герой

                Герой
Где-то в пятом классе, когда бурно бравировал докладами очередной съезд Коммунистической партии Советского Союза, решил Пашка стать героем.

- Знаешь, Серега, раньше врагов саблями побеждали. Павка Корчагин винтовками, гранатами и пулеметами белогвардейцев убивал. Гагарин аж в космос слетал и обратно возвратился. Папанин Северный полюс как взял, - Пашка крепко сжал кулачки, нахмурил брови, шумно выдохнул и воскликнул,- и выиграл! А сейчас? Как сейчас победить врагов и стать героем?

- Да, с врагами проблема, – Сергей покопался в яркой, крохотной мальчишеской памяти и …тщетной оказалась попытка. Враги не находились.

- В том то и дело, что врагов сейчас трудно найти, - Пашка было приуныл, но вовремя ловко зафинтил подножку ябеде Женьке Элькину.
Женька споткнулся, больно ударился об угол парты и тоненько заныл:

- Все Людмиле Николаевне расскажу! И что у тебя ножик, такой, складной с белкой на ручке в кармане лежит. Видел, видел!

- Ябеда-карябеда, турецкий барабан, кто на нем играет, противный таракан! – Пашка крепко размахнулся и метко метнул в спину убегающему Женьке потрепанный дерматиновый портфель.

- Кто так обзывается, тот сам так называется! - взвизгнул Женька.

- Как дам по башке, улетишь на горшке, - уже миролюбиво буркнул Пашка.

Вечером того же дня друзья внимательно рассматривали коллекцию Серегиных марок. Мелькали гербарии, памятники архитектуры и симпатичные разноцветные портреты. Огромные бабочки в расплющенном художником мгновенье геометрически верно уложили на картинках свои фигурально феерические крылья.

- Нет ничего героического в этих марках, - Пашка разочаровано вздохнул, сполз с дивана и залез в нижний ящик письменного стола.
В ящике валялись уставшие от ежедневных баталий и побед, измазанные пластилином оловянные и пластмассовые игрушечные солдаты. Искусственные сердца игрушечных солдат лихо отбивали ритмы мальчишеских мечтаний; пластмассовые души сияли благородством; оловянное обмундирование блестело…В игрушечной войне непременно побеждала взаправдашняя справедливость и враг окончательно и безоговорочно, без поддавков и интриг погибал на коврах, паласах, паркетах, линолеумах, а то и вовсе так, безалаберно, на подоконниках или в туалетах.

Умирали недели. Рождались дни. Пашка взрослел.
Повседневность, порой, стирает желания, уродуя их до неузнаваемости. Высшая власть каламбурами, карикатурами и каракулями переписывает судьбы. Кувыркаются эпизоды, штормят будни, корёжатся характеры и ко всем чертям улетают отштукатуренные психологические догмы. Уходят Дарвины. Приходят Эйнштейны. Эволюция из аксиомы трансформируется в относительность… Человек, взяв старт мечтательным альтруистом, финиширует неудовлетворенным прагматиком. Пашка же, взрослея, с мечтой не расставался.
Когда в десятом классе на уроках внеклассного чтения юноши и девушки штудировали «И это все о нем» Виля Липатова, Пашка как-то вдруг ожил, приобрел осанку, суровый взгляд и протокольные манеры:

- Мещане и Гасиловы! Вот наши враги!

- Паш! Это, мягко говоря, всего лишь литературные герои. Слепые, надутые идеологией и подтасованными фактами. Их бумажные души наполнены яркими социалистическими гиперболами.

- Ты формалист, Серега. Посмотри на Юрку Добровольского. Щеголь. Американские джинсы, импортная водолазка, дома – японский магнитофон. А в душе? Гнилой и жадный. За заграничную шмотку …одним словом, в разведку я с ним не пойду. А Танька Чижова? Разукрашенная дура. Мечтает о принце и об этой, о тихой семейной гавани. Так и говорит. Штормы и бореи видите ли ей уже неинтересны.

- И что в этом плохого?

- А что в этом хорошего? Таньке нравится Вовка. А мне нравится Танька. Да и вообще, что интересного в мутном буржуазном быте? Где размахи пятилеток? 

- Ну, загнул ты, Паш! Зачем тебе размахи?

- Для этих, сам понимаешь… а что лучше жить в мнимых ценностях? Я себя в советских штанах не хуже, чем в фирменных джинсах чувствую. И наш портвейн круче ихних виски будет.

Потом, когда юношеские души одноклассников продырявила тоска расставания и школьный двор заполнился незнакомыми голосами; когда деревянные парты, разлинованные тетрадки, классные руководители и прожжённый сигаретой портфель умыкнули в воспоминания Серега узнал, что Пашка, получив аттестат зрелости и оплеуху от Таньки Чижовой за нечаянный поцелуй, уехал строить БАМ.
Друзья встретились через много лет в Москве, в шумной компании столичных либералов, диссидентов, малопечатающихся поэтов и прозаиков.

В компании вслух читали самиздатовский потрепанный экземпляр повести Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки»; пили белую-крепкую, кианти и французский коньяк; целовались с полупьяными малоизвестными девицами и откровенно, небрежно, хмельно и потому храбро как-то незаметно влезли в политические дебри.

- Я вот, что скажу, - поэт Славик в расстёгнутой до пуза рубахе, в новых джинсах фирмы «Wrangler», с помятым бородатым лицом и с нарушенной дикцией вещал, - СССР – фи, извольте, дрянь, а не государство. Тополиный пух в этой стране измазан пропагандой, листья испачканы идеологией, а мысли советских граждан - как компот с селедкой. Ингредиенты нормальные, а на вкус – полное говно. Быдло. Кругом быдло.

- А причем тут тополиный пух? – удивился Пашка, ошалевший от мыслей московского либерала.

- Это метафора, батенька, - поэт Славик разлил в стаканы водки.

- Возможно. А кто испачкал листья? – не унимался Пашка.

- А вы откудова будете, батенька? – поэт Славик надулся, побагровел и приготовился, сжав кулаки.

- Я с Сибири. А ты кто такой? – Пашка тоже был не против размять свое крепкое и закалённое БАМом тело.


- А че он СССР говном назвал? - уже на улице Пашка, поправив воротничок разорванной рубахи, продолжил идеологическую дискуссию.

- Не все так просто, Паш, - утешал друга Серега.

- Просто. Любить родину - просто, - Пашка с удовольствием вдохнул пьянящий даже пьяного вечерний московский воздух.

Было лето. Трамваи визжали тормозами и в прозрачных стеклах киоска «Союзпечать» отражались улыбки уличных фонарей.
В метро, уткнувшись в плечо друга, Пашка задремал…

- Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Площадь Ногина», - произнесли динамики.
               
                ***
- Господа! Из-за политических реконструкций станцию «Площадь Ногина» переименовали. Нафиг. Следующая станция «Китай-город», - бурчали те же динамики уже через несколько лет.

- Где это я? – Пашка очнулся и вытаращил глаза. Вокруг Пашки плыли люди. Много людей. Разноцветных и картонных. Одетых в фирменные шмотки, цедящих «кока-колу» из бумажных стаканчиков и употребляющих незнакомые грубые глаголы хайпить, чилить, юзать, стримить.

- Ты в Москве, чувак, - ответил легкий молодой человек.

- А ты-вы кто? – уточнил Пашка.

- Я новый герой. Теперь у нас представление о героизме – иное. Ныне герои – молодцы и молодки из шоу-бизнеса. При бабле, со шмотками и расписанные бижутерий. Алмаз, а не жизнь!  Поют отвратительно, зато живут хорошо. И в думалке у нас – аншлаг! От радости обладания этими…как их. Вроде, на букву «м»…

- Мечтами?

- Ты че, лох?

- Мыслями?

- Откуда?

- Может, моралью?

- Ты реально хейтер прикалываешься?

- ?

-  Вспомнил. Монетами…

                ***

- Господа! Но есть же мои рассказы! – Антон Павлович поправил пенсне и нервно зашагал по облаку. Облако скукожилось, сморщилось и выдавило слезу.

- И моя поэзия! – Александр Сергеевич почесал бакенбарды и присел на краешек холодной звезды.

- Извольте, а где же моя музыка? – Петр Ильич недоуменно посмотрел вниз.

- Довольно, господа! – Бог задумчиво пригладил бороду, - зачем, позвольте, я вас всех сюда призвал? К-хм. Трудно мне одному в сердце русского человека теперь достучаться. Стучу, а он не слышит. Если слышит, то не открывает. А если и откроет, то сразу, не напоив и не накормив, начинает требовать. И что он требует?  Говно всякое требует, извините господа. Одним словом, не справляюсь я один.

- А вместе?

- Попробуем.

- Начнем?

- Продолжим…

***

- Во, приснится же такое, - Пашка протер глаза и осмотрелся вокруг. Мелькали рекламные слоганы и прилично одетый попрошайка молитвенным голосом толерантно просил о помощи. Хлюпали голоса, двери и годы.
Жужжали кондиционеры и надвигался мрак…



        Москва 2015-18 г.г.