Би-жутерия свободы 220

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 220
 
Лотта – непоседливая девочка со своими причудами пользовалась неограниченной свободой в постели, и с гордостью носила кличку Шумовка. В пятилетнем возрасте у Лотточки проявились преждевременные кабриолетные настроения, и папе пришлось ограничить дочуркины фантазии педальным «Носорожцем» (его счастье, что она не знала о существовании «Бентли» и «Ягуара»). Посвящение в гонщицы не закончилось моральной травмой, но от металлических педалей пострадали стёртые в кровь пятки.
Переднюю часть стопы Лотташа интуитивно берегла для обожаемых ею «Танцев со звёздами», своё не замужество для шоу «Хлястики холостяков», а остальные части её роскошного тела уже принадлежали празднику освобождения от одежды – стриптизу в изысканном обществе спортсменов на сборах металлолома в соседних городах. За руль моторной лодки она, после пережитого, больше никогда не садилась.
По расчётам Лотточки (с третьего класса у неё по арифметике была твёрдая перевёрнутая пятёрка) родители обязаны были находиться у ответственных ни за что друзей на правительственной даче показаний. Но папе Роланду Добже – заслуженному гипертонику непосильного труда с выкаченными нефтяными глазами, балагуру и бывшему артиллеристу, придерживавшемуся единой зенитной установки и сокращённо называвшему Лотточку из-за её склочного характера ДОД (Долговременная Огневая Дочка) совершенно некстати опять попала соринка в глаз, как сорок лет назад, когда он на военных сборах Пожертвованных, преодолев зимнюю спячку, затребовал политического самосожжения у цыганки.
У мамы Добже (твёрдой, как швейцарский франк), выбежавшей в платьице из марли с резко пахнущим одекулоном на шее, не понимая что впечатляет больше – первая судимость или любовь – на нервной почве, случилось несварение куриных сердец. Они с мужем остались дома на бобах, отпустив домработницу Ортодоксану Фуфель с напутствием: «Сначала заневесть, потом забрюхатишь!» Признательная «всеми» в «Тупике им. Добжи» Ортодаксана отправилась в казармы к неизраильским солдатам. Глава профсоюзов посудомоек объединения убыточных столовых «Дожуём до понедельника» мамаша Добже вспомнила, как во время кашемирных увлечений времён пограничного конфликта Пакистана с Индией она пересела в «Трамвай неистовое желание». В момент, когда жертвы сезонной страсти потянулись к ней гуртом, она повстречала крупногабаритного Роланда с блестящей поверхностью без копания в себе – он задел её больное самолюбие здоровым плечом.
– Ой, уберите свой мечевидный отросток! – взмолилась она, глядя на тучные стада облаков (в компании сплетниц разных сословий испарина на её высоком лбу выдавала в ней мыслителя Каромыслова в любых погодных условиях).
– Извините, но интенсификация орального секса орнаментированного колечками и палочками приводит к высвобождению рабочих рук, – расшаркался он перед ней, представ с блокнотом стихов публичного сочинения, которые тут же демонстративно продекламировал на трамвайной площадке:

 Сомнения мои рассеялись туманом.
 Мне всё это, прости, по барабану.

Взгляд Ортодоксаны забродил, избежав ферментации. Она едва улавливала смысл, видимо чтец мечтал об идеале, прикованном к постели наподобие анодированной алюминиевой кружки к титану на полустанке где-то на отшибе цивилизации. За трамваем пошёл дождь, к счастью человек стоял под ружьём. Роланд закончил выступление словами анемичного стиха, не  нуждавшегося в переливании из пустого в порожнее:
«Выпавшие редкие пряди дождя прибили пыль на лужайках, оросив сушёную воблу на верёвке, натянутой тетивой между красными флагами в окнах окопавшихся обывателей».
Ортодоксана вспотела от умственного напряжения, осваивая произнесённое и влезая в соседней комнате в ожерелье платья. Ей захотелось холодного пива, и она донесла эту мысль до ригидного сознания Роланда, ведь не всякий проблеск удаётся дотянуть до туалета. Он поморщился, и молча вытащил из внутреннего кармана твидового пиджака четвертинку, перед тем как заморить четвярчка. Те годы были лучше предыдущих лет, но не самыми благополучными. Девушка согласно кивнула, хотя усекла про себя, что такой ни конфетки не купит, ни дуба своевременно не даст.
И вот теперь они натолкнулись на пороге квартиры на дочурку Лотташу в сопровождении гренадёра Витька Примулы с натянутой поверх оспенного лица холёной улыбкой надменного гомериканского гангстера, размечтавшегося о молочном поросёнке.
Родители не преминули трогательно удивиться, что их чадо вообще с кем-то встречается в период, когда они уже третий год рассматривали несанкционированный ими половой акт, как церемонию награждения страшным заболеванием гранильщиков драгоценных камней «Голубой карбункул» или того хуже...
– У тебя что, дневальный ночевал? Я не позволю себя шельмовать, – распалялся Роланд Добже – обладатель внутреннего мира неприемлемого содержания. По обыкновению оговаривающий людей и условия, он второй день кряду испытывал эндокринное недомогание с застойными явлениями от пищевых отходов кишечного производства. Один только вид Примулы-Мышцы переполнял резервуары терпимости Роланда и он, как любящий отец готов был взорваться. Ему срочно требовалась душеочистительная клизма. И он вспомнил, как в памятном послевоенном году на него свалилось невероятное везение – жизнь кульминационно расщедрилась в городском трамвае, преподнеся неоценимую награду в виде любовного томления нетребовательной кухонной подруги, работавшей шлифовальщицей взглядов профсоюзных пофигистов-функционеров – подруги, растроганной кем только можно.
Девушка-красавица хронометрировала его приёмы пищи после чтения стихов в транспорте. Спустя год она принесла Роланду в киевском Подоле дочь, казавшуюся работой соседа-дублёра (форма ушей у них совпадала). С тех пор супругов объединяли долгосрочные обязательства по отношению к дочери и пергидроль во взглядах на её волосы. При этом не стоит забывать, что Роланд (старый хрыч одинокий как сыч) был треугольным сиротой – папы не было впоМине-стрервстве Газовой горелки. Мамки не предвиделось. Краюхи хлеба не хватало, так что Роланд с юных лет вносил свою лепту в складское искусство эпилептическим романсом с раскладчицей по полкам Варюшей Плексигазовой-Тормашенко. Роланд первым совершил изящный выпад в адрес Витька, недожавшего нескольких противников в секции по борьбе «Лопаткой к полу!»
– Меня не интересует из какого огорода ты вытащила это набитое мышцами чучело. Но что оно делает в нашем доме?
– Он будет со мной! Я могу жить в четырёх стенах без потолка и пола, когда левитирую. Витёк обещал маме не женится на финтифлюшке, зарабатывая «на прорехи», а подобрать цветную стекляшку, которой папуас позавидует! – вспылила юбкой Лотточка.
– А мне сон привиделся, что ты, клоунесса, выскочишь замуж за президента, или нищего олигарха. Они не заняты раскладыванием наугадных пасьянсов и неотёсанных девчонок.
– Тогда почему нашей мамочке так не повезло с тобой?
– В кого ты у нас такая умная уродилась, дочурка?
– Папуля, ты обещал не вмешиваться в мою личную жизнь, поэтому твой бестактный вопрос я оставляю на маминой совести. Решайте его между собой, видимо поэтому я вышла из повиновения, а могла бы из более достойной семьи.
– Я имел в виду бедных олигархов, дочка. Хорошо, оставим их в покое. Тогда присмотри себе журналиста. Эта братия развлекает публику анекдотами от себя и «От натуги».
– Журналистов отстреливают.
– А как насчёт писателя?
– Не менее опасно, я знаю одного такого – Амброзия Садюгу. Так он Восьмого Марта традиционно дарит этой затёртой швабре – тёще шикарный венок, возлагая на него тайные надежды в следующем календарном году. А воспитанный Витёк, которому и Фаренгейт по Цельсию, себе этого материально никогда не позволит. Кстати, у писателей испокон веков в моде междоусобные войны, и потом у них засухи не бывает. Они обильно поливают друг друга... только что не из собственных шлангов, а их женщины, в соответствии с последними  данными журнала «Секс на регулярной основе», как города, переходят из рук в руки.
– Здесь я с тобой, Лотточка, в корне не согласен, ты явно защищаешь свои затаённые полуночные интересы. Насколько мне известно, творческие люди пленных не берут. В любви эти ставленники «с ног на голову» диет не соблюдают.
– Ещё бы, папочка, они настолько мелочны и осмотрительны, что ныряя, проверяют отстранённым взглядом толщину воды вблизи пляжных дамочек горячего копчения.
– Выпендрёж всё это, кулинария ярких образов с её сладкой печенюшкой слов. Не выламывай мне мозги, детка. Неужели кроме этого накачанного деревенского экземпляра, мужики перевелись?!
– Перевились? А на какой факультет, папочка, не назовёшь? Ты и ангела посчитаешь заплечных дел мастером, если это выгодно.
– Не умничай! Ну что ты нашла в этом экземпляре?
– Пойми, Витёк, у которого дядя был гаулейтером КПСС и штурмбанфюрером НКВД, поклялся всеми силами  защищать родину от себя... и эмигрировать! Было время когда в банях его принимали за Крёстного отца с магендовидом вместо фигового листка. Так что в Гомерике на оскоплённые деньги он приобретёт профессию хиропрактика, преодолеет вакантные сложности и будет продуцировать зелёненькие на благо семьи от позвонка до позвонка.
– Эту неуязвимую психологию я приветствую. И чем быстрей он уберётся, тем лучше. С такими внешними данными не забалуешь, когда светит выиграть свой срок по всем статьям.
– Витя домовит. Он не преступник! Зачем человека охаивать? Он завтра же может поступить в твоё распоряжение.
– Уголовник он или подголовник, пускай катится подальше.
– Не его вина, что он неимоверно большой и умный.
– Выживают маленькие. Не веришь? А где динозавры?
– Отец, ты ведёшь себя абсолютно неприемлемо.
– Знаю, что не дипломат, хотя пять лет простоял на приёме... стеклотары. Это потом меня начальником смены настроения назначили, потому как там Вверху хранители Вечного огня – костровитяне толком не могли определить моего возраста и на чью разведку работаю. Они трясущиеся и пьяные вдрызг, каждый год застольем отмечали моё долголетие открытием женщины с охлаждающим страсти шампанским. Попробуй-ка ты до этого дослужись.
– За кого ты меня принимаешь! – обернулась Лотта к отцу – отстранённому от дел секретарю партийной обезличейки. – Витёк закончил армию с бахвальной грамотой от жены полковника, который на заседании штаба наружных войск с пеной у рта доказывал, что немцы отступали лютой зимой 1941 года под Москвой, потому что были поголовно одеты в драповые пальто в виде шинелей.
От этого сообщения у сердобольной мамы с короткой стрижкой, выполненной рукой неумелого садовника, восстало артериальное давление вкупе с беспокойной мыслью – не сводить ли дочь к гинекологу на предмет проверки дивочести, ведь с утратой последней (рассказывали ей близкие подруги) увеличивается любопытство к расширяющемуся диапазону внутренних ощущений.
На собственном опыте она знала, что этого отрицать нельзя, но и проверить трудно. Правда, забив тридцать лет назад ежа и взяв мужа в холщовые рукавицы, чемпионка бега на длинные дистанции от кухни до огорода на даче легковозбудимая Кармен Никифоровна (так величали Лоттину мать) благоразумно смолчала, опровергнув свою кличку Словесная молотилка, и заворожено уставилась на Витька. Казалось, мама одна в семье по достоинству оценила широченные плечи и неизменную золотую улыбку с семнадцатью амальгамовыми пломбами, превосходящую по своей ширине все её ожидания. Тяжело дыша в сопелку, она как бы случайно уронила руки на колени, догадываясь, что дочь отдавалась любимому делу по произвольной программе. Её голени прогнулись. Она уронила своё достоинство только для того, чтобы нагнуться и дать нагрузку мышечному аппарату. Волосы рассыпались по изношенной блузке.
– Это уж слишком, – выдавила из себя не севильская работница табачной фабрики Кармен Никифоровна, ни словом не обмолвившись с онемевшим от удивления Роландом Соломонычем.
– Я выхожу замуж за Витька, он унизывает моё достоинство кольцами, – поспешила прервать испытующий отцовский взгляд Лотточка, – правда, Витюня? – обратила она на гиганта с осиной талией из Носорожья переполненные любовью фиалковые глаза, которые, судя по всему, преуспевали в любви с остервенением.
Недавно вырвавшийся из лап эскулапов папаня, неуверенный, что «Скупой швыцер» принадлежит гусиным перьям Пушкина, вдруг обнаружил в себе поэтический «Солнце-дар» и после ржавого глотка вязкой слюны отважился на заявочку:
– Не для того мы с матерью народили своё дитятко, чтобы ни за што, ни про што сдать какой-то несолидной личности наше божественное создание в эксплуатацию досрочно. Хорош гусь из гусятницы, как я на тебя посмотрю. Таких, как ты, непочатый край, который не мешало бы подровнять. Какие у тебя устремления и помыслы? В какой области трудишься? По какой стезе шагаешь? Небось, замешан в махинациях. Может мы через неделю тебя нигде не сыщем – соскочишь как со спортивного коня в нумизматы, и иди-свищи на теле залечивай. Ты сначала шубу девочке купи. Женщина без шубы, что твоя длинноногая книга с дарственной без меховой суперобложки. Она вводит в беспросветное заблуждение, потому и не выпускается. Я завсегда выступал за здоровый обмен финансовых услуг на интимные. Ну не жить же нашей Лотташе в мире, сотканном из неосуществимых надежд. Не этому её в институте повышенной культуры в Ретрограде на плавучем острове непотопляемых убеждений четыре года напролом профессора-белохалатчики учили. По дочкиным признаниям, со слов матери, доценты тоже не дистанциировали себя от неё. А наша мать – птица стрелянная, сидящая нахохлившись за дружеским стволом. Адреналин – её стратегическое топливо. Помню, я ей в виде откупного наполеоновскую треуголку по несчастному случаю приобрёл, так она к ней петушиное перо присобачила и с полгода, как с новой кровлей на голове, по всей деревне хохлаткой носилась.
 Папке к тому же вспомнилась кратчайшая история его закадычного друга, приветливого авантюриста Илюши Пожар-Замоскворецкого (он же Тёма Перегной), обладавшего огромной разрушительной силой, сжигавшей мосты между жалким спросом и  редкими предложениями на него.
Скрывая своё истинное лицо за веером складной ширмы беспрестанного поиска приключений с женщинами по карману, он, осознавая, что знакомство с Бледной спирохетой Венсана его не украшает, был готов на определённые материальные издержки увядающей молодости, сопряжённые с возрастом (47 лет).
Несмотря на слегка сплющенную голову (его вынимали щипцами для сахара), в 50 лет Илюша заочно закончил стоматологический факультет для гуляк «Шатающиеся зубы» и, прикорнув на два года в аспирантуре, защитил диссертацию «О пользе плавленых грибков в ногтевых пластинках». Естественно, что когда из человека выходит толк и остаётся дурь, он начинает посвящать свободное время писательству, не подозревая, что самое страшное преступление – это убийство времени. Обладая размахом кулака в радиусе 147 сантиметров от шарнирного плечевого пояса и ниже, Илья Пожар-Замоскворецкий в результате оригинальной перестальтической мысли пришёл к созданию руководства «Из подкаблучника – в подследники без протеже в парламенте».
      – Лучше бы ты по дому помог, – откликнулась на дилетантское творчество японская сожительница Ссукка Сущая, обозвав его оскорбительным на острове Хонсю цветком по имени «Лютик», – твои расплывчатые рекомендации сочатся несовершенством.
– Хорошо, учётная ставка слушает, – капитулировал он, закрыв плотоядный рот и отправляясь развешивать дымовые занавески на окна в соседнем светлом здании, радуясь при этом, что не придётся опротестовывать брачное соглашение, изучая изо дня в день предсказуемые новости.
Больше влюблённые, не наблюдавшие именных часов и проведшие ночь вместе так, чтобы она на них не обиделась, никогда ужё не виделись. По слухам она от торговли телом перешла к  более выгодному средству выживания – торговле с лотка веснущатыми внучатыми пряниками. Чтобы начисто забыть сожительницу, Илья (фигуристый бык-производитель впечатления на окружающих, гордившийся своим «пробором») выбросил матрац с подогревом – посредника между телами влюблённых и железным остовом скрипучей кровати. Затем этот предводитель отборных идиотов и идиоматических выражений послал  вдогонку рекомендательное письмо, чтобы та устраивала жизнь с последующим претендентом в гостинице «Чёрная пантера», которая от одного только вида вселившейся в неё Ссукки поседела от фронтона до флигеля и поэтому была переименована в «Перешеек многих голов».
На второй день расставания Пожар-Замоскворецкого с дамой поджелудочной железы подслеповатый консьерж отеля-гостеприёмника Вильгельм Окаяныч Будзуки Второй в результате преднамеренной ошибки вскрыл рыбным ножом живот письма и прочёл ряд неуместных высказываний после слов: «Дорогая моя домашняя утварь Ссукки, печётся о тебе доброхот не твоего масштаба, потому и высылает квинтэссенцию ненавистных тебе трудов своих. Прими щедрые соболезнования на случай несовершенства».

Приводя себя под привычным конвоем мужских взглядов в порядок, не следует забывать, что при лимитированных мужских способностях ему физически невозможно находиться в двух местах сразу – он не акула с двумя...

Регулярно пользуйся не спровоцированным вторжением инсектицидов и старайся не реагировать на запугивания африканских убийц-пчёл и ядовитых муравьёв, – помню, из тебя, бывало, слова лобковыми клещами не вытащишь.

Постарайся не напоминать случайным знакомым своими чёрно-белыми зазубринами клавиш рояль – кому-нибудь из них обязательно захочется в музыкальном припадке ударить по ним и нажать на чувствительную педаль, что располагается поближе к полу.

Учи текст – этим ты мастерски отрежешь путь к отступлению от арифметических правил, беря примеры с других.

Избегай подселенцев в душу и нагнетания взрывоопасной обстановки насосом каскадных обвинений случайных партнёров.

Желаю тебе, моя модница, обзавестись любовниками, бесчисленными туалетами и домами с совмещёнными санузлами. Заранее прими мои соболезнования на случай их несовершенства.

Располагая к себе людей в интиме (в зависимости от их пола), выбирай ту или иную позу, поэтому высылаю каталог с иллюстрациями, ибо по эскимосскому поверью только при этом условии ты избежишь ослепляющих солнечных брызг, Ниагарой попадающих в щелки глаз. Прилагаю кепку а-ля Йоко Оно. Не подойдёт? Вышли обратно с нарочным. 
Тем временем мама перекрестилась, озираясь на подсвечиваемый лампадкой образ Здорового кулака Гурия Вонзалеса-Вопиющенко в красном углу. Витёк, которого выгнали из школы за то, что он не смог вычислить кубатуру Кубы, и говорил так, как будто пытался выковырять из себя запавшие слова, зря времени не терял. Он производил впечатление заезжего фортепьянного жука-концертанта, присаживающегося на табурет, откидывая фрачные фалды, и жаждущего размять рабочие пальцы на чужом рояле. По-хозяйски придирчивым взглядом измерил он кубатуру коридора, высоту потолка, нагловатым взором проник в квадратуру кухни и, прохронометражировал расстояние от дверей до мусоропровода с перекошенной гримасой травы на балконе.
Да-а плох генерал, предпочитающий паркетный пол ковровому покрытию, подумал Витёк Примула-Мышца, но чтобы развеять иллюзии и страхи родителей, лаконично спросил, не теряя при этом под собой чувства достоинства:
– Сколько комнат в лачуге на снос у твоих отсталых предков?
Лотташа традиционно смолчала. Она умела отводить беду в сторону и беседовать с ней по душам, не осуждая причастность Витька ко всему прикладному (губам, грудям и ... сами понимаете).

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #221)