Как рождаются герои

  В армии журналистов любят. В Афганистане их любили тем более. Ну кто, скажите на милость, не хочет не только прославиться на весь огромный Советский Союз, но, глядишь, получить ещё и медальку в придачу? Только вот закавыка - все журналисты предпочитали почему-то не афганскую глубинку, а её столицу.
  Нет, поначалу приезжали они полные желания исколесить всю страну, побывать в каждом её закоулочке. Но быстренько усекали, что вляпались в истинную войну со всеми вытекающими из этого неприятностями, и моментально принимались за сбор материалов исключительно в Кабуле.
  Как ни крути, но это гораздо лучше, нежели твоя не самая удачная фотография в аккуратной рамочке и некролог в родной газете, подписанный, как всегда, интригующе: «группа товарищей».
  Поэтому на афганской периферии, во всех этих Гардезах, Шиндандах, Джелалабадах, Баграмах, Газнях, не говоря уже об Асадабадах, Барраках, Рухе, Лошкарёвках-Лашкаргахах и им подобных, давно забыли о советских журналистах, которые находят своих героев исключительно только в Кабуле. И перестали пытаться отделить зёрна от плевел, угадывая, кто же так лихо заворачивает сюжет в статьях - кабульские «герои» из штаба армии или работники печати, опьянённые сначала дармовым спиртом, ну а затем, под него, такими историями, что даже искушённым сценаристам вестернов из Голливуда не снились.
  На отдалённых военных базах от публикации к публикации продолжали постигать нехитрые законы околовоенных интриг: чем дальше от фронта, тем больше побед; чем меньше стрельбы наяву - тем больше её в рассказах, где все как на подбор - снайперы, секретные спецназовцы, ладные парни одним махом семерых побивахом, ну и тому подобное.
  В афганской глубинке – в пустынях и посреди гор - серые от пыли, тощие работяги войны незаметно, спокойно делали своё дело: ходили на боевые, жарились на раскалённой броне, елозили по земле, стараясь не поймать телом горячую пулю. А в Кабуле под кондиционерами сытые штабные «боевики» (особенно много этих бездельников расплодилось почему-то в политотделе армии) повествовали залётным журналистам о своих подвигах, количество которых становилось от стакана к стакану всё больше.
  На периферии махнули рукой на тружеников пера и окончательно похоронили себя.
  Вот почему в Н-ском соединении пришли в такое смятение и восторг, когда узнали, что к ним направляется сам Александр Брюханов - известный на весь Советский Союз журналист, который успел до сего момента побывать на дне Марианской впадины, в кратере действующего вулкана и чуть было не улетел с межконтинентальной баллистической ракетой в Тихий океан, да вовремя оторвался от стабилизатора.
  Дивизия забурлила, в ней начал срочно создаваться штаб по приёму дорогого гостя. Сопредседателями, как водится, стали командир и начальник политического отдела. В состав комиссии вошли самые «занятые» люди соединения: заместитель начальника политотдела по работе с местным населением (полезные дела для журналиста: связь с аборигенами, а также фактура, натура и типаж); инструктор политотдела по культурно-массовой работе (спирт, закуска, баня и на всякий случай девочки из медсанбата), если Брюханова потянет после первых двух пунктов стандартного, принятого среди всех советских в Афганистане гостеприимства на гарнизонную экзотику; заместитель начальника политотдела по комсомольской работе (пара-тройка героических примеров из жизни местных комячеек, а также, как живое подтверждение этому, два штатных, заинструктированных и вызубривших свои легенды наизусть «отличника боевой и политической подготовки»).
  К моменту, когда вереница бронетранспортёров устало вползла в дивизию, там уже всё было готово к приёму журналиста.
  Товарища Брюханова встретили безразмерными улыбками и сразу же гурьбой повели в баню - чуть ли не собственноручно отмывать от пыли и грязи, осевшей на дорогого гостя в огромном количестве по дороге.
  После этого героем-журналистом прочно завладели сопредседатели. Бережно подхватив его с обеих сторон под руки, они увлекли дорогого гостя в апартаменты. Отдохнуть не дали, развлекая разговорами в конфиденциальной обстановке.
  К чести гостя - он оказался не сибаритом, начисто отвергнув местные роскошества: холодную, в морозных жилочках водку, чистейший спирт, жареное мяско и принарядившихся накрашенных «штатных давалок». Всему этому Брюханов предпочёл пустынный полигон, где до одури, до звенящей глухоты настрелялся из автоматов, пулемётов и пистолетов. Именно так «спецназовец пера», как он себя называл, закалялся внутренне, попутно проникаясь темой войны.
  Всласть порассказав о себе, трепетно замирая при каждом щелчке диктофона и насладившись общением с высоким гостем, сопредседатели передали Брюханова подполковнику Макокину. Бросили на местные афганские проблемы, так сказать.
  Глаза подполковника засверкали, как газоэлектросварка, и он мгновенно насел на Брюханова.

  Короткий рассказ подполковника Макокина, напетый им самим в диктофон журналиста:
  «Представляюсь: Макокин Николай Николаевич. Воинское звание - подполковник. Должность - заместитель начальника политического отдела по работе с местным населением. Не удивляйтесь, Александр, когда узнаете, что я здесь всего четыре месяца. За это время многое пришлось пережить. Да! (Долгое тяжёлое молчание.) И гибель товарищей, и обстрелы, и познание цены настоящей дружбы.
  Кстати, совсем недавний случай.
  С агитотрядом, ну, это такое наше секретное специальное подразделение, которое ведёт тайную пропагандистскую работу среди афганцев и душманов, мы поехали в этот, как его... (слышен голос третьего присутствующего при беседе для уточнения тяжёлых, с точки зрения Макокина, названий кишлаков и провинций - лейтенанта из того самого «секретного и тайного» агитотряда: «Таджикан») ... во, верно, Таджикан! Не буду вам рассказывать о дороге - это ужас, а не дорога. Как сворачиваешь за перекрёсток направо - сплошные засады. Но мы всё-таки прорываемся к Джабалям, а затем к Таджикану. А Таджикан - это уже начало дороги на Саланг. Справа - горы отвесные. На них дома, что ласточкины гнёзда. Слева - бурная река. Не река, а экспресс. Непростое место, скажу я вам. Очень непростое. Но надо ехать. А как иначе? Ведь работа наша такая, приказ и ещё, как его там, во - долг. На этом участке трубопровод, который из Союза идёт, постоянно бьют. Вот мы и рискнули. Поехали туда договор заключать. Мы им керосин, а они за это трубу не бьют - охраняют.
 Приезжаем, значит, «наливники» расставляем, которые керосин привезли. О! Вы видели, Александр, как горят «наливники»?.. (долгое горестное молчание) ...Не приведи господь. Как факел. В момент. Из водителя - бифштекс пережаренный. Ну, значит, приходят местные авторитеты, старейшины, по-нашему говоря. А мы им в подарок привезли муку. Смотрю я на одного старейшину, и вроде бы он мне главным показался. Все с ним уважительно, на Вы и за ручку. Ну, думаю, непростой авторитет!
  И точно. Присмотрелся - а это мулла. Подумал я и принял волевое решение. Муки всё равно на всех не хватит, всего три мешка. И я решил их мулле отдать. Какие были благодарности, Александр! Он меня за руку трясёт, кричит: «Дуст, дуст!» - это «друг» по-нашему.
  (Лейтенант при этих словах  вздрагивает, как от удара. «Идиот, - думает он, - слова «дуст» в природе нет. Одно-единственное слово и то выучить не можешь. Не «дуст», а «дост», чувырла».)
  Короче говоря, он мне признаётся сразу же: «Я на вас засаду организовал. Хотел после митинга напасть. Но теперь мы ваши самые верные друзья. А вы мой наилучший друг, товарищ подполковник Макокин!»
  Таким образом, выручил я людей из беды. Машины спас. И дружбу нашу, афгано-советскую, укрепил. А всё оттого, что смотрел чуть-чуть зорче, чем другие, в обстановку врастал, разобраться во всём пытался. Опять же, интуиция не подвела».
  (Окончание рассказа. Остановка диктофона.)

  В комнате наступила тишина. Александр Брюханов трепетал в унисон мужественному подполковнику, красное лицо которого стало бордово-фиолетовым.
  Глаза лейтенанта расширились.

  Мысленные комментарии лейтенанта к истории Макокина:
  «Во врёт! Как сивый мерин. Какие же ты здесь четыре месяца? Второй только-только пошёл. И в Таджикан ты ездил в первый и, наверное, последний раз в жизни. Да и вообще это был твой единственный выезд куда-либо. Но зато какой!
  После обеда мы приехали в полк, стоящий перед Джабаль-ус-Сараджем. Ничего страшного по дороге к нему нет. Днём, по крайней мере. Ведь по всему пути наши посты.
  Под вечер Макокин исчез. Ушёл куда-то с местным офицером.
  Утром, когда надо было отправляться, подполковника ещё не было. Наш старший несколько раз посылал за ним в разные стороны гонцов. Наконец начальник появился. Видно, силён был ещё вчерашний заряд, если и сейчас его раскачивало из стороны в сторону, как корабль в добрый шторм.
  Чуть не упав, Макокин с трудом вскарабкался на бронетранспортёр, приладил на себе бронежилет и недовольно буркнул: «Вперёд!»
  Запах перегара надолго парализовал не только меня, но и всех находящихся рядом.
  С большим опозданием мы появились в Таджикане, хотя, в принципе, от полка до него рукой подать. Афганцы из провинциального комитета партии, с которыми мы собирались вместе работать, к этому времени покрылись уже толстенным слоем пыли, которую выбрасывали из-под колёс проезжающие машины. Увидев нас, афганцы бросились навстречу, что-то радостно выкрикивая, и работа закипела.
  Пока мы распределяли керосин и подписывали договор со старейшинами кишлака, Макокин безжизненно сидел в тени. Окружающее абсолютно не интересовало его. Но как только он заприметил чай, принесённый афганцами из кишлака, то моментально ожил и, забыв о всех гепатитах, амёбиазах, брюшных тифах и паратифах, на которые щедра здешняя земля, чуть ли не залпом опустошил три чайника. После этого зашевелился и вялыми жестами подозвал меня.
  - Как дела, Серёга?
  - Нормально. Только вот надо было бы тот единственный мешок муки не по горсточке всем раздавать, а мулле подарить, целиком. Толку от этого больше будет.
  - Почему не поровну? Обидятся люди!
  - Наоборот. Не поймут, если уравнивать будем. Ведь мулла для них и бог, и царь. Психология у них такая. Да и сам мулла добрее станет.
  - Рабская психология, - пожевал губами Макокин, тайно продавший два мешка муки накануне в дукан, но сделал всё так, как я ему и присоветовал.
  Мулла довольно улыбнулся: «Мы не сделаем вам никакого вреда. Будьте уверены. Но что дальше произойдёт, за кишлаком Уланг, не знаю и безопасность не гарантирую».
  Я был твёрдо уверен, что и здесь особой безопасности гарантировать нам он не может. Но не стал этим делиться с Макокиным, а лишь перевёл краткую речь длиннобородого старика.
  Подполковника враз подменили. Побледнев, он зайцем заметался между машинами. Мы с муллой проводили его непонимающими взглядами.
  - Быстрее, быстрее! - подгонял солдат пинками Макокин. - Уезжаем! Банда Уланга на подходе. Возможно нападение.
  Вмешиваться было делом совершенно безнадёжным, и вскоре мы были дома».
  (На этом внутренний монолог заканчивается.)

  «Наверное, подполковник переживает всё заново», - понимающе подумал тактичный Брюханов, искоса поглядывая на Макокина, а вслух задумчиво протянул:
  - Да-а-а!
  - Такие вот дела, товарищ журналист, - чётко подвёл итог Макокин и тут же спросил: - А в газете про это напишете? Неплохо было бы, знаете, чтобы в стране узнали, чем мы тут занимаемся!
  - Непременно, - с чувством сказал Брюханов, крепко пожимая офицерам руки на прощание. - Непременно. Экземпляры я вам обязательно вышлю.

  На следующее утро в сопровождении мощной бронегруппы, которой можно было бы при желании очистить от духов весь Панджшер, журналист выехал на самую безопасную, а следовательно, образцово-показательную заставу. После чего вся «броня» дружно ушла на Кабул.
  И с этого самого момента во всей дивизии потеряли всякий покой. Газеты дотошно исследовались от первой до последней страницы. Но статьи нигде не было.
  Шли дни, недели, месяцы. Постепенно в соединении угасли последние надежды. Все плюнули на Брюханова да и забыли о нём. Лишь почерневший и похудевший Макокин продолжал упорно терзать на невзрачном пункте фельдъегерско-почтовой связи только что привезённые кипы газет. А не найдя ничего, привычно шёл заливать горе спиртом.
  И вдруг в одном из журналов Макокин увидел огромнейшую статью журналиста Брюханова. Подполковник впился в неё глазами. И чем дальше он продвигался в чтении, тем больше вытягивалось его лицо. Статья была та и не та одновременно.
  В ней присутствовали: выезд, мешки муки, Таджикан, страшная дорога до него, обугленные «наливники», а в них «бифштексы». Всё это было, и даже больше того, о чём рассказывал заместитель начальника политотдела. Но не было здесь самого главного, самого основного - Макокина. Везде присутствовал лишь один Брюханов.
  Именно он, журналист Брюханов, прорывался к Джабалям, отбивался от Уланга в Таджикане, разбрасывал муку с бэтээра служителям культа, сведя тем самым почти на нет военный конфликт в Афганистане.
  Макокин завыл дурным голосом, разорвал журнал и бросился в модуль - заливать горе самогоном. Тот вскоре закончился, и подполковник начал втихаря ликвидировать одеколоны и лосьоны, стоящие у офицеров в тумбочках.
  Короче говоря, с Макокиным от внезапного горя и постоянного пьянства приключилась белая горячка. Его подлечили и отправили в Союз - от греха подальше. Ведь родина должна не только знать своих героев в лицо, но и принимать обратно заблудших своих сыновей.