Кемран и Шамсия

    Пролог

Шамсия очнулась от звона посуды, разбившейся о плиточный пол на кухне. Потом послышалось цоканье каблуков, кто-то сильно хлопнул дверью, аж стёкла на окнах задребезжали. Наступила пауза. Она напряглась, вслушиваясь в каждое шуршание. Едва уловимое всхлипывание заглушалось лязгом. Шамсия догадывалась, что происходит, и рисовала перед глазами картину: Динара, присев на корточки у разбитой посуды, собирает осколки в полиэтиленовый пакет и тихо плачет от обиды, сетуя на судьбу.

Лет пять, как Шамсия сдалась болезни в плен. Она почти не видела. Различала только свет, заполненный пустотой, и полную мрака пропасть. Ноги были очень слабы, поэтому со временем она перестала ходить. Вся её жизнь сжалась до островка кровати.
Динара, молодая женщина, жила с ними под одной крышей. Её в сиделки к матери с одним выходным в неделю нанял сын Шамсии. По воскресеньям он её заменял, наловчившись менять памперсы, обмывать, кормить, поить.
Динара привыкла к этим людям, прикипела сердцем. Поэтому терпела все капризы мужа Шамсии – Кемрана. Он часто доводил её до слёз, срываясь по мелочам, как сегодня на кухне.
Кемран пришёл на обед раньше времени. Попросил скорее накормить, чтобы не опоздать на важную встречу, на что Динара ответила:
– Картошка не доварилась, надо бы чуть подождать.
Кемран был в хорошем настроении. Он уверял, что ничего страшного: мол, ему картошка даже нравится в таком виде. В тарелке с куриным соусом он принялся её мять. Но из-под вилки брызги соуса от ещё недоварившейся картошки разлетелись и попали на рубашку. Он словно озверел. Взял тарелку, с яростью бросил на пол. Наговорил много грубостей, но, считай, ещё сдержался, не опрокинув тарелку с горячим соусом Динаре на голову. Шамсия жалела Кемрана, с годами всё больше понимая причину всех его срывов, его обречённость с того дня, как увидел её...

В том году
В том году лето было жарким.
Мать решила перестегать все матрасы и одеяла дома. Целыми днями возились с шерстью. Сначала замачивали в большую лохань, куда залезали босиком, топтали шерсть под струей холодной воды из шланга. Потом комками перекладывали в дуршлаг и, выжимая, стирали под струёй до прозрачной воды. Мокрый подол платья сох за считанные минуты, по нескольку раз в день. По всему двору под солнцем на расстеленных одеялах сушилась шерсть. Поначалу влажная, с желтизной, высыхая, она превращалась в белые, пушистые облака. Шамсия улыбалась, вспоминая, как она босиком утопала в ней по щиколотку. Закрывала глаза и представляла, будто плывёт по небу. Мать заставляла переворачивать и взбивать, чтобы шерсть просушилась как следует и распушилась ещё больше.
В один из таких дней, когда к вечеру только закончили стегать матрас, за воротами остановилась машина. Хлопнули дверью, кто-то стал дёргать за ручку калитки снаружи, пытаясь открыть. Мать поспешила к воротам, крича издалека:
– Иду, иду! Кто там?
Открыла и заговорила голосом звонким от радости:
– Боже мой, глазам своим не верю! Какие люди! Как это вы к нам забрели? Добро пожаловать! Господи, Кемран, сынок, как ты вырос! Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.
Шамсия стояла неподвижно, как статуя, когда прибежала с кухни Шовгия. Они переглянулись, не догадываясь, кому мать может быть так рада. Поспешили к воротам. Приближаясь, услышали, как она обращалась к гостям:
– Зухра, чего мы здесь стоим? Проходите, Господи, голову потеряла.
– Диляра, ты не изменилась, та же растерянность на лице, что и в детстве. Помнишь, мы прощались, расставаясь на ночь? Иногда я, выпросив разрешения у матери ночевать у тебя, возвращалась неожиданно, и ты выглядела точно так же...
Они кинулись вновь в объятия друг другу. Шамсия с сестрой стояли, вытянув шеи, и выглядывали через калитку на улицу. Они так же, как Бешир и Кемран, наблюдали встречу двух подруг детства.
Зухру девочки больше знали из рассказов матери, помнили её плохо. Сейчас она приехала к ним с мужем и сыном. Увидев в калитке две пары любопытных глаз, Зухра бросилась к ним, раскрыв широко в стороны руки:
– А это кто такие? Что за красота? Боже ж, ты мой, – целуя взахлёб, приговаривала она, – неужто Шовгия и Шамсия?
– Бессовестная, когда в последний раз их видела? – укоряла мать, – теперь угадывай, кто есть кто.
– Последний раз видела – были во-о-о-т такие, – показала, согнувшись ниже колен, Зухра, – у Шамсии такой же взгляд, как у покойного Шамиля. А Шовгия – проказница, глазки вечно смеются – вылитая ты. Да хоть сто лет не буду видеть, узнаю среди миллионов.
Потом все прошли в дом.

Под тутовым деревом
Вспомнилось, как мать кипятила самовар под тутовым деревом, как допоздна сидели за чаем. Говорили о прошлом, смеялись и плакали. Ощущение родства связывало каждого за столом. Кемран сидел в конце стола, не сводя глаз с Шамсии. Ей было неловко, не знала, куда спрятаться. Шовгия, заметив это, шепнула сестре на ухо:
– Он что так смотрит на тебя? Вот идиот, совсем спятил, не думает, как это неприлично?
От этих слов лицо Шамсии залил румянец:
– Не знаю, я думала – мне показалось. Я сейчас уйду на кухню. Ты посиди пока, чтобы не было заметно.
– Хорошо, только долго не собираюсь.

Кемран
Два дня гости жили у них. Кемрану было двадцать три года. Высокий, худощавый, волосы чёрные, как смола. От отца он перенял большие глаза, длинные ресницы, но взгляд, улыбку – явно от матери. Он сразу зацепился глазами за Шамсию, и оторвать взгляд ему не хватало сил. Утром она бесилась от его пристального внимания повсюду, где бы ни появлялась. Она стеснялась, ей было неудобно от мысли, что кто-нибудь ещё заметит это. Старалась держаться подальше, не попадаться ему на глаза. Дядя Бешир, как назло, обращался к ней с разными вопросами по поводу воды, как включить насос, где искать отвёртку. Он решил починить кран во дворе, вот и приходилось подносить, относить разные инструменты. Довольный Кемран наблюдал за всеми её движениями без стеснения. Несколько раз она чуть не упала от смущения. Злилась и молила Бога, чтобы они скорее уехали. Он ей совсем не нравился, тем более был младше её на целых два года.
Шамсия – девушка с карими глазами, русыми, длинными волосами, всегда смотревшая на Кемрана, как на ребёнка  – не могла себе представить, на что он может надеяться, впиваясь в неё взглядом? Она помнила, как он в детстве, цепляясь за юбку матери, ныл целыми днями. Изредка, заставая одного, она его дразнила, показывала рожицы, обзывая занудой, доводила до истерики, за что потом ей здорово перепадало от матери. Шовгия маленькой картавила, защищая его смешно:
– Не дгазни! Это мой жених, а я его невеста.
Все вокруг смеялись, переспрашивая:
– Кто он тебе? Повтори-ка ещё раз!
Она повторяла, заслоняя его от всех:
– Жених! Кто? Не слышите?
Приступ смеха охватывал всех, кто это слышал. Шамсия вечером припомнила это сестре. Она удивилась, отвечая:
– Фу, не может быть. Какая же была глупая.
Шамсия пошутила:
– Сегодня что? Не вариант?
– Нет, даже не близко.
– Надеюсь поумнела, глупости остались в прошлом, – по-взрослому вздохнула Шамсия.
Но от маленького зануды в прошлом не осталось и следа. Кемран вырос в симпатичного молодого человека с широкими плечами, спортивным телосложением. Выразительность взгляда, профиль прямого носа отражали характерную черту: прямоту и умение принимать самые отчаянные решения. Внешний вид, манера соответствовали внутренней мужественности. Однако Шамсия никак не могла принять его всерьёз, таким, какой он есть сегодня, ей всё виделся нытик, вчерашний плакса. Для Шовгии было важно мнение сестры. Она была слишком юна, чтобы самой оценить кого-нибудь...

Серьёзный разговор
Через два дня гости уехали. Вечером мать посадила дочерей рядом, чтобы поговорить серьёзно.
– Зухра с Беширом приезжали не просто так. Хочу рассказать вам давнюю историю. С Зухрой мы жили неразлучно до самого замужества. Мечтали выйти за двух братьев, жить невестками в одном доме. Но судьба разлучила нас. Мы разъехались. Вышли замуж за парней, незнакомых друг с другом. Встречались редко. В замужестве жизнь оказалась иной, чем мы себе представляли. Мы тосковали друг по дружке. На одной из редких встреч мы обещали, что если Бог даст одной сына, а другой дочь, – породнимся, чтобы делить всё в жизни пополам. Когда отца не стало, я, с вами маленькими на руках, совсем было потерялась. У родственников своих забот хватало. Зухра с Беширом приезжали часто, бросив все свои дела, с маленьким Кемраном на руках. Они меня не оставляли одну надолго. Наше обещание уже тогда вступило в силу. Ну вот, пришло время. Они приехали просить разрешения для сватовства. Не знаю, как нам быть?
– Мам, ему явно понравилась Шамсия. Ты что, не заметила? Он с неё глаз не сводил.
– Ты что такое выдумала? Молокососа не хватало, пусть хоть глаза проглядит, – резко отрезала Шамсия.
– Мне тоже, – парировала сестра.
– Доченьки, дорогие, вы мало пока понимаете в жизни. От семьи зависит очень многое. Не может в такой семье вырасти непорядочный человек. Я уверена в Шовгие и буду за неё спокойна, она сама потом спасибо скажет.
– Мам, а как же любовь? – по-детски наивно спросила Шовгия.
– Ты полюбишь его. Любовь в твоём понимании – конфеты-букеты. Поверь, жертвенность, преданность – это и есть настоящая любовь.
– Мам, в книжках всё так красиво, интересно. Мне нравится, когда конец счастливый.
Шамсия повернулась к ней:
– Ты обещала без глупостей.
– У вас секрет? По-моему, вы скрываете что-то. Жизнь тоже – книга, но никогда не знаешь, чем закончится.
Шовгия смотрела на сестру полными мольбы глазами.
– Нет, мам, ничего. Ты же, знаешь какая она наивная. Начиталась сказок, возомнила из себя героиню. А я так, предупреждаю, чтобы приключений не искала, – успокоила мать Шамсия.
Шовгие было двадцать лет. Разница в возрасте сильно отличала мировосприятие сестёр. Шамсия, с красивыми чертами лица, с осанкой царицы, в которой чувствовалась сила воли, рассуждала мудро. Шовгия, милая, с ямочками на щеках, с выразительными глазами, лёгкая и весёлая, жила в своём меняющемся мире воображений. Мать про неё говорила:
– Она как пластилин, из которого можно лепить всё, что угодно. Были бы умелые руки.
– Мам, если ты уверена, надо дать согласие, такие женихи не каждый раз стучатся в двери, – медленно, но решительно выразила своё мнение Шамсия.
– Да, я согласна, только сначала бы тебя определить, – произнесла вслух мать тревожащую её мысль. – Сватов у тебя много, да нет достойного твоей руки. Хочется, чтобы было по порядку.
– Мам, о чём ты говоришь? Какая здесь может быть очерёдность? Её судьба, её дорога. Так распределили небеса. Зачем вмешиваться?
Мать, прослезившись, встала, обняла Шамсию:
– Какая ты у меня умная! Слава тебе, Господи! Шамиль, спи спокойно, у меня надёжная опора.
Она расчувствовалась, стала причитать и оплакивать мужа:
– Не суждено было увидеть, какие дочки красавицы. Не суждено замуж их выдать. Самому решать, как лучше. Как же мне без тебя нелегко, если б ты знал.
Девочки обняли мать, они плакали вместе с ней, пытаясь успокоить:
– Мам, ну хватит, не убивайся так. Сколько можно терзать себе душу? Опять заболеешь, сляжешь, ну что тогда? Лучше будет?
– Всё! Не буду, обещаю, – она смахнула с лица слезу, встала, умылась под струёй холодной воды из шланга. Шовгия успела пробубнить под нос:
– Не выйду за нытика, даже не мечтайте.
Шамсия окинула её взглядом с головы до ног, давая понять сестре: «замолчи»!

Мать
Мать отличалась сильным характером. Она редко позволяла себе плакать. Воспитывала дочерей очень строго. Особенно после смерти мужа, чтобы не было никаких нареканий со стороны. Когда девочки жаловались, мол, чрезмерно требовательна к ним, она отвечала:
– Был бы жив отец, может, я была бы другой. Без него не имею права. Не жалуйтесь, вырастете – поймёте мать.
Её просьба не должна была повторяться. «Нет» было почти во всём. Обсуждению её решения не подлежали. Кроме школы и дома, девочки нигде не бывали. Одевала их строго. Никаких коротеньких платьишек, открытых рукавов и глубоких вырезов. С хозяйством приучила управляться с самого малого возраста. Благодаря этому, они умели шить, печь, готовить. Повсюду в доме царил идеальный порядок.
Шамсия уважала мать как личность, зная, как всё непросто, какую надо иметь силу воли, ведь её даже ставили в пример многим мужчинам вокруг. Слово матери было гарантом данных обещаний. Гордую красавицу с мужским характером в народе прозвали «лебедь-самец».
Шамсия была уверена, мать сделает, как посчитает нужным. Она часто не принимала, но всегда понимала мать. Так она была воспитана – делать по правилам, но чаще получалось вопреки.

По дороге домой
Всю обратную дорогу домой Зухра пересказывала каждый эпизод встречи с Дилярой. Эмоции переполняли её изнутри. Бешир старался показать, что весь во внимании. Но порою сон одолевал, и он проваливался в него, свесив голову на плечо. Голова болталась, будто мячик. Иногда, проезжая яму на дороге, шея напрягалась, поднимала едва качающуюся, как на рессорах, голову и держала её прямо. Сдаваясь в плен сна, расслабленные мышцы опускали голову на плечо снова. Кемран оглядывался на отца, улыбался неумолкающей матери в зеркало. Она иногда отвлекалась, делая ему замечания:
– Сынок, ты что-то резко водишь сегодня.
– Мам, дорога плохая, одни ухабы, ямы.
– Нет, я же вижу – нервничаешь. Наизнанку всё нутро вывернул.
– Мам, с чего взяла?
– Я чувствую. Ну что, влюбился? Я ж говорила. Не девочка, а золотце, невозможно не влюбиться. Не зря мы вас нарекли женихом и невестой в детстве. Слава Богу, всё сбывается. Шовгия – девушка, которая нужна тебе и нам. Помнишь, как она тебя защищала?
– Нет, ма, не помню, и слава Богу! Ещё не хватало счастья от её защиты. Кто я – мужик или баба?
– Да не кипятись ты.
– Мам, меня без спичек поджигаешь, потом успокоить пытаешься.
– А что я такого сказала? Подумаешь, вспомнила безобидную сценку из детства.
– Хочешь сказать, вспоминать больше нечего? Почему не припомнишь, как я Шамсию спас?
– Правда? Когда? Было такое? Не помню, а ну-ка, расскажи!
– Ну, помнишь, воду курам таскали, ведро – больше меня. Почти всё выплескал, едва половину дотащил, весь мокрый, только чтоб тётя Диляра Шамсию не ругала, она вечно забывала налить в таз воды.
– Вот сорванец! Ты же тогда не признался, сказал – в ручей провалился, не смог перепрыгнуть. Шамсия ещё дразнила тебя. Всю неделю болел, с температурой. Как же, помню. Потом-то хвалила, наверное, благодарила.
– Ну конечно. Даже не догадалась. Покрутила хвостом, посмотрела – воды полный таз, и ушла играться дальше.
Зухра ударила рукой об руку и залилась смехом так, что Бешир проснулся, прокашлялся:
– Что так весело?
– Да так, детство Кемрана вспоминаем.
– Ну-ну, – и снова закрыл глаза.

Под навесом
Когда они подъезжали к посёлку, вечерний сумрак лёгкой завесой прикрывал макушки деревьев. Издалека, среди домов, выделялся их высокий, каменный дом. Недавно Кемран пристроил рядом летнюю кухню и навес над двором. Всё лето до глубокой осени они проводили время здесь, под навесом. Дневной зной не мог проникнуть сюда через крышу, зато ветерок гулял по всему периметру с открытых четырёх сторон. Огромный стол стоял посередине. За ним часто вечерами собирались соседи поиграть в нарды. Специально сюда же Кемран заказал деревянные лежаки, чтобы было удобно отдыхать днём. Зухра застилала килимы (паласы без ворса) множеством подушек-конфеток на них. Здесь было так уютно, что часто, уснув в прохладе ночи, оставались под навесом до утра. В дом заходили редко, если только нужно было что-то принести.
Зухра и Бешир восхищались сыном. Кемран вернулся из армии другим. Он возмужал и вырос за два года. К удивлению всех окружающих, вместо маменькиного сынка вырос самостоятельный молодой человек, который принимал решения сам и умел зарабатывать, в отличие от родителей, не только неоправданно тяжёлым трудом. У него оказалась та самая жилка бизнесмена. Время было другое, новое. Уговорил родителей продать часть земли и вложить в строительство хлебопекарни. Пекарня в посёлке на тот момент закрылась, хлеб возили из районного центра с большими перебоями. Работа и бизнес пошли в гору. Он стал расширяться, построил кондитерский цех. Всё делал быстро и вовремя. Родители относились к нему с уважением. Им было уютно и надёжно под его крылом, в то время как не все могли приспособиться к новым условиям и, потеряв работу, жили в плачевном состоянии. Кемран же обеспечивал не только родителей, трудоустроил и соседей, дав им возможность заработать на кусок хлеба, чем заслужил почёт и уважение в округе. Несмотря на молодые годы, умел доставать всё, что у него ни просили: лекарства, стройматериалы, запчасти. Кемран шёл в ногу со временем, зарабатывал новыми способами, которые многие осмыслить пока не могли.
Они остановились у ворот дома. Вокруг стемнело. Бешир с Зухрой стали выходить из машины, не дождавшись, когда Кемран откроет ворота.
– Сойдёте во дворе, я включу свет.
– Нет, сынок, ноги затекли, насиделись за дорогу.
– Аккуратно, темно.
Он включил фары, Бешир отворил калитку и щёлкнул включателем. Свет залил весь двор.
– Слава Богу, мы дома. Как же у нас хорошо, словно в раю.
Зухра прошла под навес. Журчание ручейка сливалось с пением стрекоз, всё было знакомым и родным. Прохладный летний ветерок щекотал ноздри, пробиваясь до самой души. Вслед вошёл Бешир:
– Подумать только, думал, глаза не открою, лягу сразу спать, казалось, устал до смерти. Только успел вдохнуть прохладный воздух – я бодрее бодрых, готов горы свернуть. Такой прилив сил. Что значит родной дом!
– Ты прав. Я ещё в дороге подумала: ни кормить, ни поить не буду. Сами чем-нибудь перекусите, что найдёте в холодильнике. Передумала. Хотите окрошки?
– Мам, и что-нибудь из холодильника.
Они сидели втроём за ужином.
Бешир с Зухрой обсуждали, кого из родственников пригласить с собой на сватовство. Два аксакала – Селим, старший брат Бешира, и бабушка Бедура, тётя Зухры – во главе делегации из десяти человек возглавили их список приглашенных.
– Напиши список сладостей, и двух баранов, думаю, достаточно, – подытожил Бешир.
Кемран сидел, якобы всё это его не касается. Родителям и в голову не могло прийти, что место в сердце сына занято Шамсиёй. События происходили слишком быстро. Кемран был не готов озвучить свой выбор. Он не мог разобраться в себе. Непокорный характер Шамсии не давал ему ни на минуту покоя. Привыкший привлекать к себе внимание девушек с первого взгляда, он впервые встретился с неприступной скалой, его задетое самолюбие полыхало пламенем, но он чувствовал, что это не просто азарт. Покорить красавицу было для него недостаточно, ему хотелось быть рядом и видеть высоту не у подножья, а созерцать красоту с её вершины.
Всю неделю он метался, путаясь в паутине своих чувств.

Подготовка к сватовству
В доме готовились к предстоящему сватовству.
Было куплено обручальное кольцо, мать достала из сундука красивое красное келагаи  из настоящего шекинского шёлка, ручной работы. Она хранила его с рождения сына именно для этого случая. Настроение и обстановка в доме превратились в настоящую пытку для Кемрана. Он решил уехать подальше из дома, остаться наедине с собой, в надежде задушить пожирающего нутро монстра в облике Шамсии.
– Мам, я уезжаю на несколько дней по делам.
– Куда, сынок? Какие могут быть дела важнее того, что есть?
– Поверь, есть.
По тону сына Зухра поняла: перечить не стоит.
– Ладно, ехать с нами тебе не положено, езжай с Богом.
Кемран пытался чинить часы, когда мать это говорила. Но руки его не слушались, он не мог сосредоточиться. Зухра не могла оставить это без внимания, решив про себя, что сын нервничает: ведь повод-то серьёзный.
Кемран уехал. Утором делегация из десяти человек, родственников, расселась в три машины и уехала к Диляре.

В доме Диляры
Все эти дни в доме Диляры тоже кипели страсти.
Когда Шовгия поняла, что мать всё решила, у неё началась истерика. Она отказывалась кушать, целыми днями не выходила из комнаты. Шамсия металась между двух огней: матерью и сестрой. Мать всё время твердила:
– Да что она понимает в жизни? Ничего, пусть сейчас мне нервы потреплет, зато потом как сыр в масле кататься будет. Пусть бесится сколько угодно. Я не собираюсь потакать её глупостям и, потом, есть обычай, в конце концов. Они помолвлены с самого рождения, как отрезали пуповины. Иди, скажи ей, я не отступлюсь. Пусть голову мне не морочит. Люди со дня на день приедут с кольцом. Что она из меня монстра делает? Да разве я не на благо? Господи! За что? За что такое наказание? – она расчувствовалась, села на крыльцо и заплакала.
– Мам, ну перестань, ну дурочка, дитё несмышлёное, ты чего от неё ждала? – пыталась утешить Шамсия.
– Ну как же, говорю по-человечески. Она вынуждает меня идти на крайние меры. Всё ради её счастья. Не жалеет ни себя, ни мать. Посмотри, в кого она превратилась за несколько дней. Одни глаза и нос. Заболеет, не дай Бог, как мне жить тогда? Шамсия, дочка, скажи ей, дурёхе, не каждый день такие люди стучатся сватать.
– Мам, говорю же! Заладила себе: «Сердцу не прикажешь». Смелая вдруг стала, голос прорезался. Тебе, говорит, желаю пережить такое же, тогда, может, поговорим, а теперь уходи, всё равно не поймёшь. Глупая, живёт дурацкими мечтами, ничего вокруг не видит и не слышит.
– Пусть сам Господь ведёт её по правильному пути. Только против Его воли мы бессильны. Я сделаю так, как считаю правильным. Если он, – Диляра возвела взгляд наверх, к небесам, – благословит, значит, всё должно так и быть.

Съезд гостей
С утра стали подъезжать родственники Диляры.
Сначала приехал младший брат Шамиля с женой. Потом – сёстры с мужьями и брат Диляры с женой. Во дворе началась суета. Кипятили самовар, накрывали большой стол под тутовым деревом. Шовгия не выходила из затворничества. Родственники объясняли это для себя обычным смущением, нормальным явлением в хорошо воспитанных семьях, где чтят традиции.
Около часа дня за воротами остановились машины. Было понятно: приехали гости. Диляра с братом Шамиля встречали их у самых ворот. Остальные родственники стояли чуть дальше, выстроившись в ряд, в знак почтения гостям. Женщины целовались, даже будучи незнакомы. Мужчины обошли всех крепким рукопожатием. Во дворе было прохладно. Виноградная лоза через весь двор, от забора до мансарды, нависала зелёной крышей. Изредка между листьями прокрадывались лучи солнца, рисуя на бетонном полу светлые узоры. Тень листьев, гонимая ветром, закрывала и открывала взор на череду полос под ногами. Под тутовым деревом, в начале сада, где заканчивался двор, шатром висела тень. Лёгкий ветерок трепал уголки скатерти. Когда все сели за стол, ветер будто отошёл в сторонку, забавляться травинками рядом.
Гостям с дороги предложили чай. Те отказывались по обычаю, мол, пока не получим согласия, к чаю не притронемся. Аксакалы официально озвучили цель приезда. И только потом, получив согласие, попросили сладкий чай. Брат Шамиля после недолгих переговоров велел подать традиционный шербет. Принесли целый поднос красивого восточного напитка, по обычаю налитого через ложку так, что чай в стакане получался двухцветным, как бы разделённым напополам. Все стали размешивать, пить, поздравлять друг друга. Диляра встала, с надеждой незаметно прошла в дом. Подошла к комнате Шовгии, произнесла, понизив голос:
– Шовгия, открой. Сейчас оденут тебе кольцо, будь умницей.
В ответ – тишина. Диляра стала нервничать, схватилась за ручку двери, чуть не крикнула:
– Шовгия!
Дверь открылась. Шовгия сидела у окна, отрешённо смотрела в сад. Мать обняла её, поцеловав в макушку:
– Поздравляю, доченька, будь счастлива. Всё будет хорошо.
Та не шелохнулась. Вошла Шамсия:
– Мам, тётя Зухра спрашивает, хотят кольцо одеть.
– Иду, пусть одевают, моя дочь отныне – их невеста.

Невеста
Шовгия стояла в красной шёлковой келагаи, с обручальным кольцом, безучастно, как на похоронах. Она не слышала, что говорят вокруг: в голове стоял монотонный гул. Больше всего она хотела, чтобы вся эта церемония побыстрее закончилась. Родственницы жениха перешёптывались между собой:
– Повезло Зухре: какая скромная невеста. Сразу видно, как воспитана.
– Ой, не говори, разве сейчас сыщешь такую? Ты бы видела мою на обручении. Сразу видно, из какого теста.
– Что поделаешь? Так было, видимо, угодно небесам, лишь бы молодым было хорошо.
– Нет, дорогая, ты неправа. Быть настоящей невестой – это большая ответственность. Она должна понять и принять уклад семьи, не рушить и не менять то, что передаётся веками из рода в род. Она будущая мать, и дети – продолжатели этих ценностей, которые ни в коем случае нельзя терять. Род существует, пока живут ценности.
– Моя ты хорошая! Времена меняются. Всё, о чём ты говоришь, будет скоро лишь в учебниках истории народа.
Зухра пригласила всех за стол. Они продолжали беседы на разные темы, ели, пили до самого вечера. Наконец, брат Бешира, Селим, встал, попросил разрешения ехать. Все поднялись, аксакалы ещё раз благословили молодых, прощаясь, вышли со двора.
Зухра отозвала Диляру в сторонку:
– Через недельку приеду с Кемраном и Беширом. Во-первых, дети пообщаются, договоримся о дате свадьбы. Тянуть незачем, у нас всё готово.
– Подожди разгоняться. У меня не всё готово.
– Перестань! Глупости! Ничего не надо. Полный дом добра, девать некуда. Кому всё, как не им? У меня один сын, слава Богу, теперь и дочь.
– Зухра, не дави, как всегда. Мы тоже, слава Богу, худо-бедно для них старались. Есть на то обычай, в конце концов.
– Ой, ну не заморачивай голову. Я что, чужая? Какой обычай между нами? Сдурела, что ли? Ну дай для успокоения своей души матрас, одеяло, подушку. И не выдумывай, поняла? Оставь лучше для Шамсии.
– Как матрас, подушку? А мебель? А холодильник? И всё прочее?
– Сказала же, всё есть, в упаковке. Ладно, там уже сигналят, зовут. Я побежала.
Она поцеловала, прижала к себе подругу, сказав на ухо:
– Наконец-то! Поздравляю! Наша мечта сбылась, моя родная! Мы счастливы, даст Бог, и дети наши будут! А то заладила про ерунду. Ну всё, пока, встретимся через неделю.
Через миг она была уже в машине.
Диляра долго смотрела вслед, пока её не позвала Семая, сестра Шамиля:
– Диляра, сядь, расскажи, чего не хватает для приданого. Не беспокойся, всё у неё будет. Мы для чего? Поможем, жаль только, Шамиль не увидел, – она прослезилась и тут же собралась. – Ну ладно, они со свадьбой тянуть не собираются, как я поняла.
– Нет, приедут через неделю, дату обговорить.
– Хорошо, значит, через неделю соберёмся, обсудим всё, как положено.
Так как говорила старшая сестра, все молчали и соглашались.
– А теперь и нам пора.
– Оставайтесь, куда на ночь глядя? Когда ещё соберёмся вместе?
– Соберёмся, вон, слава Богу, повод хороший есть. А теперь, не обижайся, поедем, сама знаешь, деревня есть деревня. Не бросишь хозяйство, не получается.
– Езжайте с Богом, да хранит вас Создатель.

Плохое предчувствие
Диляра переживала в душе. Ей было страшно оставаться одной с дочками. Её мучало недоброе предчувствие. Не хотелось оставаться с глазу на глаз с Шовгией. Материнское сердце разрывалось от страдания дочери. Хотелось обнять, расцеловать, вернуть ей прежнюю улыбку и счастье. Диляра терзала себя вопросами, порою сомневаясь в своём решении. Сейчас она не была такой уверенной, как вчера.
Давно все разъехались, полночь на дворе. Девочки спят. Одна Диляра мучается, не может уснуть. В какой-то момент ей показалось, что кто-то ходит по двору. Она вышла на террасу, везде горел свет. Луна светила в небе. Двор был окутан молочной пеленой. Видны все очертания предметов. Вокруг ни души. Только слышно соседскую собаку за забором. «Наверное, кошка пробежала», – подумала Диляра. Она замёрзла босиком. Вернулась, легла под одеяло. Уже стала засыпать, когда вдруг чётко услышала скрип калитки на воротах. Вскочила вмиг, села на постели, вслушиваясь в тишину:
– Господи, с ума схожу. Что происходит? Не хватало всяких чудес. Мерещится чёрт-те что.
Она вышла на террасу, ей стало страшно. Чтобы одолеть своё чувство, она крикнула в сторону ворот:
– Кто там? Предупреждаю: у меня ружьё!
Вокруг стояла тишина. Она вернулась в дом и разревелась.
– Господи! Помоги мне! Не дай сойти с ума! Господи! Пощади, прости, если виновата! Отпусти грехи мои, Господи!
Оставшуюся часть ночи она провела на коленях, в молитвах. Рассвело. В окна лился свет, отсвечивая обои на стенах. Диляра спустилась во двор. Принялась убирать и домывать оставшуюся посуду. Она так увлеклась работой, что не заметила, как прошло четыре часа. Двор блестел чистотой, всё аккуратно было размещено по местам, когда полусонная Шамсия вышла на террасу:
– Мам, давно проснулась?
– Не знаю.
– Видимо да, если всё успела переделать.
– Умывайся, буди сестру. Будем завтракать.
– Аха! Сейчас, – потягиваясь, ответила Шамсия и исчезла в доме.
Она спускалась, закалывая волосы на затылке:
– Мам, Шовгия уже встала.
– А, ну, наверное, в саду. Не попадалась на глаза.
– Конечно, ты вся в работе.
– Ладно, зови уже, чай остынет.
Шамсия пошла в сад. Диляра, прождав какое-то время, налила себе чай и села за стол одна. Послышались шаги.
– Наконец-то. Где вы там есть?
– Мам, Шовгии в саду нет.
– Ну, значит, дома.
– Я только что оттуда.
– В дальней комнате, наверное. Там сладости, вчера видеть не хотела, сегодня одумалась, слава Богу.
Шамсия вошла в дом, выбежала обратно в истерике:
– Мам, говорю же, нет её нигде!
– Глупости, не болтай, что значит «нет»?
Она встала, прошла в сад. Было слышно, как кличет:
– Шовгия! Шовгия! Ты где?
Мать обошла каждый куст, каждое дерево, вернулась, вбежала в дом. Перерыла все шкафы, будто дочь, как иголка, могла там затеряться. Отчаявшись, села на крыльцо. Её знобило, хотя зной нещадно жалил сквозь одежду, изливаясь жаром изнутри. Она покрылась гусиной кожей, её колотило так, что не могла выговорить ни слова: пыталась что-то сказать, но голос не прорывался. По взбухшим венам было видно, как крик идёт изнутри.
В этот миг за воротами притормозила машина. Калитка оказалась незапертой. Шамсия побежала навстречу тёте, вошедшей с мужем. Семая поспешила, увидев застывшую Диляру на крыльце:
– Успокойся, не убивайся, всё в порядке. Она жива-здорова.
Диляра не смогла выговорить ни слова, градом полились слёзы. Семая села рядом, обняла её, велела Шамсие принести стакан холодной воды. У Диляры так тряслись руки, что она расплескала половину на себя. Шамсия придержала, напоила мать и прижалась к ней. Ей было ужасно жаль видеть мать в таком состоянии. Диляра вцепилась глазами в Семаю и беспомощно ожидала ответа на свой немой вопрос. Семая явно не договаривала. Она была слишком спокойна. Муж стоял в сторонке, докуривал сигарету. Потом, резко отстранив её, подошёл ближе:
– Да не мучай ты её. Не видишь, как ей плохо? Диляра, возьми себя в руки, никто, слава Богу, не умер, а ты поминки устроила. У нас она, твоя ненаглядная. Короче, сбежала с нашим Фаигом, любовь у них, оказывается. Вот так. И что ты будешь делать?
Диляра поднялась, как раненная львица, зарычала во всю глотку, из груди с хрипотцой прорвался голос:
– Вон отсюда! Вон с моего двора! Проклинаю её вместе с вами! Уходите прочь, не то я за себя не ручаюсь.
Семая встала, глаза округлились и застыли на лице Диляры. Она прошептала:
– Прости её, Господи! Прости грешную, она рассудок потеряла, Господи помилуй!
– Уходите! Вы добились своего. Бог вам судья. Прочь! Уходите!
Семая шагнула вперёд, взяла мужа за рукав и потащила волоком со двора.
В доме Диляры царил настоящий траур. Она закрыла калитку, не отворяла никому. Целыми днями плакала и причитала.
Шамсия была напугана до смерти. Состояние матери очень сильно повлияло на неё. Она была готова на всё, лишь бы вывести мать из этого состояния.
Между собой они не разговаривали, почти ничего не ели. Неделя без Шовгии прошла как год.

У Зухры
Дома у Зухры тоже бушевали страсти.
Кемран, вернувшись, категорично заявил, что не женится на Шовгие. Все дни проходили в скандалах и нервотрёпке. Бешир и Зухра отказывались верить своим ушам. Твердили целыми днями:
– Это невозможно. Что мы скажем людям? Как в глаза смотреть будем?
Кемран взял инициативу в свои руки:
– Я поеду сам, объясню ситуацию. Скажу, что готов жениться на Шамсие, и точка. Я не могу понять: что вы из мухи слона раздуваете? Люди во всём мире живут и расходятся, что в этом такого? Мы всего лишь кольцо одели.
– Нет, ну вы послушайте его. Сынок, очнись, мы живём не в Америке. У нас свои нормы поведения, и слава Богу! Ты будешь соблюдать их, понятно?
– Нет, не понятно!
– Тогда бросай нас, бросай всё, поезжай себе в Америку, где всё дозволено, живи, как твоей душе угодно, только не смей нас переучивать!
– Хорошо, как бы потом не пожалели о сказанном.
– Не пожалеем, уж поверь! Только сначала поедем к Диляре, расскажем всё как есть. А уж потом скатертью дорога.
– Родители, а если я добьюсь, и Шамсия согласится, что скажете тогда?
– Глупости не болтай. Бред собачий. Не позорься, с нас достаточно, Господи, язык не поворачивается, сказать о размолвке.
В понедельник утром они ехали молча. Нависла напряженность, было ощущение потери чего-то важного. Зухра поймала себя на мысли, что впервые за свою жизнь не желала видеться с Дилярой. Она боялась разочарования, страшно было представить разрыв отношений между ними. Мучилась всю дорогу, думая про себя: «Зачем гневила Бога? Мы одно целое, куда роднее? Неужели дети разделят нас? Упаду в ноги, буду просить сжалиться над собой, сыном, мужем».
Она не заметила, как Кемран остановил машину перед воротами в дом Диляры. Бешир, первый раз за дорогу, сказал:
– Вот и приехали, провалиться бы сквозь землю прямо здесь.
Кемран возмутился:
– Хватит, всё решаемо. Успокойтесь уже. Сваты, тоже мне.

У Диляры
Диляра отворила калитку, не дожидаясь, когда постучат. Зухра и Диляра одновременно кинулись друг другу в объятия, заревели навзрыд. Бешир с Кемраном смотрели в недоумении. Решение о размолвке Диляре не могло быть известно. Все молча прошли во двор. Шамсия спустилась с террасы, подала всем руку, не осмеливаясь поцеловать Зухру. Она была сильно напугана и растеряна. Зухра очнулась, будто ото сна.
– Шамсия, дочка, иди-ка ко мне, – притянула её к себе, прижала крепко. Целуя, спросила: – Что с тобой, милая? Осунулась как.
– Мы с мамой немного приболели.
– Ох-ох-ох… Диляра, дорогая, я как слепая кинулась к тебе, не глядя.
Диляра едва держалась на ногах. Её снова одолевал озноб. Под глазами большие, сине-чёрные круги; постаревшая, похудевшая, она тонким, слабым голоском еле произнесла:
– Проходите в дом, здесь неудобно.
Она оглянулась в сторону забора, опасаясь быть услышанной соседями. Все расположились на диване, кроме Кемрана. Он сел напротив, в кресло. Шамсия принесла чай, накрыла на журнальном столике. Сама ушла на кухню. Все молчали. Чай остывал на столе, никто не притронулся. Кемран несколько раз пытался прервать молчание, но оказалось, что это сделать не так легко, как представлялось. Сидеть в тишине было ещё хуже. Когда это стало невыносимо, он прокашлялся, начал издалека:
– Тётя Диляра, примем всё как есть. Слава Богу, все живы-здоровы.
Диляра едва слышным голосом, давясь слезами, прошептала:
– Вы уже знаете? И правда, плохие вести имеют ноги.
Зухра посмотрела на подругу, потом на сына и мужа и в полной растерянности спросила:
– Диляра, ты о чём?
– О том, что слышали. Да, это правда! Как я смою этот позор? Одна, без мужа с безупречной репутацией, а она в один миг растоптала в грязь.
– Погоди, ты о ком сейчас говоришь?
– К чему всё это? Вы прекрасно обо всём знаете. Ну, если добить приехали, добивайте! Имеете полное право!
Зухра обняла Диляру:
– Дурочка, что ты, такое говоришь? Да разве я позволю, чтобы ни случилось? Я люблю тебя, мой родной человечек, так же, как своего дитя. А теперь говори все толком, по порядку.
– Шовгия сбежала.
– Как сбежала?
Кемран с Беширом сидели, прикованные к месту, словно заколдованные.
– Вот так. Взяла и сбежала с сыном Семаи.
– Когда?
– В ту ночь, сразу после обручения.
Зухра подняла руки кверху:
– Господи! Да будет проклят тот, кто тебя не признаёт. Слава тебе, Господи! Диляра, ты, меня слышишь? – она посмотрела на Диляру, опустив на неё свой только что воздетый ввысь взгляд. – Кемран привёз нас сегодня… Как тебе сказать… Понимаешь… Мы приехали отказаться. Он заявляет нам по приезду: «Не женюсь – и всё, она, говорит, ребёнок, несмышлёныш».
– Поторопились. За что? Как людям в глаза смотреть?
Кемран не смог выдержать и резко поставил вопрос ребром:
– Тётя Диляра, Вы согласны отдать Шамсию за меня?
Зухра с Беширом взвыли в один голос:
– Кемран? Ты что, стыд совсем потерял? Неудобно, у нас так не принято. Родителей во что ставишь?
– Извините меня, вы один раз сделали по правилам. Обойдёмся на этот раз.
Вдруг Диляра посмотрела ему прямо в глаза и сказала:
– Отдам, согласна. Дай мне три дня, как договорились.
Бешир с Зухрой сидели в сторонке, чувствуя себя свидетелями сделки между сыном и Дилярой. Им не верилось в происходящее наяву. Они уехали, Кемран обещал вернуться, как договорились.

На третий день
На третий день рано утром у ворот дома Зухры из машины вышла Диляра. Постучалась. Дверь открыл Бешир.
Она молча развернулась к машине, открыла дверцу, велела выйти дочке. Взяв Шамсию за руку, повела во двор.
Бешир бегом поднялся на террасу, крича на весь дом:
– Зухра, Кемран, идите сюда!
Мать с сыном вышли на крик. Увидев во дворе Диляру, не отпускающую за руку Шамсию, Зухра удивилась:
– Диляра? В такой ранний час?
– Принимайте невесту, – просто ответила та, выпустив руку дочери и легонько подтолкнув её вперёд.
Шамсия стояла, как жертвенный ягнёнок на заклании. Она опустила вниз голову и, залитая румянцем, сгорала от стыда.
– Погоди, что ты творишь?
Зухра босиком выбежала с террасы во двор, обняла Шамсию, прижала к себе:
– Добро пожаловать, дочка, пройдём-ка в дом.
Отвела Шамсию в комнату, вернулась обратно к подруге:
– Диляра, теперь вразуми, что всё это значит?
– Я виновата перед вами, надеюсь заслужить прощения, смыть пятно позора.
– Подожди, какой позор? Мы забрали бы её со свадьбой, как она заслуживает, как положено, в конце концов.
– Никакой свадьбы не будет. Хотите – играйте у себя, у меня – не будет.
Бешир с Кемраном показывали жестами Зухре, что Диляра тронулась, она не в себе. Заметив это, Диляра заявила:
– Я не чокнулась – так решила, – она повернулась к выходу, вышла, хлопнула дверью и уехала.
Зухра вернулась к Шамсие:
– Доченька, как мы тебе рады. Это твой дом, – поцеловала, поспешила за дверь.
Было слышно, как они переговариваются с сыном и мужем во дворе. Зухра вернулась с подносом в руках. Шамсия встала навстречу, приняла из рук:
– Зачем? Не надо беспокоиться. Я не голодна.
– Дочка, прошу тебя, не говори так. Я мечтала о таком дне, чтобы посидеть с невесткой за чаем. Слава Создателю! Дядя Бешир с Кемраном поехали купить ягнёнка. Принесём его в жертву к твоим ногам. Доченька, пусть твой приход в дом принесёт света и радости.
Шамсия еле слышно ответила:
– Не надо. Это ни к чему.
– Не говори так, дочка. У нас обычай таков. Коли невеста переступила через порог, обязательно приносят ей под ноги жертву.
Зухра принесла много коробок с подарками. Велела переодеться во всё новое. Шамсие было очень неловко, но она делала всё, что говорила Зухра.
Днём был накрыт праздничный стол. Блюда из жертвенного ягнёнка изумляли разнообразием. Шамсию посадили по центру, напротив – Кемрана. Бешир и Зухра рядом с ними старались шутками расположить Шамсию к себе. Бешир специально обращался к ней с разными просьбами:
– Дочка, подай хлеб, пожалуйста! Дочка, можно соль?
Она смущалась под пристальным взглядом Кемрана. Не могла проглотить ни куска. Иногда брала в руки стакан с водой, чтобы не привлекать внимания Бешира и Зухры. Едва пригубленная вода звучно проходила через горло, от чего Шамсия заливалась краской так, что горели уши. Кемран явно получал удовольствие. Старался поймать мимолётом её взгляд. Когда ему это удавалось, ухмылялся довольно, теша своё самолюбие.
Зухра замечала нахальство сына. Стараясь отвлечь его, спрашивала о делах в пекарне, заводила другие темы для разговора. Сын отвлекался ненадолго. Возвращаясь, назойливым взглядом пожирал Шамсию глазами. Румянец подчёркивал не только её скромность – он делал девушку ещё красивее: она расцветала, будто утренняя роза, с лепестками росы, её ресницы трепетали, едва сдерживая слёзы.
Шамсия стойко выдержала пытку Кемрана. Он думал про себя: «Ничего, ещё немного, и от твоей гордыни следа не будет. Станешь кроткой, как газель».
***
Через 10 дней сыграли свадьбу. Кемран, принимая поздравления, восседал на троне жениха. Рядом – красавица Шамсия, хрупкая, с потупленным взглядом, с осанкой настоящей царицы, нежная плоть которой будто натянута изнутри тетивой.
***
После свадьбы Кемран решил завоевать благосклонность жены известными ему методами. Запрещал ей выходить со двора, приходил нетрезвый, пропадал неделями, надеясь на ревность. Она выполняла все свои обязанности молча. Ждала, гладила, кормила, не спрашивая ни о чём. Терпела, сносила все оскорбления, унижения. Порою он становился ласковым, не стеснялся своих чувств, молил о взаимности. Она в ответ лишь слегка улыбалась. Это его бесило ещё больше. Он чувствовал себя у неё в плену, из которого выбраться никак не удавалось.
Родители обожали её. Защищали от нападок со стороны сына. Все давно понимали причину поведения Кемрана, но старались ему это не показывать – он воспринял бы слишком болезненно.



Эпилог

Так они прожили двадцать лет. Родили и вырастили троих сыновей. Ещё через четыре года, в канун серебряной свадьбы, с разницей в несколько месяцев, они проводили в последний путь Бешира и Зухру. Старенькая Диляра, с расстроенной психикой, жила одна до самой смерти. И только перед кончиной простила Шовгию, но ухаживать за собой так и не позволила.
Без близких Шамсия тосковала. В юбилейном году совместной жизни она заболела и слегла. Лечиться отказывалась, ссылаясь на неэффективность таблеток и уколов.
Двое старших давно жили отдельно, своими семьями. Навещали родителей по выходным и праздникам. Младший сын остался с родителями. Он был привязан к матери, напоминал ей Кемрана в детстве. Кроме него и Динары, Шамсия не позволяла никому даже подать воды.
Дети купили Кемрану отдельную квартиру, предложили жениться, но он и слышать об этом не захотел. Искал утеху на стороне, пытаясь разбудить в Шамсие хотя бы ненависть, но тщётно. Жил рядом, становился раздражительнее с каждым днём.
Шамсия давно привыкла к нему, но в душе жалела. Но показывать свои чувства было уже поздно, да и незачем.



Келагаи - шёлковый азербайджанский платок.