Индульгенция блудному сыну

Индульгенция блудному сыну

Аркадий Гайсинский

 

«У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую часть имения. И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение своё, живя распутно. Когда же он прожил всё, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево своё рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих.

Встал и пошел к отцу своему. И когда он был ещё далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться.

Старший же сын его был на поле; и возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и, призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козлёнка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение своё с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и всё мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся»[1].

Количество комментариев и суждений по поводу скрытого (аллегорического) смысла притчи велико, но в целом они сводятся к тому, что

«Как и отец из притчи, Бог, уважая нашу свободу, не задерживает нас, когда мы уходим от Него. Но точно так же, Он всегда готов и принять нас обратно. Более того, Бог никогда не укоряет за прошлые ошибки и готов принять каждого в том виде, в каком человек приходит к Нему. Главное — сокрушение, главное — искренность и жгучее желание разорвать старые греховные путы… Остальное Господь сделает Сам — важно только вернуться и припасть к Его ногам, как это сделал блудный сын»[2].

2

Притча обращается к двум определениям человеческого поведения: греху и раскаянию. Но грех — результат реальных действий и он многовариантен, а раскаяние идеально и универсально. Так неужели раскаявшийся распутник и раскаявшийся убийца равны по отношению к наделённому правом прощать?

Но у слушателей Иисуса такой вопрос не возникал — нужно учесть, что притча рассказывалась иудеем и предназначалась иудеям — христианство в то время ещё не родилось.

Слушавшие Иисуса, в своём большинстве знали содержание Торы, а в глубоком знании Святых Писаний Иисусом сомневаться не приходится: ещё двенадцатилетнего «и нашли его в Храме сидящего посреди учителей, слушающего их и спрашивающего их. Все слушавшие Его дивились разуму и ответам его».[3]

Тора же требует, чтобы причинивший какой бы то ни было ущерб, понёс конкретное наказание, вплоть до смертельного. А признание греха — не есть раскаяние:

«И говорил Господь Моше так: Говори сынам Исраэля: Если мужчина или женщина совершат (что-либо) из всех грехов человеческих, являя неверность Господу, и провинится та душа, То пусть признают грех свой, который совершили, и возвратит он то, чем провинился, сполна и пятую часть прибавит к нему, и отдаст тому, пред кем провинился»[4].

«И не берите искупительный дар за душу убийцы, злодея, которому надлежит умереть, но смерти будет он предан»[5]

Так что, в иудаизме нет понятие раскаяния? Есть! Но иудаизм — это религия понимающая и учитывающая человеческую природу, это религия реального, без ханжества, отношения, к человеческому бытию. Согрешивший сначала должен «признать грех свой», получить прощение потерпевшего, возместить убыток и только потом обращаться к Богу с раскаянием.

Не возместивший убыток и не получивший прощения «на земле» не будет прощён и «на небе», как бы он не раскаивался в содеянном.

«Действенность Иом-Киппура как Дня всепрощения обусловлена чистосердечным раскаянием в грехах (Иома 8:8, 9; Майм. Яд., Хилхот тшува 1:2-4 и во многих других местах). Но и такое раскаяние имеет силу лишь в отношении проступков против Бога (аверот ше-бейн адам ла-маком), а в отношении обиды и ущерба, нанесенного ближнему (аверот ше-бейн адам ле-хаверо), раскаяние спасительно лишь тогда, когда ему предшествуют возмещение убытка и прощение со стороны потерпевшего (Иома 8:9; Майм. Яд., Хилхот тшува 2:9»[6]).

Поэтому в иудаизме раскаяние не подменяет и не облегчает наказания, а священнослужитель даёт прощение лишь за неумышленный проступок:

«И если кто-нибудь согрешит и совершит (что-либо) одно из всех заповедей Господа, чего делать не должно, и не знал, провинился ли, и понесет свою вину, Доставит овна, без порока, из мелкого скота по оценке в повинную жертву к священнослужителю. И искупит его священнослужитель за его неумышленный (проступок), который он совершил, и он не знал, и простится ему»[7].

(Кстати, также и в Коране:

«Поистине, Аллах принимает покаяние тех, кто по неведению совершает дурное, после чего сразу же раскаивается. Аллах примет покаяние таких, ибо Аллах — Всезнающий, Премудрый! И не будет принято покаяние тех, кто совершает дурное (всю жизнь), а когда приходит к нему смерть, говорит: «Поистине, теперь я раскаялся!»»)[8]

Решение: является ли раскаяние истинным — принимает только Бог и Его решения человеку во время своего земного существования знать не дано. В этом великая мудрость религии евреев. Раскаявшийся сам определяет полноту своего раскаяния дальнейшей жизнью:

“Какое раскаяние является полным? Это когда подвернулось ему то, чем уже грешил, и может он совершить (грех снова) — но отдалился и не совершил из-за раскаяния, а не из-за страха или бессилия.”[9]

3

Родившийся и умерший иудеем Иешуа (Иисус), выражал несогласие с некоторыми указаниями Торы — вот одно из наиболее известных:

«Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».[10]

Иисус «пересмотрел» сказанное в Торе и касательно греха прелюбодейства, объявив, что таковое является результатом не только реальных действий, но и воображения:

«Вы слышали, что сказано древним: «не прелюбодействуй». А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну. И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».[11]

Но соответствует ли эти наставления человеческой природе? Из десяти главных заповедей, данных Всевышним Моисею на горе Синай, седьмая: «не прелюбодействуй» является отражением человеческого инстинкта продолжения рода, который называют «основным». И если даже прелюбодей вырвет самому себе и второй глаз «смотрящий на женщину», то греховность останется: разве не «вожделеет» и слепой? А на жену можно смотреть с вожделением?

Иудаизм же и здесь последователен и логичен: «прелюбодеяние» в Торе — это грех супружеской измены.

«Под прелюбодеянием разумеется связь женатого мужчины с чужой женой, замужней женщиной, а также замужней женщины с чужим мужчиной (Ваикра.20.10, Притч. 6.32, Иер 29.23), и даже невесты с посторонним мужчиной (Ош. 4.13). Оно рассматривается как нарушение брачного союза, почему и идолопоклонство народа еврейского, измена завету с Богом, который представляется под образом союза мужа с женой (Иер 3.1, Ош. 2.4:13), называется прелюбодеянием. И так как брачной союз является божественным установлением, то уже в патриархальный период прелюбодеяние считается великим злом, грехом пред Господом»[12].

Толкователи притчи почему-то не заостряют внимание на, говоря юридическим языком, «составе грехов» заблудшего сына. А ведь её рассказчик не случайно уточнил, что его единственный грех — распутство:

«По прошествии немногих дней младший сын, собрав всё, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение своё, живя распутно».

Но даже «расточив имение своё и начав нуждаться», заблудший сын не пошёл воровать и убивать, что вполне вероятно в подобных случаях, но пошёл работать — пасти свиней и не брал, хотя мог, ему не положенного «и он рад был наполнить чрево своё рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему».

Для современников и соплеменников талантливого оратора, каковым был Иисус, и для него самого аллегория притчи имела смысловое наполнение, отличное от того, каким оно представлено христианскими теологами после появления Евангелий: у иудеев грех распутства не состоявшего в браке блудного сына может быть прощён его земным отцом. Но внимавшие Иисусу, знали: прощение отца земного — это лишь его надежда на то, что «блудный сын» станет на путь истинный, а истинное прощение можно заслужить только у Отца Небесного и только праведностью всей оставшейся жизни.

В «Притче о блудном сыне» нет слов «прощение» и «раскаяние», но лишь слово «жалость». Иисус следует наставлению Торы: он призывает к жалости и прощению грешника там, где это разрешает Тора, чтобы открыть ему путь раскаяния к прощению Всевышним.

4

«Притча о блудном сыне» не просто одно из поучений «Нового Завета». Её истолкование стало в христианстве основой особого, отличного от прочих религий, отношения к взаимосвязи понятий «грех-раскаяние» и предполагает наличие посредника между человеком и Богом — это священник, наделённый правом отпускать грехи:

«Власть прощать грехи, согласно церковному вероучению, была дана Иисусом Христом своим ученикам (а через них и Церкви в лице епископов): «Примите Духа Святого. Кому простите грехи, тому простятся; на ком оставите, на том останутся».[13]

Но церковь столкнулась с серьёзной проблемой:

«В первые века становления христианства исповедь представляла собой не тайную, а публичную процедуру, что подразумевало обличение грехов не только перед священником, но перед всеми членами общины, составляющими в совокупности Тело Христово —Церковь. Открытость процедуры исповеди повлекла снижение числа обращающихся в церковь за покаянием. Ввиду падения интереса прихожан к исповеди, Церкви приняли решение утвердить тайный формат исповеди»[14].

Полагаю, не стоит объяснять: что стоит за «снижением числа обращающихся в церковь за покаянием», поэтому:

«Ввиду падения интереса прихожан к исповеди, Церкви приняли решение утвердить тайный формат исповеди»[15].

«Тайный формат исповеди» и возможность получить отпущение грехов, привели к предсказуемым последствиям — торговле прощениями. Так появились индульгенции.

Индульге;нция (лат. indulgentia от лат. indulgeo, в долгу, «терпеть, позволять») — в католической церкви освобождение от временного наказания (кары) за грехи, в которых грешник уже покаялся и вина за которые уже прощена в таинстве исповеди»[16].

Обе стороны: и священники, и паства бысторо поняли благодатную возможность индульгенций и дело дошло до того, что:

«В эпоху Возрождения получило распространение ошибочное понимание индульгенции как отпущения грехов за деньги, причем независимо от таинства исповеди»[17]

Это надо понимать так, что «отпущение грехов за деньги» имело место и ранее, но в Эпоху Возрождения такое понимание индульгенции стало массовым. Прошло несколько веков, прежде чем «ошибочное понимание» исправили:

«В 1567 году папа Пий V полностью запретил предоставление индульгенции за деньги и иные пожертвования.»[18]

В православной церкви дела объстояли, практически, также:

«Благодаря католическому влиянию в практику Греческой Церкви вошла выдача христианам индульгенций: свидетельств об отпущении греха (греч. ;;;;;;;;;;;;;). Это были настоящие индульгенции — грамоты, разрешавшие от грехов, который мог получить любой, за определенную сумму денег. Согласно Христосу Яннарасу, отпущение, «подававшееся» этими грамотами, не было связано с участием верного ни в таинстве покаяния, ни в таинстве Евхаристии»[19].

Неблагозвучное для славянского уха слово «индульгенция» заменили понятным «разрешительная грамота»:

«Например, в апреле 1806 года Никодим Святогорец в письме епископу Стагонскому Паисию, который в то время находился в Константинополе, просит его взять в патриархии «разрешительную грамоту» для одного «живого монаха», тоже по имени Никодим, и прислать ему, обещая, что вышлет деньги, необходимые для покупки грамоты, как только узнает, сколько она будет стоить»[20].

Даже Иисус Христос не смог «предугадать, как наше слово отзовётся».