Не прикидывайся глупой овечкой!

«Не прикидывайся глупой овечкой!»
Софья Георгиевна была настроена бодро и воинственно.

Проснувшись без будильника (по случаю субботней расслабухи) около десяти часов утра, Олеся с удивлением прислушалась к идеальной тишине в квартире: неужели Анютка с Павликом ещё дрыхнут? А, ну да, она вчера сама разрешила им допоздна проторчать у компьютера, где найти любимые мультики - пара пустяков. Олеся же, наглухо закрыв дверь в кухню и категорически запретив детям даже стучаться к ней, распечатала бутылку водки, поставила перед собой портрет Романа, перед ним гранёную стопку, с которой и чокалась перед тем, как опрокинуть очередную порцию. Интересно, сколько таких порций было? По крайней мере, Олеся, как ни силилась, так и не вспомнила, укладывала ли она ребят спать или же они и без неё управились. И наверняка, чертяки, радовались, что никто не заставляет чистить зубы и умываться перед сном.

Голова была тяжёлой, но вполне терпимо. Накинув халатик, она вышла в гостиную, с лёгким раздражением окинула взглядом беспорядок на компьютерном столе. Да ладно, хорошо хоть сам агрегат выключен. Ополоснув лицо ледяной водой, Олеся почувствовала себя лучше, быстренько завела тесто и нажарила оладий. Краем глаза углядела между плитой и стеной пустую бутылку из-под водки. Да ну, быть не может, чтобы она одна всё выпила, иначе сегодня бы не встала. Скорее всего, остатки выплеснула в раковину, не оставляя соблазна на утреннее «лечение». Накрыв вкусно пахнущую гору оладий чистым полотенцем, встала на пороге детской и нарочито весёлым голосом приказала:

- Па - адъём!

И началась привычная семейная суета, когда Павлик никак не желал расставаться с подушкой, а Анюта на правах старшей сестры смешно строжилась и хлопала его по обтянутой пижамкой попке. Павлик же, крепко зажмурив глаза, брыкался и пытался наугад попасть в неё пяткой. Потом Анюта буквально поволокла строптивого братика в ванную, откуда послышался её командный голосок:

- Эй, ты кого хочешь обмануть? Ты же пасту на щётку не положил! И нечего хныкать! Не маленький уже, пять лет, а всё как ребёночек.

Усадив детей за стол, Олеся поставила вазочки со сметаной и вареньем, налила чаю в разноцветные кружки, а сама подошла к окну, отдёрнула шторы, глянула вниз с третьего этажа и обомлела. В пёстром ряду автомобилей, традиционно выстраивавшихся на ночёвку вдоль дома, зияла проплешина. Именно на этом месте уже два с лишним месяца стояла новенькая бежевая иномарка. Олеся видела её вчера даже поздним вечером, когда, ещё «в себе», смотрела сквозь оконное стекло на город, размышляя, как дальше жить. Но теперь машины не было. Нет, она не испугалась, что её угнали. Этот вариант абсолютно исключён. Значит...

- Павлик, не чавкай, - сказала Олеся рассеянно. - Здесь не свинарник.

- Ой, да я ему сколько раз уже говорила, мама, - возмущённо подхватила Анюта, но Олеся подняла ладонь, показывая, что, мол, об этом как-нибудь в другой раз.

Она вышла в свою комнату и опустилась на диван с телефоном в руке. Надо было собраться с духом. Впрочем, чего собираться-то? Ругаться и орать она не будет. Просто вежливо и холодно спросит - и всё. Как по заказу, ответила Софья Георгиевна.

- Здравствуйте, - ровным, без единой эмоции, тоном произнесла Олеся. - Зачем же тайком? Хоть бы предупредили...

- Ещё чего! - на приветствие Софья Георгиевна не расщедрилась. - Тебя предупреди, так ты каких-нибудь мужиков наймёшь...

- Каких мужиков? - на Олесю вдруг тяжко навалилась не то усталость, не то тупая обречённость, так, что она едва удержалась от слёз. - Вы о чём это?

- Ладно, не прикидывайся глупой овечкой, - Софья Георгиевна, в отличие от неё, была бодра и воинственна. - За каким тебе хреном машина? Ромочку не уберегла - и её профукаешь. А нам на дачу на нашей развалюхе ездить стыдно. В общем, вечером дед приедет за Павликом. Заберём его с ночёвкой до понедельника. Хоть поест нормально, а то ведь у тебя...

Нет смысла и сил слушать дальше. Софья Георгиевна любила впадать в многочасовые обличительно-воспитательные монологи. И ни прервать, ни возразить было невозможно: свекровь требовала неукоснительного уважения и к ней самой, и к каждому её слову. Она вздрогнула, когда в комнату ворвался Павлик:

- Мам, Анюта сказала, чтобы я сказал: «Мама, спасибо». Мама, спасибо. Мы пойдём гулять с Анютой?

Олеся притянула его к себе, пригладила светлые вихры:

- Идите. Только курточки не забудьте. И в магазин заодно забегите - хлеба к обеду нет.

- Нет, пусть он сначала слово даст, что не будет от меня удирать, - Анюта сурово смотрела на Павлика, натягивающего кроссовки. - Лучше в ниточку-иголочку поиграем: куда я, туда и ты, понял?

Павлик сосредоточенно пыхтел над шнурками и кивал головой. Они наконец собрались и ушли, а Олеся принялась мыть посуду, мысленно обращаясь к мужу: «Вот так-то всё получилось, Ром, вот так-то...»

Роман погиб нелепо и прямо на глазах у Олеси в середине марта. У неё он был вторым мужем, и Софья Георгиевна, крайне раздосадованная этим обстоятельством, заявляла, не стесняясь, при Олесе, что «только полный идиот женится на бабе с ребёнком». Но Роман пошёл наперекор матери, а отец его, Алексей Алексеевич, не сказал ничего ни за, ни против. Он уже привык безгласно жить рядом «генералиссимусом в юбке», и его это, видимо, вполне устраивало. Наверное, упрямая непокорность сына, может, вообще первая в истории семьи, выбила Софью Георгиевну из колеи - и она смирилась. Приезжая в гости, даже привозила Анюте шоколадки из ближайшего ларька, а родившемуся Павлику очень обрадовалась и тут же принялась учить Олесю, как пеленать-кормить младенца, забыв, что сама родила чуть не тридцать лет назад и с тех пор многое изменилось, ни о каких пелёнках и речи нет.

Но советы бабушки - это ж святое... Вот тебе и споры-ссоры, непонимание и косые взгляды.

В деньгах молодые не нуждались. Работа у Романа была хорошая - автомехаником на известной среди водителей станции технического обслуживания. А в свободное время и в выходные ещё и успевал крутиться по «левым» заказам. Машин в городе становилось всё больше и больше. И - как следствие - росло число аварий, так что Рома был всегда при деле. Он, в общем-то, к рюмке и не прикасался: что это за мастер с дрожащими руками и мутными глазами? Но раз в три-четыре месяца какой-нибудь праздник всё равно подворачивался, и он на время прощался с трезвостью. «Да пусть выпьет, сколько влезет, - с улыбкой говорила Олеся гостям. - Мой трудяга это заслужил». Почти бесчувственного она бережно укладывала его в постель, а в холодильник ставила бутылку минералки на утро.

И всё бы ничего, но потом начались странные вещи. Если водка не сваливала Романа с ног, он неожиданно обрушивался на сотрапезников с яростной бранью, срывался с места и убегал из квартиры в ночь-полночь. За ним мчались добровольцы во главе с Олесей, однако вернуть его не удавалось: исчезал, как сквозь землю проваливался. Приходил под утро, мрачный и помятый, падал перед бледной после бессонной ночи женой на колени, говорил, что сам не понимает, какая муха его цапнула, просил прощения. И что ей оставалось делать? Уже позже Софья Георгиевна признается, что, когда Рома жил вместе с ними, вытворял то же самое, будто что-то замкнёт у него в голове, слов не понимает - и не удержать. Где был, куда носило - не помнит. Почему Олесе не рассказала? Думала, женится - дурь пройдёт.

Заработанные Романом деньги они тратили очень экономно. Рома давно копил на иномарку. И купил в марте, гордый и счастливый катал по городу детей и Олесю, держа руль так, будто с ним в обнимку и на свет появился. Отмечали это событие у друзей двумя неделями позже, домой поехали на такси. Подвыпившая шампанского Олеся устроилась рядом с водителем, общительным и молодым, весело щебетала, и тот поглядывал на неё с явной симпатией. Она, конечно, не заметила, как Роман на заднем сиденье стал быстро наливаться ревнивой злостью, вообразив невесть что, а потом сработала привычка: на полном ходу он открыл дверцу и «сбежал» из салона прямо под колёса другого автомобиля...

Когда Олеся, чуть живая, сидела у гроба, к ней приблизилась вся в чёрном Софья Георгиевна и прошипела в ухо:

- Век теперь будешь мучиться, что сына моего не уберегла. Уж я постараюсь... Не будет тебе от нас никакой помощи. Только Павлику. Хорошо, что уговорили Рому машину на отца оформить.

- Какую машину? На какого отца? - Олеся ничего не понимала.

- Дура ты, я всегда это знала. Заберём мы машину, а то продашь - и деньги - не твои! - на ветер пустишь.

Олеся медленно повернула голову и с ужасом посмотрела в глаза женщине, которая даже сейчас может думать и говорить о каких-то деньгах. В ответ - вонзившийся в зрачки сверлом ненавидящий взгляд.

Она очнулась от звонкого голоса Павлика с улицы:

- Мама, мы купили хлеб. Мягкий-мягкий! Анюта занесёт, а я её здесь подожду, ладно?

Она помахала ему: ладно, но никуда не уходи. И тут ей стало страшно. А если Софья Георгиевна однажды возьмёт и не вернёт Павлика домой? Да ну, это невозможно. Есть закон, который защищает её материнские права. Но свекровь - какая она теперь свекровь? - это же тяжёлый танк. Чтобы сражаться с ней, надо быть очень сильной и такой же непробиваемой.

- Где ты там? - крикнула из прихожей Анюта. - Возьми пакет, пожалуйста.

- Иду, - откликнулась Олеся, уже озабоченная только что мелькнувшей идеей.

Она вернулась в комнату и снова позвонила Софье Георгиевне:

- За Павликом не приезжайте. Нас не будет дома.

- То есть как это?! Ты что мелешь?

- Для вас нас никогда не будет дома. Вы меня поняли? А скоро мы вообще уедем из города. Мои родители будут очень рады, если я вернусь...

- Да что ты себе позвол...

- Прощайте!