Попутчики глава 31 Рассказ отца Серафима продолжен

Рассказ отца Серафима.
(продолжение)
Два месяца я жил в новом для себя трудовом режиме. Днем отсыпался на кушетке в сторожке обходчицы, по ночам таскал в склады и обратно, все что велят, с новыми своими знакомцами.  Егорка оказался весьма добродушным и покладистым парнем, легко сходившимся с людьми, любил побалагурить, за словом в карман не лез. Часто сетовал на потерю пальцев. До войны, как оказалось, он неплохо играл на двухрядной  гармошке-хромке. В деревне за гармонистом девчата табунами ходили. А теперь, какая к чёрту музыка? Работу с таким увечьем, и то не каждую, сподручно выполнять.
Постепенно в пивной я стал завсегдатаем. Ко мне привыкли и перестали обращать внимание и оглядываться как на чужого. Я как то сам собою вписался в нехитрый быт здешних завсегдатаев. За кружкой пива и рюмкой «табуретовки», осуществлялись деловые сделки спекулянтов, велись тайные переговоры воровкой братии, сбывалось краденное. Таким же завсегдатаем пивной был и долговязый парнишка, в вельветовой выцветшей курточке, с которым я столкнулся в первое моё посещение сего злачного места.
На мой вопрос: «Что за пацан?», заданный как бы невзначай без видимого интереса, Егорка, чувствовавший себя везде, как рыба в воде и зная все окрестные сплетни, рассказал бесхитростную историю, каких в то смутное время было превеликое множество, как близнецы похожих друг на друга.
Звали долговязого «Жека-баклан» Он был самым старшим из детей, в семье из пяти человек. Мать работала в прачечной, от зари до позднего вечера, стирая чужое белье. Отец пропал «без вести» ещё в самом начале войны, где-то под Оршей. Определение «без вести» ставило крест на любой возможности получить хоть какую-то пенсию по утере кормильца.  Кто его знает, вдруг он предатель? Перебежал к немцам, а ты тут его семью корми. А в плен попал? Тоже хорошего мало. Не сдох за Родину - значит виноват. Поэтому одинокая женщина, тянула четверых, как ломовая лошадь, перебиваясь с хлеба на квас.
Жеку никуда не брали на работу, в силу репутации отца и отсутствия каких либо трудовых навыков, да и сам он, особо не стремился вламывать засучив рукава. Его, как и многих подростков оставшихся без отцов, только под материнским присмотром, давно приютила улица, которая жила по своим, совсем не советским законам. А с волками жить, по-волчьи выть. Он быстро сошелся с блатными и чувствовал себя среди них своим в доску, оказывая различные услуги, помогая сбывать краденое, выполняя порой небезопасные поручения.
Может и остался бы Жека-баклан в моей жизни проходным персонажем, о котором в скорости забывают, как стёрлись из памяти имена тех многих людей, с которыми сводила меня судьба на короткий срок, а потом разводила, уже навсегда. Но ничего не значащий случай, в который уже раз перевернул всю мою прошлую жизнь окончательно и бесповоротно.
Как-то стояли мы с Егоркой за дощатым столиком пивной и пощипывали воблу, запивая, сею не хитрую закуску столь распространенную на Руси,  разбавленным «Жигулевским», обсуждая наши боевые действия на территории Манчжурии, и собирались было, уже, расходится.  Неожиданно развязной, пружинистой походкой  к нам подкатил Жека, сверкнув в заискивающей улыбке рондолевой фиксой на переднем зубе, поставленной скорее для форсу, нежели по причине отсутствия зуба.
- А не желаете ли часики трофейные по сходной цене? Часики зачетные. Редкий экземпляр.
Егорка прищурил левый глаз и ляпнул в ответ.
- Знаем мне твои подношения. Опять по карманам нащипал? А нам потом под статью идтить.
Жека обиделся.
- Зуб даю все чисто. Вчерась, в «секу» у одного залётного выиграл. Денег у него не хватило, вот он часы и поставил. Деньги уж больно нужны, ты бы Егорка взял по сходной цене, по дешёвке отдам не прогадаешь. Не себе, так перепродашь, ещё и с наваром останешься. Бери не пожалеешь, товар что надо.
Часы были действительно не плохие. Настоящий «Breguet» с турбийоном и клеймами, да и запросил Жека не слишком дорого, цену не задирал, рассчитывая на  дураков. Со своих грех три шкуры драть.
Увидав часы,  глаза у Егорки загорелись, вещь действительно была стоящая, не ширпотребная. Понимая, что Жеку видимо сильно прижало, он тоже попытался не упустить свою моржу и начал яростно торговаться. Тем более и ежу было понятно, что все эти байки про выигрыш, сплошная туфта и просто надо по-быстрому сплавить не честно нажитое.
Отхлебнув их кружки пива, Егорка вступил в торги как заправский живоглот. Чувствовалась в нём деревенская прижимистость и хозяйская хватка. Переговорщики спорили, размахивали руками, грозили кулаками и пальцами но не отступались ни тот ни другой, доказывая друг дружке обоюдную выгоду. Перед моим носом постоянно мелькали их не совсем чистые, трудовые и не очень трудовые руки и синее пятно на тыльной стороне руки Жеки, казавшееся поначалу не существенной деталью, всё время не давало мне покоя.
Наконец соперники решили передохнуть и взялись за кружки, видимо созревало какое-то согласие в споре. И тут я отчётливо увидел, что синее пятно, не что иное, как лагерная наколка. Не слишком умелый мастер изобразил бесхитростный пейзаж, популярный в те недавние времена: на фоне большого, восходящего над ледяными торосами солнца, раскинувшего свои синие прямые лучи в разные стороны, парила раскинув свои крылья какая-то неизвестная птица, похожая больше на ворону, нежели на чайку или альбатроса. Под всей этой величественной фантасмагорией красовалась, выведенная большими синими буквами надпись: «СЕВЕР». И тут меня буквально пробил озноб, да так, что зубы застучали о края пивной кружки. Вся картина происшедшего, вдруг стала ясной и понятной, как божий день. Это как шёл ты по оврагу в кромешном тумане и вдруг вышел на открытое пространство, продуваемое семи ветрами, а там видимость миллион на миллион, аж край земли видать.
Ещё тогда, в первое наше посещение, этого рокового места, Жека срисовал наш злополучный чемодан. Это именно он попытался его стянуть при первом же удобном случае, и происшествие с танкистом было ему на руку. Пока все были увлечены чужой трагедией, Жека устроил  ещё одну. Это о его наколке были последние Любкины слова. Именно эту руку, сжимавшую заточку видела в свои последние минуты моя не состоявшаяся любовь.
Из пивной я вышел пьяный без вина. Егорка шёл, не обращая внимания на мои метаморфозы, он был в эйфории от удачной сделки и прикидывал вслух,  куда дальше сбагрит часы. Я его почти не слушал. Потом я весь день ворочался на топчане, бесполезно пытаясь заснуть, пил холодный кипяток прямо из носика чайника и лихорадочно пытался придумать, что делать дальше. От того, что я наконец получил разгатку случившегося, мне отнюдь не стало легче. В конце концов я решил выследить Жеку и поговорить с ним без свидетелей, что бы окончательно поставить все точки над «i». У меня не было в тот момент ни каких определённых планов в отношении его, ни жажды кровавой мести, ни желания каких-то оправданий. Мне просто хотелось посмотреть в глаза, этому молодому строителю коммунизма, который вот так запросто, за паршивый чемодан, может лишить человека жизни. И даже это желание не было каким-то нестерпимым, я даже точно не могу утверждать мне этого хотелось или нет. Наверно мне нужна было какая-то определённость, какая-то мотивизация поступка. Хотя и так всё ясно. Но и жить дальше ничего не предпринимая было не возможно. В итоге всё в моей голове пришло к одному закономерному решению: «Делай, что считаешь нужным и будь, что будет».
          *  *  *
Нужный момент представился мне через два дня. Я не торопясь пробирался между составами, направляясь в сторону пакгауза, где стоял вагон под разгрузку для ночной смены.  Вдруг, между вагонами мелькнула слегка сутулая фигура Жеки. Он ловко подлез под вагоном и оказался в том же проходе, только чуть впереди меня. Я ускорил шаги в желании его догнать. Он резко оглянулся, услышав шорох моих шагов по гравию, но увидев знакомого, расслабился и даже остановился.
Во мне вдруг вскипела злоба. Я сходу схватил его за шиворот и прижал к крашенной дощатой обшивке товарного вагона. От неожиданного поворота Жека растерялся и поначалу даже опешил, но ненадолго. А я уже горячо шептал ему прямо в лицо, через стиснутые в оскале зубы:
- Помнишь девушку на станции с чемоданом. Знаю, помнишь, твоих рук дело, поганец. Почто девчонку жизни лишил? За барахло, человека невинного, заточкой в бок.
Жека попытался, со всей подростковой гибкостью, вывернутся. Я сильно ударил его, так, что он отлетел к колесу вагона и даже больно ударился о рельс. Из разбитого носа вытекла струйка крови. Он вдруг запричитал, неожиданно по бабьи плаксиво:
- Не хотел я.. само так случилось. Она кричать начала, за рукав меня схватила. А мне в тюрьму нельзя, у меня мамка одна. У меня две сестрёнки и братишка жрать хотят, а папка на войне сгинул. Я думал там, в чемодане добра как у дурака фантиков, а там одни бабские причиндалы. Не хотел я дядечка, ей богу не хотел. Само получилось.
Он причитал и полз ко мне на коленях, коряво прижимая левую руку к сердцу, а я стоял и не знал что предпринять. Начал накрапывать мелкий дождик, грозясь перейти в ливень. На небе сверкнул сполох, и раскат грома потряс небо. На коленях ко мне полз малолетний убийца, который и жить то ещё не начал, недавно он был просто ребёнком, и только стечение роковых обстоятельств заставило его свернуть на кривую дорогу преступлений. Я стоял, как идиот, в полной растерянности, слизывая с пересохших губ капли дождя.
Замешательство моё было не долгим. Дальнейшие события понеслись бешеным водоворотом. Жека неспроста прижимал левую руку к груди и полз ко мне на коленях чуть бочком. Он старался перекрыть обзор своей правой руки, которой в этот момент шарил за голенищем кирзового сапога. В одно мгновение Жека вскочил с колен и бросился ко мне, выставив в перёд руку с зажатой в ней заточкой, точно шпагой пытаясь проткнуть своего ненавистного врага. Я взмахнул рукой, пытаясь защититься, и тут же ощутил в руке рифлёную рукоять пистолета, надёжно спрятанного в рукаве пиджака. Я нажал на спусковой крючок. Сухой щелчок слился в единое эхо с протяжным раскатом грома. Жека споткнулся и уткнулся лицом мне в колени. Рука, с зажатым в ней смертельным оружием бандитов, безвольной плетью повисла, вытянувшись вперёд и немного в сторону. Пуля попала точно в правый глаз, не оставив ни какой надежды. Я отпрянул в сторону и Жека начал заваливаться набок. По побледневшему, безжизненному лицу моросил дождь, смешиваясь с выбегавшей из глазницы кровью, стекавшей струйкой на влажную от дождя землю.
В полном беспамятстве и смятении чувств упал я тогда перед ним на колени и воздел руки свои к небесам. Один лишь вопрос мучил тогда мою грешную душу: «За что?». За какие грехи мои, или близких моих, а может за какие-то вселенские грехи всего человечества должен нести я сей тяжкий крест? По чьей злой воле должен я страдать и мучиться, совершая поступки, противные и натуре моей, желаниям и устремления  моим? Почему я должен произносить слова, которые не хочу произносить, совершать поступки которые не хочу совершать, жить не так как должен, а так, как распоряжается и повелевает злодейка-судьба?  Какая неведомая мне сила всё время встаёт на моём пути и противится всем моим начинаниям и устремлениям, а я даже не имею возможности ей противостоять и только подстраиваюсь под обстоятельства, предлагаемые мне злым роком.
Постепенно я пришёл в себя. Оставаться на месте преступления было опасно, сдаваться на милость властей я не собирался. Решение возникло само собой. В этот день я так и не появился на работе. Да и зачем? Дела мои мирские пришли к своему логическому завершению. Вернувшись в сторожку обходчицы, я наспех собрал остатки пожитков, и ни с кем не прощаясь, стараясь не попасть ни кому на глаза, пешком отправился в путь.
Дорога моя лежала в сторону Троице-Сергиевой лавры.