен говорить про чистоту в доме? Сколько раз? Ты если по хорошему не понимаешь – я тебя ****ить буду как скотину, слышишь, как последнюю собаку бездомную буду бить! Отец мой меня бил и тебе не повредит. Но, в отличие от моего, твой – вонючий кусок говна и полнейший лох, который не может стать для тебя авторитетом, словом, которому бы ты, скотина мелкая, никогда не перечил, которое бы любил и… -  он остановился на половине фразы, оборвав сам себя.
Он явно кое-что заметил. Что-то определённо переменилось в спектре настроения этого человека. Его выражение лица вдруг с пренебрежительно-ненавистного сменилось на каменное. Создалось ощущение, что им овладел провал в памяти и пришлось вспоминать где и что сейчас происходит. Но, не прошло и двух секунд, как вновь ужасная усмешка волнистым вырезом пересекла щеку на его безобразном (для меня) лице. Игра. Эта любовь представлять себе роль и играть её в определённой ситуации была хуже всякой искренней ненависти. Отыгрываться приходилось мне.
- Вы посмотрите на него, - широко улыбаясь опрокинул он , - похоже, что кое-кому в этой комнате пришлись не по душе мои слова!? Кому-то …
 
Иногда, у него бывают мечты, и в этих мечтах он замерзает. Не физически. Время от времени ко нему в голову приходят разные фантазии, где он как будто превращается в другого человека, которого сам, заранее, для себя выдумал. Герои, прописанные им, никогда не брались и не берутся из неоткуда, напротив, всё, что происходит в его голове имеет под собой крепкий фундамент, полученный из личных интересов, страхов или паранойи. Вся наша жизнь завязана на этих понятиях.
Интерес.
Страх.
Паранойя.
Или может только для такого человека как он не существует других критериев?
Эти полёты, а точнее погружения в мечту длятся не долго, самый длинный, кажется, затягивался минут на двадцать, после чего ему просто, обычно, становится скучно жить своей старой, выдуманной жизнью и он переключается на нового аватара, судьбу которого пытается выстроить так, чтобы он задержал его внимание хотя бы на пару минут.
Знаю, звучит странно. Ведь так он чувствует себя незнакомцем, самозванцем в собственной шкуре, и от этого только тошно.
Все люди такие одинаковые снаружи, но такие разные внутри.
Кем я буду завтра? Наркоманом. Отшельником. Актёром.
Пол? Возраст? Цвет кожи и предпочтения в еде. Отношение к религии и степень популярности в обществе. Мне столько ещё стоит продумать для своего нового я. Простите, но мне нужно хоть где то жить.
Deep drowned in a dream.
etc.

… явно хочется возразить, да? Я так понимаю?
Меня сильно задела фраза, брошенная им в адрес отца, но я тогда решил не показывать своих эмоций по этому поводу, ну, или по крайней мере, скрывал их как мог.
- Можно я пойду спать? – спустя короткую паузу ответил я, захлёбываясь в собственной слюне, смешанной с соплями.
Я всё старался посмотреть ему в глаза, но никак не получалось поднять свой взгляд. Каждый раз, когда я хотел сделать это, мои попытки останавливал лишь страх, не понимаю перед чем, но было просто жутко. Я хотел этого, очень хотел. Плавно проводя свой взор снизу вверх я всегда останавливался как только достигал уровня колен и тут же отворачивался, занимая себя изучением белой двери холодильника, пока он говорил мне все эти слова.
- Спать? Не-е-е-т друг, на счёт сна ты погорячился. Ты будешь драить чёртову кухню, пока я не увижу своё отражение в этих столах, плите, подоконнике, а самое главное – в ****ом полу, на которым ты, уродец, сейчас распластался и надеешься вызвать моё сострадание!
- Но я уже долго мою, пожалуйста, я сделал все уроки…
- Меня абсолютно не интересуют твои уроки, сучёныш. – Смешком перебил он меня, - Твоё дело было кухня, но тебе нравится трепать мне нервы своим похуизмом к мом просьбам. – всё это было сказано ужасно спокойно, с не сходящей на его лице улыбкой. Мне стало на столько жутко наблюдать за перепадами его настроения, что я в серьёз задумался о возможном наличии психических отклонений в его поведении, которые, по крайней мере мне, были очевидны уже тогда.
- Я всё сделаю. – смирился было я, но он подхватил мою фразу своим замечанием.
- Не сделаешь, а ПЕРЕделашь!
Рявкнув своим хриплым, прокуренным голосом, он пнул в мою сторону наполовину полное грязной водой ведро ногой так, что всё его содержимое мигом оказалось на мне.
- Да… Теперь всё на своём месте.
Проговорив спокойно последнюю фразу, он закрыл за собой дверь, и в зале послышались звуки переключения телевизионных каналов. Я был оставлен, но знал, что не на долго.

И я заплакал.
Я ревел так сильно, что лицо хватило судорогой, от которой мне стало ещё больнее физически. Но не на столько больно, как внутри. Стараясь плакать бесшумно, я вымучивал из себя каждую слезу, зная, что этого делать нельзя, но остановиться был не в состоянии. Кусочки грязи попадали в мой открытый от вздохов и стонов рот, и я глотал их уже от какой-то безысходности и полнейшего безразличия по отношению к себе и всей этой ситуации. Вонючая, серая, ледяная вода обволакивала мою кожу, оставляя на ней прилипшие кусочки пищи. Грязь попала в рану на руке и я протёр ладонью то место, от куда текла кровь, что превратило мою правую кисть в серо-розовую лапу какого-то исхудавшего животного. Нужно было что-то делать, но я не понимал уже что. Просто не понимал. Как только я находил в себе силы начать какое-то действие, эмоции изнутри брали верх и тело послушно падало на то же место, от куда всё начиналось. Мне было сложно прекратить свою истерику. Я плакал всё сильнее.
Слёзы.
Слёзы.
Они были везде.
Но разрушенная скульптура всё равно остаётся произведением искусства, даже если она дала трещину под тяжестью слезы. Там, где лежат точно такие же брошенные, изуродованные развалины, образуется лабиринт, в котором теряются те, кто был причиной разлома. Но не мы сами, нет уж, мы теряемся не там.
Я никогда не мог вытерпеть бестолкового присутствия ненужных людей в своей жизни. Не мог вытерпеть и его. Кто он? От куда он? Внезапно именно этот человек стал тем, кто начал теряться в лабиринте, к которому я причастен. Но кое-что стало беспокоить меня тогда больше, чем очередной синяк на теле – мне понравилось быть «развалиной». Я находил в этом удовольствие: в страдании, в боли (не только душевной), в отношении людей ко мне. Мне действительно казалось, что я на своём месте и чувствую именно то, что и должен чувствовать. И я до сих пор не знаю, хочу ли избавиться от этого состояния. Размышляя над этим, мне приходит на ум одна история, которую я услышал в каком-то сериале очень давно. Она была рассказана героем, находящимся в обществе людей, которым требовалась психологическая помощь.

Попал как-то раз один солдат в яму. Не может выбраться, кричит, стонет, просит о помощи. Тут, к краю ямы подходит  инструктор и бросает солдату лопату, со словами: «Вспомни, чему тебя учили!», и уходит. Солдат начал копать яму, но это никак не помогало ему выбраться. Затем к яме подошёл командир и бросил в яму ведро, добавив: «Не забывай то, что сказал тебе инструктор!», после чего так же удалился. Солдат решил заполнить ведро землёй, однако это ничуть не приблизило его к высвобождению. Следом солдат увидел на верху доктора, который бросил солдату таблетки, которые помогли бы тому не думать о яме. Так и случилось. Но вскоре таблетки закончились, а ситуация никак не изменилась. Потеряв всякую надежду солдат упал на сырую землю и приготовился к смерти, но вдруг в яму прыгнул другой солдат, что повергнуло первого в шок. Он спросил нового узника этой ямы: «Глупец, зачем же ты сюда прыгнул, теперь мы оба тут погибнем, нас никто не будет спасать.», на что последовал короткий ответ: «Я уже был в этой яме.»

Всё, что нам нужно в тяжёлой ситуации – это не помощь, я глубоко убеждён в том, что человек способен на всё сам. Всё, что нам нужно в тяжёлой ситуации – это рассказ о том, что кто-то до тебя уже смог. А пока этого не случилось, паранойя приносит лишь страх.

Но я не боюсь этого.
Я много чего боюсь, но не …
- Сюда иди! – послышался громкий, устрашающий, вопль из зала.
Такой сигнал к деятельности сразу же привёл меня в чувство ощущения реальности. Я протёр глаза запотевшими ладонями, оглянулся в поисках опоры, чтобы встать, но рядом стоял лишь тот самый шкаф, который прервал мой полёт после пинка. Не думая долго, я схватился пальцами за край шкафчика и потянул своё тело вверх.
Упорное сопротивление преодолевается чувством страха.
Страх был вызван не только признанием себя слабее обстоятельств, но и ненавистью, ненавистью к нему. Ненависть – это отнюдь не самое эффективное, но определённо одно из немногочисленно разрешённых всем к использованию оружий, с помощью которого человек может держать оборону. Наряду с безразличием, ненависть обостряет защитные механизмы людей, маскируя их слабости ярким макияжем индивидуальности, самоуверенности, тщеславия. Безразличие и ненависть. Инь и Ян человеческой души XXI века.
Я постарался максимально отстраниться от страха, и начать своё движение через кухню, следом по коридору, ведущему к залу, где он уже секунд пятнадцать ждал меня. Медлить было нельзя. Я установил для себя норму передвижения примерно в один шаг за полторы секунды и уже через секунд десять был у дверного косяка так, чтобы сидящий в комнате на диване объект моей ненависти мог видеть половину моего тела, а я половину его.
Что-то снова ёкнуло в груди и страх опять уронил сердце к пяткам. Как же его перебороть, если мне уже было доподлинно известно, чем заканчиваются такие «вызовы» и чем завершится этот…
Опустив глаза в пол, я намеренно показал существующее превосходство человека напротив и чувствовал, как по мне скользит оценивающий взгляд из глубины комнаты. Самый ужасный, перекручивающий все потроха взгляд – оценивающий.
Меня затошнило.
Закружилась голова.
Соленые капли из пор покрыли всё моё тело, и я сразу испытал лёгкое, приятное пощипывание в области руки из-за того, что выделяемая жидкость попадала в ранку на предплечье. Это доставляло мне наслаждение. Я еще чувствовал, что что-то чувствовал. Кажется, секунд пятнадцать стоял я, обливаясь потом, который, смешиваясь с засохшей грязью из ведра, испускал помойный смрад исходящий, кажется, даже от костей, пока не ощутил колючее, резкое, но всё равно, словно отдалённое касание чего-то заострённого у себя на лбу. Мне не было больно, нет, это сравнимо с тем, когда на серьёзном порезе ты отрываешь кусочки кожи вокруг раны. Не приятно, но не больно. Как-то мерзко. То же самое почувствовал и я. Что-то похожее на слабый удар током. На обволакивание кипячённой воды отмороженных на холоде пальцев.
Но скорее на удар кинутого в голову пульта от телевизора, соприкоснувшегося с онемевшей поверхностью лба.
Хлопок.
Меня пошатнуло.
Поднимая голову и разматывая ею в разные стороны, между расплывающейся перед глазами, словно подогретый воск, картинкой я выхватил один кадр из этой психоделической, обезумившей киноплёнки и понял причину своего локального нахождения тут. Мой школьный дневник летел с дивана на пол, в то время как он мгновенным движением корпуса подпрыгнул со своего места и вприпрыжку направился в мою сторону, пока сам я отходил от шока и онемения, щупая выступающее на лбу новообразование, не обращая ни на что никакого внимания.
Я находился в каком-то полусне, полузабытье.

Через сколько ещё несчастий ему нужно пройти, чтобы наконец обрести?

 Больше ничего мне не мешало абстрагироваться от всего и наслаждаться падением, больше ничего мне не мешало обстоятельно выявить наличие радости от прихода безразличия, больше ничего мне не мешало почувствовать, как кольцо вокруг моей шеи сжимается всё сильнее и сильнее. Словно давление, перекрывающее кислород не снаружи, но внутри, его рука сдавливала моё горло и казалось, что откуда-то из далека, будто из-под воды слышались отрывистые звуки на странном, непонятном, причудливом языке.
«Она меня…» - касание.
«Меня просила твоя…» - касание.
«Ева не поможет…» - касание.
«Ева просила…» - касание.
Туман и обморок.
Были поглаживания.
Были, наверное, и удары, но я их не чувствовал.
Были поглаживания.
Что-то стряхивало пыль с моих внутренностей. Во всяком случае они так тряслись, что было ощущение, будто с них осыпаются песчинки.
Я не помню больше ни одной детали той ночи, но я понял кое-что совсем недавно. То была не жестокость. Не банальная агрессия жестокого человека. Ему не было до меня никакого дела, он был для меня чужим, посторонним, ничем не связанным со мною человеком. Он лишь хотел мне что-то показать всем этим. Ему было интересно, что же он может мне дать. Этим жестоким уроком Пэй-Мея. Другим жестоким уроком. Уроком, который всё-таки привёл меня к обретению. Нечаянно. Не спустя время, будто бы наступившее цветение подрастающей розы, нет, а скорее мгновенно. Но когда именно это произошло, я не знаю. Как невозможно точно понять, когда ты наконец повзрослел. Умирающие розы пахнут лучше. Они должны пахнуть приятно, но лишь под конец внешняя красота в полной мере уступает место предрассудку.
НАМ ВСЕМ НУЖНО ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ СТРАДАНИЯ, ЧТОБЫ ОБРЕСТИ ИСТИНУЮ РАДОСТЬ.
Не уверен, что именно это его мотивировало.
Мне не верится.
Но я понимал. Уже тогда что-то понимал. Только дойдя, точнее будучи доведённым, до состояния безразличия к своей боли, мне начало казаться, что всё правильно. Так и надо. Именно сейчас. Больше никак.
Радость будет реальна! Позже, но не сейчас.
Счастье будет реально! Позже, но не сейчас.
Обретение будет возможно! Оно началось с момента первого плевка в душу.
Я принял это. Пусть так. Я решил посмотреть к чему это меня приведёт. К чему это меня подведёт.
И я всё ещё наблюдаю.

«Не мудрено, что у тебя не получается:
ты готова примириться с поражением даже не начав боя.»
Pai Mei