Глава VIII

 Зима 1882

 В душном и пропитанном приторным привкусом сумраке стали появляться зеленоватые оттенки, не имеющие четкой формы и границ. Иногда в этой темной зелени появлялись неяркие огоньки света, точно на болоте. Да, конечно! Именно как на болотах родного Йоркшира, блуждающие огоньки, заманивающие к себе любопытных путников. Или это были глаза волка, ночного убийцы, также ожидающего новую жертву? Нет, это заросли лесной реки, в которой отражаются звезды и силуэты летучих мышей. Как на картине "Офелия", вот откуда оттенки рыжего, это разметались ее волосы, почти ушедшие в топь, скоро останется лишь букет, который она так и не успела собрать до конца. Нет, все-таки здесь слишком не хватает воздуха, надо как-то исправить... Так... Почему теперь в реку полились чернила? Нет, опять все скроет темнота - не надо! Довольно уже! Мрак хорош, но лишь на недолгий период времени, его уже более чем достаточно! Да, вот заросли кипариса - нужно схватиться за них и выбираться поскорее отсюда! Минуточку... Это не заросли, это погнутая рама окна с мутным стеклом в тумане...
 Когда рассеянное сознание медленно начало восстанавливаться, вместо страха пробило на смех. Помахав над глазами отяжелевшей рукой, словно пытаясь избавиться от дымки видений, Эдвард приподнялся на локте. От царящего в темной комнатушке дыма щипало глаза, и по-прежнему не хватало воздуха. Молодой человек испугался, что его сейчас стошнит и на всякий случай попытался пригнуться, опустив голову.
 Только сейчас он понял, что лежит в широкой но старой кровати не один: по обе стороны от него находились женщины-китаянки, все еще погруженные в опиумный сон. Они были почти нагими, только с множеством дешевых украшений в волосах, делающими их похожими на кукол.
 Придвинувшись к той, что лежала с правого края, Эдвард с прелюдией нежности прикоснулся к ее волосам. Макияж китаянки испачкал подушку, и казалось, что следы ее краски для губ это вытекшая горлом кровь чахоточной... Снова вернулось чувство брезгливости и тошноты, Берк попытался подняться.
 Его одежды также была не в лучшем виде: кое-как застегивая брюки и рубашку, молясь, чтобы на правильные пуговицы, Эдвард ощутил головокружение. Сейчас ему отвратительно присутствие здесь, а еще пару часов назад он сам искал утешения в объятиях этих миниатюрных азиаток. Спящая справа и протянула ему первую трубку, узкую и длинную, действительно привезенную из Китая. За годы увлечения этой заразой он стал хорошо разбираться в таких вещах. А сколько он сегодня выкурил? Три или четыре? Не важно. После второй чувство реальности все равно его оставило. И наступило какое-то равнодушие и оцепенение, а затем пошли те образы... О, да, образы. Интересно, покойный Россетти тоже их видел? Это в той дымке пряталась стыдливая Прозерпина с роковым плодом граната? А Пандора, держащая в руках шкатулки всех пороков мира, тоже была окутана дымом забвения? Вот бы спросить когда-нибудь Гения об этом.
 Надев ботинки и подняв брошенный на пол плащ, Эдвард покинул комнату, опираясь рукой о заплесневевшую стену. В холле он столкнулся с хозяином домика, незамедлительно потребовавшего рассчитаться за пять часов, проведенных здесь "с досугом". Мысленно послав старика к черту, Берк отдал ему деньги, после чего вышел на крыльцо. Там его наконец вывернуло. Переведя дыхание и вытерев губы завалявшимся в кармане плаща платочком, Эдвард направился по улице, лишенной фонарей на несколько десятков метров. Он шел не зная куда, без цели, несколько раз едва не поскользнувшись на льду. В висках стучало, руки тряслись. В таком состоянии было сложно понять, что за тобой кто-то следит, даже услышать приближающие шаги стало нелегкой задачей. И поэтому, когда его окликнули, он не бросился прочь, лишь медленно остановился а затем обернулся. Прежде чем последовал удар по голове, Берк успел все же услышать: "Поживимся сегодня, парни, вообще никакой."
 
 Затем снова мрак, уже привычный, бархатный, но убивающий свободу. Потом кошмары, дикая боль, огонь, словно пожирающий все тело изнутри, точно в Аду, внезапно сменившийся приятной прохладой. Когда тьма наконец отступила, первое, что он увидел, было лицо единственного ныне близкого человека - матери. Она с тревогой смотрела ему в лицо, меняя компресс на лбу. В глазах стояли слезы. Эдварду тоже захотелось заплакать, однако он пересилил себя и наоборот улыбнулся. Теперь все хорошо, он в безопасности. Она не даст ему снова отступиться и сорваться в пропасть отчаяния и безумия. Возможно, счастья ему уже не познать, но разве спокойная жизнь в уединении не может таковой считаться? Кто знает. Людям не дано узнать все в этом жестоком и странном мире.