Два сапога пара

Вдоль капризных извивов речки Масляной пробираемся с Лёвой Плотниковым, другом давним, к облюбованной заранее стоянке.

Весело, с ощущением приятной усталости, припасаем дрова для костра. Ужин готовить ещё рано – нет Демьяновича, нашего колдуна по части копчения утки.

– Сооруди-ка по-быстрому чаёк. Пить хочу, – небрежно обронил Лёва. До меня не сразу доходит, что это пренебрежительное «сооруди-ка», относится именно ко мне. Возмущению нет предела и пар я выпускаю достаточно долго:

– Нашел мальчика. Да с каких пор ты перестал уважать старших…

Зря раскипятился. Мою обличительную речь слушают только Лёвины бродни, торчащие из машины. А хозяин их сладко похрапывает на переднем сидении.

Иду к машине с намерением вытащить наглеца за ноги, но допуск к телу перекрыл ощетинившийся спаниель Чарли, Лёвушкин любимец. Все уговоры и даже подкуп в виде куска сахара не помогли.

 
Выручила моя Веста. Глянула на Чарли своим раскосым оком, в ехидной улыбке обнажив мощные клыки, заворчала:

– Лижи сапоги своему хозяину прихвостень комнатный, а на моего – ворчать не моги, – примерно так, в переводе на человечий. Схватила за шиворот и выгребла охранника из кабины. Чарли нырнул под машину, затаился. Вытаскивать Лёву пропала охота.

Зато лежащий на земле капроновый шнур пробудил во мне неудержимое воображение. Меряю шнуром расстояние от костра до машины, и привязываю Лёвушкин бродень к бамперу.

А тут и Анатолий Демьянович подоспел, и вот уже готовы и копчёная утятина, и охотничий чай:

– Лёва, иди ужинать.

Бродни твердо встали на землю. Сладко потягиваясь, Лёва бодро шагает к костру… и, как подкошенный, во весь рост падает к нам с Демьяновичем в ноги.

– Встань, сынок, прощаю… – едва сдерживая смех, начинаю я заранее подготовленный монолог.

– Впредь не ленись, почитай старших, – продолжает Демьянович.

– О спасении души пора думать-то, а не шутки шутить! Нет, не выйдет из вас путных стариков, – добродушно ворчит Лёва, отвязывая шнур.

***

Разбудил меня Демьянович. Еще сумрачно, горит костер, чувствуется аромат допревающей каши, парит подвешенный чайник, и всё это благодаря заботам Лёвы. Я обул лежавшие под машиной бродни, собираясь пойти к речке умыться. Предупредив мое желание, Лёва несет ведро воды и поливает мне на руки:

– Рад служить, – как старательный новобранец гаркнул Лева в ответ на похвалу.

Идём по лесу. С правым сапогом что-то неладно, сырость какая-то. Неужели протекают? Такие легкие и удобные... Такие почти новые... Других таких не найти, а скоро осень... Эти мысли сделали меня рассеянным, я зевал дичь и мазал.

***

Вечером у костра, тщательно подбирая выражения, я возмущенно обличал качество нашей обуви и недостатки обувной промышленности в целом. Демьянович молчал, только удивлённо на меня поглядывал. А лежащий у костра обутый в тапочки Лёва с готовностью поддакивал и похохатывал, соглашаясь с каждым моим словом.

Моя бурная речь прервалась на полуслове – я увидел лежащие рядом с Лёвушкой бродни с разным рисунком на подошве и в правом узнал свой родной. Обрадовался ему, как близкому родственнику, с которым не виделся по меньшей мере полжизни.

 Коршуном налетел на лежавшего Лёву, прижал его к земле:

– Демьянович, дай что-нибудь потяжелей в руку! Карать буду мошенника, – орал я весело.

– Пощади! Дам тапочек пофорсить. Не виноват я, не виноват. Черт попутал, не сам обул, – со смехом отбалтывается Лёва.

***

Ранним утром набрели на брусничник. Хорошо заметны тёмные дорожки, оставленные кормящимся выводком на росной траве. Расходимся: Лёва – налево, я – направо.

Тугие хлопки крыльев, квохчет старка, потом взлёты, ещё и ещё. Долгожданный звонкий лай. Собака лает за разлапистой елью, почти рядом. Крадусь. Путь преградила валежина. Осматриваться не досуг. Встаю к валежине боком, пружиню ноги и прыгаю через неё.

Выстрел. Удар в висок опрокинул меня на спину, ружьё вылетело из рук, из глаз – искры. По щеке ползет тёплая струйка, а в голове гадкая мысль: Лёвка, чёрт, нарушил правила – выстрелил ниже человеческого роста.

Дрожащей рукой ощупываю висок. Раны вроде бы нет. Где мой алтаец? В подаренный Левой широкий охотничий нож, как в зеркало, рассматриваю висок. Вижу только широкую ссадину, поднимаю глаза - надо мной зависшая сушина, это об неё я так приложился.

– Эге, ты где! Один есть, – слышу веселый Лёвин голос.

И вспомнил я недавний Лёвушкин розыгрыш на ночёвке в лесу. Он тогда неожиданно выскочил из кустов в одетой наизнанку меховой куртке, переполошил собак и меня перепугал насмерть. 
 
Сегодня мой черед! Размазываю кровь по щеке, валюсь на спину и начинаю скулить. Из-за ёлки появляется Лёва. Ружьё и тетерев валятся из его рук. Лицо зеленеет:

– Чи-чи что стряслось?

Вот тут бы и остановиться, но бес словно подталкивает мою руку: маню Лёву, прошу наклониться поближе:

– Убивец ты! Вот что случилось, – всхлипываю я сквозь смех, – обещай, чтоб был духовой оркестр. Не исполнишь – наскребу деньжат, с того света сам явлюсь с оркестром по твою душу. Жди! – вскакиваю на ноги и предусмотрительно отбегаю подальше.

Лёва медленно опускается на землю. Сидит нахохлившись, как старый ворон. Лицо постепенно приобретает живой окрас. «Убивец» встает на четвереньки, выжидает и, будто решив заново учиться ходить, не очень уверенно принимает вертикальное положение.

Я молчу, а Лёва швыряет в мою, еще гудящую от удара головушку, отсутствующие ранее в его лексиконе выражения. Отшлифованные веками русским мужиком, точные, ёмкие, красочные бомбят они, как булыжники, и меня, и окружающий лес. Лёвушка, мы с тобой – два сапога пара. А лес-то зачем обижать?


12.10.1986 г.

Фото из семейного архива: автор с Вестой.